В середине 1948 года на стол Иосифа Виссарионовича легла объёмистая папка с «делом» П. С. Жемчужиной-Молотовой. Она обвинялась в связях с сионистскими организациями, в тесной близости с послом Израиля в СССР Голдой Меир, в передаче через неё израильской разведке политических, научных и иных секретных сведений. И даже в подготовке покушения на Сталина. А поскольку вопрос касался первых лиц государства, «дело» было подготовлено особо тщательно и доказательно. Иосиф Виссарионович вынужден был поверить. Предложил Молотову разойтись с женой, а как только развод был оформлен, Полину Семёновну арестовали и увезли на Лубянку. Доверие Сталина к «другу Вече» было в какой-то мере подорвано, да и сам Молотов, чувствуя двойственность своего положения, старался не мозолить глаза Иосифу Виссарионовичу, по возможности избегал встреч с ним. А Берия исподволь продолжал углублять пропасть между тем и другим. Сталину сообщал новые подробности о подготовке пресечённого покушения. Молотову при встрече жал руку, шептал на ухо: «Полина жива, все будет в порядке». Доволен был Лаврентий Павлович тем, что усугубил одиночество Сталина.
Даже последнюю поездку Иосифа Виссарионовича на Кавказ к Чёрному морю летом 1952 года умудрился испортить. А портят по-разному. Можно пересолить до тошноты, а можно и пересластить до отвращения, причём сделать это из лучших вроде бы побуждений: чем слаще, тем приятней. Сталин был буквально затравлен излияниями любви тамошнего населения. Ехал ли он через Пицунду в потаённое, сокрытое от посторонних глаз Четвёртое ущелье, где ему нравилось отдыхать в тишине, в одиночестве — машину повсюду встречали ликующие толпы. На Рицу — то же самое. Выезжал из Сочи — возле каждого населённого пункта восторженный народ, приветствовавший с южной горячностью. Все это не надобно было ему, старому уставшему человеку, не нуждавшемуся уже в славословии и почестях, только раздражавших его. Он не выходил из машины. Случалось — приказывал разворачиваться и возвращаться. Нарушая режим, отправлялся в путь под утро по пустынным дорогам и улицам, когда никто не орал, не прыгал от радости при его появлении, не таращился, как на чудо.
Заметил, конечно, что народ ликовал не только искренне, но и вполне организованно, очень своевременно оказываясь на маршруте проезда и находясь на таком расстоянии, которое не мешало движению автомашин. Довёл это до сведения Лаврентия Павловича, а тот не замедлил с ответом:
Что особенного? Грузины любят тебя, великий и мудрый, абхазцы любят тебя, осетины любят, весь советский народ любит, лучшие люди всего мира чтут и любят тебя.
— Я говорю не про весь мир, а про Сочи и Гагру, про Пицунду и про Сухуми.
— Народ хочет видеть вождя, народ чувствует, где ты находишься, где ты появишься. Народ часами ожидает на перекрёстках. Сутками ожидает без еды и без сна, счастливый тем, что встретит тебя, — в голосе Берии чудились не только почтение, но и глубоко, очень глубоко запрятанная издёвка, к которой никоим образом не придерёшься: мало ли что поблазнится.
— Ох, Лаврентий, Лаврентий! Если я по-своему великий и мудрый, то ты, по-моему, очень хочешь быть мудрее меня. Может, и будешь. Не теперь, потом, может, будешь, — невесело усмехнулся Иосиф Виссарионович. — Только смотри не перемудри.
С черноморского побережья, «не догуляв» весь запланированный отпуск, Сталин вернулся в Москву. Здесь, дома, он чувствовал себя уверенней и спокойней.
23
Труднее всего оказалось отколоть от Сталина Власика. Это была целая эпопея, многоходовая и сложная. Вероятно, начиная эту свою операцию, Берия даже не рассчитывал совсем убрать ближайшего слугу и надёжного охранника Иосифа Виссарионовича. Шутка ли: тридцать лет и денно, и нощно находился Николай Сергеевич (Спиридонович) Власик рядом с вождём, делил и горе, и радость, на нем разряжалось скверное настроение, был он и собутыльником, и собанщиком, и вообще готов был ради Сталина на все. Знал мельчайшие подробности его жизни, особенности характера. Знал слишком много, гораздо больше, чем хотелось бы Иосифу Виссарионовичу, и порой своим присутствием напоминал то, что не вызывало положительных эмоций. На Востоке говорят, что лягушке не всегда приятно вспоминать, как она была головастиком. И особенно неприятно знать, что это известно другим. Лаврентию Павловичу знакома была сия истина.
История с письмом по поводу подполковника Щирова, с одной стороны, доставившая Берии массу неприятностей, с другой, позволила ему сделать вывод, что Власик не столь уж неуязвим. Смог же Лаврентий Павлович сделать так, что подозрение в краже письма легло не на исполнителей этой акции, а прежде всего на Поскребышева и Власика. Значит, надо и дальше раскачивать отношения, расширять люфт между «хозяином» и его верноподданным. Не рубить сплеча, а потихоньку-полегоньку компрометировать Власика в глазах Сталина. Тем более что своим поведением Николай Сергеевич давал для этого много возможностей. Он давно уже занёсся выше того уровня, которому соответствовал, слишком возомнил о себе. Раз он лично отвечает за охрану, за жизнь великого вождя, значит, никто ему не указ: все дозволено. Обнаглел Власик до крайности, так и пёрло из него хамство. Не при Сталине, конечно, при Иосифе Виссарионовиче он был словно шёлковый. А уж когда с глаз долой, то давал полную волю своим потребностям. Поесть любил много, разнообразно и наедался до одышки, до изнеможения. Обвисли щеки, опухли глаза, генеральский мундир не мог скрыть чрезмерный живот. Однако главное не во внешности, при всей своей ограниченности Власик от природы был человеком сообразительным, хитрым, с крепким характером. А теперь мозги, заплывшие жиром, работали заметно хуже, и сила воли была уж не та, он начинал терять контроль над собой, особенно выпивши. К рюмке же прикладывался при первой возможности, а возможности его были почти безграничны.
Если бы просто выпивал… У многих людей из окружения Сталина, в том числе у охранников, была на совести какая-нибудь мерзость. Кто-то, выполняя приказ, участвовал в ликвидации предыдущего поколения чекистов, кто-то «убирал» тех, от кого требовалось отделаться. Да мало ли ещё что. Под старость грехи начали сказываться, всплывали в памяти страшные кровавые сцены. Заглушали совесть коньяком и водкой, пили в узком кругу собутыльников по-чёрному, до такого состояния, что мочились в штаны. Берия подобным пьянкам не препятствовал, даже поощрял негласно, заботясь о том, чтобы особо пикантные подробности поведения Власика и его подчинённых становились известны Иосифу Виссарионовичу. Капля падала за каплей, а они ведь и камень продолбят. Сталин назвал компанию Власика «стадом грязных скотов», охладив на некоторое время пыл выпивох, но потом опять все пошло по накатанной стёжке, только с большей осторожностью. Принимать крутые меры Сталин не хотел, потому что верил в преданность Власика и его людей, испытанную годами. И это так: они не могли существовать без него, а он не желал расставаться с ними.
Однако была и другая сторона, опять же в смысле лягушки, которая не хочет, чтобы её помнили головастиком. Николай Сергеевич Власик знал такие подробности жизни Сталина, которых не знал никто, даже я. Умел молчать — слова не вытянешь. А теперь, напиваясь, становился болтливым, деградация нарастала, Иосифу Виссарионовичу, весьма заботившемуся о своём реноме и теперь, и в будущем, было о чем беспокоиться. Власик уже сейчас допускал лишнее. Сетовал на неудачную семейную жизнь Сталина с Надеждой Сергеевной, рассказывал о «загулах» на даче Василия Сталина во время войны. Может, это вскользь, может, и вообще не говорил, разве по пьянке упомнить?! Что-то было, наверно, раз утверждает Берия, предупреждая об осторожности. А Иосиф Виссарионович подумывал: Власик помоложе, переживёт его, что и как будет излагать под винными парами о своём «хозяине»?!
Откуда средства на пьянки и пиршества? Блат? Использование служебного положения? И на такой струнке тоже сыграли недоброжелатели Власика. Известно, что Иосиф Виссарионович находился на полном государственном обеспечении, но никогда не злоупотреблял этим, жил очень скромно: он не ограничивал себя, пользовался тем, что нужно было ему, без излишества, без роскоши. С шинелью, к примеру, не расставался лет пятнадцать, чувствуя себя в ней привычно, удобно. У него не было даже так называемых карманных денег. Зачем? А между тем деньги для него поступали, причём суммы были большие, соответствовавшие должностям. Зарплата из ЦК партии, из Совета Министров, от Министерства обороны и других ведомств. Эти деньги учитывал и хранил аккуратный Поскребышев, выплачивая партийные взносы, отправляя иногда переводы по адресам, указанным Иосифом Виссарионовичем. После отставки Поскребышева эти суммы препровождались на Ближнюю дачу, где с довоенного времени находились личные, так сказать, «сбережения» Сталина. Гонорары за книги, за статьи, поступления из-за границы. Кто ведал этими деньгами — сказать затрудняюсь. Может, Власик, может, казначей — человек настолько маленький, юркий и незаметный, что я его совсем не помню: нечто тёмное, мелькающее.
Пакеты с деньгами, поступавшие на имя Сталина, складывались в ящики письменного стола с тяжёлыми тумбами, стоявшего в проходе настолько неудобно, что я не раз синяки набивал. Тут бывали все кому не лень: и охранники, и обслуга, даже приглашённые гости, но к деньгам никто не прикасался, хотя со временем, когда ящики были заполнены, пакеты начали укладывать стопками на столе, прикрывая клеёнкой. Сумма там, вероятно собралась колоссальная. Раза два или три Сталин брал оттуда по пакету, когда просила Светлана. И все.
Однажды Лаврентий Павлович при мне и при Власике высказал недоумение: количество пакетов с деньгами на столе почти не увеличивается. Хотя деньги поступают регулярно. При этом он столь пристально смотрел на Власика, что у того багрово-чёрными стали обрюзгшие щеки: я забеспокоился — как бы удар не хватил. И вопрос Берии, и вообще весь этот разговор как бы повис в воздухе. Но по некоторым признакам я понял, что намёки Берии стали известны Иосифу Виссарионовичу. Казначей, кстати, куда-то исчез, поступление денег, как я понимаю, вообще никто не контролировал, кроме начальника охраны.
Тут ведь вот какой нюанс: если бы Сталин дал понять, что не доверяет, подозревает в присвоении денег, то Николая Сергеевича Власика нужно было бы сразу убирать. А Сталин не хотел этого, не желал терять одного из самых давних, самых надёжных, самых привычных помощников. Однако недоверчивость постепенно нарастала, накапливалось недовольство. И как случалось у Сталина, злость прорвалась не конкретно по главному поводу, а по пустяку, под настроение.
По долгу службы Власик обязан был проверять, контролировать все без исключения, что имело отношение к безопасности вождя. Дана была ему такая возможность с надеждой на правильное использование. Но и тут Николай Сергеевич утратил чувство реальности. К примеру: торжественное заседание, праздничный концерт в театре. Задача Власика — проверить персонал, актёров, помещение, дабы исключить возможность покушения, каких-либо неприятностей. Однако мало ему показалось. К старости начал он приговаривать: «Эх, седина в бороду!» Видать, крепко саданул его бес не только в ребро, но и по мозгам. Вознёсся до того, что начал принимать за Иосифа Виссарионовича решения по культурным вопросам. Не страдавший избытком образованности, читавший последние годы лишь служебные инструкции, труды Сталина да передовые статьи «Правды», Власик вообразил себя знатоком искусства, по своему разумению формировал репертуар праздничных концертов, определяя, что понравится «хозяину», а что нет. Желал продемонстрировать свою власть, покуражиться.
Репертуар очередного праздничного концерта показался Власику слишком большим. Не утомить бы товарища Сталина. Под этим предлогом вычеркнул несколько номеров. В том числе «убрал» известную актрису Рину Зеленую, всегда выступавшую там, где присутствовал Иосиф Виссарионович. Необязательной показалась ему эта стареющая дама с детским своим голоском. А ведь знал Власик, просто не мог не знать предысторию.
Ещё в самом начале этой исповеди мною обещано было поведать читателю об одном из увлечений Сталина во время гражданской войны в городе Царицыне. Увлечении, ради которого он самолично надраивал щёткой сапоги, лихо, по-казацки, сдвигал набекрень фуражку на густой пружинистой шевелюре и отправлялся на ночные свидания, доставляя много хлопот охране. Тогда, в восемнадцатом году, Иосиф Виссарионович приезжал в Царицын несколько раз, причём однажды с юной женой Надей. А вот когда без жены, то охотно хаживал к молодым актёрам, к студийцам московской театральной школы, прибывшим на юг подкормиться после столичного голода. Ну, не ко всем студийцам, а главным образом к хорошенькой бойкой актрисе Екатерине Зеленой (тогда у неё было ещё полное имя, но как-то не хватило места на афише, пришлось урезать до «Рины»; это понравилось, да так и осталось). Увидел её впервые Сталин в спектакле «Женитьба Белугина», она произвела впечатление, он на неё тоже. Насколько далеко зашло их знакомство, судить не берусь, но Иосиф Виссарионович в последующие годы часто вспоминал о ней, читал в газетах о её поездках на фронт, хвалил. На концертах Рина Зелёная была для него как бы приветом из далёкого прошлого, приятным воспоминанием. Хотел, значит, увидеть и услышать её и в тот раз.
Первое отделение концерта прошло успешно. Иосиф Виссарионович был в хорошем расположении духа. Но в антракте, познакомившись с дальнейшей программой, насупил седые брови. Спросил директора театра:
— Что с Риной Зеленой? Нездорова?
— Вполне здорова, товарищ Сталин.
— Тогда почему её нет сегодня, почему не включили заслуженную актрису?
— Видите ли, такие обстоятельства, — растерялся директор, — так получилось…
— А вы не юлите, вы скажите русским языком, почему её нет?
— Она репетировала… Но были против…
— Кто был против?
— Товарищ ответственный…
— Я спрашиваю фамилию. У него есть фамилия? — начал раздражаться Сталин.
— Товарищ Власик убрал её из списка.
— Власик? Где он?
Николай Сергеевич мгновенно появился в дверях, застыл, втягивая живот.
— Я здесь!
— Ты вычеркнул Рину Зеленую? — тон не обещал ничего хорошего.
— Моя обязанность просматривать списки.
— А кто дал тебе право переступать границы обязанностей, вмешиваться в дела режиссёра и директора? Может, Рина Зелёная является диверсантом? Агентом иностранной разведки?
— Никак нет.
— Может, она готовила покушение на членов Политбюро и правительства?
— Нет, — понурил голову Власик.
— Тогда почему суёшь рыло не в свой огород, почему шельмуешь наших работников искусства? Ми-и положим конец такому отъявленному самоуправству…
Все это Сталин произнёс при свидетелях, а он ценил весомость своих слов, необдуманно не бросался ими даже в большом гневе. Я понял, что над головой Власика сгустились тучи. Большие, тяжёлые тучи. Но грянет ли гром? Все же в судьбе Сталина Власик был человеком особым, единственным. Могло и пронести. И пронесло бы, если бы не последовавший вскоре какой-то странный, нелепый случай.
Немного простудившись, Иосиф Виссарионович несколько дней работал на Ближней даче. Приезжали члены Бюро ЦК, министры, ещё какие-то люди. Сославшись на нездоровье, Сталин раньше обычного лёг в постель. Но, видимо, не спалось. Вышел в комнату дежурного. Там находился только Власик, сидел за столом и читал какие-то бумаги. Сталин глянул и глазам не поверил: это были документы особой секретности о деятельности израильской разведки в нашей стране, о связях наших высокопоставленных лиц с этой разведкой. Иосиф Виссарионович считал, что документы находятся в надёжном месте, в кремлёвском кабинете, и вдруг они здесь!
— Где взял?
— Это?.. Эти? — отшатнулся вскочивший Власик — Я нашёл. На полу.
— Случайно?
— Ну да, случайно, — не уловил ядовитого сарказма Николай Сергеевич.
— Шестидюймовку на чердаке?
— Что?
— Случайно обнаружил шестидюймовку на чердаке собственного дома… Иногда это бывает, — со сдержанной яростью пояснил Сталин. — Ты подлец, Власик. Ты вор! Ты хуже, чем вор, ты — предатель! Вон отсюда! — указал он на дверь. А когда тот шагнул к порогу, с такой силой толкнул его в плечо, что тучный, тяжеловесный Власик едва не упал.
В ту же ночь начальник охраны был арестован. Берия сразу постарался изолировать его от Сталина, отправил в тюрьму на Урал, кажется, в Челябинск.
Много, очень много странного в этой истории. Действительно, откуда взялись на даче важнейшие документы, долженствовавшие храниться в кабинете? Как оказались на столе перед Власиком? Так ли уж велика была эта капля для сталинской чаши терпения?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287