Тот согласился и позвонил генералу Артемьеву.
Проще было с дивизией имени Дзержинского. Она хоть и отдала часть людей фронту, но пополнилась запасниками и сохранила свой состав. Теперь эта дивизия, не прекращая нести патрульную и караульную службы, срочно сколачивала сводные батальоны. «Парадники» до предела сил занимались строевой подготовкой, отрабатывая движение в длинных, по двадцать человек, шеренгах. Получали и подгоняли новое обмундирование.
Артиллеристы и дзержинцы стали основой предстоящего смотра или парада. К другим выделенным для этого войскам я отношения не имел, за исключением 31-й танковой бригады полковника А. Кравченко, только что сформированной во Владимире. 4 ноября, едва я вернулся со станции Михнево, где выгружались кавалеристы Белова, Семён Михайлович Будённый попросил меня съездить в Ногинск, где сосредоточивалась бригада. Беспокоился: что представляет собой это совсем новое соединение, каковы люди, какова техника? Может, не то что на парад, на смотр допускать нельзя. А нас, людей, которые знали, какие требования надо было предъявить бригаде, знавших тайну предстоявших событий, по пальцам пересчитать. Мне понятна была тревога Семена Михайловича, и я поехал, продремав в машине весь путь до Ногинска.
Полковник Кравченко, как я понял, уже догадался: с бригадой происходит что-то необычное. Вместо отправки на фронт (было известно и время, и место) неожиданный марш по направлению к Москве, распоряжение усилить отработку совместного движения, маневрирования танковых взводов, рот, батальонов. Я сказал о возможном смотре войск возле Крымского моста, и это отнюдь не успокоило командира бригады. Техника-то у него была новая, хорошая, но ещё не обкатанная. А главное, ни Кравченко, ни начальник политотдела бригады П. Тюрнев, ни другие командиры и политработники не знали людей, кто на что способен, кому что доверить и можно ли доверять вообще. При формировании тщательно отбирались лишь механики-водители: из бывших танкистов, шофёров, трактористов. Машина движется, значит, живёт. А до членов экипажей, даже до командиров танков у командования просто руки не дошли, некогда было. Это я запомнил.
При мне «погоняли» по плацу машины. В простых условиях водители действовали вполне нормально. Я посоветовал использовать каждую минуту для сколачивания подразделений, для ознакомления с личным составом. И быть готовыми для перехода в Москву. С тем и уехал. В тот же вечер сообщил своё мнение Семёну Михайловичу. Тот поблагодарил. Ничего лучшего у него под рукой не имелось — буквально на следующий день 31-я танковая бригада была переброшена в столицу.
На совещании, если помните, Сталин сказал: все будет зависеть от обстановки. А она складывалась, на мой взгляд, довольно благоприятнр. По мнению Генштаба, противник, понёсший значительные потери, не был способен в ближайшие дни предпринять крупное наступление. Немцы вынуждены были восполнить утрату в людях и технике, перегруппироваться, накопить боеприпасы, горючее. Бои за улучшение позиций, за отдельные населённые пункты существенного значения не имели и на наши планы повлиять не могли. Такой же была точка зрения командующего Западным фронтом Г. К. Жукова, чьё слово в те дни было особенно весомым.
На земле сравнительно спокойно. Сложнее в воздухе. Мы уже говорили о том, что с 18 октября немцы не предпринимали массированных налётов на Москву. Их фронтовая авиация пробивала путь наземным войскам, а тяжёлые бомбардировщики перебазировались на новые аэродромы, ближе к нашей столице. Прорывались или прокрадывались к Москве лишь одиночные самолёты, бомбовозы или разведчики. Я считал, что это продлится ещё некоторое время, до начала нового вражеского наступления. Обычно немцы предпочитали бить массированно, используя сразу все средства. Однако 6 ноября произошло событие, заставившее нас основательно призадуматься. Выдалась хорошая погода. И едва рассвело, в небе появились вражеские самолёты. Около ста бомбардировщиков в сопровождении истребителей.
Фашисты рассчитывали, вероятно, на неожиданность. После большого перерыва, да ещё в необычное время, утром, когда противовоздушная оборона отдыхает после ночного бдения. Но врасплох они нас не застали. Зенитчики встретили врага прицельным и заградительным огнём. Взмыли наши истребители, в том числе те, которые были стянуты к Москве для парада. Однако и фашисты проявили упорство. В полдень подошла вторая волна, более мощная — около ста пятидесяти машин. И эта волна была рассеяна на подступах к столице. И не просто рассеяна: противник получил жестокий урок, наши зенитчики и истребители сбили тридцать четыре машины. Это много, очень много, от таких потерь не сразу оправишься.
Во второй половине дня Иосиф Виссарионович снова советовался с Артемьевым, Будённым, Щербаковым, со мной и с Жуковым по телефону. Вопрос стоял так: воспользовалось ли немецкое командование лётной погодой, чтобы «поздравить» нас с нашим праздником, или знает, что в Москве готовятся традиционные торжества, и пытается сорвать их? Последнее казалось мне сомнительным: откуда врагу знать о параде, если даже у нас об этом не знал никто, даже само слово «парад» не употреблялось. И все же: не нанесут ли гитлеровцы завтра, в обычное для наших парадов время, массированный воздушный удар, бросив на Москву многие сотни самолётов, часть из которых прорвётся к городу, к Красной площади… И погода опять же. Беспокойно, нехорошо было у меня на душе. А Иосиф Виссарионович был деловито-спокоен, сосредоточен. Он уже принял решение и не колебался.
В шесть вечера я приехал на станцию метро «Маяковская», где намечено было провести торжественное заседание Моссовета. Почему Сталин выбрал именно эту станцию, ведь были и другие, не менее надёжно укрывавшие от авиабомб? Вероятно, потому, что она просторна, вмещает много людей. Так считалось. Но я-то знаю и другое. «Маяковская» — любимое детище личного советника Сталина по строительству Ильи Давидовича Гоциридзе: самое лучшее, пожалуй, сооружение, созданное под его руководством. Он привозил сюда Сталина, когда шли отделочные работы, советовался с ним. Вроде бы посвятил эту станцию Иосифу Виссарионовичу, тем более что и Сталину она очень нравилась. Он несколько раз приезжал полюбоваться ею. Поздно ночью, когда прекращалось движение. Впрочем, бывал он и в других подземных дворцах, гордясь тем, что они сооружены в его эпоху. И мечтал о дворцах надземных, вознесённых к небу, чтобы многие годы украшали столицу.
«Маяковская» была залита ярким светом. У бюста Ленина — букеты цветов. Рядами стояли две тысячи кресел, принесённых сюда из ближайших театров. Слева (если от центра) путь был занят вагонами с распахнутыми дверями. Там — буфеты. Чай и бутерброды с колбасой, сыром, с икрой и сёмгой. Но люди, дорогие наши москвичи, давно не евшие досыта, прибывшие сюда прямо с заводов, из институтов, учреждений, не очень-то стремились к притягательной еде. Не толпясь, степенно заходили в вагоны, брали один-два бутерброда, не спеша запивали чаем. А некоторые вообще не заходили, стеснялись, что ли?..
В общем, для торжественного заседания все было готово. Ровно в девятнадцать ноль-ноль справа появился поезд. Двигался он медленно и бесшумно, не все даже обратили на него внимание. Остановился. Из первого вагона вышли члены Политбюро, и среди них — Сталин. Следом — наркомы. Просто, деловито, без восторгов и приветствий заняли отведённые им места в президиуме. Только председатель Моссовета Василий Прохорович Пронин не справился с волнением: дрогнул голос, когда предоставлял слово Иосифу Виссарионовичу Сталину. Можно понять Пронина: заволнуешься, зная, что в такой ответственный момент человеческой истории тебя слышит вся страна, друзья и враги во всем мире.
А вот мне выслушать тогда доклад Сталина не довелось. У меня и у ряда других товарищей, военных и гражданских, была особая задача. Мы разъехались по воинским частям, по райкомам партии, по предприятиям и учреждениям, руководители которых находились на торжественном заседании. Там ожидали их возвращения.
Все участники заседания остались в полной уверенности, что других праздничных мероприятий в Москве не будет. Никто не упоминал о демонстрации, о параде. Не вручали пригласительных билетов на Красную площадь. Более того, каким-то путём распространилось известие, что парад состоится в Куйбышеве. С тем и разошлись люди. Об этом в ту же ночь стало известно немецкой разведке, немецкому командованию. Наши чекисты гарантировали, что сведения попали к противнику по крайней мере по одному из каналов, не вызывавшему у фашистов никаких сомнении.
Порадовали синоптики, предсказав назавтра низкую облачность снегопад. Хотелось бы верить.
Я находился в казармах, где разместился личный состав 31-й танковой бригады. В штабе, возле телефона. Сюда же пришёл вернувшийся с торжественного заседания полковник Кравченко. Он не знал, кто я, но нетрудно было догадаться, что не зря торчит здесь генштабист.
Наконец — звонок. Как было условлено, говорил Будённый. Официально и коротко:
— Товарищ Лукашов. Действуйте. С двадцати трех ноль-ноль. — И, помолчав, добавил: — Ну, успеха, Николай Алексеевич.
8
Итак, за час до полуночи командирам воинских частей, готовившихся к «небольшому смотру в районе Крымского моста», было объявлено о завтрашнем параде. Соответствующие сообщения и указания получили райкомы партии, руководители крупных предприятий и учреждений. Им надлежало составить списки приглашённых на Красную площадь, изготовить пригласительные билеты и, начиная с пяти утра, вручить их соответствующим лицам. Для доставки билетов по адресам использовать весь имеющийся в городе автотранспорт. Гражданским руководителям предстояла бессонная ночь. Военным тоже.
Мне понравилась выдержка полковника Кравченко, которому предстояло вести на глазах Верховного Главнокомандования и Политбюро только что сформированную, едва сколоченною бригаду. Ни один мускул, как принято говорить, не дрогнул на его обветренном грубоватом лице. Наоборот, радость засветилась в глазах. Да и вообще все, с кем я встречался тогда, были счастливы и горды тем, что им доверено в столь трудный момент продемонстрировать нашу стойкость, уверенность. Пошли бы, не дрогнув, не сломав ряды, под бомбёжкой, под артиллерийским обстрелом. Не из фанатизма, — понимая вдохновляющее значение этого парада. И разве не умен, не дальновиден был Сталин, прочувствовавший все это, принявший трудное, но очень правильное решение.
Времени в нашем распоряжении было очень мало. Политработники, получив инструктаж, сразу отправились в подразделения готовить людей, объяснять им задачу. Весь технический персонал проверял исправность и готовность танков. Больше всего полковника Кравченко беспокоило то, что многие из танкистов никогда не бывали в Москве, а уж на Красной площади тем более. Не знали, как она выглядит, как ориентироваться на подходах к ней и на самой площади. Это было очень существенно. Используя свои возможности, я получил разрешение привезти к Кремлю ночью людей на автомашинах (город-то был на осадном положении). Кравченко собрал командиров танков и механиков-водителей. Отправились на нескольких грузовиках. Фары, естественно, не включали. Улицы темны и совершенно пусты. Тишина. Ни сигнала воздушной тревоги, ни пальбы зениток. Немцы, знать, не оправились от вчерашних потерь в воздухе. Да и погода была явно нелётная. Начал падать снег, крепчал ветер.
Провели рекогносцировку, пройдя с людьми от Охотного ряда на площадь и мимо Мавзолея к мосту. Объясняли механикам-водителям, где трудные участки, как выдерживать заданное направление. На все это ушло более двух часов, но польза, думаю, была очень большая. Водители обрели уверенность. А вскоре после того как вернулись в расположение бригады, раздалась команда: «По машинам».
Вот что удивительно: никто ведь не объявлял о параде, никто не знал, что он будет, да и как он мог быть вблизи от линии фронта, и все-таки москвичи ждали его, надеясь на чудо, И чудо свершилось! Тысячи людей вышли на улицы, стояли толпами на тротуарах, приветствуя войска. Те, кто не имел сил спуститься, распахивали заклеенные окна, выходили на балконы, махали руками, радуясь и плача.
В шесть утра голова танковой колонны вышла к Охотному ряду, бригада заняла отведённое ей место. На этом моя миссия была закончена. Последнее, о чем мы условились с Кравченко: только его машина, возглавляющая танковую группу парада, пойдёт с открытым люком. Все остальные — с закрытыми. На всякий случай.
Изрядно намерзшись за ночь, поспешил в Кремль, на квартиру Сталина. Там у Валентины Истоминой имелось кое-что из моей одежды. Переобулся, утеплился, выпил крепкого чая с коньяком.
Узнал, что Иосиф Виссарионович в эту ночь лёг необычно рано, сразу заснул (сказывалась усталость) и отдыхал с часу до пяти утра. Потом перекусил и ушёл к себе в служебный кабинет, будучи в хорошем расположении духа. Пошутил с Истоминой: «Помолись за нас, попроси снега побольше».
Не в десять утра, а значительно раньше, в восемь (опять же для безопасности), должен был начаться нынче парад. Как раз в момент восхода солнца. Но когда группа руководителей партии и правительства поднялась на Мавзолей, сумерки ещё только рассеивались: низко висело тёмное небо, валил снег, разыгралась пурга. Возле кремлёвских стен, возле Мавзолея намело сугробы. Но, несмотря на ветер, на холод, гостевые трибуны были заполнены.
Сталин распорядился: авиацию, собранную для воздушного парада, в воздух не поднимать, нет смысла. Триста самолётов, которые должны были пройти над Красной площадью, так и остались на подмосковных аэродромах. Никто не сожалел об этом. Наоборот, радовались тому, что природа накрыла нашу столицу непроницаемым пологом.
Я с несколькими работниками безопасности стоял слева от Мавзолея. Взглянул на часы — без пяти восемь. И дрогнуло сердце моё: вот сейчас радио по всему свету разнесло торжественно-ликующий голос Левитана, сообщавшего о параде на Красной площади, посвящённом 24-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции. Миллионы людей, и радующихся, и злобствующих, прильнули к репродукторам, к приёмникам, слушая репортаж. Этот голос сорвёт с постелей немецких генералов, самого Гитлера. Ну что, волосы они будут на себе рвать от ненависти и бессилия?! Нет, не они торжествуют победу, а мы, как всегда, отмечаем на главной площади страны свой праздник!
Точно в восемь, секунда в секунду, из ворот Спасской башни выехал на высоком красавце коне Маршал Советского Союза Будённый, громко и чётко прозвучал рапорт командующего парадом генерал-лейтенанта Артемьева. Зацокали копыта: начался объезд выстроившихся войск. И загремело, покатилось над площадью родное наше «Ура!». А затем раздался спокойный, размеренный голос Сталина. Выступление его было коротким, но очень сильным. Думаю, каждый советский человек должен знать эту речь Иосифа Виссарионовича и перечитывать её, особенно в трудные времена безвластия, разброда, шатаний.
"Товарищи красноармейцы и краснофлотцы, командиры и политработники, рабочие и работницы, колхозники и колхозницы, работники интеллигентного труда, братья и сестры в тылу нашего врага, временно попавшие под иго немецких разбойников, наши славные партизаны и партизанки, разрушающие тылы немецких захватчиков!
От имени Советского правительства и нашей большевистской партии приветствую вас и поздравляю с 24-й годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции.
Товарищи! В тяжёлых условиях приходится праздновать сегодня 24-ю годовщину Октябрьской революции. Вероломное нападение немецких разбойников и навязанная нам война создали угрозу для нашей страны. Мы потеряли временно ряд областей, враг очутился у ворот Ленинграда и Москвы. Враг рассчитывал на то, что после первого же удара наша армия будет рассеяна, наша страна будет поставлена на колени. Но враг жестоко просчитался. Несмотря на временные неуспехи, наша армия и наш флот геройски отбивают атаки врага на протяжении всего фронта, нанося ему тяжёлый урон, а наша страна, — вся наша страна, — организовалась в единый боевой лагерь, чтобы вместе с нашей армией и нашим флотом осуществить разгром немецких захватчиков.
Бывали дни, когда наша страна находилась в ещё более тяжёлом положении. Вспомните 1918 год, когда мы праздновали первую годовщину Октябрьской революции. Три четверти нашей страны находились тогда в руках иностранных интервентов. Украина, Кавказ, Средняя Азия, Урал, Сибирь, Дальний Восток были временно потеряны нами. У нас не было союзников, у нас не было Красной Армии, — мы её только начали создавать, — не хватало хлеба, не хватало вооружения, не хватало обмундирования.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287