Было-то было, дескать, да не так подано: не объективно, а сугубо односторонне, тенденциозно. Что тут возразить? У каждого свой взгляд на события. У Керенского один, у Троцкого другой, у Джона Рида третий, а уж про Черчилля и говорить нечего. И неудивительно. Тенденциозны вообще все исторические труды. Иначе просто не может быть, так как каждый из них несёт на себе отпечаток личности исследователя, отражает мнение того слоя общества, того класса, к которому исследователь принадлежал, чьи интересы выражал и отстаивал. Широко известна формулировка: история есть политика, опрокинутая в прошлое. При Сталине, в частности в «Кратком курсе», эта «опрокинутость» была не большей, чем в других исторических работах разных времён и в разных странах. Я вот читал американский учебник, в котором с примитивной наглостью сказано, что Вторую мировую войну выиграли только бравые янки при некотором содействии англичан и французов. О Советском Союзе, вынесшем всю тяжесть той войны и сломившем хребет гитлеровской империи, упоминается лишь вскользь. А «Краткий курс» от фактов не отходит, от правды не уклоняется, но, естественно, рассматривает и оценивает все с высоты своей партийной колокольни.
Неофициально считалось, что книгу создал Иосиф Виссарионович, но это не так, вернее не совсем так. Была его инициатива, он определял направление и структуру, контролировал работу, делал замечания, высказывал пожелания по рукописи, по вёрстке. А писал «Краткий курс» целый коллектив авторов под руководством, если не ошибаюсь, Петра Николаевича Поспелова. Впрочем, коллектив этот не столько писал, сколько подбирал материалы из произведений Маркса — Энгельса — Ленина — Сталина, из решений и постановлений пленумов Центрального комитета и съездов партии, скромно цементируя фундаментальные глыбы цитат тонким слоем собственных мыслей, соображений, утверждений. Отсюда и тяжеловесная скука многих страниц, оживляемая кое-где на стыках официальных документов сталинскими, почти беллетристическими вставками. Однако общую тяжеловесность наукообразного изложения они изменить не могли.
Сам Иосиф Виссарионович от начала и до конца написал только одну главу — не составил, а именно написал. Причём самую существенную, самую интересную, но и самую трудную, постаравшись донести до широких читательских кругов разного возраста, разной образованности, разных классов и национальностей основы марксистско-ленинской философии, диалектического и исторического материализма. Задача на грани возможного, однако Иосиф Виссарионович сумел решить её, посвятив этому всю пресловутую четвёртую главу, известную хотя бы тем, что все изучавшие «Краткий курс» спотыкались на ней, преодолевали с таким трудом, что дальнейшие материалы усваивались без особого напряжения.
Сужу по себе. Ещё в самом начале этой большой книги говорил о том, что до революции офицерам всех рангов, даже нам, генштабистам, военной элите, всесторонне образованным специалистам, являвшимся, по существу, ещё в костяком военной разведки, — даже нам не рекомендовалось, объективности для, заниматься политикой и такими сопутствующими ей неконкретными вопросами, как философия. Что мне было известно про эту науку, которая, впрочем, и наукой-то не считалась? Не больше, пожалуй, чем среднему российскому, европейскому обывателю-интеллигенту с гимназическим багажом, не говоря уж про американцев, взращённых на голом практицизме: если выгодно — хапай и рви, все другое только помехи на пути к наживе, к обогащению.
Знал, что сам термин «философия» произошёл от слияния греческих слов phileo (люблю) и sophio (мудрость), что жрецы и поклонники сей расплывчатой науки, то есть «любители мудрости», не снисходя до насущных земных забот, стремятся проникнуть в труднодоступные тайны мироустройства, познать наиболее общие (стратегические, что ли?) истины о природе, божестве, человечестве. Похвастаюсь: в отличие от многих своих коллег-офицеров, слышал даже кое-что об английском епископе Джордже Беркли, заядлом идеалисте, который отрицал объективное существование мира и утверждал, что вещи представляют собой только совокупность наших ощущений, и не более того. Вот, мол, дерево, к которому ты прислонился. Толкнул плечом — ага, есть таковое. А отъехал вёрст пять, дерева не видно, значит, его и вообще нет. Если размахнуться пошире, то, к примеру, и Питера для тебя не существует, пока ты живёшь в Москве. И японская и германская армии, со всей их пехотой, конницей, артиллерией отсутствуют на белом свете, и нет необходимости готовиться к войне с ними. До тех пор, пока не схлестнёмся в бою: представляете, какова при этом будет «совокупность ощущений»?! В общем — вражеской пули нет, пока она в тебя не попала. А тут уж конец всяческой философии. Бред какой-то.
Сумасшедшим считал я этого Беркли, как, впрочем, и других «любителей мудрости». Случайно попал, будучи ещё молодым офицером, на философский диспут в Париже. Обсуждались два «принципиальных» положения. Что лучше для человека — родиться или не родиться? И второе: кто сильнее — Судьба или Бог (Судьба слепа, а Бог всевидящ и всезнающ, ему можно молиться, можно просить его, каяться перед ним). Наслушался столько чепухи, что только с помощью хорошего французского вина разогнал дурман, затуманивший голову. И пришёл тогда к выводу, что философия — бессмысленная схоластика и даже шарлатанство, образом и символом которых является вопрос, долго и всерьёз занимавший средневековых мудрецов: сколько чёртовых душ уместятся на острие одной иглы? И уверился: единственная философическая отрасль знаний, имеющая реальное значение, это гедонизм — производное от греческого слова, означающего «наслаждение». Этот термин, кстати, был довольно широко распространён среди дореволюционного офицерства. Учение сие, не требовавшее особых умственных способностей для его понимания, признавало высшим благом и целью жизни именно то состояние, от названия которого взялось и пошло. Под понятием добра подразумевалось то, что приносит наслаждение. И, соответственно, все иное, влекущее за собой неприятности и страдания, определялось как зло. Элементарно, разумеется, но общедоступно и привлекательно.
Четвёртая глава «Краткого курса» изменила моё отношение к науке наук, и не только моё, но и всех тех, кто эту главу изучил, освоил. Во всяком случае, стало понятно, чем сия наука занимается, какова её суть, кому и для чего нужна. Многие миллионы советских людей приобщились к настоящей философии, поднялись на новую ступень духовного развития, чего не получили зарубежные граждане всех сословий и уровней, включая обладателей университетских дипломов. А у нас не только профессора и студенты, но и простые рабочие, простые крестьяне уяснили различие между идеализмом и материализмом, всяк по-своему шевелил мозгами, «обкатывая» извечный вопрос отношения мышления к бытию, которое, по утверждению марксистов, определяет сознание.
Не будучи специалистом, я в данном случае не защищаю и не отрицаю позиций марксистско-ленинской философии, а лишь констатирую факт: сталинская четвёртая глава «Краткого курса» принесла очень большую пользу для общенародной образованности, в том числе и для меня. Я понял, что философия действительно наука, что в ней есть разные, как реакционные, так и прогрессивные, направления, что отклонения и передержки ведут к ошибкам в практической жизни, а правильная оценка внутренней связи событий даёт возможность надёжно ориентироваться в обстановке, видеть перспективу, закладывать экономический и общественно-политический фундамент будущего.
Я, разумеется, и до выхода «Краткого курса» знаком был (после Гражданской войны) с произведениями марксистской литературы. Читал все работы Иосифа Виссарионовича, в создании некоторых из них принимал посильное участие. У Энгельса выбирал то, что касалось военных дел, полагая этого автора умным, образованным, оригинальным дилетантом. От таких дилетантов, не скованных узкими рамками профессионализма, бывает иногда польза: они дают объективную оценку событий и даже, сами не ведая того, осуществляют прорывы через вышеуказанные рамки вперёд или в смежные отрасли.
Маркс военных вопросов касается мало. А к трудам Ленина меня не очень тянуло. Соответствующей подготовки не имел — в различных общественных плоскостях обретались мы в молодости. Чтобы читать Ленина, приходилось делать большие усилия над собой. Познания его, безусловно, огромны, ум проникающий, острый, но мне всегда казалось, что перед глазами не завершённая статья, не готовая полностью книжка, а черновик, заготовка с многословными отступлениями, отклонениями. Сократить бы наполовину, «вылить воду», упростить для лучшего усвоения. Однако Ленин не мог, вероятно, писать иначе, в спокойном тоне, у него везде спор, полемический азарт, цитаты оппонентов, с которыми он борется. Отсюда и длинноты. Не только выводы, но и искания этих выводов, долгий путь к ним. Особенно заметно все это при сравнении с работами Сталина, где железная логика направлена на кратчайшее достижение главной цели, где нет лишнего, где ничего не требуется добавлять и ничего нельзя выбросить из крепкой цепи рассуждений и доказательств.
Возьмём талантливую книгу Владимира Ильича «Материализм и эмпириокритицизм», с которой сталкивался каждый, кто изучал четвёртую главу. Сколько там фамилий, терминов, понятий, определений, совершенно неизвестных людям, не посвятившим свою жизнь глубокому изучению философии! Конечно, чтобы дискутировать с Э. Махом, Р. Авенариусом и А. Богдановым, надо объяснить читателям, кто они такие, а потом уж вскрывать вредоносность их ошибок. Чтобы доказать антинаучность эмпириокритицизма, эмпириомонизма и эмпириосимволизма, требовалось сперва раскрыть, что представляют собой эти философские направления: при одном лишь произношении язык сломаешь, а мозгам каково?!
Иначе говоря, и в этой, и в других своих работах Ленин переворачивал, просеивал груды пустой породы, разыскивая драгоценные алмазы, щедро одаривая ими всех желающих. Но «сырой» алмаз — это на вид всего лишь обычный камешек, оценить который способны только специалисты. Сталин же, как ювелир, шлифовал и огранивал эти камешки, превращая в бриллианты, вставляя в соответствующую оправу: они начинили сверкать и сиять, привлекая внимание, завораживая и запоминаясь. Мудрая формулировка «материя есть объективная реальность, данная нам в ощущении» почти незаметна в ленинских работах. А как она блещет у Сталина, оказавшись на видном месте при умелом освещении! Не сочту лишним повторить фразу, уже сказанную мною однажды об Иосифе Виссарионовиче: кто ясно мыслит, тот ясно излагает. Воистину так.
Ленинское определение материи гениально. Хотя бы уж только тем, что оно приемлемо как для атеистов, так и для верующих всех концессий. Речь ведь идёт не о спорном вопросе происхождения этой материи, Богом ли она дана или самозародилась, — речь о том, что объективная действительность существует вне и независимо от нашего сознания и что единство мира в его материальности… Здравомыслящий возражать не станет.
Вернёмся к началу этой главы. Я ведь хотел сказать, что труды Сталина по экономике, по языкознанию, его вклад в «науку наук» получили широчайшую известность, помогли многим людям по-новому взглянуть на действительность, раздвинули их умственные горизонты, приобщили к серьёзным размышлениям, что важно само по себе. Уверен: значение сталинских трудов не подвержено тлетворности времени, их влияние заметно повсюду и на всех, даже на рьяных противников Иосифа Виссарионовича. В этом ракурсе шутка о том, что каждый советский жираф выше любого капиталистического жирафа, имеет под собой основу вполне серьёзную и прочную.
15
Позвонила женщина, много лет проработавшая в секретариате Центрального Комитета. В середине двадцатых годов пришла милая девушка-комсомолка, тогда много таких было в аппарате. Выделялась аккуратностью, добросовестностью и, как говорится, прижилась на новом месте, стала хорошим специалистом. Со временем доверили ей ответственное дело — разборку почты, поступавшей от граждан непосредственно на имя Сталина. И я, как помнит читатель, занимался такими письмами. Отсюда и знакомство. Но не настолько близкое, чтобы звонить мне по домашнему телефону, через голову своего непосредственного начальства, что никоим образом не поощрялось.
— Николай Алексеевич, извините за беспокойство, но мне нужно проконсультироваться по сложному вопросу.
— Уверены, что именно со мной?
— Только с вами. Лучше поговорить у вас. Это не личное, это очень серьёзное.
Голос звучал деловито-спокойно, однако я уловил напряжённость: женщина, вероятно, опасалась отказа. Опытная сотрудница не стала бы добиваться встречи по пустякам, а она ведь даже телефон мой городской отыскала. Я согласился.
Надо сказать вот что. Много воды утекло с тех пор, как Иосиф Виссарионович занял пост Генерального секретаря партии, но система работы с почтой, сложившаяся в первые годы его деятельности, не претерпела больших изменений, хотя поток писем, адресованных лично Сталину, возрос неизмеримо. Увеличилось количество сотрудников, кое-что усовершенствовалось, но и только. Все письма читались, ставились на контроль, распределялись по отделам ЦК или по соответствующим ведомствам с обязательным ответом. Для Сталина составлялись справки, в которых указывалось количество писем, откуда и по какому поводу идёт основной поток. Характеризовалось социальное, возрастное положение авторов. Такие справки Иосиф Виссарионович читал обязательно. Кроме того, примерно раз в месяц поручал мне или Поскребышеву выборочно знакомиться с почтой, поступившей в какой-то день, и докладывать ему свои впечатления. Довольно действенный контроль. Но и это не все. Иногда Сталин требовал доставить нынешнюю почту до разборки, до вскрытия конвертов, к нему в кабинет, чаще всего на дачу. Мешки с письмами опечатывали и отправляли в автомашине. Если почта была очень большая, я брал наугад один из мешков, и под моим доглядом курьер доставлял его по назначению. Сталин просматривал десятки, а то и сотни писем, делая на некоторых пометки.
О том, что Иосиф Виссарионович забирает почту, сразу становилось известно некоторым руководящим товарищам, в первую очередь Берии. Подобные «ревизии» вызывали большое беспокойство: вдруг попадётся в письмах такое, о чем «хозяину» не следовало бы знать! И попадалось. И крепко доставалось виновным. В годы войны такие «ревизии» случались редко, но после Победы опять обрели регулярность. Особенно после того, как были опубликованы труды Сталина о языкознании, об экономических проблемах социализма. Иосиф Виссарионович требовал, чтобы все письма с вопросами по этим работам, с критическими замечаниями обязательно доставлялись ему. На некоторые отвечал.
Ксения, как звали позвонившую женщину, являлась поднаторевшей регулировщицей в многообразном потоке писем, точно знала свои обязанности и границы своих возможностей. Так что же подвигло её на очень рискованный шаг, на нарушение служебных рамок? Глубокая порядочность? Вера в то, что я не подведу? Письмо, которое она принесла, оказалось воистину из ряда вон выходящим. Даже у меня, видавшего виды, от негодования, от омерзения кровь прихлынула в голову, запылали щеки.
Обращение обычное: «Дорогой товарищ Сталин!» А дальше, почти дословно, было так… "Когда это письмо дойдёт до Вас, меня уже не будет среди живых. Оставила записку маме и сынишке, чтобы не искали. Сейчас опущу конверт, сяду на электричку, чтобы подальше от дома, а там как Бог пошлёт. Только бы дошло письмо до Вас, только бы Вы услышали этот мой крик и раздавили страшных ядовитых змей!.. До прошлой зимы я жила хорошо, даже очень хорошо, как теперь понимаю. Если трудности, то как у всех. И весёлая была, и красивая, чему и радовалась, на свою беду… Мой муж-офицер служит на Кавказе. Зимой он переслал попутным самолётом две посылочки. Одну моей заболевшей маме, а другую просил меня завезти жене своего фронтового товарища и бывшего командира подполковника Щирова Сергея Сергеевича, Героя Советской страны (так было в письме. — Н. Л.).
Поехала по указанному адресу. Там, в просторной квартире, меня встретила жена Щирова по имени Софья, по отчеству, кажется, Иосифовна, и её сестра Лидия. Молодые, красивые, похожие друг на друга, особенно фигурами, привлекательность которых подчёркивали хорошо пошитые платья. А ещё там был полковник с пронзительными глазами на смуглом лице, очень галантный, со слащавой улыбочкой. Зовут его Рафаэль Семёнович, а фамилия Саркисов, это я узнала позже. Он меня рассматривал как товар на базаре, разве что в рот не заглядывал. Будто раздевал взглядом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287
Неофициально считалось, что книгу создал Иосиф Виссарионович, но это не так, вернее не совсем так. Была его инициатива, он определял направление и структуру, контролировал работу, делал замечания, высказывал пожелания по рукописи, по вёрстке. А писал «Краткий курс» целый коллектив авторов под руководством, если не ошибаюсь, Петра Николаевича Поспелова. Впрочем, коллектив этот не столько писал, сколько подбирал материалы из произведений Маркса — Энгельса — Ленина — Сталина, из решений и постановлений пленумов Центрального комитета и съездов партии, скромно цементируя фундаментальные глыбы цитат тонким слоем собственных мыслей, соображений, утверждений. Отсюда и тяжеловесная скука многих страниц, оживляемая кое-где на стыках официальных документов сталинскими, почти беллетристическими вставками. Однако общую тяжеловесность наукообразного изложения они изменить не могли.
Сам Иосиф Виссарионович от начала и до конца написал только одну главу — не составил, а именно написал. Причём самую существенную, самую интересную, но и самую трудную, постаравшись донести до широких читательских кругов разного возраста, разной образованности, разных классов и национальностей основы марксистско-ленинской философии, диалектического и исторического материализма. Задача на грани возможного, однако Иосиф Виссарионович сумел решить её, посвятив этому всю пресловутую четвёртую главу, известную хотя бы тем, что все изучавшие «Краткий курс» спотыкались на ней, преодолевали с таким трудом, что дальнейшие материалы усваивались без особого напряжения.
Сужу по себе. Ещё в самом начале этой большой книги говорил о том, что до революции офицерам всех рангов, даже нам, генштабистам, военной элите, всесторонне образованным специалистам, являвшимся, по существу, ещё в костяком военной разведки, — даже нам не рекомендовалось, объективности для, заниматься политикой и такими сопутствующими ей неконкретными вопросами, как философия. Что мне было известно про эту науку, которая, впрочем, и наукой-то не считалась? Не больше, пожалуй, чем среднему российскому, европейскому обывателю-интеллигенту с гимназическим багажом, не говоря уж про американцев, взращённых на голом практицизме: если выгодно — хапай и рви, все другое только помехи на пути к наживе, к обогащению.
Знал, что сам термин «философия» произошёл от слияния греческих слов phileo (люблю) и sophio (мудрость), что жрецы и поклонники сей расплывчатой науки, то есть «любители мудрости», не снисходя до насущных земных забот, стремятся проникнуть в труднодоступные тайны мироустройства, познать наиболее общие (стратегические, что ли?) истины о природе, божестве, человечестве. Похвастаюсь: в отличие от многих своих коллег-офицеров, слышал даже кое-что об английском епископе Джордже Беркли, заядлом идеалисте, который отрицал объективное существование мира и утверждал, что вещи представляют собой только совокупность наших ощущений, и не более того. Вот, мол, дерево, к которому ты прислонился. Толкнул плечом — ага, есть таковое. А отъехал вёрст пять, дерева не видно, значит, его и вообще нет. Если размахнуться пошире, то, к примеру, и Питера для тебя не существует, пока ты живёшь в Москве. И японская и германская армии, со всей их пехотой, конницей, артиллерией отсутствуют на белом свете, и нет необходимости готовиться к войне с ними. До тех пор, пока не схлестнёмся в бою: представляете, какова при этом будет «совокупность ощущений»?! В общем — вражеской пули нет, пока она в тебя не попала. А тут уж конец всяческой философии. Бред какой-то.
Сумасшедшим считал я этого Беркли, как, впрочем, и других «любителей мудрости». Случайно попал, будучи ещё молодым офицером, на философский диспут в Париже. Обсуждались два «принципиальных» положения. Что лучше для человека — родиться или не родиться? И второе: кто сильнее — Судьба или Бог (Судьба слепа, а Бог всевидящ и всезнающ, ему можно молиться, можно просить его, каяться перед ним). Наслушался столько чепухи, что только с помощью хорошего французского вина разогнал дурман, затуманивший голову. И пришёл тогда к выводу, что философия — бессмысленная схоластика и даже шарлатанство, образом и символом которых является вопрос, долго и всерьёз занимавший средневековых мудрецов: сколько чёртовых душ уместятся на острие одной иглы? И уверился: единственная философическая отрасль знаний, имеющая реальное значение, это гедонизм — производное от греческого слова, означающего «наслаждение». Этот термин, кстати, был довольно широко распространён среди дореволюционного офицерства. Учение сие, не требовавшее особых умственных способностей для его понимания, признавало высшим благом и целью жизни именно то состояние, от названия которого взялось и пошло. Под понятием добра подразумевалось то, что приносит наслаждение. И, соответственно, все иное, влекущее за собой неприятности и страдания, определялось как зло. Элементарно, разумеется, но общедоступно и привлекательно.
Четвёртая глава «Краткого курса» изменила моё отношение к науке наук, и не только моё, но и всех тех, кто эту главу изучил, освоил. Во всяком случае, стало понятно, чем сия наука занимается, какова её суть, кому и для чего нужна. Многие миллионы советских людей приобщились к настоящей философии, поднялись на новую ступень духовного развития, чего не получили зарубежные граждане всех сословий и уровней, включая обладателей университетских дипломов. А у нас не только профессора и студенты, но и простые рабочие, простые крестьяне уяснили различие между идеализмом и материализмом, всяк по-своему шевелил мозгами, «обкатывая» извечный вопрос отношения мышления к бытию, которое, по утверждению марксистов, определяет сознание.
Не будучи специалистом, я в данном случае не защищаю и не отрицаю позиций марксистско-ленинской философии, а лишь констатирую факт: сталинская четвёртая глава «Краткого курса» принесла очень большую пользу для общенародной образованности, в том числе и для меня. Я понял, что философия действительно наука, что в ней есть разные, как реакционные, так и прогрессивные, направления, что отклонения и передержки ведут к ошибкам в практической жизни, а правильная оценка внутренней связи событий даёт возможность надёжно ориентироваться в обстановке, видеть перспективу, закладывать экономический и общественно-политический фундамент будущего.
Я, разумеется, и до выхода «Краткого курса» знаком был (после Гражданской войны) с произведениями марксистской литературы. Читал все работы Иосифа Виссарионовича, в создании некоторых из них принимал посильное участие. У Энгельса выбирал то, что касалось военных дел, полагая этого автора умным, образованным, оригинальным дилетантом. От таких дилетантов, не скованных узкими рамками профессионализма, бывает иногда польза: они дают объективную оценку событий и даже, сами не ведая того, осуществляют прорывы через вышеуказанные рамки вперёд или в смежные отрасли.
Маркс военных вопросов касается мало. А к трудам Ленина меня не очень тянуло. Соответствующей подготовки не имел — в различных общественных плоскостях обретались мы в молодости. Чтобы читать Ленина, приходилось делать большие усилия над собой. Познания его, безусловно, огромны, ум проникающий, острый, но мне всегда казалось, что перед глазами не завершённая статья, не готовая полностью книжка, а черновик, заготовка с многословными отступлениями, отклонениями. Сократить бы наполовину, «вылить воду», упростить для лучшего усвоения. Однако Ленин не мог, вероятно, писать иначе, в спокойном тоне, у него везде спор, полемический азарт, цитаты оппонентов, с которыми он борется. Отсюда и длинноты. Не только выводы, но и искания этих выводов, долгий путь к ним. Особенно заметно все это при сравнении с работами Сталина, где железная логика направлена на кратчайшее достижение главной цели, где нет лишнего, где ничего не требуется добавлять и ничего нельзя выбросить из крепкой цепи рассуждений и доказательств.
Возьмём талантливую книгу Владимира Ильича «Материализм и эмпириокритицизм», с которой сталкивался каждый, кто изучал четвёртую главу. Сколько там фамилий, терминов, понятий, определений, совершенно неизвестных людям, не посвятившим свою жизнь глубокому изучению философии! Конечно, чтобы дискутировать с Э. Махом, Р. Авенариусом и А. Богдановым, надо объяснить читателям, кто они такие, а потом уж вскрывать вредоносность их ошибок. Чтобы доказать антинаучность эмпириокритицизма, эмпириомонизма и эмпириосимволизма, требовалось сперва раскрыть, что представляют собой эти философские направления: при одном лишь произношении язык сломаешь, а мозгам каково?!
Иначе говоря, и в этой, и в других своих работах Ленин переворачивал, просеивал груды пустой породы, разыскивая драгоценные алмазы, щедро одаривая ими всех желающих. Но «сырой» алмаз — это на вид всего лишь обычный камешек, оценить который способны только специалисты. Сталин же, как ювелир, шлифовал и огранивал эти камешки, превращая в бриллианты, вставляя в соответствующую оправу: они начинили сверкать и сиять, привлекая внимание, завораживая и запоминаясь. Мудрая формулировка «материя есть объективная реальность, данная нам в ощущении» почти незаметна в ленинских работах. А как она блещет у Сталина, оказавшись на видном месте при умелом освещении! Не сочту лишним повторить фразу, уже сказанную мною однажды об Иосифе Виссарионовиче: кто ясно мыслит, тот ясно излагает. Воистину так.
Ленинское определение материи гениально. Хотя бы уж только тем, что оно приемлемо как для атеистов, так и для верующих всех концессий. Речь ведь идёт не о спорном вопросе происхождения этой материи, Богом ли она дана или самозародилась, — речь о том, что объективная действительность существует вне и независимо от нашего сознания и что единство мира в его материальности… Здравомыслящий возражать не станет.
Вернёмся к началу этой главы. Я ведь хотел сказать, что труды Сталина по экономике, по языкознанию, его вклад в «науку наук» получили широчайшую известность, помогли многим людям по-новому взглянуть на действительность, раздвинули их умственные горизонты, приобщили к серьёзным размышлениям, что важно само по себе. Уверен: значение сталинских трудов не подвержено тлетворности времени, их влияние заметно повсюду и на всех, даже на рьяных противников Иосифа Виссарионовича. В этом ракурсе шутка о том, что каждый советский жираф выше любого капиталистического жирафа, имеет под собой основу вполне серьёзную и прочную.
15
Позвонила женщина, много лет проработавшая в секретариате Центрального Комитета. В середине двадцатых годов пришла милая девушка-комсомолка, тогда много таких было в аппарате. Выделялась аккуратностью, добросовестностью и, как говорится, прижилась на новом месте, стала хорошим специалистом. Со временем доверили ей ответственное дело — разборку почты, поступавшей от граждан непосредственно на имя Сталина. И я, как помнит читатель, занимался такими письмами. Отсюда и знакомство. Но не настолько близкое, чтобы звонить мне по домашнему телефону, через голову своего непосредственного начальства, что никоим образом не поощрялось.
— Николай Алексеевич, извините за беспокойство, но мне нужно проконсультироваться по сложному вопросу.
— Уверены, что именно со мной?
— Только с вами. Лучше поговорить у вас. Это не личное, это очень серьёзное.
Голос звучал деловито-спокойно, однако я уловил напряжённость: женщина, вероятно, опасалась отказа. Опытная сотрудница не стала бы добиваться встречи по пустякам, а она ведь даже телефон мой городской отыскала. Я согласился.
Надо сказать вот что. Много воды утекло с тех пор, как Иосиф Виссарионович занял пост Генерального секретаря партии, но система работы с почтой, сложившаяся в первые годы его деятельности, не претерпела больших изменений, хотя поток писем, адресованных лично Сталину, возрос неизмеримо. Увеличилось количество сотрудников, кое-что усовершенствовалось, но и только. Все письма читались, ставились на контроль, распределялись по отделам ЦК или по соответствующим ведомствам с обязательным ответом. Для Сталина составлялись справки, в которых указывалось количество писем, откуда и по какому поводу идёт основной поток. Характеризовалось социальное, возрастное положение авторов. Такие справки Иосиф Виссарионович читал обязательно. Кроме того, примерно раз в месяц поручал мне или Поскребышеву выборочно знакомиться с почтой, поступившей в какой-то день, и докладывать ему свои впечатления. Довольно действенный контроль. Но и это не все. Иногда Сталин требовал доставить нынешнюю почту до разборки, до вскрытия конвертов, к нему в кабинет, чаще всего на дачу. Мешки с письмами опечатывали и отправляли в автомашине. Если почта была очень большая, я брал наугад один из мешков, и под моим доглядом курьер доставлял его по назначению. Сталин просматривал десятки, а то и сотни писем, делая на некоторых пометки.
О том, что Иосиф Виссарионович забирает почту, сразу становилось известно некоторым руководящим товарищам, в первую очередь Берии. Подобные «ревизии» вызывали большое беспокойство: вдруг попадётся в письмах такое, о чем «хозяину» не следовало бы знать! И попадалось. И крепко доставалось виновным. В годы войны такие «ревизии» случались редко, но после Победы опять обрели регулярность. Особенно после того, как были опубликованы труды Сталина о языкознании, об экономических проблемах социализма. Иосиф Виссарионович требовал, чтобы все письма с вопросами по этим работам, с критическими замечаниями обязательно доставлялись ему. На некоторые отвечал.
Ксения, как звали позвонившую женщину, являлась поднаторевшей регулировщицей в многообразном потоке писем, точно знала свои обязанности и границы своих возможностей. Так что же подвигло её на очень рискованный шаг, на нарушение служебных рамок? Глубокая порядочность? Вера в то, что я не подведу? Письмо, которое она принесла, оказалось воистину из ряда вон выходящим. Даже у меня, видавшего виды, от негодования, от омерзения кровь прихлынула в голову, запылали щеки.
Обращение обычное: «Дорогой товарищ Сталин!» А дальше, почти дословно, было так… "Когда это письмо дойдёт до Вас, меня уже не будет среди живых. Оставила записку маме и сынишке, чтобы не искали. Сейчас опущу конверт, сяду на электричку, чтобы подальше от дома, а там как Бог пошлёт. Только бы дошло письмо до Вас, только бы Вы услышали этот мой крик и раздавили страшных ядовитых змей!.. До прошлой зимы я жила хорошо, даже очень хорошо, как теперь понимаю. Если трудности, то как у всех. И весёлая была, и красивая, чему и радовалась, на свою беду… Мой муж-офицер служит на Кавказе. Зимой он переслал попутным самолётом две посылочки. Одну моей заболевшей маме, а другую просил меня завезти жене своего фронтового товарища и бывшего командира подполковника Щирова Сергея Сергеевича, Героя Советской страны (так было в письме. — Н. Л.).
Поехала по указанному адресу. Там, в просторной квартире, меня встретила жена Щирова по имени Софья, по отчеству, кажется, Иосифовна, и её сестра Лидия. Молодые, красивые, похожие друг на друга, особенно фигурами, привлекательность которых подчёркивали хорошо пошитые платья. А ещё там был полковник с пронзительными глазами на смуглом лице, очень галантный, со слащавой улыбочкой. Зовут его Рафаэль Семёнович, а фамилия Саркисов, это я узнала позже. Он меня рассматривал как товар на базаре, разве что в рот не заглядывал. Будто раздевал взглядом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287