Поскребышев знал: в таком случае надо срочно и быстро проконсультировать документ. Иногда это делалось по телефону. А на этот раз Сталин распорядился заранее пригласить меня. В связи с указом и для совета по другим могущим возникнуть вопросам.
— Желательно за двадцать минут, — сказал Поскребышев.
— Постараюсь.
Я достаточно хорошо знал мобилизационные принципы и соответствующую документацию старой армии, затем периода гражданской войны и последовавшего мирного времени. Прочитав проект, сразу понял, что составлен он торопливо и далеко не во всем соответствует сложившейся обстановке и нашим реальным возможностям. Составлен по принципу: лишь бы отреагировать, лишь бы принять меры. Что такое призвать под ружьё сразу пятнадцать возрастов по всей стране? Около пятнадцати миллионов мужчин самого активного возраста. Зачем столько? В течение месяца наши вооружённые силы могли принять в себя, в формирования первой очереди, миллионов пять-шесть: это больше, чем вся германская армия. А ещё десять миллионов? Будут болтаться без толку, забивать формировочные пункты, транспортные артерии, потреблять на досуге казённый харч, вместо того чтобы приносить прямую пользу на заводах, на сенокосе, при уборке урожая. Их надо призывать не огулом, создавая сумятицу и беспорядки, а по мере необходимости. Кстати, такой подход к делу не утратил значения и теперь, когда пишу эти строки. Тем более, что мобилизационная готовность (с наличием соответствующих запасов и резервов промышленности) в ту пору была у нас значительно выше, чем при Хрущёве или при Брежневе. Чем дальше, тем хуже. Политики начали торговать нашим военным преимуществом, заслуживая сомнительную популярность за рубежом: для наших врагов чем мы слабее, тем лучше. Возникни вновь крайняя ситуация, мы бы оказались гораздо менее готовыми к отражению врага, чем в сорок первом году. Болтовнёй, уговорами врагов не остановишь.
Я тогда внёс несколько существенных поправок в проект указа. Суть такова. Провести не просто мобилизацию, а всеобщую мобилизацию мужчин от восемнадцати до пятидесяти лет во всех западных регионах, которые мог захватить враг (Прибалтика, Белоруссия и Украина до Днепра). То есть полностью сохранить для армии этот контингент. Обратить его на пополнение кадровых дивизий или вывести из угрожаемой зоны для дальнейшего использования. Далее. Мобилизацию объявить только в европейской части страны, призвав пока лишь десять возрастов. Этого вполне хватит. В других военных округах брать людей строго по потребности.
Иосиф Виссарионович сам пришёл за проектом указа — наверно, хотел увидеть меня. О чем-то спрашивал, что-то уточнял — все это вылетело из памяти, было несущественно. Меня волновало только его состояние. Он был настолько спокоен, медлителен, рассудителен, что я понял: внутренне напряжён до предела. Он несколько раз доставал платок. Начинался насморк — признак того, что организм выходит из-под контроля. Но чем, как было отвлечь Иосифа Виссарионовича, остановить процесс? Я начал говорить о сообщениях с флотов, но Сталин, будто не слыша, прервал меня и попросил не уезжать. Да я и не собирался…
В принятом указе о мобилизации некоторые мои пожелания были учтены. В Среднеазиатском, Забайкальском и Дальневосточном военных округах мобилизация не проводилась. Слава богу, не всех мужчин сгребли и бросили в сумятицу. Пригодились потом сибиряки и дальневосточники. Да и железные дороги не были забиты, катая людей туда-сюда. И без того поток грузов возрос чрезмерно.
Ровно в полдень Молотов объявил по радио о нападении гитлеровских войск. Страна узнала о войне, а в Кремле, в руководящей верхушке, несколько спало напряжение, улеглась нервозность. Поделились известием с народом, и вроде бы легче сделалось. После бессонной ночи люди, наконец, расслабились, вспомнили, что со вчерашнего дня ничего не ели. И выяснилось, что никто не знает, что сейчас, в новых условиях, надо предпринять, какой конкретной работой заняться (кроме военных, конечно). Надо было отдохнуть, собраться с мыслями, подумать. Сталин никого не задерживал, и его кабинет опустел. Поскребышев намекнул насчёт обеда, но Иосиф Виссарионович отказался, попросил принести крепкого чая и что-нибудь сладкого. Мы с ним устроились за длинным столом, друг против друга. Лицо его заметно осунулось, но в общем-то выглядел он неплохо, уже не было того каменного спокойствия, вслед за которым часто наступала тяжёлая психическая реакция. Он был утомлён, несколько подавлен, в глубине души продолжал ещё недоумевать, сомневаться, ещё не осознав всю суть и необратимость свершившегося. Но мысли его текли по новому руслу.
К этому времени Прибалтийский, Западный Особый и Киевский Особый военные округа были преобразованы в Северо-Западный, Западный и Юго-Западный фронты, а командующие округами превратились соответственно в командующих фронтами. Все они были молоды, недавно ещё командовали дивизиями или корпусами и не имели никакого опыта руководства крупными массами войск в боевых условиях. Только теоретическое представление, полученное на академических лекциях или почерпнутое из учебников. Мы говорили о них и думали, как я убедился, об одном и том же: сожалели, что среди наших военных нет Егорова, Тухачевского, Уборевича… Александр Ильич Егоров стал бы Верховным Главнокомандующим. У него стратегическое мышление, знания, организаторские способности. Лучший, да, пожалуй, единственный настоящий, с самым большим стажем командующий фронтами на гражданской войне… Иероним Петрович Уборевич, сам литовец, возглавил бы Северо-Западный фронт. Михаил Николаевич Тухачевский — наиболее ответственный, Западный. Он воевал на том направлении ещё в первую мировую, потом в гражданскую. А вот кому доверить Юго-Западный фронт? Тут бы я руками развёл. Иона Якир не потянул бы. Он больше военно-политический руководитель, чем военный, он хорош для мирного времени. Блюхер? Он специалист по Восточному театру военных действий и должен был бы находиться на своём месте. О нем говорили: «Когда Блюхер на Дальнем Востоке, там можно держать на несколько дивизий меньше…»
— Николай Алексеевич, — голос Сталина звучал хрипло, — помните присловье товарища Егорова (он не поправился, произнеся слово «товарищ», может быть, и не заметил) насчёт ясности? «Нужна полная ясность», «Хочу, чтобы ясно поняли», — любил повторять он… А какая может быть ясность, если никто ничего не знает и не докладывает ничего определённого! Наши командующие фронтами, вероятно, растерялись. Надо подкрепить их. Мы решили послать на Юго-Западный фронт к Кирпоносу товарища Жукова. Пусть выяснит обстановку, ускорит нанесение контрударов по зарвавшемуся противнику. А на Западный фронт, в помощь Павлову, направим товарищей Шапошникова и Кулика. У товарища Шапошникова опыт, у Кулика — энергия.
— Жуков никогда не командовал фронтом такого масштаба. Один неумелый или два неумелых — какая разница! Только мешать друг другу будут. А моё мнение о способностях Кулика вам известно.
— Что же, будем сидеть сложа руки? — неуверенно произнёс Иосиф Виссарионович. — Надо же действовать…
— Генерал Брусилов говорил так: чем выше штаб, тем раньше начинается его влияние на подготовку событий и тем меньше он влияет на ход сражений, когда таковые начинаются. Чем ближе к месту событий, тем значительнее роль непосредственных исполнителей. Это про штабы, Иосиф Виссарионович, а в государственном масштабе эта закономерность проявляется ещё резче. Мы теперь будем пожинать плоды государственной и военной работы за последние годы. К тому же главное на сегодня уже сделано: объявлено о состоянии войны, о мобилизации, войска получили приказ дать отпор и отбросить неприятеля.
— Мы не знаем, что происходит там, на границе.
— Неразбериха, как и бывает в подобных случаях, — ответил я. — Неожиданное нападение, утрата управления, неорганизованность, отсутствие связи. Сейчас ход событий зависит от командиров среднего и низшего звена, которые принимают конкретные решения. Или не принимают — по неспособности. Поверьте мне, к концу дня или ночью штабы дивизий, корпусов, армий более-менее разберутся в обстановке, доложат командующим фронтами, а те в свою очередь в Генштаб и наркому. Поэтому главное сейчас — набраться терпения, как это ни трудно.
— Может, Николай Алексеевич, вам поехать на фронт вместе с Жуковым?
— Не хочу уезжать, по крайней мере в ближайшие дни, когда многое решается.
— Почему? — пытливо глянул на меня Иосиф Виссарионович, и в его помутневших глазах я заметил беспокойство: неужели, мол, плохо выгляжу.
— Это будут очень трудные, может быть, самые трудные дни. Хочу находиться недалеко от вас.
— Пусть будет так, — согласился он.
Поскребышев доложил о прибытии Тимошенко. Я направился в Генштаб, к Ватутину, оставшемуся за Жукова. Сообщения из армий и фронтов поступали редко и были противоречивы, по ним нельзя было составить представление о силах врага, о направлении его ударов. Не знаю, какими делами занимался в это время Сталин, но меня он больше не вызывал. А я чем дальше, тем сильнее беспокоился о его здоровье. Шла уже вторая бессонная для него ночь. Без отдыха, без обеда и ужина — долго ли он выдержит такую нагрузку?!
Валентину Истомину я попросил иметь наготове в кремлёвской квартире горячую и холодную закуску. Бутылка вина и фрукты были на столе. Несколько раз звонил Поскребышеву: не освободился ли Сталин. Наконец, Алексей Николаевич усталым голосом ответил, что Иосиф Виссарионович один, вроде бы намерен прилечь на диване, и сразу соединил меня с ним. А я попросил Сталина срочно прийти в квартиру по важнейшему делу. И повесил трубку.
Подействовало. У него хватило сил добраться до квартиры. С трудом переступил порожек. Лицо бледное, недовольное. Я встретил его решительным натиском:
— Иосиф Виссарионович, извольте немедленно поесть и ложитесь спать, пока не начался рассвет. Это необходимо, вы не имеете права выходить из игры. Это не просьба, это, если хотите, приказ!
— Даже так? — Он грузно опустился на стул, усмехнулся. — Вы правы. Война только начинается, и нельзя, просто невозможно не спать всю войну, — попытался пошутить он. — Только сразу разбудите меня, если возникнет необходимость.
Так мы условились. По совести говоря, я боялся: Сталин настолько переутомлён и возбуждён, что не сможет уснуть. Но подействовала, вероятно, привычная домашняя обстановка, подействовало вино. Он затих сразу, едва вытянулся на своей узкой жёсткой постели. Я попросил Истомину находиться в соседней комнате, чтобы никто и ничто не нарушило его отдых. Отключил телефон. А сам занял место рядом с дежурным генералом, твёрдо решив ни при каких условиях не будить Сталина, пока не проснётся сам.
4
23 июня постановлением советского правительства и Центрального Комитета партии была создана Ставка Главного Командования Вооружённых Сил СССР под председательством народного комиссара обороны Маршала Советского Союза С. К. Тимошенко, на которую было возложено руководство боевой деятельностью. Вот сколько торжественно-официальных слов, и почти все с большой буквы! И сразу же возникает закономерный интерес: почему Сталин, всегда стремившийся сосредоточить власть в своих руках, не боявшийся отвечать за все, на этот раз передоверил важнейшую роль другому лицу? Хотя члены Политбюро просили и даже настаивали на том, чтобы Ставку возглавил Иосиф Виссарионович. Нет, в этом случае он не хитрил, не искал какой-то политической выгоды. Я думаю так: он ещё не понял, что война стала всеобъемлюще-главным событием, его ещё продолжали интересовать сводки о результатах посевной кампании, о сроках начала сенокоса. Он вообще, как мы знаем, не любил непредусмотренных перемен, медленно и неохотно, с раздражением воспринимал все неожиданное, незапланированное. С возрастом это становилось заметнее, для принятия какого-то решения Сталина требовалось подготовить заранее, чтобы он свыкся с мыслью, проникся ею, обдумал и счёл своей.
Настоящий профессиональный игрок соблюдает определённые правила. В том числе в политике, в дипломатии. Для Иосифа Виссарионовича подписанный протокол, договор, соглашение — все эти формальности были святы. Он представлял не какую-то второстепенную страну с интригами и переворотами в правящей верхушке, а единственную в мире Великую Россию, первое социалистическое государство, что и налагало на него особую ответственность. Могучий корабль, который он вёл, должен был уверенно идти проложенным курсом без всяких зигзагов. На мостике — осмотрительный, добросовестный капитан. А нападение немцев перечеркнуло все его представления о политической порядочности, честности руководителей великих держав. Это вне всяких правил! Кому же в конце концов можно верить? Сталин терзался сомнениями: ошибся? Почему? Какие будут последствия? Такой удар мог выбить из седла даже человека с гораздо более устойчивой психикой. Иосиф Виссарионович ощущал нарастание болезни и поэтому не хотел, не мог в те часы взять на себя ещё одну тяжелейшую нагрузку — непосредственное руководство боевыми действиями. У него не хватило бы сил.
За многие годы я и практически, и теоретически изучил его болезнь, её симптомы и течение. У разных людей она проявляется по-разному. Медики знают по крайней мере три варианта. Один из них, наиболее тяжёлый, когда болезнь непрерывна и беспросветна. Это — устойчивая шизофрения. Второй: приступы более-менее периодичны, во всяком случае их можно предвидеть, иногда даже купировать. И, наконец, самый распространённый вариант: болезнь протекает слабо, скрытно, человек ничем не отличается от здоровых людей, забывает, а то даже и не знает о том кресте, который несёт. Приступы, или «всплески», как их называют специалисты, случаются очень редко, под влиянием чрезвычайных душевных потрясений. У Иосифа Виссарионовича как раз и было нечто подобное.
Какие проявления? О некоторых я уже упоминал. Скованность движений, речи. Беспричинные вроде бы вспышки грубости, жестокости. Или, наоборот, чрезмерное умиление. Скорые, не взвешенные решения, распоряжения, как говорится, — «под настроение». Общаться с больным в такой период, в период параноического расстройства, очень трудно, это я хорошо знаю. Но тут опять же есть градация. Одних людей больные ругают, срывая свой гнев, злость, не стесняясь в выражениях. К другим относятся с особой почтительностью, видя в них, как Сталин во мне, свою опору, защиту, надежду на исцеление. В моем присутствии, испытывая полное доверие, Иосиф Виссарионович успокаивался: может, в этом и было его спасение, и он понимал это. Как считают врачи, для пожилого человека с неуравновешенной психикой потерять в критический момент опору, разочароваться в друзьях, остаться наедине со своими сумбурными мыслями — очень рискованно. Болезнь может перейти в острую, почти неизлечимую стадию: надо оберегать подобных людей, которых в общем-то много: пусть верят в нас, в нашу заботу о них — это весьма способствует выздоровлению. При так называемой «амбулаторной шизофрении» они не нуждаются в госпитализации. Выражаясь научно, «негативные симптомы склонны к компенсации».
Иосиф Виссарионович о болезни ни с кем никогда не разговаривал, за исключением разве что Надежды Сергеевны да меня. Однажды по случаю приоткрыл мне своё понимание досаждавшего ему недуга. Когда-то в сибирской ссылке Сталин обморозил нос, застудил слизистую оболочку, и с тех пор время от времени начали возникать «проливные насморки», как он выразился. Насморки действовали на нервы, держали его в напряжении, нагнетая раздражительность, заставляя уклоняться от общения с людьми. Можно понять, каково состояние: намечено ответственное выступление, важное совещание или, к примеру, встреча с дипломатами, с учёными, а у тебя мутные глаза, тебя знобит, главное — из носа течёт, необходимо часто сморкаться, меняя платки. А на свидание в таком состоянии? А лечь рядом с женщиной, понимая, что ей противно? И это при сталинском-то самолюбии… С годами трудно стало понять, что являлось причиной, а что следствием вспышек недуга. Если когда-то физическое состояние вызывало раздражение и напряжённость, то в дальнейшем зачастую именно нервное перенапряжение, переутомление оборачивались обострением болезни. Такой вот запутанный психофизиологический клубок: не определишь, какой кончик важнее.
Кстати, общаться с «незаконченными» шизофрениками хоть и трудно, однако интересно и даже порой полезно. Как правило, они остроумны, оригинальны — медицина этого не отрицает. У них развито честолюбие и — избирательно — очень развита память, как опять же у Иосифа Виссарионовича. А ещё его отличала особая сила воли, на чем он и держался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287
— Желательно за двадцать минут, — сказал Поскребышев.
— Постараюсь.
Я достаточно хорошо знал мобилизационные принципы и соответствующую документацию старой армии, затем периода гражданской войны и последовавшего мирного времени. Прочитав проект, сразу понял, что составлен он торопливо и далеко не во всем соответствует сложившейся обстановке и нашим реальным возможностям. Составлен по принципу: лишь бы отреагировать, лишь бы принять меры. Что такое призвать под ружьё сразу пятнадцать возрастов по всей стране? Около пятнадцати миллионов мужчин самого активного возраста. Зачем столько? В течение месяца наши вооружённые силы могли принять в себя, в формирования первой очереди, миллионов пять-шесть: это больше, чем вся германская армия. А ещё десять миллионов? Будут болтаться без толку, забивать формировочные пункты, транспортные артерии, потреблять на досуге казённый харч, вместо того чтобы приносить прямую пользу на заводах, на сенокосе, при уборке урожая. Их надо призывать не огулом, создавая сумятицу и беспорядки, а по мере необходимости. Кстати, такой подход к делу не утратил значения и теперь, когда пишу эти строки. Тем более, что мобилизационная готовность (с наличием соответствующих запасов и резервов промышленности) в ту пору была у нас значительно выше, чем при Хрущёве или при Брежневе. Чем дальше, тем хуже. Политики начали торговать нашим военным преимуществом, заслуживая сомнительную популярность за рубежом: для наших врагов чем мы слабее, тем лучше. Возникни вновь крайняя ситуация, мы бы оказались гораздо менее готовыми к отражению врага, чем в сорок первом году. Болтовнёй, уговорами врагов не остановишь.
Я тогда внёс несколько существенных поправок в проект указа. Суть такова. Провести не просто мобилизацию, а всеобщую мобилизацию мужчин от восемнадцати до пятидесяти лет во всех западных регионах, которые мог захватить враг (Прибалтика, Белоруссия и Украина до Днепра). То есть полностью сохранить для армии этот контингент. Обратить его на пополнение кадровых дивизий или вывести из угрожаемой зоны для дальнейшего использования. Далее. Мобилизацию объявить только в европейской части страны, призвав пока лишь десять возрастов. Этого вполне хватит. В других военных округах брать людей строго по потребности.
Иосиф Виссарионович сам пришёл за проектом указа — наверно, хотел увидеть меня. О чем-то спрашивал, что-то уточнял — все это вылетело из памяти, было несущественно. Меня волновало только его состояние. Он был настолько спокоен, медлителен, рассудителен, что я понял: внутренне напряжён до предела. Он несколько раз доставал платок. Начинался насморк — признак того, что организм выходит из-под контроля. Но чем, как было отвлечь Иосифа Виссарионовича, остановить процесс? Я начал говорить о сообщениях с флотов, но Сталин, будто не слыша, прервал меня и попросил не уезжать. Да я и не собирался…
В принятом указе о мобилизации некоторые мои пожелания были учтены. В Среднеазиатском, Забайкальском и Дальневосточном военных округах мобилизация не проводилась. Слава богу, не всех мужчин сгребли и бросили в сумятицу. Пригодились потом сибиряки и дальневосточники. Да и железные дороги не были забиты, катая людей туда-сюда. И без того поток грузов возрос чрезмерно.
Ровно в полдень Молотов объявил по радио о нападении гитлеровских войск. Страна узнала о войне, а в Кремле, в руководящей верхушке, несколько спало напряжение, улеглась нервозность. Поделились известием с народом, и вроде бы легче сделалось. После бессонной ночи люди, наконец, расслабились, вспомнили, что со вчерашнего дня ничего не ели. И выяснилось, что никто не знает, что сейчас, в новых условиях, надо предпринять, какой конкретной работой заняться (кроме военных, конечно). Надо было отдохнуть, собраться с мыслями, подумать. Сталин никого не задерживал, и его кабинет опустел. Поскребышев намекнул насчёт обеда, но Иосиф Виссарионович отказался, попросил принести крепкого чая и что-нибудь сладкого. Мы с ним устроились за длинным столом, друг против друга. Лицо его заметно осунулось, но в общем-то выглядел он неплохо, уже не было того каменного спокойствия, вслед за которым часто наступала тяжёлая психическая реакция. Он был утомлён, несколько подавлен, в глубине души продолжал ещё недоумевать, сомневаться, ещё не осознав всю суть и необратимость свершившегося. Но мысли его текли по новому руслу.
К этому времени Прибалтийский, Западный Особый и Киевский Особый военные округа были преобразованы в Северо-Западный, Западный и Юго-Западный фронты, а командующие округами превратились соответственно в командующих фронтами. Все они были молоды, недавно ещё командовали дивизиями или корпусами и не имели никакого опыта руководства крупными массами войск в боевых условиях. Только теоретическое представление, полученное на академических лекциях или почерпнутое из учебников. Мы говорили о них и думали, как я убедился, об одном и том же: сожалели, что среди наших военных нет Егорова, Тухачевского, Уборевича… Александр Ильич Егоров стал бы Верховным Главнокомандующим. У него стратегическое мышление, знания, организаторские способности. Лучший, да, пожалуй, единственный настоящий, с самым большим стажем командующий фронтами на гражданской войне… Иероним Петрович Уборевич, сам литовец, возглавил бы Северо-Западный фронт. Михаил Николаевич Тухачевский — наиболее ответственный, Западный. Он воевал на том направлении ещё в первую мировую, потом в гражданскую. А вот кому доверить Юго-Западный фронт? Тут бы я руками развёл. Иона Якир не потянул бы. Он больше военно-политический руководитель, чем военный, он хорош для мирного времени. Блюхер? Он специалист по Восточному театру военных действий и должен был бы находиться на своём месте. О нем говорили: «Когда Блюхер на Дальнем Востоке, там можно держать на несколько дивизий меньше…»
— Николай Алексеевич, — голос Сталина звучал хрипло, — помните присловье товарища Егорова (он не поправился, произнеся слово «товарищ», может быть, и не заметил) насчёт ясности? «Нужна полная ясность», «Хочу, чтобы ясно поняли», — любил повторять он… А какая может быть ясность, если никто ничего не знает и не докладывает ничего определённого! Наши командующие фронтами, вероятно, растерялись. Надо подкрепить их. Мы решили послать на Юго-Западный фронт к Кирпоносу товарища Жукова. Пусть выяснит обстановку, ускорит нанесение контрударов по зарвавшемуся противнику. А на Западный фронт, в помощь Павлову, направим товарищей Шапошникова и Кулика. У товарища Шапошникова опыт, у Кулика — энергия.
— Жуков никогда не командовал фронтом такого масштаба. Один неумелый или два неумелых — какая разница! Только мешать друг другу будут. А моё мнение о способностях Кулика вам известно.
— Что же, будем сидеть сложа руки? — неуверенно произнёс Иосиф Виссарионович. — Надо же действовать…
— Генерал Брусилов говорил так: чем выше штаб, тем раньше начинается его влияние на подготовку событий и тем меньше он влияет на ход сражений, когда таковые начинаются. Чем ближе к месту событий, тем значительнее роль непосредственных исполнителей. Это про штабы, Иосиф Виссарионович, а в государственном масштабе эта закономерность проявляется ещё резче. Мы теперь будем пожинать плоды государственной и военной работы за последние годы. К тому же главное на сегодня уже сделано: объявлено о состоянии войны, о мобилизации, войска получили приказ дать отпор и отбросить неприятеля.
— Мы не знаем, что происходит там, на границе.
— Неразбериха, как и бывает в подобных случаях, — ответил я. — Неожиданное нападение, утрата управления, неорганизованность, отсутствие связи. Сейчас ход событий зависит от командиров среднего и низшего звена, которые принимают конкретные решения. Или не принимают — по неспособности. Поверьте мне, к концу дня или ночью штабы дивизий, корпусов, армий более-менее разберутся в обстановке, доложат командующим фронтами, а те в свою очередь в Генштаб и наркому. Поэтому главное сейчас — набраться терпения, как это ни трудно.
— Может, Николай Алексеевич, вам поехать на фронт вместе с Жуковым?
— Не хочу уезжать, по крайней мере в ближайшие дни, когда многое решается.
— Почему? — пытливо глянул на меня Иосиф Виссарионович, и в его помутневших глазах я заметил беспокойство: неужели, мол, плохо выгляжу.
— Это будут очень трудные, может быть, самые трудные дни. Хочу находиться недалеко от вас.
— Пусть будет так, — согласился он.
Поскребышев доложил о прибытии Тимошенко. Я направился в Генштаб, к Ватутину, оставшемуся за Жукова. Сообщения из армий и фронтов поступали редко и были противоречивы, по ним нельзя было составить представление о силах врага, о направлении его ударов. Не знаю, какими делами занимался в это время Сталин, но меня он больше не вызывал. А я чем дальше, тем сильнее беспокоился о его здоровье. Шла уже вторая бессонная для него ночь. Без отдыха, без обеда и ужина — долго ли он выдержит такую нагрузку?!
Валентину Истомину я попросил иметь наготове в кремлёвской квартире горячую и холодную закуску. Бутылка вина и фрукты были на столе. Несколько раз звонил Поскребышеву: не освободился ли Сталин. Наконец, Алексей Николаевич усталым голосом ответил, что Иосиф Виссарионович один, вроде бы намерен прилечь на диване, и сразу соединил меня с ним. А я попросил Сталина срочно прийти в квартиру по важнейшему делу. И повесил трубку.
Подействовало. У него хватило сил добраться до квартиры. С трудом переступил порожек. Лицо бледное, недовольное. Я встретил его решительным натиском:
— Иосиф Виссарионович, извольте немедленно поесть и ложитесь спать, пока не начался рассвет. Это необходимо, вы не имеете права выходить из игры. Это не просьба, это, если хотите, приказ!
— Даже так? — Он грузно опустился на стул, усмехнулся. — Вы правы. Война только начинается, и нельзя, просто невозможно не спать всю войну, — попытался пошутить он. — Только сразу разбудите меня, если возникнет необходимость.
Так мы условились. По совести говоря, я боялся: Сталин настолько переутомлён и возбуждён, что не сможет уснуть. Но подействовала, вероятно, привычная домашняя обстановка, подействовало вино. Он затих сразу, едва вытянулся на своей узкой жёсткой постели. Я попросил Истомину находиться в соседней комнате, чтобы никто и ничто не нарушило его отдых. Отключил телефон. А сам занял место рядом с дежурным генералом, твёрдо решив ни при каких условиях не будить Сталина, пока не проснётся сам.
4
23 июня постановлением советского правительства и Центрального Комитета партии была создана Ставка Главного Командования Вооружённых Сил СССР под председательством народного комиссара обороны Маршала Советского Союза С. К. Тимошенко, на которую было возложено руководство боевой деятельностью. Вот сколько торжественно-официальных слов, и почти все с большой буквы! И сразу же возникает закономерный интерес: почему Сталин, всегда стремившийся сосредоточить власть в своих руках, не боявшийся отвечать за все, на этот раз передоверил важнейшую роль другому лицу? Хотя члены Политбюро просили и даже настаивали на том, чтобы Ставку возглавил Иосиф Виссарионович. Нет, в этом случае он не хитрил, не искал какой-то политической выгоды. Я думаю так: он ещё не понял, что война стала всеобъемлюще-главным событием, его ещё продолжали интересовать сводки о результатах посевной кампании, о сроках начала сенокоса. Он вообще, как мы знаем, не любил непредусмотренных перемен, медленно и неохотно, с раздражением воспринимал все неожиданное, незапланированное. С возрастом это становилось заметнее, для принятия какого-то решения Сталина требовалось подготовить заранее, чтобы он свыкся с мыслью, проникся ею, обдумал и счёл своей.
Настоящий профессиональный игрок соблюдает определённые правила. В том числе в политике, в дипломатии. Для Иосифа Виссарионовича подписанный протокол, договор, соглашение — все эти формальности были святы. Он представлял не какую-то второстепенную страну с интригами и переворотами в правящей верхушке, а единственную в мире Великую Россию, первое социалистическое государство, что и налагало на него особую ответственность. Могучий корабль, который он вёл, должен был уверенно идти проложенным курсом без всяких зигзагов. На мостике — осмотрительный, добросовестный капитан. А нападение немцев перечеркнуло все его представления о политической порядочности, честности руководителей великих держав. Это вне всяких правил! Кому же в конце концов можно верить? Сталин терзался сомнениями: ошибся? Почему? Какие будут последствия? Такой удар мог выбить из седла даже человека с гораздо более устойчивой психикой. Иосиф Виссарионович ощущал нарастание болезни и поэтому не хотел, не мог в те часы взять на себя ещё одну тяжелейшую нагрузку — непосредственное руководство боевыми действиями. У него не хватило бы сил.
За многие годы я и практически, и теоретически изучил его болезнь, её симптомы и течение. У разных людей она проявляется по-разному. Медики знают по крайней мере три варианта. Один из них, наиболее тяжёлый, когда болезнь непрерывна и беспросветна. Это — устойчивая шизофрения. Второй: приступы более-менее периодичны, во всяком случае их можно предвидеть, иногда даже купировать. И, наконец, самый распространённый вариант: болезнь протекает слабо, скрытно, человек ничем не отличается от здоровых людей, забывает, а то даже и не знает о том кресте, который несёт. Приступы, или «всплески», как их называют специалисты, случаются очень редко, под влиянием чрезвычайных душевных потрясений. У Иосифа Виссарионовича как раз и было нечто подобное.
Какие проявления? О некоторых я уже упоминал. Скованность движений, речи. Беспричинные вроде бы вспышки грубости, жестокости. Или, наоборот, чрезмерное умиление. Скорые, не взвешенные решения, распоряжения, как говорится, — «под настроение». Общаться с больным в такой период, в период параноического расстройства, очень трудно, это я хорошо знаю. Но тут опять же есть градация. Одних людей больные ругают, срывая свой гнев, злость, не стесняясь в выражениях. К другим относятся с особой почтительностью, видя в них, как Сталин во мне, свою опору, защиту, надежду на исцеление. В моем присутствии, испытывая полное доверие, Иосиф Виссарионович успокаивался: может, в этом и было его спасение, и он понимал это. Как считают врачи, для пожилого человека с неуравновешенной психикой потерять в критический момент опору, разочароваться в друзьях, остаться наедине со своими сумбурными мыслями — очень рискованно. Болезнь может перейти в острую, почти неизлечимую стадию: надо оберегать подобных людей, которых в общем-то много: пусть верят в нас, в нашу заботу о них — это весьма способствует выздоровлению. При так называемой «амбулаторной шизофрении» они не нуждаются в госпитализации. Выражаясь научно, «негативные симптомы склонны к компенсации».
Иосиф Виссарионович о болезни ни с кем никогда не разговаривал, за исключением разве что Надежды Сергеевны да меня. Однажды по случаю приоткрыл мне своё понимание досаждавшего ему недуга. Когда-то в сибирской ссылке Сталин обморозил нос, застудил слизистую оболочку, и с тех пор время от времени начали возникать «проливные насморки», как он выразился. Насморки действовали на нервы, держали его в напряжении, нагнетая раздражительность, заставляя уклоняться от общения с людьми. Можно понять, каково состояние: намечено ответственное выступление, важное совещание или, к примеру, встреча с дипломатами, с учёными, а у тебя мутные глаза, тебя знобит, главное — из носа течёт, необходимо часто сморкаться, меняя платки. А на свидание в таком состоянии? А лечь рядом с женщиной, понимая, что ей противно? И это при сталинском-то самолюбии… С годами трудно стало понять, что являлось причиной, а что следствием вспышек недуга. Если когда-то физическое состояние вызывало раздражение и напряжённость, то в дальнейшем зачастую именно нервное перенапряжение, переутомление оборачивались обострением болезни. Такой вот запутанный психофизиологический клубок: не определишь, какой кончик важнее.
Кстати, общаться с «незаконченными» шизофрениками хоть и трудно, однако интересно и даже порой полезно. Как правило, они остроумны, оригинальны — медицина этого не отрицает. У них развито честолюбие и — избирательно — очень развита память, как опять же у Иосифа Виссарионовича. А ещё его отличала особая сила воли, на чем он и держался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287