Общий вздох облегчения прошелестел в кабинете. Воспряли генералы, заулыбался Баграмян. Мне показалось, что слезой затуманились глаза Константина Константиновича. И уж не показалось, а точно: в тот день прибавилось седины у него на висках… Большие сражения выигрываются полководцами не только на поле боя.
Ну вот, в какой-то мере раскрыл я памятный фрагмент подготовки большой наступательной операции, то есть одного из тех ударов 1944 года, которые принято называть «Сталинскими ударами». А ведь их в том году было десять, мы их уже перечисляли. И с каждым связано множество разнообразных событий, великие множество судеб.
13
В тот период Сталин почти каждый день встречался с начальником Главного Политического управления Красной Армии Александром Сергеевичем Щербаковым, часто говорил с ним по телефону. Очень ценил его осведомлённость, ясный ум, а главное — добросовестность. Не обладая хорошим здоровьем, Щербаков, преодолевая болезни, нисколько не щадил себя, работал на износ и скончался в сорок пятом победном году. Но до самых последних дней на состояние своё не жаловался, выполнял все, что ему поручалось.
Имел Александр Сергеевич одну особенность, не знаю уж, чем и объяснимую, его прирождённой тактичностью или крайней почтительностью к Сталину: он старался не докучать Иосифу Виссарионовичу вопросами, которые хоть и были важны сами по себе, но не относились к самым срочным, принципиальным. Которые, по его мнению, можно было решать между другими делами, не перегружая Сталина, сберегая его время. Случалось, Щербаков обращался ко мне, чтобы я по своему усмотрению выбрал удобный момент, дабы доложить что-то или сообщить о чем-то Иосифу Виссарионовичу. Для меня это не составляло особого труда, тем более, что Сталин, полностью доверяя Щербакову, положительно воспринимал все от него исходившее: зачастую даже не читал документы, завизированные Александром Сергеевичем, только спрашивал, в чем суть, и ставил свою подпись. Более высокого уровня сталинского доверия я не знаю. А из вопросов, которые Щербаков решал через меня, запомнилось несколько казусно-серьёзных. Или просто казусных.
Однажды в присутствии Александра Сергеевича Верховный Главнокомандующий посетовал на обстановку возле Бердичева. Наши наступавшие войска, имея преимущество над противником, почему-то застряли возле этого города, не сообщая о его взятии.
— Чего они там колупаются, почему темпы теряют? — ворчливо произнёс Сталин. — Сколько у нас разных каналов, а никто не может объяснить, что происходит.
Щербаков, вероятно, принял упрёк и в свой адрес. Во всяком случае, вернувшись в Главпур, поднял на ноги свою осведомительную команду. Причина задержки выяснилась быстро, но такая, что хоть вздыхай, хоть смейся: сообщать Сталину вроде бы неудобно, да ведь нужно. Тут следует вспомнить вот что. Испокон веков в состав русской армии входили «именные» части и соединения, получавшие своё название по разным причинам. Одни по месту создания (Преображенский и Семеновский гвардейские полки), другие по месту постоянной дислокации, третьи удостаивались высокой чести в память о достигнутых успехах. С осени 1943 года, когда мы начали одерживать победу за победой, освобождать город за городом, последних становилось все больше. Чуть ли ни каждый день сообщалось о присвоении полкам и дивизиям почётных наименований. Это вдохновляло воинов, вселяло гордость. Прослеживался, закреплялся в истории боевой путь части.
Не всегда присвоение почётных наименований проходило гладко. Хорошо, ежели твоя дивизия стала Орловской или, к примеру, Львовской. Приемлемо, если Чугуевской или Глуховской. А как быть с теми войсками, которые с боем взяли город Пропойск?! Они-то не виноваты, что такой (вполне, кстати, приличный) городок оказался на их дороге! Случай сей описан одним из литераторов, если не ошибаюсь — Константином Симоновым. Тогда поступили просто и, на мой взгляд, вполне правильно: населённый пункт срочно переименовали в Славгород. И жителям было приятно, и войска получили наименование не «пропойских», а «славгородских». Хотя шутники посмеивались: ещё неизвестно, что точнее, первое или второе. А возле Бердичева вообще сложилось такое положение, что и на пьяную голову не придумаешь.
Политработники сообщили: наши войска, подступившие к Бердичеву, не хотят штурмовать город, уклоняются от участия в боях за него, дабы не получить соответствующее наименование. Почему? Не знаю, существовал ли до гражданской войны такой термин «бердичевский казак» или «казак из Бердичева». Нет, пожалуй. Думаю, возник он после того, как на юго-западе Украины появились формирования Котовского и Якира, с соответствующими кавалерийскими вкраплениями. Там много было евреев, особенно одесских, житомирских, бердичевских, тех евреев, которые вырвались из зловонных местечек, из зоны оседлости и готовы были на все в драке за свою неограниченную свободу. все тот же извечный лозунг: дайте нам равенство, а остальное мы возьмём сами. В боях-то эти изгои не ахти, а вот выставить, показать себя очень даже умели. И понахрапистей, неграмотней были, чем русские и украинские красноармейцы, вчерашние крестьяне.
Когда по тем южным местам, громя белополяков, махновцев и врангелевцев, прошла закалённая в сражениях Первая конная армия, многие кавалерийские формирования, оказавшиеся в зоне её притяжения, влились в эту армию, как ручейки в реку. При этом деятельные и пронырливые евреи, уже осознавшие свои возможности при новой власти, не желали оставаться рядовыми, в коих летят пули, полезли на штабные должности, в комиссары, в интенданты. А кому это понравится, если расталкивают локтями и лезут?! Истинные кавалеристы-будённовцы, две трети которых составляли выходцы с Дона, с Маныча и Кубани, насмешливо называли новоявленных джигитов «бердичевскими казаками». Или хлеще: «корова в седле». Ну и ненависть, конечно, была после того, как в 1918 году, по распоряжению Янкеля Свердлова и Льва Троцкого, свершилась массовая кровавая расправа над настоящим казачеством — месть за погромы.
Не хочу возвращаться к этой печальной теме, которую теперь стараются представить не как смертельную борьбу между казаками и троцкистами, пытавшимися искоренить казачество, а как конфликт между зажиточными казаками-крестьянами и советской властью. Воины Первой конной, особенно её комсостав, сделались самыми надёжными сторонниками Сталина в борьбе с Троцким и его приверженцами. А словосочетание «бердичевский казак» превратилось после гражданской войны в презрительную кличку, особенно с середины 30-х годов, когда, по настоянию Иосифа Виссарионовича, были восстановлены казачьи войска с их особой формой, особыми традициями. Помните песню:
Оседлаю я горячего коня,
Крепко сумы приторочу в перемёт,
Стань, казачка молодая, у плетня,
Проводи меня до солнышка в поход.
Мчатся сотни из-за Терека-реки,
Под копытами дороженька дрожит,
Едут с песней молодые казаки
Красной Армии, республике служить.
Газыри лежат рядами на груди,
Алым пламенем пылают башлыки,
Красный маршал Ворошилов, погляди
На казачьи богатырские полки.
И надо же такому случиться, — как черт подстроил! — первой на подступы к Бердичеву вышла прославленная гвардейская казачья дивизия! Вместе с другими войсками ей надлежало взять город и неминуемо обрести соответствующее наименование: энская гвардейская бердичевская кавалерийская дивизия. Для казака-конногвардейца унизительней не измыслишь.
Командир казачьей дивизии, рискуя быть снятым с должности, наотрез отказался брать город. Медлила и пехота, затормаживая продвижение войск справа и слева. Кавалерийский комдив твердил одно: «Дайте гарантию, что нас бердичевскими не назовут — через десять часов город будет в наших руках. Костьми ляжем, но возьмём. А позор на свою голову не приму, перед казаками не осрамлюсь». Ну, что тут скажешь? Начальники разных ведомств и разных уровней, и армейские, и фронтовые и даже в Генштабе, плечами пожимали, посмеиваясь. Вроде бы анекдотический случай, шутка, а дело-то оборачивается всерьёз, влияет на оперативную обстановку, может жизнь кое-кому испортить. Начальник Главпура Александр Сергеевич Щербаков попросил меня приехать к нему. Находился в недоумении: как поступить? Политическая подкладка просматривалась. А обращаться к Сталину специально по этому вопросу вроде бы неудобно, нарвёшься на ответ: «Орава руководителей, а в пустяках разобраться не можете». Или вдруг заострит политическую сторону, прикажет принять меры, полетят головы, не очень-то и повинные.
Что я мог посоветовать? Раз войска не хотят бердичевского почёта, то и не надо настаивать. Лучше всего смягчить ситуацию и там, на фронте, и тут — в Ставке. Казакам дать заверение, что взятие города останется без последствий. А в традиционном благодарственном приказе освобождение Бердичева не выделять, назвать его в числе других населённых пунктов. Ну, взяли, и ладно. Приказ же дать на подпись Сталину в тот момент, когда он будет озабочен проблемами более существенными.
— Он вникает, — уважительно произнёс Щербаков, потирая пухлую, болезненно-бледную щеку.
— Было бы во что… Если с вашей визой и визой Генштаба…
— Попробуем, — вздохнул Александр Сергеевич.
Щербаков сделал все от него зависящее, но и черт не дремал. Казаков одолеть не смог, зато каким-то образом подсунул в благодарственный приказ одну из лучших наших дивизий, которая под руководством известного полководца Гая, в своё время освободила родной город Владимира Ильича и ещё на гражданской войне обрела звание Ульяновской и Железной. Теперь ей, вместе с казаками, довелось участвовать в боях за Бердичев и, как говорится, получить по заслугам. Отныне полный её титул (без перечисления орденов) был таков: 24-я мотострелковая, Самаро-Ульяновская, Бердичевская, Железная, Краснознамённая дивизия.
Мои советы помогли тогда «спустить на тормозах» каверзную историю. Никто не пострадал. А случай этот вскоре стал известен на всех фронтах, его передавала из уст в уста «солдатская почта». Дошло и до Иосифа Виссарионовича. Посмеялся задним числом.
14
Летом и осенью 1944 года Генштаб и его составная часть ГРУ провели несколько неофициальных встреч с новоплененными немцами, которые представляли для нас интерес: с генералами разных родов войск, с офицерами крупных вражеских штабов, с техническими специалистами. Определяющим было не звание, а степень осведомлённости, кругозор, уровень мышления того или иного человека. Бывает ведь, что не по анекдоту, а в жизни генералы спрашивают у своих адъютантов, скоро ли начнётся наступление, а те, в свою очередь, адресуются к солдатам: рядовым видней, они пользуются слухами, на себе ощущают те или иные изменения обстановки.
Встречи действительно были неординарные, разнообразные, ни в коей мере не напоминающие допросы, а скорее похожие на товарищеские беседы профессионалов. Мы небольшими группами, иногда втроём или даже вдвоём отправлялись в подмосковный Красногорск, в лагерь военнопленных, и там в достаточно уютной обстановке обменивались мнениями с немцами за чашкой кофе, порой и с коньяком. Никакие протоколы не велись, никто ничего не записывал, поэтому разговоры получались вполне откровенными, что нам и требовалось.
Иосифа Виссарионовича, а следовательно и меня, интересовал взгляд профессионалов на продолжение и завершение войны. По этому вопросу среди пленных резко обрисовывались две группы с противоположным мнением и настроением. Старые, кайзеровской закалки генералы и офицеры, не очень-то подвергшиеся фашистской обработке, служившие не Гитлеру, а фатерлянду, считали, что оный Адольф Гитлер, бездарно и дилетантски вмешиваясь в дела военных, уже полностью проиграл эту войну, суть теперь только в сроках и в том, кто оккупирует Германию и утвердится в Берлине: русские, наступая с востока, или союзники с запада. При этом шансы считались примерно одинаковыми, а настроение отнюдь не у всех немцев было в пользу англо-американцев, особенно опасались мести англичан, поляков, французов, хотя и от нас, конечно, добра не ждали. Лучше всего, если войну осторожно завершат политики, как можно меньше считаясь с обидами.
Более молодые генералы и офицеры, «созревшие» уже в Третьем рейхе, впитавшие в той или другой степени фашистскую идеологию, мыслили иначе. Они ещё надеялись на успех, во всяком случае хотели надеяться. Некоторые из них верили в могущественное «оружие возмездия», которое готовилось где-то в тайных подземных заводах, с помощью которого Германия не только вернёт утраченные победы, по и достигнет целей, намеченных фюрером. Другие, кто поскромнее и реалистичней, считали: чем ближе полный крах вермахта и неизбежный после этого передел Европы и даже всего мира, тем стремительнее будет расти пропасть между членами антигитлеровской коалиции. Это и спасёт Германию.
Очень даже не лишёнными интереса показались мне рассуждения моложавого генерал-майора, этакого с виду грубого мужлана, но, как ни странно, с хорошими, проницательными, даже добрыми глазами. Он был уверен, что союзники передерутся в самое ближайшее время, сделав тем самым хорошую услугу Берлину. И перессорятся даже не потому, что этого захотят Черчилль или Рузвельт — первый захочет скорее. Нет: в Англии, как и в Соединённых Штатах, много влиятельных сил, для которых коммунизм столь же неприемлем, как и немецкий национал-социализм. Эти силы имеют возможность развалить антифашистское содружество. Устроят крупные провокации, как политические, так и военные. Насчёт политических генерал-майор гадать не взялся, зато о военных высказался довольно конкретно. Конфликты возникнут там, где русские дальше продвинулись на запад и при этом сблизились с войсками союзников. Капиталисты жестоки с конкурентами. И, — добавил генерал, — большая провокация будет приурочена к какому-либо советскому празднику. Всем известно, что в торжественные дни русские выпивают, отдыхают, утрачивают бдительность. Да и резонанс от праздничного «подарка» будет громче.
Об этом разговоре я доложил Сталину — в присутствии Молотова. Иосиф Виссарионович слушал внимательно. Главный наш специалист по международным делам Вячеслав Михайлович — усмехаясь. Он же и заговорил первым, едва я умолк.
— Не оракул этот генерал. В лучшем случае смышлёный констататор. Попытки вбить клин между нами и союзниками были, есть и будут. Закономерность. А самая серьёзная попытка — это августовские события в Польше. Немец говорит о провокациях военных или политических, а наши противники пошли дальше и развернулись шире, совершив в Варшаве акцию комплексную. Сразу и то, и другое. Попытались навязать нам военно-политическое сражение.
Сталин помалкивал, раздумывая. А я воспользуюсь этой паузой, чтобы дать читателю представление о трагических событиях того периода в многострадальной Польше, оказавшейся своего рода шахматной доской для кровавых игрищ. Хорошо подготовленная и великолепно проведённая нами Белорусская наступательная операция, о которой я писал выше, завершилась самым крупным поражением немецких войск за время Второй мировой войны. Я имею в виду не целую систему операций, а поражение именно в одной отдельно взятой битве. За короткий срок наши войска разгромили самую мощную вражескую группировку — группу армий «Центр», захватили огромное количество пленных и техники (как немцы захватывали в 41 году) и продвинулись из центральной России, почти от Смоленска, аж до Вислы. Рывок на 600 километров совершил фронт Рокоссовского и его соседи. И не только добились выдающихся успехов, но, как настоящие мастера своего дела, позаботились о будущем, захватив южнее Варшавы несколько плацдармов на западном берегу Вислы. Наиболее крупным и важным среди них оказался плацдарм Магнушевский, взятый 8-й гвардейской армией Василия Ивановича Чуйкова. Так именовалась теперь знаменитая 62-я армия, зело отличившаяся в Сталинграде, удержавшая последние метры на правом берегу Волги. Теперь немцы, узрев большую угрозу для себя, всеми силами старались столкнуть прославленную армию в Вислу. А генерал Чуйков опять был с гвардейцами на «огненном пятачке» впереди фронта, отрезанный от своих широкой рекой.
Освободив в ходе Белорусской операции значительную часть Польши, запутанную обстановку увидели мы там. Конгломерат раздираемых противоречиями сил. Речь не о мирных жителях, большинство которых с радостью встречало наши войска, речь о многочисленных боевых отрядах, боровшихся с немецкими оккупантами под разными знамёнами, за разные идеалы и, нередко, на чужие деньги. До нашего прихода участников польского Сопротивления, людей разных политических убеждений, объединяла общая цель:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287
Ну вот, в какой-то мере раскрыл я памятный фрагмент подготовки большой наступательной операции, то есть одного из тех ударов 1944 года, которые принято называть «Сталинскими ударами». А ведь их в том году было десять, мы их уже перечисляли. И с каждым связано множество разнообразных событий, великие множество судеб.
13
В тот период Сталин почти каждый день встречался с начальником Главного Политического управления Красной Армии Александром Сергеевичем Щербаковым, часто говорил с ним по телефону. Очень ценил его осведомлённость, ясный ум, а главное — добросовестность. Не обладая хорошим здоровьем, Щербаков, преодолевая болезни, нисколько не щадил себя, работал на износ и скончался в сорок пятом победном году. Но до самых последних дней на состояние своё не жаловался, выполнял все, что ему поручалось.
Имел Александр Сергеевич одну особенность, не знаю уж, чем и объяснимую, его прирождённой тактичностью или крайней почтительностью к Сталину: он старался не докучать Иосифу Виссарионовичу вопросами, которые хоть и были важны сами по себе, но не относились к самым срочным, принципиальным. Которые, по его мнению, можно было решать между другими делами, не перегружая Сталина, сберегая его время. Случалось, Щербаков обращался ко мне, чтобы я по своему усмотрению выбрал удобный момент, дабы доложить что-то или сообщить о чем-то Иосифу Виссарионовичу. Для меня это не составляло особого труда, тем более, что Сталин, полностью доверяя Щербакову, положительно воспринимал все от него исходившее: зачастую даже не читал документы, завизированные Александром Сергеевичем, только спрашивал, в чем суть, и ставил свою подпись. Более высокого уровня сталинского доверия я не знаю. А из вопросов, которые Щербаков решал через меня, запомнилось несколько казусно-серьёзных. Или просто казусных.
Однажды в присутствии Александра Сергеевича Верховный Главнокомандующий посетовал на обстановку возле Бердичева. Наши наступавшие войска, имея преимущество над противником, почему-то застряли возле этого города, не сообщая о его взятии.
— Чего они там колупаются, почему темпы теряют? — ворчливо произнёс Сталин. — Сколько у нас разных каналов, а никто не может объяснить, что происходит.
Щербаков, вероятно, принял упрёк и в свой адрес. Во всяком случае, вернувшись в Главпур, поднял на ноги свою осведомительную команду. Причина задержки выяснилась быстро, но такая, что хоть вздыхай, хоть смейся: сообщать Сталину вроде бы неудобно, да ведь нужно. Тут следует вспомнить вот что. Испокон веков в состав русской армии входили «именные» части и соединения, получавшие своё название по разным причинам. Одни по месту создания (Преображенский и Семеновский гвардейские полки), другие по месту постоянной дислокации, третьи удостаивались высокой чести в память о достигнутых успехах. С осени 1943 года, когда мы начали одерживать победу за победой, освобождать город за городом, последних становилось все больше. Чуть ли ни каждый день сообщалось о присвоении полкам и дивизиям почётных наименований. Это вдохновляло воинов, вселяло гордость. Прослеживался, закреплялся в истории боевой путь части.
Не всегда присвоение почётных наименований проходило гладко. Хорошо, ежели твоя дивизия стала Орловской или, к примеру, Львовской. Приемлемо, если Чугуевской или Глуховской. А как быть с теми войсками, которые с боем взяли город Пропойск?! Они-то не виноваты, что такой (вполне, кстати, приличный) городок оказался на их дороге! Случай сей описан одним из литераторов, если не ошибаюсь — Константином Симоновым. Тогда поступили просто и, на мой взгляд, вполне правильно: населённый пункт срочно переименовали в Славгород. И жителям было приятно, и войска получили наименование не «пропойских», а «славгородских». Хотя шутники посмеивались: ещё неизвестно, что точнее, первое или второе. А возле Бердичева вообще сложилось такое положение, что и на пьяную голову не придумаешь.
Политработники сообщили: наши войска, подступившие к Бердичеву, не хотят штурмовать город, уклоняются от участия в боях за него, дабы не получить соответствующее наименование. Почему? Не знаю, существовал ли до гражданской войны такой термин «бердичевский казак» или «казак из Бердичева». Нет, пожалуй. Думаю, возник он после того, как на юго-западе Украины появились формирования Котовского и Якира, с соответствующими кавалерийскими вкраплениями. Там много было евреев, особенно одесских, житомирских, бердичевских, тех евреев, которые вырвались из зловонных местечек, из зоны оседлости и готовы были на все в драке за свою неограниченную свободу. все тот же извечный лозунг: дайте нам равенство, а остальное мы возьмём сами. В боях-то эти изгои не ахти, а вот выставить, показать себя очень даже умели. И понахрапистей, неграмотней были, чем русские и украинские красноармейцы, вчерашние крестьяне.
Когда по тем южным местам, громя белополяков, махновцев и врангелевцев, прошла закалённая в сражениях Первая конная армия, многие кавалерийские формирования, оказавшиеся в зоне её притяжения, влились в эту армию, как ручейки в реку. При этом деятельные и пронырливые евреи, уже осознавшие свои возможности при новой власти, не желали оставаться рядовыми, в коих летят пули, полезли на штабные должности, в комиссары, в интенданты. А кому это понравится, если расталкивают локтями и лезут?! Истинные кавалеристы-будённовцы, две трети которых составляли выходцы с Дона, с Маныча и Кубани, насмешливо называли новоявленных джигитов «бердичевскими казаками». Или хлеще: «корова в седле». Ну и ненависть, конечно, была после того, как в 1918 году, по распоряжению Янкеля Свердлова и Льва Троцкого, свершилась массовая кровавая расправа над настоящим казачеством — месть за погромы.
Не хочу возвращаться к этой печальной теме, которую теперь стараются представить не как смертельную борьбу между казаками и троцкистами, пытавшимися искоренить казачество, а как конфликт между зажиточными казаками-крестьянами и советской властью. Воины Первой конной, особенно её комсостав, сделались самыми надёжными сторонниками Сталина в борьбе с Троцким и его приверженцами. А словосочетание «бердичевский казак» превратилось после гражданской войны в презрительную кличку, особенно с середины 30-х годов, когда, по настоянию Иосифа Виссарионовича, были восстановлены казачьи войска с их особой формой, особыми традициями. Помните песню:
Оседлаю я горячего коня,
Крепко сумы приторочу в перемёт,
Стань, казачка молодая, у плетня,
Проводи меня до солнышка в поход.
Мчатся сотни из-за Терека-реки,
Под копытами дороженька дрожит,
Едут с песней молодые казаки
Красной Армии, республике служить.
Газыри лежат рядами на груди,
Алым пламенем пылают башлыки,
Красный маршал Ворошилов, погляди
На казачьи богатырские полки.
И надо же такому случиться, — как черт подстроил! — первой на подступы к Бердичеву вышла прославленная гвардейская казачья дивизия! Вместе с другими войсками ей надлежало взять город и неминуемо обрести соответствующее наименование: энская гвардейская бердичевская кавалерийская дивизия. Для казака-конногвардейца унизительней не измыслишь.
Командир казачьей дивизии, рискуя быть снятым с должности, наотрез отказался брать город. Медлила и пехота, затормаживая продвижение войск справа и слева. Кавалерийский комдив твердил одно: «Дайте гарантию, что нас бердичевскими не назовут — через десять часов город будет в наших руках. Костьми ляжем, но возьмём. А позор на свою голову не приму, перед казаками не осрамлюсь». Ну, что тут скажешь? Начальники разных ведомств и разных уровней, и армейские, и фронтовые и даже в Генштабе, плечами пожимали, посмеиваясь. Вроде бы анекдотический случай, шутка, а дело-то оборачивается всерьёз, влияет на оперативную обстановку, может жизнь кое-кому испортить. Начальник Главпура Александр Сергеевич Щербаков попросил меня приехать к нему. Находился в недоумении: как поступить? Политическая подкладка просматривалась. А обращаться к Сталину специально по этому вопросу вроде бы неудобно, нарвёшься на ответ: «Орава руководителей, а в пустяках разобраться не можете». Или вдруг заострит политическую сторону, прикажет принять меры, полетят головы, не очень-то и повинные.
Что я мог посоветовать? Раз войска не хотят бердичевского почёта, то и не надо настаивать. Лучше всего смягчить ситуацию и там, на фронте, и тут — в Ставке. Казакам дать заверение, что взятие города останется без последствий. А в традиционном благодарственном приказе освобождение Бердичева не выделять, назвать его в числе других населённых пунктов. Ну, взяли, и ладно. Приказ же дать на подпись Сталину в тот момент, когда он будет озабочен проблемами более существенными.
— Он вникает, — уважительно произнёс Щербаков, потирая пухлую, болезненно-бледную щеку.
— Было бы во что… Если с вашей визой и визой Генштаба…
— Попробуем, — вздохнул Александр Сергеевич.
Щербаков сделал все от него зависящее, но и черт не дремал. Казаков одолеть не смог, зато каким-то образом подсунул в благодарственный приказ одну из лучших наших дивизий, которая под руководством известного полководца Гая, в своё время освободила родной город Владимира Ильича и ещё на гражданской войне обрела звание Ульяновской и Железной. Теперь ей, вместе с казаками, довелось участвовать в боях за Бердичев и, как говорится, получить по заслугам. Отныне полный её титул (без перечисления орденов) был таков: 24-я мотострелковая, Самаро-Ульяновская, Бердичевская, Железная, Краснознамённая дивизия.
Мои советы помогли тогда «спустить на тормозах» каверзную историю. Никто не пострадал. А случай этот вскоре стал известен на всех фронтах, его передавала из уст в уста «солдатская почта». Дошло и до Иосифа Виссарионовича. Посмеялся задним числом.
14
Летом и осенью 1944 года Генштаб и его составная часть ГРУ провели несколько неофициальных встреч с новоплененными немцами, которые представляли для нас интерес: с генералами разных родов войск, с офицерами крупных вражеских штабов, с техническими специалистами. Определяющим было не звание, а степень осведомлённости, кругозор, уровень мышления того или иного человека. Бывает ведь, что не по анекдоту, а в жизни генералы спрашивают у своих адъютантов, скоро ли начнётся наступление, а те, в свою очередь, адресуются к солдатам: рядовым видней, они пользуются слухами, на себе ощущают те или иные изменения обстановки.
Встречи действительно были неординарные, разнообразные, ни в коей мере не напоминающие допросы, а скорее похожие на товарищеские беседы профессионалов. Мы небольшими группами, иногда втроём или даже вдвоём отправлялись в подмосковный Красногорск, в лагерь военнопленных, и там в достаточно уютной обстановке обменивались мнениями с немцами за чашкой кофе, порой и с коньяком. Никакие протоколы не велись, никто ничего не записывал, поэтому разговоры получались вполне откровенными, что нам и требовалось.
Иосифа Виссарионовича, а следовательно и меня, интересовал взгляд профессионалов на продолжение и завершение войны. По этому вопросу среди пленных резко обрисовывались две группы с противоположным мнением и настроением. Старые, кайзеровской закалки генералы и офицеры, не очень-то подвергшиеся фашистской обработке, служившие не Гитлеру, а фатерлянду, считали, что оный Адольф Гитлер, бездарно и дилетантски вмешиваясь в дела военных, уже полностью проиграл эту войну, суть теперь только в сроках и в том, кто оккупирует Германию и утвердится в Берлине: русские, наступая с востока, или союзники с запада. При этом шансы считались примерно одинаковыми, а настроение отнюдь не у всех немцев было в пользу англо-американцев, особенно опасались мести англичан, поляков, французов, хотя и от нас, конечно, добра не ждали. Лучше всего, если войну осторожно завершат политики, как можно меньше считаясь с обидами.
Более молодые генералы и офицеры, «созревшие» уже в Третьем рейхе, впитавшие в той или другой степени фашистскую идеологию, мыслили иначе. Они ещё надеялись на успех, во всяком случае хотели надеяться. Некоторые из них верили в могущественное «оружие возмездия», которое готовилось где-то в тайных подземных заводах, с помощью которого Германия не только вернёт утраченные победы, по и достигнет целей, намеченных фюрером. Другие, кто поскромнее и реалистичней, считали: чем ближе полный крах вермахта и неизбежный после этого передел Европы и даже всего мира, тем стремительнее будет расти пропасть между членами антигитлеровской коалиции. Это и спасёт Германию.
Очень даже не лишёнными интереса показались мне рассуждения моложавого генерал-майора, этакого с виду грубого мужлана, но, как ни странно, с хорошими, проницательными, даже добрыми глазами. Он был уверен, что союзники передерутся в самое ближайшее время, сделав тем самым хорошую услугу Берлину. И перессорятся даже не потому, что этого захотят Черчилль или Рузвельт — первый захочет скорее. Нет: в Англии, как и в Соединённых Штатах, много влиятельных сил, для которых коммунизм столь же неприемлем, как и немецкий национал-социализм. Эти силы имеют возможность развалить антифашистское содружество. Устроят крупные провокации, как политические, так и военные. Насчёт политических генерал-майор гадать не взялся, зато о военных высказался довольно конкретно. Конфликты возникнут там, где русские дальше продвинулись на запад и при этом сблизились с войсками союзников. Капиталисты жестоки с конкурентами. И, — добавил генерал, — большая провокация будет приурочена к какому-либо советскому празднику. Всем известно, что в торжественные дни русские выпивают, отдыхают, утрачивают бдительность. Да и резонанс от праздничного «подарка» будет громче.
Об этом разговоре я доложил Сталину — в присутствии Молотова. Иосиф Виссарионович слушал внимательно. Главный наш специалист по международным делам Вячеслав Михайлович — усмехаясь. Он же и заговорил первым, едва я умолк.
— Не оракул этот генерал. В лучшем случае смышлёный констататор. Попытки вбить клин между нами и союзниками были, есть и будут. Закономерность. А самая серьёзная попытка — это августовские события в Польше. Немец говорит о провокациях военных или политических, а наши противники пошли дальше и развернулись шире, совершив в Варшаве акцию комплексную. Сразу и то, и другое. Попытались навязать нам военно-политическое сражение.
Сталин помалкивал, раздумывая. А я воспользуюсь этой паузой, чтобы дать читателю представление о трагических событиях того периода в многострадальной Польше, оказавшейся своего рода шахматной доской для кровавых игрищ. Хорошо подготовленная и великолепно проведённая нами Белорусская наступательная операция, о которой я писал выше, завершилась самым крупным поражением немецких войск за время Второй мировой войны. Я имею в виду не целую систему операций, а поражение именно в одной отдельно взятой битве. За короткий срок наши войска разгромили самую мощную вражескую группировку — группу армий «Центр», захватили огромное количество пленных и техники (как немцы захватывали в 41 году) и продвинулись из центральной России, почти от Смоленска, аж до Вислы. Рывок на 600 километров совершил фронт Рокоссовского и его соседи. И не только добились выдающихся успехов, но, как настоящие мастера своего дела, позаботились о будущем, захватив южнее Варшавы несколько плацдармов на западном берегу Вислы. Наиболее крупным и важным среди них оказался плацдарм Магнушевский, взятый 8-й гвардейской армией Василия Ивановича Чуйкова. Так именовалась теперь знаменитая 62-я армия, зело отличившаяся в Сталинграде, удержавшая последние метры на правом берегу Волги. Теперь немцы, узрев большую угрозу для себя, всеми силами старались столкнуть прославленную армию в Вислу. А генерал Чуйков опять был с гвардейцами на «огненном пятачке» впереди фронта, отрезанный от своих широкой рекой.
Освободив в ходе Белорусской операции значительную часть Польши, запутанную обстановку увидели мы там. Конгломерат раздираемых противоречиями сил. Речь не о мирных жителях, большинство которых с радостью встречало наши войска, речь о многочисленных боевых отрядах, боровшихся с немецкими оккупантами под разными знамёнами, за разные идеалы и, нередко, на чужие деньги. До нашего прихода участников польского Сопротивления, людей разных политических убеждений, объединяла общая цель:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287