Но боеспособность этих соединений заметно снизилась. Наша разведка перехватывала прямо-таки мольбы о помощи, адресованные высшему командованию. Кончилась для фашистов сравнительно лёгкая война. Немцы жаловались на вшивость, на холода, на отсутствие зимнего обмундирования (112-я пехотная дивизия почти полностью переоделась, используя запас тёплых вещей, захваченных на наших складах, но не всем дивизиям так повезло). Перед запуском двигателей немцам приходилось разогревать их, так как горючее замерзало, а смазка густела (но в таких же условиях находились и мы, только двигателей у нас было поменьше). В трех танковых дивизиях Гудериана осталось около 600 танков, примерно половина. В моторизованных дивизиях процент ещё ниже. В передовом ударном отряде полковника Эбербаха — 50 танков. По нашим тогдашним понятиям это много, но немцы считали иначе.
Успокаивало вот что. Нам удалось создать довольно многочисленную группировку, преграждавшую путь Гудериану. Называли её по-разному: веневский боевой участок, венсвская группа войск. По наименованиям — солидно: 413, 294, 173-я стрелковые дивизии, 31-я кавалерийская, 108-я танковая дивизии, 11-я и 32-я танковые бригады, несколько отдельных танковых батальонов, артиллерийские дивизионы. Карта района Венева испещрена была номерами частей и соединений. Психологически это действовало. Неужели такая группировка не отразит натиск двух-трех немецких дивизий?! Но ни в Ставке, ни в Генштабе тогда, при быстро менявшейся обстановке, не имели точных данных о состоянии перечисленных войсковых единиц. А состояние после многочисленных боев было плачевное, как выяснилось потом при расследовании. В веневской группировке номеров соединений и частей было едва ли не больше, чем личного состава. 299-я стрелковая дивизия насчитывала менее 800 человек, одну десятую штата: батальон, а не дивизия. В 11-й и 32-й танковых бригадах, вместе взятых, имелось всего три десятка устаревших лёгких танков. Туда, правда, должна была подойти полностью укомплектованная 239-я стрелковая дивизия, только что прибывшая с Дальнего Востока, но не успела.
Генерал-полковник Гейнц Гудериан ещё раз, и теперь уже последний раз, проявил на восточном (для немцев) фронте свои недюжинные способности, хотя действовал не столько по собственному желанию, сколько по настоятельному требованию Гитлера. Медленно ползла и ползла южная большая клешня Гудериана, оттесняя наши войска, нащупывая удобное место для решающего удара. И вот 23 ноября всей своей мощью обрушилась на нашу веневскую группировку, обходя её с двух сторон и рассекая наступлением в центре. Короче говоря, на следующий день, менее чем через сутки, эта группировка перестала существовать. Она пыталась сопротивляться, но была разгромлена, рассеяна, много людей попало в плен. Гудериан открыл себе путь на Рязань, к нашим важнейшим коммуникациям, связывавшим Москву с юго-востоком и востоком страны, по которым поступали резервы, шло горючее, продовольствие. Но ещё страшнее было другое. Выполняя личный, приказ Гитлера, танки Гудериана, не встречая противодействия, двинулись на Мордвес, в сторону Каширы, чтобы захватить переправы через Оку. А дальше — хоть на Ногинск, чтобы замкнуть кольцо вокруг нашей столицы, хоть прямо на Москву: немцы знали, что на этом пути у нас, у русских, нет никаких войск. Скорость продвижения определялась лишь наличием горючего, состоянием техники и дорог.
Воистину тяжёл был понедельник, 24 ноября. В тот день немцы захватили Клин и Солнечногорск. Кавалерийская группа генерала Л. М. Доватора попыталась выбить противника из Солнечногорска, но сил не хватило, не получилось. Панфиловская дивизия под натиском вражеских танков оставила опорные пункты Рождествено и Алехново, отошла на восточный берег Истринского водохранилища. Плотину водохранилища взорвали не очень удачно, однако вода в реке все же поднялась, став дополнительной преградой на пути неприятеля. И в довершение всего — неожиданный, дробящий удар Гудериана на южном крыле Западного фронта. Было от чего нашему командованию потерять голову. К счастью, этого не произошло. В Москве работали довольно спокойно. Жуков латал дыры, снимая части и даже отдельные подразделения с менее опасных участков, и срочно на автомашинах, поездами, электричками перебрасывал туда, где было особенно скверно. Подчищал тылы, отправляя на передовую последние пушки, учебные подразделения, формируемые Западным фронтом резервы. Под метёлку!
Нет, чрезмерного уныния, а тем более паники у нас не было. Уверенность объяснялась тем, что мы к тому времени имели кое-что в запасе. Дальновидный Шапошников придерживал в глубоком тылу довольно крупные силы, предназначенные для контрударов под Москвой. Готовились к переброске 1-я ударная армия, которой командовал знакомый читателю генерал-лейтенант В. И. Кузнецов, 20-я армия генерал-майора А. А. Власова и 10-я — генерал-лейтенанта Ф. И. Голикова. Вводить эти армии в сражение намечалось в тот момент, когда противник начнёт выдыхаться, и не частями, а целиком, чтобы добиться перелома событий. Ожидаемый момент ещё не наступил, но Гудериан, черт бы его побрал, опять спутал нам карты. В кабинет Сталина прибыли срочно вызванные им Шапошников и Жуков. Выслушав краткие доклады того и другого, Иосиф Виссарионович подвёл неутешительные итоги. Спросил Жукова:
— Сколько способен продержаться Рокоссовский при полном использовании всех возможностей?
— Двое суток гарантирую. Потом полное истощение. Войска правого крыла фронта измотаны до предела, в полках по двести, даже по сто человек.
— Держитесь до самого последнего бойца. Кое-что мы вам дадим из того, что есть в Москве. Но немного. — Иосиф Виссарионович оборотился к Шапошникову: — Что же мы будем делать, Борис Михайлович? Не пора ли тронуть Кузнецова и Власова?
— Вынуждены. Предлагаю с двадцать пятого ноября начать переброску войск Кузнецова из внутренних округов в районы Загорска, Дмитрова, Яхромы. Для войск Власова — Лобня, Сходня, Химки. Армию Голикова — в район Рязани. Голиков ещё слаб, доукомплектовывать и вооружать будем в пути следования.
— Это ещё сброд в шинелях, а не армия, — буркнул Жуков.
— Что есть, то и есть, время не терпит. Ко второму декабря Голиков закончит сосредоточение. Документация по трём армиям подготовлена.
— Улита едет, когда-то будет. Не опередят ли нас немцы? Наши в пути, а немцы в Москве, — сказал Сталин. В ответ Шапошников только руками развёл, а Иосиф Виссарионович продолжал нетерпеливо: — Что с Мордвесом? Как под Каширой?
— Изменений нет.
— Сто километров расстояния от Оки. Хорошее шоссе для танков Гудериана, — хмуро произнёс Иосиф Виссарионович. — Товарищ Жуков, какие меры приняты?
— Я повернул туда кавкорпус Белова.
— А, «пожарная команда»! Спасательная команда, — припомнил Сталин. — Что там сделает Белов на своих лошадях…
— Придадим танковую дивизию Гетмана.
— Остатки дивизии… Делайте как можно быстрей. Где находится Белов?
Трое склонились над столом, над большой картой. Я на диване развернул свою. Жуков сообщил:
— Девятая кавдивизия на марше, двигалась в район Лопасни. Приказано повернуть на новый маршрут. Ей до Каширы сто пятьдесят километров. Пятнадцатому полку гвардейских миномётов — тоже. У пятой кавдивизии расстояние короче, но она ещё не снялась с передовой, сдаёт свою полосу пехоте.
— Когда ожидаете немцев в Кашире?
— Двадцать шестого.
— Когда подойдёт корпус Белова?
— Приказано завтра, к концу дня.
— За сутки сто пятьдесят километров, это нереально, — вмешался Шапошников. — А время на подготовку марша? Довести задачу до командиров, выбрать маршруты, распределить силы по колоннам…
Георгий Константинович не ответил на эту реплику. Спросил Сталина:
— Можно отсюда связаться с Беловым? Я звонил от себя, но он был в войсках.
На этот раз Белов оказался поблизости от телефонного аппарата. И сразу, если судить по словам, по выражению лица Жукова, в резкой форме высказал ему свои соображения. Сталин внимательно прислушивался к разговору.
— Расстояние?.. Что ты мне толкуешь, сам знаю. Не считай меня за дурака, карта передо мной… Гололёд, а лошади не перекованы по-зимнему? Понимаю, Паша, все понимаю, но и ты тоже пойми: там дыра, и закрыть её некому, кроме тебя. Пусть твои орлы берут любые машины, любой транспорт. Гони в Каширу все, только бы опередить немцев. Кто у тебя по разведке, Кононенко? Это же ас! Сам давай на машине в Мордвес, найдёшь там командарма пятидесятой Болдина, уточнишь обстановку. Каширскую электростанцию береги до последней возможности. Подчиняй себе всех, кого сочтёшь нужным. Тебе даём все права, но на тебе персональная ответственность за удержание Каширы. Персональная! Не пропусти Гудериана, Павел! Действуй! До связи!
— Значит, вопрос сейчас в том, кто окажется быстрее, конница или танки, — негромко произнёс Сталин. — И кто окажется сильнее… Борис Михайлович, подумайте, чем нам подкрепить Белова.
— Будет сделано… И все-таки это нереально, — качнул головой Шапошников. — За сутки, за полутора суток столько километров по зимней дороге, по гололёду… Без сна, без отдыха. И с марша — в бой… От усталости падать будут… Нет, это невыполнимо.
— Согласен, — сказал Жуков, и Сталин резко повернулся к нему, глянул вопросительно, гневно. — Согласен, что теоретически невозможно. И никто другой не выполнит такой приказ. А Павел… А генерал Белов, — поправился Георгий Константинович, — он выполнит. Сделает все, чтобы выполнить.
— Ладно, будем надеяться, что Павел не подведёт, — невесело усмехнувшись, завершил разговор Иосиф Виссарионович.
16
От Сталина я ушёл вместе с Шапошниковым. Он предложил мне заглянуть к нему несколько минут. По делу, разумеется: в гости, разговоры городить тогда не ходили. Генеральный штаб той осенью размещался вместе со Ставкой в большом здании на улице Кирова, поблизости от метро. Если начиналась бомбёжка, люди укрывались под землёй, где оборудованы были комнаты и кабинеты, снабжённые всем необходимым для работы, в том числе надёжной связью с фронтами. Если что и мешало, так это грохот метропоездов, проносившихся за тонкой фанерной стеной. Но поезда тогда ходили редко, с вечера вообще прекращалось движение.
Мы с Борисом Михайловичем спустились в бомбоубежище. Кабинет Шапошникова был невелик, скромно обставлен. Письменный стол, несколько телефонов. Все хорошо, если бы не запах табачного дыма, пропитавшего, как мне казалось, там все. Ей-богу, я не выдержал бы долго в такой атмосфере, потерял бы работоспособность. Кстати, на это сетовал и Жуков, никогда не куривший и обалдевавший, по его выражению, от запаха табака. Бывая в этом подземелье, торопился скорее уйти.
При мне Шапошников не курил. Мы немного посидели молча, расслабившись, отдыхая. Немолоды ведь были. У него, наверно, устали глаза. Сняв пенсне, ладонями со сцепленными пальцами закрыл от электрического света верхнюю часть лица. На секунду показалось, что передо мной не Шапошников, а Жуков: такой же волевой подбородок, столь тяжёлый, что оттягивает нижнюю губу, она, чуть отвисая, выступает вперёд. И даже когда Борис Михайлович опустил ладони на стол, ощущение схожести между ним и Жуковым не исчезло. И у того, и у другого большая «львиная» голова. Крупный нос, крупные, прижатые уши, просторный лоб, ничего лишнего, никаких мелких штрихов. Разница в том, что у Жукова черты лица грубые, топорной (извиняюсь) работы, а у Шапошникова все смягчено, облагорожено, будто вылеплено искусным мастером. Ну и, конечно, необычайная шапошниковская причёска, которая была только у него одного. Затылок и виски высоко оголены под ноль, как у новобранца. Короткие волосы только от уголков лба и до макушки, но и они разделены широким пробором, плотно и гладко уложены.
Нам принесли чай, коротенький отдых закончился. На лице Бориса Михайловича блеснули стекла пенсне.
— Николай Алексеевич, не в службу, а в дружбу… Не пойму, что в Истре. Рокоссовский сообщил, что немцы обошли город с севера и с юга. Однако Белобородов ещё в Истре, его семьдесят восьмая дивизия ведёт бой… Я пока не докладываю Верховному.
— Хватит ему неприятностей на сегодня.
— Не докладываю потому, что нет ясности. Но теперь о другом. Новоиерусалимский монастырь, насколько я знаю, западнее города…
— На западной окраине, на холме над рекой. Отличный обзор, идеальная оборонительная позиция, контроль над местностью.
— Она и держится, эта позиция, запирает Волоколамское шоссе. Монастырь в наших руках, хотя неизвестно, кто там. Какая-то воинская часть отражает атаки.
— Как это может быть — неизвестно?
— Я привык не удивляться, Николай Алексеевич, но на этот раз… В штабе Рокоссовского не знают. Дозвонились до Белобородова, он категорически утверждает: его людей в монастыре нет. Были там какие-то сапёры или зенитчики…
— Зенитчики не продержались бы против пехоты. Да и сапёры…
— Все может быть. Они там почти отрезаны, а кто даст приказ об отходе? Немцы бомбят и обстреливают нещадно. Гибнет прекрасное творение рук человеческих, великолепные храмы, целый ансамбль, наши святыни… Поезжайте, Николай Алексеевич. Если город придётся сдать, то зачем напрасные жертвы и разрушения?! Верю, мы вернёмся туда, и хочу, чтобы там были не только руины. Некоторым товарищам такой подход не по душе. Поэтому и обращаюсь к вам. Если вы, конечно, согласны со мной. Что-то ещё можно спасти, хотя бы основу.
— Воинская часть без хозяина, это упрощает дело. Белобородов будет знать обо мне?
— Как о представителе Генштаба.
— Если позвонит Поскребышев, я послан выяснить обстановку в Истре.
— Камень с плеч, Николай Алексеевич! И берегите себя. Да простятся нам прегрешения наши! — напутствовал меня Шапошников.
До деревни Высоково, что перед Истрой, доехал я на эмке быстро и без приключений. На контрольном пункте предупредили: дорога впереди простреливается немцами. Непрерывно гремела канонада. Истры отсюда ещё не было видно, да, наверное, и не разглядеть бы город сквозь дым пожарищ, наползавший оттуда. По времени — день, а здесь было сумрачно, даже снег был серым, а местами чёрным от гари и копоти.
В низине между деревней и окраиной города было много свежих воронок. Стояли среди развалин четыре танка, два справа от дороги, два слева. Один из них стрелял куда-то с большими паузами. Жестом руки остановил мою машину танкист в комбинезоне, обгоревшем ниже колен, хриплым, простуженным голосом попросил:
— Встретишь начальство, скажи: у Щеглакова снаряды кончаются. Не подвезут снаряды — в Дедовск уйду!
— Какое начальство-то?
— Любое. Пусть самому Белобородову докладывают поскорей! Не забудь!
Я пообещал.
Сразу за танковой позицией въехали мы в дымную полутьму, пронизанную вспышками, прожилками пламени. Вообще-то горят все города, подвергшиеся бомбёжке и артобстрелу, и уж обязательно те, в которых идут бои, но Истра горела как-то по-особому: разом, целиком, как единый факел. Деревянный городок на возвышенности, обдуваемый ветрами, разносившими пламя и искры. Впрочем, деревянные постройки уже догорали, некоторые пепелища только чадили, огонь бушевал в строениях каменных, плясал над крышами, выплёскивался из окон со шлейфом чёрного дыма, преграждая улицы. В некоторых местах мы проскакивали огневой заслон затаив дыхание, чтобы не сжечь лёгкие. В треске и гуле пламени, в грохоте рушившихся потолков, перекрытий слабыми и безопасными казались выстрелы и даже разрывы. А посвист пуль, мяукающий звук летящих мин можно было услышать лишь там, где пожар завершался или был только в самом начале.
Как тут воевать среди пожарищ, в дыму, где за сто метров ничего не видно? Заблудишься, не зная, куда повернуть, где можно пройти, пробежать. Но ведь воевали, и, как я убедился, очень даже организованно. Есть такой парадоксальный военный закон: если у тебя больше людей, то это ещё не значит, что у тебя будет больше успехов, а вот много потерь — это наверняка. Пулям и осколкам есть в кого попадать. А тогда в Истре людей почти не было видно. И у нас, да, наверно, и у немцев. Только в укрытых местах, куда не залетали пули и редко попадали снаряды. А бой шёл своим чередом, судя по сгусткам пальбы, были какие-то узловые пункты, была линия соприкосновения. Я ещё подумал, что здесь воюют не новички, они спокойно работают, делают своё дело. Такое вот ощущение овладело мной в полуокруженном горящем городе, в общем-то обречённом на сдачу. Но отступление отступлению рознь. Да, сила солому ломит. Но войска наши не бегут в панике, они достойно отходят на новые рубежи, бой не прерывается, а только перемещается в пространстве. Здесь воюют на равных, успеха добивается тот, у кого сегодня больше возможностей. Мне казалось, что и немцы понимают это, осторожничают. Ещё раз хочу сформулировать своё тогдашнее ощущение:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287