Человек, мол, с годами обрастает болезнями, как днище корабля ракушками, надобно очищать, ремонтировать. С этого и начал Виноградов своё заключение:
— Ремонт необходим, Иосиф Виссарионович, причём основательный. Металл изнашивается, а уж мы тем более. Организм ваш переутомлён, и я ни за что не могу ручаться, если вы не перестанете чрезмерно перегружать себя. Необходим строгий режим, необходим достаточный отдых, постоянное наблюдение врача.
— Устраниться от дел? Уйти на пенсию? — насупился Сталин.
— Если не ото всех дел, то от значительной части, — решительно подтвердил Виноградов. — Надо восстановить силы. Короткий отпуск мало что даст. Требуется ремонт капитальный.
— Ми-и подумаем над этим, — пообещал Иосиф Виссарионович.
Почти то же самое, что сказано было Сталину, профессор повторил потом мне и Власику.
— У него был крепкий организм, но сейчас держится на нервах, на силе воли, а это чревато любыми неожиданностями. Ему надо полностью снять с себя государственную нагрузку, это было бы идеально.
— Это невозможно, — возразил я.
— Увы, — развёл руками Виноградов.
Через несколько дней профессор был приглашён к Берии. В кабинете находились Каганович, Маленков и Хрущёв. Меня там не было, но некоторые подробности разговора мне известны. Вёл его в основном Маленков, собеседник словоохотливый, цепкий, умевший выуживать то, что интересовало. А интересовало истинное состояние Иосифа Виссарионовича. Добросовестный профессор опять откровенно изложил своё мнение, присовокупив: для приведения здоровья в соответствие с возрастом Сталину надо отойти от дел хотя бы на время.
— Хотите обезглавить партию и государство? — в голосе Берии звучала угроза и, наверно, каждый дрогнул бы при таком вопросе. — Требуете отстранить от работы великого и мудрого вождя?
Однако Виноградов был не из пугливых:
— Я ничего не требую. Как врач констатирую состояние здоровья пациента и как специалист предлагаю пути и способы лечения. Прошу не выходить за эти рамки.
— Он прав, — подал Каганович единственную реплику. Хрущёв вообще не произнёс ни слова, мотая услышанное на несуществующий ус.
Никаких мер в отношении Владимира Никитича Виноградова принято не было. Он продолжал свою деятельность и был арестован лишь вместе с другими по делу врачей-вредителей. Но об этом позже.
А что же Сталин? Откровенное, я бы даже сказал, мужественное заявление Виноградова произвело на него заметное впечатление. Он впервые, пожалуй, всерьёз задумался о собственном здоровье. Однако своеобразно.
— Если человек курит всю жизнь, ему нельзя сразу бросать, это принесёт только вред. Если человек выпивает всю жизнь, ему нельзя сразу отказаться от вина, это будет трудная ломка. Если человек напряжённо работает всю жизнь, ему нельзя сразу оставить работу, организм затоскует и ослабнет без привычной нагрузки. Значит, бросать нельзя, но сократить можно. Постепенно.
— Резко не тормози, особенно при гололёде зимой седой, — подытожил я.
— Без меня они пропадут. Передерутся и пропадут, — задумчиво произнёс Сталин. — Мы не будем зачехлять все орудия. Мы оставим меньше орудий, но сосредоточим огонь на главных целях.
Не откладывая в долгий ящик, Иосиф Виссарионович сделал попытку практически осуществить своё умозаключение. 16 октября 1952 года на первом же после XIX съезда партии Пленуме ЦК (это, кстати, был последний Пленум, который вёл Сталин) он выступил с речью, которая выбила из колеи многих присутствовавших. Недавно, на съезде, все вроде было хорошо, привычно, и вдруг… Сначала Иосиф Виссарионович резко, даже преувеличенно резко раскритиковал Молотова и Микояна, обвинив их в нестойкости, в нетвёрдости при проведении партийной линии, чем озадачил участников Пленума. Но мне подоплёка была ясна: Сталин перекрыл названным руководителям путь на самую высокую ступень власти, намереваясь выдвинуть другую кандидатуру. А затем он перешёл к главному:
— Товарищи, я уже в том возрасте, когда продолжать трудно, а начинать поздно. Пора отстраняться от дел, выращивать цветы в саду и без грусти провожать свой закат. Я стар, я устал и поэтому не могу одновременно исполнять обязанности Председателя Совета Министров, руководить заседаниями Бюро и в качестве Генерального секретаря вести заседания Секретариата. Поэтому прошу освободить меня от должности секретаря и поручить эту должность другому, более молодому и энергичному товарищу. (Думаю, Сталин имел в виду Дмитрия Тимофеевича Шепилова, известного экономиста, главного редактора «Правды», человека образованного, интеллигентного, ничем не запятнанного, одного из последних революционеров-романтиков, что импонировало Иосифу Виссарионовичу.)
Гром среди ясного неба! Были ошарашены даже те, кто желал отставки Сталина со всех постов, готовился к такому событию и готовил его. Но так внезапно, так неожиданно! На лицах удивление, растерянность, испуг. Может, Сталин просто испытывает своих соратников, желая выявить, кто и как относится к нему, к его уходу? Молотов и Микоян отодвинуты в сторону, другим дорога открыта: рвись, вылезай вперёд…
Ветераны партии знали, что почти за тридцать лет своей руководящей деятельности Иосиф Виссарионович несколько раз подавал в отставку с поста Генсека. Точнее — шесть раз, теперь седьмой. Считалось, что это один из его способов давления на окружающих, всегда повышавший авторитет, укреплявший положение. «Ну, коли не отпустили, коли доверили, то подчиняйтесь, выполняйте все мои требования».
Вполне возможно, что Иосиф Виссарионович действительно использовал угрозы об отставке в каких-то своих целях. Критиков много, а вот желающих взять руководство на себя, тянуть воз по неизведанной дороге — таких поискать. На мой взгляд, первые просьбы об отставке — в 1923 и две в 1924 году — были совершенно искренними, лишёнными политической подоплёки. Не из-за трудностей работы, трудностей Сталин не боялся, а из-за неопределённости положения, из-за расхождения с Лениным по некоторым принципиальным вопросам (нэп, отмена плана автономизации и т. д.), из-за полного несогласия с делами и методами Троцкого, имевшего тогда много сторонников-единомышленников в руководстве партии и государства. Нет, Сталин не шантажировал своих товарищей, он искренне хотел избавиться от работы, на первых порах не приносившей ему удовлетворения. Тем более что в те времена пост Генсека был не столько политическим, сколько техническим. Это уж Сталин сделал его главнейшим в партии и в стране.
Как ни растерянны были участники Пленума, они все же обратили внимание на то, что Иосиф Виссарионович не просит освободить его от руководства Совмином и Бюро ЦК. Первый шаг, пробный шаг, оставляющий в его руках реальную власть (кроме огромного, незыблемого авторитета). И, повторяю, даже самые рьяные претенденты на трон были просто не готовы в тот момент к каким-то конкретным действиям. Когда в зале раздались голоса: «Нет! Просим остаться!»; когда участники Пленума стоя принялись скандировать эти слова, к ним присоединился и президиум, в том числе Каганович, Берия, Маленков.
Натура человеческая сложна. Сам желавший снять с себя часть нагрузки, хорошо понимавший, как необходимо это для убережения здоровья, Сталин тем не менее был доволен единодушием, с которым участники Пленума не пожелали отпустить его. Доволен, что вновь подтвердили его неограниченные полномочия. В заключающем слове прозвучало резкое, даже злое предупреждение тем, кто отклоняется от линии партии, то есть тем, кто способен выступить против него, против Сталина. Мне понятно было, кого имеет в виду Иосиф Виссарионович. И ничего другого, кроме обострения подспудной борьбы, я не ожидал.
Тревожные опасения подтвердились буквально через несколько дней. При мне Сталин имел в кремлёвской квартире беседу с Андреем Андреевичем Андреевым, который даже в непринуждённой домашней обстановке был сух, сдержан, немногословен. И говорил слишком тихо, как некоторые люди с плохим слухом: им трудно регулировать голос, они стесняются или опасаются излишней громкости. Приходилось напрягаться. Андрей Андреевич сообщил данные, полученные от зарубежных осведомителей и касающиеся тех связей Берии, которые не обязательны для него, превышают его полномочия и служебную необходимость. Были отмечены три направления. Контакты доверенных лип Берии с руководством Израиля и израильской разведки. Контакты таких же лиц с руководством Югославии, все более удалявшейся от нас. И главное — нащупывание связей с американским сенатором Маккарти и с Аденауэром. В частности, до сведения того и другого было доведено мнение о вероятном будущем Германии. В случае благоприятного (?) развития событий можно, мол, не рассматривать ГДР как буфер между Востоком и Западом, а взять курс на объединение всей Германии в нейтральное буржуазно-демократическое государство. Уступка политическая, военная, территориальная. За что?
— Это предательство, — сказал Сталин. — Лаврентий торгуется, ищет поддержки у наших врагов. Он пойдёт на любую подлость.
— Ещё не торговля, ещё только зондирование, — возразил осторожный Андреев.
— Он уже замахнулся, мы не должны упускать момент, чтобы схватить его за руку. С кем он тягается? Он тягается со всей партией, со всем народом. Дурак не понимает, что рядом с троном всегда стоит эшафот. Ну, сам виноват… Андрей Андреевич, докладывай все новости по этому делу без малейшего промедления.
С тяжёлым сердцем уехал я тогда от Иосифа Виссарионовича. А в бекауриевском сейфе прибавилось ещё несколько документов особой секретности.
22
Профессор Виноградов и другие врачи, наблюдавшие за здоровьем Сталина, никогда не касались одной существенной стороны — его психического состояния. Это была запретная зона не только для них, но почти для всех людей в окружении Иосифа Виссарионовича. Давний диагноз Владимира Михайловича Бехтерева с термином «паранойя» был известен только мне, Власику да ещё, вероятно, Берии, позаботившемуся о том, чтобы старый учёный быстро удалился в мир иной, не успев ни с кем поделиться своим открытием. До поры до времени Берия заикаться не смел о своей осведомлённости, но при определённых обстоятельствах мог использовать состояние Сталина для достижения своих хитроумных целей. Этого я опасался — это и случилось.
Был период, когда даже я, неплохо знавший особенности характера и поведения Сталина, совсем перестал замечать в нем какие-либо отклонения от нормы. Абсолютно здоровый человек — и все. Началось это с сорок третьего года, с первого большого успеха, вселившего уверенность в нашей будущей победе, с разгрома немцев под Сталинградом. Фортуна повернулась лицом к нам, было ясно, кто враг, кто друг, что надобно делать. Пришёл подъем духа, начался прилив сил. Иосиф Виссарионович был рассудителен, спокоен, весьма работоспособен. Случавшиеся неудачи не угнетали его, не вызывали бурной реакции. Ну, раздражался порой, как все мы, люди-человеки, злился, наказать мог. Остро реагировал на поведение Светланы, гневался на её безнравственность (с его точки зрения). Но какой любящий отец не гневается, не переживает, когда дитя не оправдывает надежды, преподносит сюрпризы один похлеще другого…
Совершенно нормальное состояние продолжалось до 1948 года. А. потом, видно, возраст начал сказываться, утомительная, изматывающая будничность, без каких-то ярких, заметных, вдохновляющих успехов. Болезнь опять давала себя знать, но теперь в иной форме, чем прежде. Я отмстил растущую подозрительность, недоверие, вызывавшие всплески раздражительности и гнева. Причин было по крайней мере две. Об одной мы говорили — это обострение борьбы за власть. А вторая причина сложней, тоньше, но глубже: подспудная боязнь расплаты за то зло, которое он принёс людям, за пролитую кровь и причинённую боль. Побудительные причины, важные когда-то, постепенно теряли своё значение, иногда даже обретали обратный смысл, а память о горе и бедах жила в душах людей, переходила к новому поколению. То, что оправдывалось современниками в конкретных условиях, было непонятно молодёжи, живущей при других обстоятельствах, в изменившемся мире. У тысяч погибших в тюрьмах, в лагерях остались десятки тысяч родственников, последователей, разве они не будут мстить, разве они не стремятся пролить кровь за кровь, разве не ненавидят они прежде всего Сталина?! Где они, как маскируются, через какие щели проникают, подбираясь к нему?!
По ночам мучили кошмары, являлись во сне погубленные соратники, просто знакомые. Он стонал, кричал, уходил спать из одной комнаты в другую, но, как известно, от себя не уйдёшь. Подозрительно вглядывался Иосиф Виссарионович в каждое новое лицо, опасался даже тех, кого встречал не первый раз. Мнительность обострялась при изменении погоды, при похолодании, при затяжных серых дождях. В такие дни и недели ему, в сущности, одинокому старому человеку, полностью лишённому домашнего уюта, заботы детей, родных, — в такие дни ему было очень плохо. Все его соратники имели свои семейные норы, где можно было укрыться от невзгод, разделить с близкими горе и радость, разрядиться и восстановить силы, только у Сталина не было ничего подобного. Он вызывал меня, требовал, чтобы я неотлучно находился рядом с ним.
Особенно стал бояться охранников, резонно полагая: раз они служат в ведомстве Берии, значит, способны выполнить любой приказ своего начальника. Когда шёл по длинным кремлёвским коридорам, его раздражали агенты, стоявшие, вытянувшись, на каждом повороте, поедающие его глазами. Почему-то считал, что ему выстрелят в спину, а поэтому гордый человек вышагивал мерно, неторопливо, с поднятой головой и в невероятном напряжении. Он не просил меня, я сам догадался: Иосиф Виссарионович чувствовал себя гораздо спокойней, когда за его спиной есть Власик или я, когда прикрыты его «тылы». И в автомашине не волновался, если возле него сидел один из нас или комендант Кремля, молодой генерал Пётр Косынкин, в котором Сталин чутьём угадал человека, фанатично преданного лично ему. Здоров, крепок был Косынкин — надёжная физическая защита.
Теперь вот читаю, слушаю различные россказни о Сталине и диву даюсь фантазиям досужих сочинителей. Утверждают, что у Иосифа Виссарионовича была особая бронированная машина, которая, столкнувшись якобы однажды на полном ходу с бульдозером (или — вариант — с дорожным катком), вывела последний из строя, а сама как ни в чем не бывало помчалась дальше. Чушь несусветная! Не допустила бы никогда охрана, чтобы машина Сталина налетела на нечто встречное. Маршрут надёжно контролировался. Но дело даже не в этом, а в том, что персональный ЗИС-115 был просто-напросто модификацией известного автомобиля ЗИС-110, довольно часто встречавшейся на московских улицах. Сооружён не из брони, а из обычного железа, из которого делались корпуса очень удачной для своего времени машины «Победа». Индивидуальные отличия: двигатель мощностью 182 лошадиные силы; бронирующие салон восьмимиллиметровые плиты, скрытые под обшивкой; прочный триплекс вместо стенки, точно такой, какой использовался на наших боевых самолётах для защиты лётчиков от пуль и осколков.
Просторный салон с диваном кремового окраса отделен был от водителя стеклянной перегородкой. А Иосиф Виссарионович располагался обычно не на этом удобном диване, а против него, на откидном сиденье, спиной к водителю, а лицом ко мне или к кому-либо другому, сидевшему на диване. Это Сталину было привычней, удобней. И виднее: что там позади, за машиной.
Безотлучное нахождение поблизости от Сталина, у него «под рукой», сильно изматывало меня. И дел-то существенных мало, только прихоти больного, скрывавшего свою хворь. Но не подводить же его. Зато когда приступ страха и подозрительности заканчивался, я со спокойной совестью уезжал домой и отдыхал в своё удовольствие несколько дней, а то и неделю, Сталин меня не тревожил. Я восстанавливал свои силы, но Сталин-то продолжал работать, и особенно плодотворно, когда был здоров. До следующего приступа, которые, увы, учащались.
Уже после смерти Иосифа Виссарионовича, вспоминая и анализируя минувшее, я осознал, насколько умело использовал Берия болезненное состояние Сталина, расчётливо усугубляя неприятности, влиявшие на его душевное состояние. Постепенно, осторожно, но с неумолимой последовательностью убирал Лаврентий Павлович людей, которым доверял Сталин, образуя вокруг него вакуум, в котором мог задохнуться престарелый вождь. При первой возможности устранил привычного и надёжного секретаря А. Н. Поскребышева, о чем мы уже говорили. Оборвалась привычная линия связи с прошлым, с современниками.
А клин, вбитый между Сталиным и вторым человеком в партии, в стране, между вождём и его старейшим другом и соратником Вече Молотовым — Молотошвили!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287