Самое верное — через Поскребышева. Поехал к нему. Поскребышев несколько сконфуженно сказал мне, что было уже несколько звонков по этому поводу, что в случившемся отчасти повинен он сам. А произошло, с его слов, вот что. В тот день, когда Иосиф Виссарионович чувствовал себя особенно плохо, Поскребышев, как условились, оберегал его от трудных забот, ответственных решений. Была лишь видимость работы. А проект сообщения о потерях показался Поскребышеву документом не особенно важным. Как раз по состоянию здоровья Иосифа Виссарионовича. Вот и понёс на доклад. Но реакцию Сталина даже многоопытный Поскребышев мог предугадать не всегда. Сталин, обычно быстро просматривавший подобные бумаги на этот раз медленно вчитывался в сообщение, все больше и больше хмурясь. В кабинете находился начальник Главного политического управления Лев Захарович Мехлис. Сталин обратился к нему:
— Мы что, воюем с фашистами или воду в ступе толчём? Мы пять месяцев бьём немцев. Газеты каждый день пишут о потерях противника. Немцы сами признают, что не ожидали таких потерь. Мы говорим о том, что фашизм близок к поражению, что надо потерпеть ещё полгодика, может, год, а если судить по этой бумажке… Думаю, потери у немцев значительно выше, чем указано здесь. Вот, ознакомьтесь.
Лукавый Мехлис, и бумагу-то не прочитав, поспешил присоединиться к «хозяину».
— Цифры, безусловно, не отвечают… Цифры должны не разочаровывать, а вдохновлять наших воинов,
— Совершенно верно, — сказал Сталин. — А иначе зачем печатать такие сообщения?
Сел за свой стол, взял карандаш. Поскребышев хотел вставить своё слово: данные, дескать, проверены, но не решился. Сталин был в таком состоянии, что напряжённое спокойствие его в любой момент могло кончиться непредсказуемым взрывом. А Иосиф Виссарионович, подумав, спросил Мехлиса:
— Могли фашисты потерять за пять месяцев девять миллионов солдат и офицеров?
У Мехлиса глаза забегали, когда услышал. Кашлянул аккуратненько в сторону раз-другой, ответил:
— Это реально.
— А одиннадцать миллионов?
— Возможно, — поддакнул Лев Захарович.
— Ну вот, а ведь это входит в ваши обязанности, товарищ Мехлис, следить за достоверностью информации.
—Учту, товарищ Сталин.
Иосиф Виссарионович был удовлетворён. Внёс карандашом свои поправки в документ, отдал Поскребышеву и закурил с чувством исполненного долга. Потом, прочитав сообщение, будучи уже здоровым, он сразу понял свою оплошность. Слишком уж его занесло, он одним росчерком пера уничтожил три состава немецких войск, действовавших против нас. Получалось так, что нам и сражаться-то было уже не с кем, а мы почему-то не Берлин штурмуем, а с трудом отстаиваем Москву. Неловко чувствовал себя Сталин перед Шапошниковым, перед другими генералами. Тактичный Шапошников не выказал укоризны, а вот Жуков прилюдно, в присутствии Сталина рубанул без обиняков:
— Бред собачий! Не сообщение, а бабкины сказки на смех курам! Ну, куры-дуры, а уж немцы-то посмеются…
Иосиф Виссарионович молча проглотил эту пилюлю от Жукова. Георгий Константинович был тогда на коне!
14
Не припомню случая, чтобы Сталин даже в самые трудные дни, в самое опасное время хоть раз поинтересовался, кто и как его охраняет, какие меры предусмотрены, предположим, на тот случай, если немцы окружат Москву или ворвутся в неё. Он, разумеется, знал, что его берегут, но не желал вдаваться в подробности, раздражался, если замечал, ощущал такого рода заботу о себе. Есть люди, которые должны заниматься этим. Им доверие, с них спрос.
Ну а действительно, может же так быть: столица окружена, бои идут в городе, вражеские подразделения приближаются к Кремлю. Что делать? Был же случай, когда батальон немецких мотоциклистов, маневрируя по просёлкам между Ленинградским и Волоколамским шоссе, на большой скорости проскочил от линии фронта до самого города, до Сокола. Батальон, правда, только по названию, остатки батальона, группа дерзких мотоциклистов, но прорвались же и были уничтожены лишь на рубеже речки Таракановки (после войны эта речка, взятая в трубу, скрылась под землёй). А если бы не мотоциклисты, если бы сотня танков и автомашин с пехотой неожиданно прорвались? От Сокола до Кремля рукой подать. Но… Берия и его люди тоже не задаром ели свой хлеб.
В первые месяцы войны в охране Сталина, его дач, помещений, где он работал и отдыхал, никаких принципиальных изменений не произошло. Охрану увеличили, но и только. Но вот в начале октября, когда угроза нависла непосредственно над Москвой, мне позвонил Лаврентий Павлович, что случалось весьма редко, и пригласил приехать к нему на важное совещание. Зная о том, что я не очень расположен был посещать его учреждение, повторил несколько раз:
— Необходим ваш совет. Приезжайте вместе с Поскребышевым, мы договорились.
Присланный за нами капитан госбезопасности Максимов доставил нас не в служебный кабинет Берии, а в подземное бомбоубежище, где, впрочем, большая комната почти ничем не отличалась от кабинета, и размер тот же, и отделка, и мебель. Там нас уже ждал Власик. И ещё несколько незнакомых мне работников НКВД. Берия без обиняков сказал, что обстановка сложная, надо быть готовым к самому худшему, вплоть до уличных боев. Надо прежде всего позаботиться о безопасности товарища Сталина, Политбюро, Ставки и Генерального штаба. Для этой цели необходимо создать специальную воинскую часть, точнее, специальное соединение, отдельную мотострелковую бригаду особого назначения — ОМСБОН. Численность — до пяти тысяч отборных бойцов. Разместить рядом с Кремлём (в обширном здании ГУМа). Это даст определённые гарантии.
Лаврентий Павлович попросил высказывать предложения. Я, помнится, посоветовал: командиром бригады или начальником её штаба обязательно должен быть не сотрудник НКВД, не чекист, а войсковой командир, к тому же с фронтовым опытом. Мне затем ещё дважды приходилось заниматься вопросами, связанными с формированием ОМСБОНа, вместе с командиром бригады полковником Орловым и начальником штаба капитаном Злобиным определял задачи бригады, разрабатывал её штат, готовил приказ наркома внутренних дел № 00481, узаконивший создание этого необычного воинского соединения, родившегося на стыке двух ведомств — военного и государственной безопасности.
Бригада состояла из двух мотострелковых полков и нескольких отдельных подразделений. При этом каждый батальон формировался с учётом определённых целей. Один батальон полностью состоял из чекистов и работников милиции, главным образом тех, кто находился прежде на территории, которую оккупировали теперь немцы. В этом батальоне готовились группы для заброски во вражеский тыл, чтобы вести там разведку, совершать диверсии, развивать партизанское движение. Через этот батальон прошли многие наши замечательные партизанские командиры и разведчики, в том числе Д. Н. Медведев, Н. И. Кузнецов.
Другой батальон сформирован был из воинов-интернационалистов, по разным причинам оказавшихся в нашей стране. В основном это были коммунисты, значительная часть которых прошла через горнило войны в Испании. Каких только языков и наречий не звучало! Этих людей, защищавших в сорок первом Москву, в конце войны и после неё можно было встретить в разных странах мира, они получили известность как военные и политические деятели.
Ещё один батальон — сплошь спортивный, основу его составляли преподаватели и студенты институтов физкультуры. Впрочем, «спортивных» батальонов было два, в них были сосредоточены лучшие наши физкультурники со всей страны, чемпионы и призёры соревнований, чьи имена до сих пор широко известны среди спортсменов. Лыжница Любовь Кулакова, борец Григорий Пыльнов, гребец Александр Долгушин, превосходные легкоатлеты братья Серафим и Георгий Знаменские… В этих батальонах готовились отряды и группы для выполнения особых заданий. Часть людей направлялась отсюда на оперативную работу в разведку и контрразведку.
В общем, так: у каждого подразделения отдельной бригады особого назначения была своя цель, а вместе они выполняли важнейшую задачу по обороне центра нашей столицы. Примерно по линии Садового кольца. Мне довелось инспектировать рубежи 1-го мотострелкового полка ОМСБОНа, который обязан был не допустить прорыва противника со стороны Ярославского шоссе, Рижского вокзала и от Бутырской заставы. Дома были приспособлены к обороне, имелись инженерные заграждения, чтобы быстро перекрыть улицы, проходные дворы. Рубеж постоянно и тщательно охранялся, проникновение в центр подозрительных лиц со второй половины октября было почти исключено. В этом отношении Берия мог быть спокойным. Он и успокоился, особенно после того как Сталин заявил: Москву не сдадим, будем защищать до последней возможности.
А вот Поскребышев, заботясь о Сталине, да и о себе, пошёл значительно дальше. Может быть, и не по собственной инициативе, может быть, ему намекнул Иосиф Виссарионович — этого я не знаю. Во всяком случае, у Поскребышева состоялся разговор с генерал-лейтенантом авиации Павлом Фёдоровичем Жигаревым, который руководил в Московской битве действиями наших военно-воздушных сил. Сказал ему Поскребышев о мерах, которые приняты для эвакуации Ставки в случае необходимости. О спецпоезде, об автомашинах. Ну а если вдруг срочно потребуется вывозить в безопасное место Верховного Главнокомандующего? Если даже аэродромы, в том числе и Центральный, будут под контролем противника? Как быть, на что способна авиация? У вас, мол, у командующего ВВС, есть все права и возможности. Детали — это ваша забота.
Бывший будённовец (и этот тоже!), сменивший в двадцатые годы кавалерийское седло на кресло лётчика, быстро набравший высоту после волны репрессий, особенными способностями не отличался, но человек был энергичный, исполнительный, дисциплинированный. Слова Поскребышева воспринял как указание, узрев в них доверие и честь для себя. И принял меры. Быстро создал взлётную площадку так близко, что ближе некуда. На широком и прямом отрезке Садового кольца, от Красных ворот до Колхозной площади, были сняты все уличные провода, убраны все препятствия. В двух дворах, в укрытиях, стояли в полной готовности два «Дугласа» с лучшими экипажами. В самолётах имелась тёплая одежда, продовольствие, медикаменты. От Кремля или от здания у Кировского метро, где размещалась Ставка, до самолётов не то что доехать, добежать можно было в случае необходимости за считанные минуты. Там же, во дворах, замаскированы были и истребители прикрытия в готовности к немедленному взлёту. Охрану несло подразделение из отдельной бригады: этот участок защищён был особенно надёжно. Всю систему объединяла безотказная, дублированная схема связи. Кто, кроме Поскребышева и Жигарева, знал о том, для кого и для чего предназначены самолёты? Во всяком случае, знали Берия, Власик, Шапошников и я. Не сомневаюсь, что было известно и Сталину. Но одно дело знать, а другое — говорить. Иосиф Виссарионович умел молчать, а простодушный авиатор Жигарев — не всегда. И вот однажды в конце зимы или в начале весны, когда обстановка под Москвой нормализовалась, фронт отодвинулся, в столице наладился определённый жизненный ритм, Жигарев спросил Сталина, не пора ли снимать с постоянного дежурства «дугласы» и истребители, предназначенные для срочной эвакуации. Ну, осведомился бы через Поскребышева или наедине, а то ведь, ничтоже сумняшеся, спросил при членах Политбюро, при генералах. И это у Сталина, о котором все знали, что он не собирался покинуть столицу, у вождя, который теперь, когда пришло облегчение, гордился своим поведением в трудные осенние дни.
— А кого вы собирались срочно эвакуировать на этих самолётах?
— Вас, товарищ Сталин.
— Странно, товарищ Жигарев, очень странно. У нас никогда не было желания улететь из Москвы. Скажите, кто приказал вам держать наготове машины, чьё это распоряжение?!
В нелёгкое положение попал Жигарев. Приказа-то у него не было, а ссылаться на разговор с Поскребышевым — это даже неловко. Иван кивает на Петра, так, что ли! Ответил:
— Мы сами, товарищ Сталин, на всякий случай.
— Значит, товарищ Жигарев, вы не верили в то, что мы отстоим Москву?
— Война есть война, всякое бывает.
— Значит, все-таки сомневались… Сомневались и позаботились. — Усмехнулся Сталин. — И о себе тоже?
— Моё место было здесь, с лётчиками, а ваше — со всей страной.
— Да, тяжёлое время мы пережили, — задумчиво произнёс Иосиф Виссарионович. — Это было испытание для всех. А не переменить ли вам, товарищ Жигарев, место службы, не поехать ли вам на Дальний Восток? Там поспокойней. Посмотрите на события со стороны, подумаете.
— Как будет приказано, — растерянно ответил Жигарев. Да ведь растеряешься. От неожиданности, от знания того, что подобные отстранения и перемещения для многих руководителей заканчивались весьма печально. Удивлён был и я. Наедине потом спросил Сталина, чем же провинился Жигарев, ведь воевал он неплохо, во всяком случае, не хуже других.
Глаза Иосифа Виссарионовича лукаво блеснули.
— Что за люди у нас, Николай Алексеевич! Ведь мы направляем Жигарева не в пекло, даже наоборот, перебрасываем его в тыл, на более спокойный участок. Подальше от опасности. А Жигарев воспринимает это как наказание… Хорошие люди у нас, Николай Алексеевич, прямые, откровенные люди, — посерьёзнел Сталин. — У нас на Дальнем Востоке осталось мало войск, мало авиации, а ведь там тоже пожар… Чем можно возместить нехватку личного состава и техники? Хотя бы опытом наших военачальников. Товарищ Жигарев хорошо показал себя под Москвой. Его знания, его мастерство будут полезны на Дальнем Востоке.
Разве возразишь? По существу все правильно. Как я понял тогда, а вскоре убедился окончательно, уже в то время, в разгар войны на западе, Сталин думал о предстоящих событиях на далёком восточном театре. Вслед за Жигаревым отправились к Тихому океану некоторые другие полководцы, пережившие и горечь отступления, и радость наших успехов. Среди них был генерал Пуркаев, командовавший 3-й ударной армией, а затем и фронтом. Сталин ценил Пуркаева, надеялся на него и не ошибся: в сорок пятом году войска Пуркаева проведут блестящую операцию против японцев.
Ну и ещё о «пострадавшем» Жигареве. Пройдёт время, после войны встанет вопрос о назначении нового главнокомандующего Военно-воздушными силами. Обсуждалось несколько кандидатур. А Иосиф Виссарионович предложил… Жигарева.
— Он воевал на западе, он воевал на востоке, его хорошо знают наши боевые лётчики. Человек он добросовестный и надёжный. Помню, как осенью сорок первого года он позаботился о нашей безопасности. Мы тогда поругали его, но по-своему он был прав, совершенно прав… Давайте назначим его.
Бывший кавалерист Павел Фёдорович Жигарев возглавил мощную воздушную армаду нашего великого государства, распростёршегося от Атлантического до Тихого океана. Огромное небо открылось ему. На плечах Жигарева засияли золотые погоны главного маршала авиации.
15
Определимся по времени: самый разгар ноябрьского наступления немцев на Москву. Иосиф Виссарионович, колебавшийся на грани психического срыва, успешно преодолел эту грань, был здоров, дееспособен, энергичен. Его внимание, как и внимание Жукова, было приковано к тому, что происходило в Подмосковье. Северная большая клешня немцев представлялась наиболее опасной. Возле Истры, Солнечногорска, канала Москва-Волга фашисты подошли к пригородам столицы, наращивали здесь свои удары. Казалось, именно на Ленинградском и Волоколамском шоссе у Рокоссовского решается вопрос: быть или не быть? Да, решался, но не более чем на некоторых других направлениях. Увлеклись там немцы, ободрённые успехами, бросали в бой последние силы: вот она — Москва, рядом совсем. Для Сталина, не очень-то опытного в военных делах, для конкретномыслящего Жукова это был не самый плохой вариант. Держи врага и накапливай резервы, что, как мы знаем, и делалось.
Стоявшая против центра Западного фронта немецкая 4-я полевая армия все ещё залечивала раны, полученные при контрударе Белова, и только приступала к решительным действиям. На южном крыле, возле Тулы, тоже было полегче. Впрочем, не знаю, кому как, а мне тошно бывало при одном упоминании о Гейнце Гудериане, наиболее умном и дерзком фронтовом генерале противника. В памяти стремительные броски его танков во Франции, рейд через всю Польшу. Да и у нас: внезапные прорывы на Минск, Киев, Орёл, в значительной мере определившие ход летне-осенней кампании. 2-я танковая армия Гудериана и теперь была сильна, но считалось, что она завязла под Тулой, пытаясь окружить и захватить этот город.
Не вся, впрочем, армия была скована. Её подвижные соединения продолжали медленно продвигаться на северо-восток и восток в общем направлении на Каширу, Рязань.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287
— Мы что, воюем с фашистами или воду в ступе толчём? Мы пять месяцев бьём немцев. Газеты каждый день пишут о потерях противника. Немцы сами признают, что не ожидали таких потерь. Мы говорим о том, что фашизм близок к поражению, что надо потерпеть ещё полгодика, может, год, а если судить по этой бумажке… Думаю, потери у немцев значительно выше, чем указано здесь. Вот, ознакомьтесь.
Лукавый Мехлис, и бумагу-то не прочитав, поспешил присоединиться к «хозяину».
— Цифры, безусловно, не отвечают… Цифры должны не разочаровывать, а вдохновлять наших воинов,
— Совершенно верно, — сказал Сталин. — А иначе зачем печатать такие сообщения?
Сел за свой стол, взял карандаш. Поскребышев хотел вставить своё слово: данные, дескать, проверены, но не решился. Сталин был в таком состоянии, что напряжённое спокойствие его в любой момент могло кончиться непредсказуемым взрывом. А Иосиф Виссарионович, подумав, спросил Мехлиса:
— Могли фашисты потерять за пять месяцев девять миллионов солдат и офицеров?
У Мехлиса глаза забегали, когда услышал. Кашлянул аккуратненько в сторону раз-другой, ответил:
— Это реально.
— А одиннадцать миллионов?
— Возможно, — поддакнул Лев Захарович.
— Ну вот, а ведь это входит в ваши обязанности, товарищ Мехлис, следить за достоверностью информации.
—Учту, товарищ Сталин.
Иосиф Виссарионович был удовлетворён. Внёс карандашом свои поправки в документ, отдал Поскребышеву и закурил с чувством исполненного долга. Потом, прочитав сообщение, будучи уже здоровым, он сразу понял свою оплошность. Слишком уж его занесло, он одним росчерком пера уничтожил три состава немецких войск, действовавших против нас. Получалось так, что нам и сражаться-то было уже не с кем, а мы почему-то не Берлин штурмуем, а с трудом отстаиваем Москву. Неловко чувствовал себя Сталин перед Шапошниковым, перед другими генералами. Тактичный Шапошников не выказал укоризны, а вот Жуков прилюдно, в присутствии Сталина рубанул без обиняков:
— Бред собачий! Не сообщение, а бабкины сказки на смех курам! Ну, куры-дуры, а уж немцы-то посмеются…
Иосиф Виссарионович молча проглотил эту пилюлю от Жукова. Георгий Константинович был тогда на коне!
14
Не припомню случая, чтобы Сталин даже в самые трудные дни, в самое опасное время хоть раз поинтересовался, кто и как его охраняет, какие меры предусмотрены, предположим, на тот случай, если немцы окружат Москву или ворвутся в неё. Он, разумеется, знал, что его берегут, но не желал вдаваться в подробности, раздражался, если замечал, ощущал такого рода заботу о себе. Есть люди, которые должны заниматься этим. Им доверие, с них спрос.
Ну а действительно, может же так быть: столица окружена, бои идут в городе, вражеские подразделения приближаются к Кремлю. Что делать? Был же случай, когда батальон немецких мотоциклистов, маневрируя по просёлкам между Ленинградским и Волоколамским шоссе, на большой скорости проскочил от линии фронта до самого города, до Сокола. Батальон, правда, только по названию, остатки батальона, группа дерзких мотоциклистов, но прорвались же и были уничтожены лишь на рубеже речки Таракановки (после войны эта речка, взятая в трубу, скрылась под землёй). А если бы не мотоциклисты, если бы сотня танков и автомашин с пехотой неожиданно прорвались? От Сокола до Кремля рукой подать. Но… Берия и его люди тоже не задаром ели свой хлеб.
В первые месяцы войны в охране Сталина, его дач, помещений, где он работал и отдыхал, никаких принципиальных изменений не произошло. Охрану увеличили, но и только. Но вот в начале октября, когда угроза нависла непосредственно над Москвой, мне позвонил Лаврентий Павлович, что случалось весьма редко, и пригласил приехать к нему на важное совещание. Зная о том, что я не очень расположен был посещать его учреждение, повторил несколько раз:
— Необходим ваш совет. Приезжайте вместе с Поскребышевым, мы договорились.
Присланный за нами капитан госбезопасности Максимов доставил нас не в служебный кабинет Берии, а в подземное бомбоубежище, где, впрочем, большая комната почти ничем не отличалась от кабинета, и размер тот же, и отделка, и мебель. Там нас уже ждал Власик. И ещё несколько незнакомых мне работников НКВД. Берия без обиняков сказал, что обстановка сложная, надо быть готовым к самому худшему, вплоть до уличных боев. Надо прежде всего позаботиться о безопасности товарища Сталина, Политбюро, Ставки и Генерального штаба. Для этой цели необходимо создать специальную воинскую часть, точнее, специальное соединение, отдельную мотострелковую бригаду особого назначения — ОМСБОН. Численность — до пяти тысяч отборных бойцов. Разместить рядом с Кремлём (в обширном здании ГУМа). Это даст определённые гарантии.
Лаврентий Павлович попросил высказывать предложения. Я, помнится, посоветовал: командиром бригады или начальником её штаба обязательно должен быть не сотрудник НКВД, не чекист, а войсковой командир, к тому же с фронтовым опытом. Мне затем ещё дважды приходилось заниматься вопросами, связанными с формированием ОМСБОНа, вместе с командиром бригады полковником Орловым и начальником штаба капитаном Злобиным определял задачи бригады, разрабатывал её штат, готовил приказ наркома внутренних дел № 00481, узаконивший создание этого необычного воинского соединения, родившегося на стыке двух ведомств — военного и государственной безопасности.
Бригада состояла из двух мотострелковых полков и нескольких отдельных подразделений. При этом каждый батальон формировался с учётом определённых целей. Один батальон полностью состоял из чекистов и работников милиции, главным образом тех, кто находился прежде на территории, которую оккупировали теперь немцы. В этом батальоне готовились группы для заброски во вражеский тыл, чтобы вести там разведку, совершать диверсии, развивать партизанское движение. Через этот батальон прошли многие наши замечательные партизанские командиры и разведчики, в том числе Д. Н. Медведев, Н. И. Кузнецов.
Другой батальон сформирован был из воинов-интернационалистов, по разным причинам оказавшихся в нашей стране. В основном это были коммунисты, значительная часть которых прошла через горнило войны в Испании. Каких только языков и наречий не звучало! Этих людей, защищавших в сорок первом Москву, в конце войны и после неё можно было встретить в разных странах мира, они получили известность как военные и политические деятели.
Ещё один батальон — сплошь спортивный, основу его составляли преподаватели и студенты институтов физкультуры. Впрочем, «спортивных» батальонов было два, в них были сосредоточены лучшие наши физкультурники со всей страны, чемпионы и призёры соревнований, чьи имена до сих пор широко известны среди спортсменов. Лыжница Любовь Кулакова, борец Григорий Пыльнов, гребец Александр Долгушин, превосходные легкоатлеты братья Серафим и Георгий Знаменские… В этих батальонах готовились отряды и группы для выполнения особых заданий. Часть людей направлялась отсюда на оперативную работу в разведку и контрразведку.
В общем, так: у каждого подразделения отдельной бригады особого назначения была своя цель, а вместе они выполняли важнейшую задачу по обороне центра нашей столицы. Примерно по линии Садового кольца. Мне довелось инспектировать рубежи 1-го мотострелкового полка ОМСБОНа, который обязан был не допустить прорыва противника со стороны Ярославского шоссе, Рижского вокзала и от Бутырской заставы. Дома были приспособлены к обороне, имелись инженерные заграждения, чтобы быстро перекрыть улицы, проходные дворы. Рубеж постоянно и тщательно охранялся, проникновение в центр подозрительных лиц со второй половины октября было почти исключено. В этом отношении Берия мог быть спокойным. Он и успокоился, особенно после того как Сталин заявил: Москву не сдадим, будем защищать до последней возможности.
А вот Поскребышев, заботясь о Сталине, да и о себе, пошёл значительно дальше. Может быть, и не по собственной инициативе, может быть, ему намекнул Иосиф Виссарионович — этого я не знаю. Во всяком случае, у Поскребышева состоялся разговор с генерал-лейтенантом авиации Павлом Фёдоровичем Жигаревым, который руководил в Московской битве действиями наших военно-воздушных сил. Сказал ему Поскребышев о мерах, которые приняты для эвакуации Ставки в случае необходимости. О спецпоезде, об автомашинах. Ну а если вдруг срочно потребуется вывозить в безопасное место Верховного Главнокомандующего? Если даже аэродромы, в том числе и Центральный, будут под контролем противника? Как быть, на что способна авиация? У вас, мол, у командующего ВВС, есть все права и возможности. Детали — это ваша забота.
Бывший будённовец (и этот тоже!), сменивший в двадцатые годы кавалерийское седло на кресло лётчика, быстро набравший высоту после волны репрессий, особенными способностями не отличался, но человек был энергичный, исполнительный, дисциплинированный. Слова Поскребышева воспринял как указание, узрев в них доверие и честь для себя. И принял меры. Быстро создал взлётную площадку так близко, что ближе некуда. На широком и прямом отрезке Садового кольца, от Красных ворот до Колхозной площади, были сняты все уличные провода, убраны все препятствия. В двух дворах, в укрытиях, стояли в полной готовности два «Дугласа» с лучшими экипажами. В самолётах имелась тёплая одежда, продовольствие, медикаменты. От Кремля или от здания у Кировского метро, где размещалась Ставка, до самолётов не то что доехать, добежать можно было в случае необходимости за считанные минуты. Там же, во дворах, замаскированы были и истребители прикрытия в готовности к немедленному взлёту. Охрану несло подразделение из отдельной бригады: этот участок защищён был особенно надёжно. Всю систему объединяла безотказная, дублированная схема связи. Кто, кроме Поскребышева и Жигарева, знал о том, для кого и для чего предназначены самолёты? Во всяком случае, знали Берия, Власик, Шапошников и я. Не сомневаюсь, что было известно и Сталину. Но одно дело знать, а другое — говорить. Иосиф Виссарионович умел молчать, а простодушный авиатор Жигарев — не всегда. И вот однажды в конце зимы или в начале весны, когда обстановка под Москвой нормализовалась, фронт отодвинулся, в столице наладился определённый жизненный ритм, Жигарев спросил Сталина, не пора ли снимать с постоянного дежурства «дугласы» и истребители, предназначенные для срочной эвакуации. Ну, осведомился бы через Поскребышева или наедине, а то ведь, ничтоже сумняшеся, спросил при членах Политбюро, при генералах. И это у Сталина, о котором все знали, что он не собирался покинуть столицу, у вождя, который теперь, когда пришло облегчение, гордился своим поведением в трудные осенние дни.
— А кого вы собирались срочно эвакуировать на этих самолётах?
— Вас, товарищ Сталин.
— Странно, товарищ Жигарев, очень странно. У нас никогда не было желания улететь из Москвы. Скажите, кто приказал вам держать наготове машины, чьё это распоряжение?!
В нелёгкое положение попал Жигарев. Приказа-то у него не было, а ссылаться на разговор с Поскребышевым — это даже неловко. Иван кивает на Петра, так, что ли! Ответил:
— Мы сами, товарищ Сталин, на всякий случай.
— Значит, товарищ Жигарев, вы не верили в то, что мы отстоим Москву?
— Война есть война, всякое бывает.
— Значит, все-таки сомневались… Сомневались и позаботились. — Усмехнулся Сталин. — И о себе тоже?
— Моё место было здесь, с лётчиками, а ваше — со всей страной.
— Да, тяжёлое время мы пережили, — задумчиво произнёс Иосиф Виссарионович. — Это было испытание для всех. А не переменить ли вам, товарищ Жигарев, место службы, не поехать ли вам на Дальний Восток? Там поспокойней. Посмотрите на события со стороны, подумаете.
— Как будет приказано, — растерянно ответил Жигарев. Да ведь растеряешься. От неожиданности, от знания того, что подобные отстранения и перемещения для многих руководителей заканчивались весьма печально. Удивлён был и я. Наедине потом спросил Сталина, чем же провинился Жигарев, ведь воевал он неплохо, во всяком случае, не хуже других.
Глаза Иосифа Виссарионовича лукаво блеснули.
— Что за люди у нас, Николай Алексеевич! Ведь мы направляем Жигарева не в пекло, даже наоборот, перебрасываем его в тыл, на более спокойный участок. Подальше от опасности. А Жигарев воспринимает это как наказание… Хорошие люди у нас, Николай Алексеевич, прямые, откровенные люди, — посерьёзнел Сталин. — У нас на Дальнем Востоке осталось мало войск, мало авиации, а ведь там тоже пожар… Чем можно возместить нехватку личного состава и техники? Хотя бы опытом наших военачальников. Товарищ Жигарев хорошо показал себя под Москвой. Его знания, его мастерство будут полезны на Дальнем Востоке.
Разве возразишь? По существу все правильно. Как я понял тогда, а вскоре убедился окончательно, уже в то время, в разгар войны на западе, Сталин думал о предстоящих событиях на далёком восточном театре. Вслед за Жигаревым отправились к Тихому океану некоторые другие полководцы, пережившие и горечь отступления, и радость наших успехов. Среди них был генерал Пуркаев, командовавший 3-й ударной армией, а затем и фронтом. Сталин ценил Пуркаева, надеялся на него и не ошибся: в сорок пятом году войска Пуркаева проведут блестящую операцию против японцев.
Ну и ещё о «пострадавшем» Жигареве. Пройдёт время, после войны встанет вопрос о назначении нового главнокомандующего Военно-воздушными силами. Обсуждалось несколько кандидатур. А Иосиф Виссарионович предложил… Жигарева.
— Он воевал на западе, он воевал на востоке, его хорошо знают наши боевые лётчики. Человек он добросовестный и надёжный. Помню, как осенью сорок первого года он позаботился о нашей безопасности. Мы тогда поругали его, но по-своему он был прав, совершенно прав… Давайте назначим его.
Бывший кавалерист Павел Фёдорович Жигарев возглавил мощную воздушную армаду нашего великого государства, распростёршегося от Атлантического до Тихого океана. Огромное небо открылось ему. На плечах Жигарева засияли золотые погоны главного маршала авиации.
15
Определимся по времени: самый разгар ноябрьского наступления немцев на Москву. Иосиф Виссарионович, колебавшийся на грани психического срыва, успешно преодолел эту грань, был здоров, дееспособен, энергичен. Его внимание, как и внимание Жукова, было приковано к тому, что происходило в Подмосковье. Северная большая клешня немцев представлялась наиболее опасной. Возле Истры, Солнечногорска, канала Москва-Волга фашисты подошли к пригородам столицы, наращивали здесь свои удары. Казалось, именно на Ленинградском и Волоколамском шоссе у Рокоссовского решается вопрос: быть или не быть? Да, решался, но не более чем на некоторых других направлениях. Увлеклись там немцы, ободрённые успехами, бросали в бой последние силы: вот она — Москва, рядом совсем. Для Сталина, не очень-то опытного в военных делах, для конкретномыслящего Жукова это был не самый плохой вариант. Держи врага и накапливай резервы, что, как мы знаем, и делалось.
Стоявшая против центра Западного фронта немецкая 4-я полевая армия все ещё залечивала раны, полученные при контрударе Белова, и только приступала к решительным действиям. На южном крыле, возле Тулы, тоже было полегче. Впрочем, не знаю, кому как, а мне тошно бывало при одном упоминании о Гейнце Гудериане, наиболее умном и дерзком фронтовом генерале противника. В памяти стремительные броски его танков во Франции, рейд через всю Польшу. Да и у нас: внезапные прорывы на Минск, Киев, Орёл, в значительной мере определившие ход летне-осенней кампании. 2-я танковая армия Гудериана и теперь была сильна, но считалось, что она завязла под Тулой, пытаясь окружить и захватить этот город.
Не вся, впрочем, армия была скована. Её подвижные соединения продолжали медленно продвигаться на северо-восток и восток в общем направлении на Каширу, Рязань.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287