Таких деятелей сводят вместе только в особых случаях. Слова Иосифа Виссарионовича, обращённые ко мне, сразу же подтвердили это.
— Николай Алексеевич, мы тут посоветовались о высших руководителях германского рейха. О Гитлере, Гиммлере, Геринге, Геббельсе, все на "г", — усмехнулся Сталин. —И о тех, кто помельче, но тоже из той кучи. Негоже, если они попадут к союзникам. Их могут использовать в разных целях, в том числе против нас. Наше право, даже наша обязанность не допустить этого, взять гитлеровскую верхушку. Живыми или мёртвыми. Как поступить с ними — потом видно будет. Товарищ Жуков получил необходимые указания. Но вопрос слишком сложный, чтобы доверить его только военным товарищам. Я бы даже сказал — деликатный вопрос. У маршала Жукова много забот. Поэтому мы, не ставя в известность товарища Жукова, чтобы не отвлекать его от главных дел, решили направить в Берлин особую группу, которая самостоятельно будет заниматься приближёнными Гитлера, а также отбором и изъятием наиболее важных документов правительственных учреждений Германии. При помощи только органов СМЕРШа. В Берлин поедет надёжный помощник товарища Абакумова. — Сталин глянул в его сторону, и тот ответил весело:
— Крепкий человек поедет, Иван Серов.
— Да, генерал Серов, — кивнул Сталин, то ли не расслышав имя, то ли сознательно заменив его званием. Не знаю, был ли заместитель Абакумова до той поры генералом, но с этой минуты безусловно стал таковым. А Иосиф Виссарионович продолжал:
— Это неофициальная группа, даже без списочного состава. Серов возьмёт с собой двух-трех контрразведчиков, а других людей, других специалистов будет при необходимости привлекать на местах. А ваши полномочия, Николай Алексеевич, как всегда неограниченные.
— Я поступаю в распоряжение Серова?
— Ни в коем случае. Вы сами по себе, только согласовывайте действия. — Иосиф Виссарионович подошёл к моему креслу, дружески опустил руку на моё плечо. — Прошу извинить, что не спросил о вашем самочувствии, о вашем согласии, но дело не терпит отлагательств, и я подумал, что вы не откажетесь. Дело не только важное, но и деликатное, — повторил он.
— Считаю это поручение для себя самым почётным. Спасибо, — поблагодарил я, поднимаясь.
— Сидите, Николай Алексеевич. Знал, что так и воспримете. О деталях договоритесь с Абакумовым и Серовым. Если понадобится привлечь наших немецких друзей в Германии, наших товарищей в других странах, то выходите на них через Андрея Андреевича. Последнюю фразу Сталин произнёс громче обычного, чтобы расслышал глуховатый Андреев. Тот подтвердил коротко:
— В любое время.
— Николай Алексеевич, у вас есть вопросы ко мне? — Это опять Иосиф Виссарионович.
— Жуков, конечно, узнает о моем появлении на фронте.
— Странно, если бы он не узнал.
— Поинтересуется целью. Не турист же.
— Совершенно верно, не турист. — Сталин прошёлся по кабинету от стены до стены. — В вашей командировке есть другая сторона, о которой вы можете сообщить товарищу Жукову. Посмотреть своими глазами и глазами Верховного главнокомандующего, каковы последние, завершающие дни войны. Известно, что поражение — это всегда круглая сирота, никто не желает признавать себя её родителем. Зато у победы находится много матерей и отцов. И чем победа красивее, тем больше у неё родителей и родственников. А нам, всему народу, надо точно знать степень родства каждого, кто претендует. Убедительно?
— Вполне. Тем более что Жуков воспримет это в свою пользу.
— Имейте в виду не только Жукова, но и каждого, кто вносит свой конкретный вклад в конкретном месте. Чтобы лавры достались по заслугам, а не выскочкам и крикунам. Смотрите и записывайте. Для истории, товарищи, для истории. — Это он ко всем. — После войны много найдётся желающих выдвинуть себя, фальсифицировать события в свою пользу. Опровергать будет трудно. У нас мало документов по сорок первому, по сорок второму годам. Что и было — утрачивалось при отступлении. И теперь ненамного лучше. На днях я разговаривал по ВЧ с товарищем Соколовским. Он сказал, что в звене фронт — армия непосредственное управление операциями на пятьдесят процентов ведётся по телефону. В звене корпус — дивизия эта цифра ещё больше, за шестьдесят процентов. А телефонные разговоры не оставляют никаких следов, их к делу не подошьёшь, для истории не используешь.
— Потом составляются донесения, отчёты, — сказал я.
— Именно потом. Это не объективная фиксация, а чаще всего документы оправдательные. Нам важны впечатления беспристрастного очевидца.
— Но они субъективны.
— Они важны как свидетельские показания, они нужны хотя бы для сопоставления… Ещё вопросы?
— Ни мне, ни Серову не обойтись без контактов с армейским командованием. Могут возникнуть конфликты, наверняка понадобится привлекать войска.
— Вполне возможно, — согласился Сталин. — О ваших задачах мы проинформируем коменданта Берлина. Только его. Кстати, Николай Алексеевич, вы подумали над кандидатурой?
Генерал Берзарин или генерал Кузнецов. Первый предпочтительней.
— Почему?
— При всех равных способностях Николай Эрастович Берзарин более гибок, более заботлив, хороший администратор. После прорыва к Одеру широко известен немцам как удачливый полководец. Они это ценят.
— Более заботлив, — выделил Сталин. — Это положительно, это скажется… Медлить нельзя, надо назначать. Мы согласуем с товарищем Жуковым. Но кто бы ни стал комендантом, важно, как он понимает обстановку. Наши воины полны справедливой ненависти к фашистам. Кипят горячие страсти, кипит гнев, жажда отмщения. И тут нельзя допускать перехлёста, нельзя забывать, что у каждого народа есть своё достоинство, свои идеалы, свои кумиры. Не все немцы виноваты, что их кумиром стал Гитлер. Немцы люди практичные, дисциплинированные. Они осознают закономерность своего поражения, стерпятся с ним. Но они не поймут и не простят тех, кто станет глумиться над их идеалами, изгаляться над их кумирами, оскорблять чувства национального достоинства. Скажите об этом и Берзарину, и Кузнецову. Напоминайте об этом всем, с кем будете встречаться. — Иосиф Виссарионович помолчал, потом засмеялся чуть слышно:
— Берзарин — это тот, который у собеседников пуговицы крутит и отрывает?
— Есть такой грех.
— Предупредите его, чтобы у немцев пуговицы не откручивал. Неудобно все-таки.
— Конечно. И пуговицы по военному времени в дефиците, — с серьёзной миной ответил я под недоумевающими взглядами Андреева и Абакумова.
7
К концу войны каждый наш командующий фронтом имел свой «дом на колёсах» — специально оборудованный железнодорожный состав с такими удобствами, как вагон-салон, кабинет для работы, отсек для отдыха, душевая, кухня. Конечно, это не шикарный состав с вызывающей роскошью, в каком разъезжал по фронтам гражданской войны наркомвоенмор Л. Д. Троцкий, это скорее поезд, созданный по образу и подобию того, в каком работали А. И. Егоров и И. В. Сталин, возглавляя Южный фронт при разгроме Деникина. С некоторыми техническими новациями и усовершенствованиями.
Удобны и полезны были такие составы. Фронты-то наши размахнулись на сотни километров, иной и на два-три европейских государства, от армии до армии, от города до города на автомашине не всегда доберёшься, авиация зависела от погоды, от состояния аэродромов. Поезд же пройдёт всюду, где есть рельсы. А рядом с рельсами, как правило, проложены основные линии связи, телеграф и телефон, электроснабжение, другие коммуникации. Прибыл на станцию назначения, подключился к уцелевшим магистралям обслуживания — и действуй. Понадобилось двигаться дальше — поднимай, машинист, пар до марки и трогай вперёд без гудка, как положено по военному времени. Если же дальше нет стального пути или узкая европейская колея ещё не перешита на нашу широкую, основательную, — это преграда не из непреодолимых. На платформах поезда стоят автомашины, в том числе и легковушка командующего. В нашем конкретном случае — «газик» Александра Николаевича Бучина, шофёра непьющего и некурящего, с которым Георгий Константинович Жуков, сам непьющий и некурящий, проездил почти всю войну. Спусти машину с платформы на землю и кати, куда требуется, хоть на самый передний край.
При командующем фронтом в спецпоезде находились оперативная группа штаба, включавшая в себя необходимых специалистов — от разведчиков до метеорологов. Все под рукой. Главным недостатком таких поездов была их уязвимость с воздуха. Обнаружит враг — разбомбит. Но с тех пор, как наша авиация стала господствовать в «пятом океане», такая опасность значительно уменьшилась, а при тщательной маскировке и надёжном прикрытии истребителей — практически сошла на нет.
В таком поезде обосновались мы с Серовым, прибыв на 1-й Белорусский фронт. Мне выделили в «гостевом» вагоне отдельное купе с телефоном, с умывальником, с похожим на сейф шкафчиком, где можно было хранить документы. В соседнем купе разместился Серов со своими помощниками.
Начав сию исповедь, я поведал читателю о том, как едва не сделался нарушителем давней семейной традиции — служить Отечеству на военном поприще. Мальчишеское воображение моё потрясли… паровозы, могучие железные кони, стремительно помчавшиеся по российской земле, сближая народы, сокращая расстояния, меняя весь образ жизни. Хотелось создавать эти умные машины, управлять ими. К счастью, выбор свой сделал я в пользу другой техники: артиллерии и только что появившихся тогда пулемётов. К счастью, потому, что я все же человек военный и по наследству, и по натуре; на военном поприще обрёл себя, но к «первой любви», к паровозам, к железнодорожному транспорту, так и остался неравнодушным. Горжусь тем, что наша железнодорожная система не только самая масштабная, но и самая отлаженная в мире, как и наша железнодорожная техника —с момента её рождения и до сей поры. Причём с одной весьма существенной особенностью. Паровозы и вагоны во всех других странах, даже в Америке с её большими пространствами, — это всего лишь рациональное средство передвижения. Только функциональность. Паровозы уродливые, вагоны легковесные, ветром продуваемые. Не случайно до революции американцы в массовом порядке закупали наши локомотивы. Российские паровозы славились не только экономичностью, выносливостью, долголетием: и они, и наши вагоны, и все железнодорожные сооружения (вокзалы, мосты, будки стрелочников и т. д.) отличались особым изяществом, аккуратностью, чёткостью линий — несли в себе эстетический заряд, радуя своей строгой красотой.
Вспомним, насколько хороши были хотя бы простые наши маневровые паровозы типа "О", которых любовно называли «овечками», как трудолюбиво бегали они по пристанционным путям, обмениваясь деловито-бодрыми гудками, а при необходимости отправлялись и в дальние рейсы. Даже эти «овечки» превосходили зарубежных уродцев по всем показателям, а что уж говорить о таких мощных и стройных красавцах, как «ФД», о стремительных, благородных локомотивах типа "С"… Ими любовались, они восхищение вызывали. Даже скучно и уныло стало на железных дорогах, когда этих почти одухотворённых, дышащих красавцев заменили хоть и более выгодные, но совсем безликие электровозы и тепловозы. Таковы гримасы прогресса: массовость, стандарт и голый практицизм вытесняют своеобразие и индивидуальность. И конечно, не только в технике.
Не первый раз возвращаюсь я и к нашим уникальным салон-вагонам ещё дореволюционного времени, оставшимся непревзойдёнными, самыми удобными для путешествий, для отдыха, для работы в дороге. Царская семья разъезжала в этих «домах на колёсах», в таком поезде размещалась Ставка генерала А. А. Брусилова — лучшего полководца Первой мировой войны. Эти вагоны прошли через войну гражданскую, затем ездили в них руководители партии и правительства, дипломаты, передовики производства, деятели культуры: сам Иосиф Виссарионович предпочитал их всем другим видам транспорта, ценя удобства и надёжность. Уцелевшие, хотя и одряхлевшие салон-вагоны сослужили полезную службу и в годы Великой Отечественной войны. Они стали основой железнодорожных составов для командующих фронтами, о чем сейчас и идёт речь. В одном из таких вагонов, укрытом в лесу километрах в ста от Берлина, нашлось место и для нас с Серовым. По телефону ВЧ можно было в любое время связаться с Москвой: ему с Абакумовым, а мне со Сталиным, Антоновым и Андреевым.
Контактировали мы с Серовым мало, слишком различны были уровни — от возрастного до служебного. Всю работу по линии СМЕРШа вёл, естественно, Иван Серов, я не вникал и не контролировал его, он был доволен тем, что руки развязаны. Условились: будем обмениваться существенными новостями. И все. Я же, сознавая, при каких исторических событиях присутствую, с удовольствием сосредоточился на втором пожелании Сталина: как можно больше увидеть своими глазами, оценить и запомнить. Для этого надобно было находиться в тех войсках, которые быстрее других продвигались вперёд, обретая тем самым больше возможностей захватить главные немецкие госучреждения с их архивами и, если повезёт, самих гитлеровских главарей. Так что в общем наши с Серовым интересы совладали, переплетались, только способы были разные: у него тайные, через военную контрразведку, а у меня обычные, открытые, легальные — если можно применить такое определение.
Что я знал тогда об Иване Александровиче Серове? Учился он в военной академии на японском факультете, но прошёл только два курса: в 1938 году, вместе с семью другими слушателями этого факультета, был направлен на укрепление органов внутренних дел. Где и выдвинулся довольно быстро.
Подчинённые, прибывшие с Серовым — типичные чекисты, вполне заурядной внешности, не привлекавшие внимания ни одеждой, ни поведением. Это культивировалось в их службе. А Иван Александрович — незауряден. Высокий лоб (чтобы думать?), большие уши (чтобы слушать?), прямой приметный нос… Неулыбчив, сосредоточен: все видит, все впитывает, все оценивает. И держался с достоинством.
К сожалению, ни размер, ни цели этой книги не позволяют мне использовать многочисленные интересные документы, прошедшие через мои руки, подробно рассказать о завершающих военных событиях, которые либо вообще остались неизвестны, либо поданы тенденциозно, однобоко. Чтобы не слишком злоупотреблять терпением читателей, поведаю лишь о том, что произвело на меня особое впечатление, позволю себе внести несколько собственных штрихов в картину великой Берлинской битвы.
К моменту моего приезда в окрестности немецкой столицы, к 20 апреля 1945 года, обстановка там была такова. Армии 1-го Белорусского фронта маршала Жукова, коим по всем планам и замыслам надлежала честь брать столицу Рейха, потеряли несколько суток на Зееловских высотах и теперь с упорными боями продвигались к кольцевой дороге, за которой, собственно, и начинался Большой Берлин. Все реальней становилась возможность того, что первыми достигнут этой важнейшей цели не войска Жукова, а войска 1-го Украинского фронта маршала Конева, двигавшиеся к городу, с юго-востока, почти с юга. Расстояние там было великовато, зато немцы не имели на том направлении значительных сил, все резервы бросались против Жукова.
Получив указание Сталина помочь 1-му Белорусскому фронту своими танковыми армиями, маршал Конев не просто активно, а очень активно включился в гонку за славой, за неожиданно открывшиеся шансы первым достичь Берлина. Его 3-я гвардейская танковая армия под командованием деятельного генерала Рыбалко стремительно шла одной мощной колонной, растянувшейся на десятки километров, круша оказавшиеся на пути вражеские заслоны. В первые же сутки наступления рывок на 25 километров! Правда, чем ближе к Берлину, тем заметней возрастало сопротивление фашистов. Темп падал. Немецкие генералы, поняв замысел Рыбалко, перестали растягивать свои силы, а сосредоточили их на одном направлении, на той дороге, по которой двигались советские танки: в районе города Цоссен, где болотистая местность способствовала обороне, сковывая манёвр подвижных советских частей. Своеобразное состязание двух наших фронтов, двух наших маршалов разгоралось. Теперь уже не только дни, но и часы решали, кому быть героем Берлинской битвы. Тот, кто первым вступит во вражескую столицу, ярче других увековечит своё имя на скрижалях истории. Самолюбие Жукова, считавшего, что брать Берлин должен только он, и никто иной, было уязвлено. В свою очередь Конев шёл на любой риск, понимая, что победителю простится все. Георгий Константинович гнал вперёд генералов 1-го Белорусского фронта, Иван Степанович подхлёстывал своих. Вот хотя бы пара радиограмм, отправленных маршалами примерно в один и тот же час:
«Тов. Рыбалко. Опять двигаетесь кишкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287
— Николай Алексеевич, мы тут посоветовались о высших руководителях германского рейха. О Гитлере, Гиммлере, Геринге, Геббельсе, все на "г", — усмехнулся Сталин. —И о тех, кто помельче, но тоже из той кучи. Негоже, если они попадут к союзникам. Их могут использовать в разных целях, в том числе против нас. Наше право, даже наша обязанность не допустить этого, взять гитлеровскую верхушку. Живыми или мёртвыми. Как поступить с ними — потом видно будет. Товарищ Жуков получил необходимые указания. Но вопрос слишком сложный, чтобы доверить его только военным товарищам. Я бы даже сказал — деликатный вопрос. У маршала Жукова много забот. Поэтому мы, не ставя в известность товарища Жукова, чтобы не отвлекать его от главных дел, решили направить в Берлин особую группу, которая самостоятельно будет заниматься приближёнными Гитлера, а также отбором и изъятием наиболее важных документов правительственных учреждений Германии. При помощи только органов СМЕРШа. В Берлин поедет надёжный помощник товарища Абакумова. — Сталин глянул в его сторону, и тот ответил весело:
— Крепкий человек поедет, Иван Серов.
— Да, генерал Серов, — кивнул Сталин, то ли не расслышав имя, то ли сознательно заменив его званием. Не знаю, был ли заместитель Абакумова до той поры генералом, но с этой минуты безусловно стал таковым. А Иосиф Виссарионович продолжал:
— Это неофициальная группа, даже без списочного состава. Серов возьмёт с собой двух-трех контрразведчиков, а других людей, других специалистов будет при необходимости привлекать на местах. А ваши полномочия, Николай Алексеевич, как всегда неограниченные.
— Я поступаю в распоряжение Серова?
— Ни в коем случае. Вы сами по себе, только согласовывайте действия. — Иосиф Виссарионович подошёл к моему креслу, дружески опустил руку на моё плечо. — Прошу извинить, что не спросил о вашем самочувствии, о вашем согласии, но дело не терпит отлагательств, и я подумал, что вы не откажетесь. Дело не только важное, но и деликатное, — повторил он.
— Считаю это поручение для себя самым почётным. Спасибо, — поблагодарил я, поднимаясь.
— Сидите, Николай Алексеевич. Знал, что так и воспримете. О деталях договоритесь с Абакумовым и Серовым. Если понадобится привлечь наших немецких друзей в Германии, наших товарищей в других странах, то выходите на них через Андрея Андреевича. Последнюю фразу Сталин произнёс громче обычного, чтобы расслышал глуховатый Андреев. Тот подтвердил коротко:
— В любое время.
— Николай Алексеевич, у вас есть вопросы ко мне? — Это опять Иосиф Виссарионович.
— Жуков, конечно, узнает о моем появлении на фронте.
— Странно, если бы он не узнал.
— Поинтересуется целью. Не турист же.
— Совершенно верно, не турист. — Сталин прошёлся по кабинету от стены до стены. — В вашей командировке есть другая сторона, о которой вы можете сообщить товарищу Жукову. Посмотреть своими глазами и глазами Верховного главнокомандующего, каковы последние, завершающие дни войны. Известно, что поражение — это всегда круглая сирота, никто не желает признавать себя её родителем. Зато у победы находится много матерей и отцов. И чем победа красивее, тем больше у неё родителей и родственников. А нам, всему народу, надо точно знать степень родства каждого, кто претендует. Убедительно?
— Вполне. Тем более что Жуков воспримет это в свою пользу.
— Имейте в виду не только Жукова, но и каждого, кто вносит свой конкретный вклад в конкретном месте. Чтобы лавры достались по заслугам, а не выскочкам и крикунам. Смотрите и записывайте. Для истории, товарищи, для истории. — Это он ко всем. — После войны много найдётся желающих выдвинуть себя, фальсифицировать события в свою пользу. Опровергать будет трудно. У нас мало документов по сорок первому, по сорок второму годам. Что и было — утрачивалось при отступлении. И теперь ненамного лучше. На днях я разговаривал по ВЧ с товарищем Соколовским. Он сказал, что в звене фронт — армия непосредственное управление операциями на пятьдесят процентов ведётся по телефону. В звене корпус — дивизия эта цифра ещё больше, за шестьдесят процентов. А телефонные разговоры не оставляют никаких следов, их к делу не подошьёшь, для истории не используешь.
— Потом составляются донесения, отчёты, — сказал я.
— Именно потом. Это не объективная фиксация, а чаще всего документы оправдательные. Нам важны впечатления беспристрастного очевидца.
— Но они субъективны.
— Они важны как свидетельские показания, они нужны хотя бы для сопоставления… Ещё вопросы?
— Ни мне, ни Серову не обойтись без контактов с армейским командованием. Могут возникнуть конфликты, наверняка понадобится привлекать войска.
— Вполне возможно, — согласился Сталин. — О ваших задачах мы проинформируем коменданта Берлина. Только его. Кстати, Николай Алексеевич, вы подумали над кандидатурой?
Генерал Берзарин или генерал Кузнецов. Первый предпочтительней.
— Почему?
— При всех равных способностях Николай Эрастович Берзарин более гибок, более заботлив, хороший администратор. После прорыва к Одеру широко известен немцам как удачливый полководец. Они это ценят.
— Более заботлив, — выделил Сталин. — Это положительно, это скажется… Медлить нельзя, надо назначать. Мы согласуем с товарищем Жуковым. Но кто бы ни стал комендантом, важно, как он понимает обстановку. Наши воины полны справедливой ненависти к фашистам. Кипят горячие страсти, кипит гнев, жажда отмщения. И тут нельзя допускать перехлёста, нельзя забывать, что у каждого народа есть своё достоинство, свои идеалы, свои кумиры. Не все немцы виноваты, что их кумиром стал Гитлер. Немцы люди практичные, дисциплинированные. Они осознают закономерность своего поражения, стерпятся с ним. Но они не поймут и не простят тех, кто станет глумиться над их идеалами, изгаляться над их кумирами, оскорблять чувства национального достоинства. Скажите об этом и Берзарину, и Кузнецову. Напоминайте об этом всем, с кем будете встречаться. — Иосиф Виссарионович помолчал, потом засмеялся чуть слышно:
— Берзарин — это тот, который у собеседников пуговицы крутит и отрывает?
— Есть такой грех.
— Предупредите его, чтобы у немцев пуговицы не откручивал. Неудобно все-таки.
— Конечно. И пуговицы по военному времени в дефиците, — с серьёзной миной ответил я под недоумевающими взглядами Андреева и Абакумова.
7
К концу войны каждый наш командующий фронтом имел свой «дом на колёсах» — специально оборудованный железнодорожный состав с такими удобствами, как вагон-салон, кабинет для работы, отсек для отдыха, душевая, кухня. Конечно, это не шикарный состав с вызывающей роскошью, в каком разъезжал по фронтам гражданской войны наркомвоенмор Л. Д. Троцкий, это скорее поезд, созданный по образу и подобию того, в каком работали А. И. Егоров и И. В. Сталин, возглавляя Южный фронт при разгроме Деникина. С некоторыми техническими новациями и усовершенствованиями.
Удобны и полезны были такие составы. Фронты-то наши размахнулись на сотни километров, иной и на два-три европейских государства, от армии до армии, от города до города на автомашине не всегда доберёшься, авиация зависела от погоды, от состояния аэродромов. Поезд же пройдёт всюду, где есть рельсы. А рядом с рельсами, как правило, проложены основные линии связи, телеграф и телефон, электроснабжение, другие коммуникации. Прибыл на станцию назначения, подключился к уцелевшим магистралям обслуживания — и действуй. Понадобилось двигаться дальше — поднимай, машинист, пар до марки и трогай вперёд без гудка, как положено по военному времени. Если же дальше нет стального пути или узкая европейская колея ещё не перешита на нашу широкую, основательную, — это преграда не из непреодолимых. На платформах поезда стоят автомашины, в том числе и легковушка командующего. В нашем конкретном случае — «газик» Александра Николаевича Бучина, шофёра непьющего и некурящего, с которым Георгий Константинович Жуков, сам непьющий и некурящий, проездил почти всю войну. Спусти машину с платформы на землю и кати, куда требуется, хоть на самый передний край.
При командующем фронтом в спецпоезде находились оперативная группа штаба, включавшая в себя необходимых специалистов — от разведчиков до метеорологов. Все под рукой. Главным недостатком таких поездов была их уязвимость с воздуха. Обнаружит враг — разбомбит. Но с тех пор, как наша авиация стала господствовать в «пятом океане», такая опасность значительно уменьшилась, а при тщательной маскировке и надёжном прикрытии истребителей — практически сошла на нет.
В таком поезде обосновались мы с Серовым, прибыв на 1-й Белорусский фронт. Мне выделили в «гостевом» вагоне отдельное купе с телефоном, с умывальником, с похожим на сейф шкафчиком, где можно было хранить документы. В соседнем купе разместился Серов со своими помощниками.
Начав сию исповедь, я поведал читателю о том, как едва не сделался нарушителем давней семейной традиции — служить Отечеству на военном поприще. Мальчишеское воображение моё потрясли… паровозы, могучие железные кони, стремительно помчавшиеся по российской земле, сближая народы, сокращая расстояния, меняя весь образ жизни. Хотелось создавать эти умные машины, управлять ими. К счастью, выбор свой сделал я в пользу другой техники: артиллерии и только что появившихся тогда пулемётов. К счастью, потому, что я все же человек военный и по наследству, и по натуре; на военном поприще обрёл себя, но к «первой любви», к паровозам, к железнодорожному транспорту, так и остался неравнодушным. Горжусь тем, что наша железнодорожная система не только самая масштабная, но и самая отлаженная в мире, как и наша железнодорожная техника —с момента её рождения и до сей поры. Причём с одной весьма существенной особенностью. Паровозы и вагоны во всех других странах, даже в Америке с её большими пространствами, — это всего лишь рациональное средство передвижения. Только функциональность. Паровозы уродливые, вагоны легковесные, ветром продуваемые. Не случайно до революции американцы в массовом порядке закупали наши локомотивы. Российские паровозы славились не только экономичностью, выносливостью, долголетием: и они, и наши вагоны, и все железнодорожные сооружения (вокзалы, мосты, будки стрелочников и т. д.) отличались особым изяществом, аккуратностью, чёткостью линий — несли в себе эстетический заряд, радуя своей строгой красотой.
Вспомним, насколько хороши были хотя бы простые наши маневровые паровозы типа "О", которых любовно называли «овечками», как трудолюбиво бегали они по пристанционным путям, обмениваясь деловито-бодрыми гудками, а при необходимости отправлялись и в дальние рейсы. Даже эти «овечки» превосходили зарубежных уродцев по всем показателям, а что уж говорить о таких мощных и стройных красавцах, как «ФД», о стремительных, благородных локомотивах типа "С"… Ими любовались, они восхищение вызывали. Даже скучно и уныло стало на железных дорогах, когда этих почти одухотворённых, дышащих красавцев заменили хоть и более выгодные, но совсем безликие электровозы и тепловозы. Таковы гримасы прогресса: массовость, стандарт и голый практицизм вытесняют своеобразие и индивидуальность. И конечно, не только в технике.
Не первый раз возвращаюсь я и к нашим уникальным салон-вагонам ещё дореволюционного времени, оставшимся непревзойдёнными, самыми удобными для путешествий, для отдыха, для работы в дороге. Царская семья разъезжала в этих «домах на колёсах», в таком поезде размещалась Ставка генерала А. А. Брусилова — лучшего полководца Первой мировой войны. Эти вагоны прошли через войну гражданскую, затем ездили в них руководители партии и правительства, дипломаты, передовики производства, деятели культуры: сам Иосиф Виссарионович предпочитал их всем другим видам транспорта, ценя удобства и надёжность. Уцелевшие, хотя и одряхлевшие салон-вагоны сослужили полезную службу и в годы Великой Отечественной войны. Они стали основой железнодорожных составов для командующих фронтами, о чем сейчас и идёт речь. В одном из таких вагонов, укрытом в лесу километрах в ста от Берлина, нашлось место и для нас с Серовым. По телефону ВЧ можно было в любое время связаться с Москвой: ему с Абакумовым, а мне со Сталиным, Антоновым и Андреевым.
Контактировали мы с Серовым мало, слишком различны были уровни — от возрастного до служебного. Всю работу по линии СМЕРШа вёл, естественно, Иван Серов, я не вникал и не контролировал его, он был доволен тем, что руки развязаны. Условились: будем обмениваться существенными новостями. И все. Я же, сознавая, при каких исторических событиях присутствую, с удовольствием сосредоточился на втором пожелании Сталина: как можно больше увидеть своими глазами, оценить и запомнить. Для этого надобно было находиться в тех войсках, которые быстрее других продвигались вперёд, обретая тем самым больше возможностей захватить главные немецкие госучреждения с их архивами и, если повезёт, самих гитлеровских главарей. Так что в общем наши с Серовым интересы совладали, переплетались, только способы были разные: у него тайные, через военную контрразведку, а у меня обычные, открытые, легальные — если можно применить такое определение.
Что я знал тогда об Иване Александровиче Серове? Учился он в военной академии на японском факультете, но прошёл только два курса: в 1938 году, вместе с семью другими слушателями этого факультета, был направлен на укрепление органов внутренних дел. Где и выдвинулся довольно быстро.
Подчинённые, прибывшие с Серовым — типичные чекисты, вполне заурядной внешности, не привлекавшие внимания ни одеждой, ни поведением. Это культивировалось в их службе. А Иван Александрович — незауряден. Высокий лоб (чтобы думать?), большие уши (чтобы слушать?), прямой приметный нос… Неулыбчив, сосредоточен: все видит, все впитывает, все оценивает. И держался с достоинством.
К сожалению, ни размер, ни цели этой книги не позволяют мне использовать многочисленные интересные документы, прошедшие через мои руки, подробно рассказать о завершающих военных событиях, которые либо вообще остались неизвестны, либо поданы тенденциозно, однобоко. Чтобы не слишком злоупотреблять терпением читателей, поведаю лишь о том, что произвело на меня особое впечатление, позволю себе внести несколько собственных штрихов в картину великой Берлинской битвы.
К моменту моего приезда в окрестности немецкой столицы, к 20 апреля 1945 года, обстановка там была такова. Армии 1-го Белорусского фронта маршала Жукова, коим по всем планам и замыслам надлежала честь брать столицу Рейха, потеряли несколько суток на Зееловских высотах и теперь с упорными боями продвигались к кольцевой дороге, за которой, собственно, и начинался Большой Берлин. Все реальней становилась возможность того, что первыми достигнут этой важнейшей цели не войска Жукова, а войска 1-го Украинского фронта маршала Конева, двигавшиеся к городу, с юго-востока, почти с юга. Расстояние там было великовато, зато немцы не имели на том направлении значительных сил, все резервы бросались против Жукова.
Получив указание Сталина помочь 1-му Белорусскому фронту своими танковыми армиями, маршал Конев не просто активно, а очень активно включился в гонку за славой, за неожиданно открывшиеся шансы первым достичь Берлина. Его 3-я гвардейская танковая армия под командованием деятельного генерала Рыбалко стремительно шла одной мощной колонной, растянувшейся на десятки километров, круша оказавшиеся на пути вражеские заслоны. В первые же сутки наступления рывок на 25 километров! Правда, чем ближе к Берлину, тем заметней возрастало сопротивление фашистов. Темп падал. Немецкие генералы, поняв замысел Рыбалко, перестали растягивать свои силы, а сосредоточили их на одном направлении, на той дороге, по которой двигались советские танки: в районе города Цоссен, где болотистая местность способствовала обороне, сковывая манёвр подвижных советских частей. Своеобразное состязание двух наших фронтов, двух наших маршалов разгоралось. Теперь уже не только дни, но и часы решали, кому быть героем Берлинской битвы. Тот, кто первым вступит во вражескую столицу, ярче других увековечит своё имя на скрижалях истории. Самолюбие Жукова, считавшего, что брать Берлин должен только он, и никто иной, было уязвлено. В свою очередь Конев шёл на любой риск, понимая, что победителю простится все. Георгий Константинович гнал вперёд генералов 1-го Белорусского фронта, Иван Степанович подхлёстывал своих. Вот хотя бы пара радиограмм, отправленных маршалами примерно в один и тот же час:
«Тов. Рыбалко. Опять двигаетесь кишкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287