На дипломата Соломона Абрамовича Лозовского. (Сплошь мудрёная соломонщина!) На академика Лину Соломоновну Штерн, чьими работами по физиологии, по продлению жизни интересовался Сталин. Внимание к «крымской идее» проявляли и Каганович, и Берия. Однако Иосиф Виссарионович до поры до времени пропускал все намёки мимо ушей, давая понять, что сия проблема обсуждению не подлежит. Крым отвоёван и закреплён за Россией в многолетней борьбе русским оружием. Это наш бастион и плацдарм на юге и юго-западе. Это — замечательная здравница для трудящихся всей страны. И никаких домыслов, никакой болтовни.
Разговоры на время прекратились.
В самом конце сорок первого и начале сорок второго года наши моряки и армейцы провели крупную десантную операцию, освободили Керченский полуостров, сняли угрозу, нависавшую над Северным Кавказом, а главное — облегчили участь осаждённого Севастополя, создали предпосылки для полного освобождения Крыма. На Керченском полуострове спешно создавался новый Крымский фронт под руководством генерала Д. Т. Козлова, включавший в себя три общевойсковых армии и части усиления. Сложностей там было много. Снабжение, связь с «Большой землёй» — через пролив. Или, скажем, согласованность, взаимодействие с Черноморским флотом, с Азовской флотилией, с войсками в Севастополе, на кавказском побережье. Козлов — воин, а не дипломат, по характеру человек скромный, непробивной. Просто специалист. В Керчь требовалось направить представителя Ставки с большим авторитетом, с большими правами. Предложен был Семён Михайлович Будённый, который находился тогда на Северном Кавказе, но до обсуждения его кандидатуры дело даже не дошло. Сталин неожиданно для всех обратился к начальнику Главпура, армейскому комиссару 1-го ранга Мехлису. Ласково так обратился:
— Ви-и постоянно интересовались Крымом. Поезжайте туда, помогите товарищу Козлову. Ему трудно, а у вас широкие возможности. И учтите, Крымскому фронту мы придаём особое значение, а на вас возлагаем серьёзные надежды.
Проявил, значит, доверие Верховный Главнокомандующий. Отправил Мехлиса к морю на курортный сезон… Я потом сказал Сталину, что Мехлис говорун, а не практик, голый идеолог, а не организатор, какая от него польза?!
— Ничего, пусть поучится. Что за начальник Политуправления, если пороха не нюхал? Когда нанюхается вдоволь, лучше будет людей понимать, лучше будет работать.
Вылетел Мехлис в конце января и прочно засел в Керчи до середины мая. Формально он продолжал оставаться начальником Главпура Красной Армии, но фактически был отстранён от дел. Попробуй руководить с далёкого плацдарма, откуда даже с Верховным Главнокомандующим не всегда можно было связаться. Да ещё заботы о «своём» фронте. Ну а московский аппарат Политуправления вполне справлялся без своего начальника. Даже лучше, на мой взгляд, справлялся. Влияние же Мехлиса распространялось лишь на три армии. Даже черноморские и азовские моряки не подчинялись ему, у них был свой наркомат, своё политуправление. От грубости и военной некомпетентности Мехлиса страдал только Крымский фронт и особенно командующий — генерал Д. Т. Козлов. Подавлял его Мехлис своим знанием, своим высоким положением, нахрапистостью и беспринципностью человека, живущего одним днём, готового на любые жертвы ради нынешнего успеха.
В том, что в мае 1942 года Крымский фронт был разгромлен немцами и сброшен в море, виновата, конечно, неблагоприятная обстановка, сложившаяся тогда для нас, но в значительной мере виноват и Мехлис, не помогавший, а мешавший Козлову действовать профессионально. Лез не в свои дела, создал конфликтную нервозную обстановку. Не было бы этого, наверняка не было бы катастрофы, очень больших потерь. Это тем более обидно, что в Крыму мы имели превосходство над немцами и по танкам, и по артиллерии… Не воспользовались. Ну и конечно, Лев Захарович не был бы самим собой, если бы не поспешил оправдаться, свалить всю вину на чужие плечи. Вот его телеграфный донос Верховному Главнокомандующему:
«Теперь не время жаловаться, но я должен доложить, чтобы Ставка знала командующего фронтом. 7 мая, то есть накануне наступления противника, Козлов созвал военный совет для обсуждения проекта будущей операции по овладению Кой-Асаном. Я порекомендовал отложить этот проект и немедленно дать указание армиям в связи с ожидаемым наступлением противника. В подписанном приказе комфронта в нескольких местах ориентировал, что наступление ожидается 10-15 мая, и предлагал проработать до 10 мая и изучить со всем начальством, командирами соединении и штабами план обороны армии. Это делалось тогда, когда вся обстановка истёкшего дня показывала, что с утра противник будет наступать. По моему настоянию ошибочная в сроках ориентировка была исправлена. Сопротивлялся также Козлов выдвижению дополнительных сил на участок 44-й армии».
Иосиф Виссарионович прочитал телеграмму поздно вечером, при Шапошникове и при мне. Расстроенный, тяжело ступая, несколько раз прошёлся по кабинету. Сказал:
— Как в одесском анекдоте… Сара после ужина танцует на вечеринке. Убеждает себя: «Не пукну, не пукну, не пукну». Сорвалось, пукнула. «Не я, не я, не я». — Остановился, гневно блеснули глаза, брезгливо дёрнулись плечи: — Сучонка с жёлтым клеймом!
Шапошников постарался пресечь вспышку, спросил буднично-деловито:
— Что ответить? Оставим без последствий?
— Я сам напишу, — сказал Сталин. — Вы завтра посмотрите.
Вот ответ Иосифа Виссарионовича Мехлису. Поправок не было:
"Вы держитесь странной позиции постороннего наблюдателя, не отвечающего за дела Крымфронта. Эта позиция очень удобна, но она насквозь гнилая. На Крымском фронте Вы — не посторонний наблюдатель, а ответственный представитель Ставки, отвечающий за все успехи и неуспехи фронта и обязанный исправлять на месте ошибки командования. Вы вместе с командованием отвечаете за то, что левый фланг фронта оказался из рук вон слабым. Если «вся обстановка показывала, что с утра противник будет наступать», а вы не приняли всех мер к организации отпора, ограничившись пассивной критикой, то тем хуже для Вас. Значит, Вы ещё не поняли, что Вы посланы на Крымфронт не в качестве Госконтроля, а как ответственный представитель Ставки.
Вы требуете, чтобы мы заменили Козлова кем-либо вроде Гинденбурга. Но Вы не можете не знать, что у нас нет в резерве Гинденбургов. Дела у Вас в Крыму несложные, и Вы могли бы сами справиться с ними. Если бы Вы использовали штурмовую авиацию не на побочные дела, а против танков и живой силы противника, противник не прорвал бы фронта и танки не прошли бы. Не нужно быть Гинденбургом, чтобы понять эту простую вещь, сидя два месяца на Крымфронте".
У Льва Захаровича достало ума покаяться в грехах. «Мы опозорили страну и должны быть прокляты» — так завершил он свою объяснительную записку после полного разгрома фронта. Такая самокритичность в какой-то мере смягчила недовольство Сталина. Он не «проклял» Мехлиса, а понизил его в звании и сместил с высокой должности. Начальником Главного политического управления Красной Армии стал первый секретарь МК и МГК партии, один из организаторов обороны столицы Александр Сергеевич Щербаков. При нем, кстати, вскоре в вооружённых силах был упразднён институт комиссаров, командиры стали единоначальниками, а у них — заместители по политчасти. Ну а Мехлис продолжал «нюхать порох» в качестве члена Военного Совета армии, затем некоторых фронтов. Своим несносным скандальным характером и склонностью к доносительству много крови попортил работавшим с ним людям. Умер он в том же году, что и Сталин. Странно, что урна с прахом Льва Захаровича оказалась в Кремлёвской стене, на почётном месте. Не по чину вроде бы. Впрочем, какая там странность: Берия и Каганович посодействовали.
И ещё штрих к биографии Мехлиса, уж и не знаю, хороший или плохой: в разное время можно воспринимать по-разному. Он одним из первых, а может, и самым первым привлёк внимание Сталина и Берии к действиям тех крымских татар, которые перешли на сторону гитлеровцев, помогали фашистам в боях против советских войск. Особенно большие потери несли от крымских татар, досконально знавших местность, наши партизанские отряды, подпольщики, а также диверсионные и разведывательные группы, высаживавшиеся на побережье. Наших убивали из засад, устраивали ловушки. Страшна была судьба людей, захваченных для допросов. Враг был жесток.
В одном из своих докладов Берия сообщил Сталину примерную цифру потерь среди военнослужащих от крымских татар. Если не ошибаюсь, около 16 тысяч. Три стрелковых дивизии. Не знаю, входят ли в это число мирные жители, партизаны. Тогда же возникла идея очищать все освобождаемые районы от тех, кто наносил нам коварные удары в спину.
12
Пока Мехлис обретался в Крыму, Иосиф Виссарионович нашёл возможность вполне обоснованно осадить другого занёсшегося деятеля — Кагановича. Мы помним, сколь хорошо работал железнодорожный транспорт в начале войны, справляясь в трудных условиях с возросшими перевозками. Буквально из-под носа у немцев вывозили железнодорожники беженцев, промышленное оборудование, культурные ценности. Эвакуировали раненых. Прямо к передовой подгоняли вагоны с войсками, техникой, боеприпасами. Быстро очищали пути от разбитых составов, восстанавливали разбомблённую колею, мосты. Соблюдался чёткий порядок. Даже в самое напряжённое время, на самых загруженных участках, где составы двигались чуть ли не впритык, один за другим, почти не было «пробок», почти не случалось аварий. В этом была заслуга и наркома путей сообщения Лазаря Моисеевича Кагановича, ему воздавалось должное. К сожалению, достигалось это не столько умелой организацией, сколько чрезвычайным перенапряжением людей и техники. Все тот же принцип, что и у Мехлиса: сегодня — любой ценой, не заботясь о завтрашнем дне.
Продолжаться так до бесконечности не могло. С наступлением зимы участились сбои. Техника требовала ремонта, истощились запасы топлива, людям надо было восстановить силы. А на улице снегопад, заносы, морозы. Сроки перевозок срывались. Верховный Главнокомандующий несколько раз высказал Кагановичу своё недовольство. Тот обещал разобраться, исправить… Ну и разобрался в свойственной ему минёре, нашёл виновника — Управление военных сообщений Красной Армии. Сложность была в том, что пресловутого стрелочника под удар в данном случае не поставишь, мелка фигура. Требовалась гораздо крупнее. Сам Каганович, может, и не справился бы, но рядом находился специалист по таким делам, дорогой друг Лаврентий Павлович. От Кагановича потребовалось лишь несколько «острых» фактов. А различных недоразумений в ту трудную зиму было, повторюсь, предостаточно. Важно, как подать и расценить их.
Короче говоря, начальник Управления военных сообщений генерал-лейтенант Н. И. Трубецкой, человек порядочный, трудившийся с пользой, был внезапно арестован вместе с несколькими сотрудниками. Всех их обвинили в измене Родине, в саботаже на транспорте и после двух-трех допросов расстреляли. С чрезмерной поспешностью. Виновники, дескать, понесли заслуженную кару, факт свершился. Задокументировано — комар носа не подточит. Вот вам негодяи, а вот Каганович, беспорочная душа: упрекнуть его можно разве лишь в том, что не сразу разглядел вражеские происки. Да ведь таились-то саботажники не в его транспортном ведомстве, а в Наркомате обороны, так что у Лазаря Моисеевича и в этом отношении все чисто.
Когда маршал Шапошников с едва скрываемым возмущением сообщил Верховному Главнокомандующему о разгроме, учинённом в Управлении военных сообщений, Сталин сказал, что уже познакомился с делом генерала Трубецкого. У сдержанного, интеллигентнейшего Бориса Михайловича вырвалось: «Гораздо полезней было бы выслушать его самого». На что Сталин ответил: «Согласен с вами».
Шапошников счёл необходимым напомнить, что ни лично генерал Трубецкой, ни Управление военных сообщений Красной Армии за состояние транспорта не отвечают, перевозки обязан обеспечивать НКПС со всеми вытекающими последствиями. Сталин тут же заверил, что «замести следы и уйти от наказания никому не удастся».
Шапошников в тот вечер грустно и уже не в первый раз посетовал на то, что работать ему становится труднее, и не только из-за расстройства здоровья. Меня очень огорчили его слова.
А что с Кагановичем? За многие годы на высоких постах не довелось ему выслушать столько резких упрёков, сколько обрушилось на заседании Государственного Комитета Обороны 25 марта 1942 года. Пробить толстую кожу «Кабана Моисеевича», всегда готового резко и грубо отбить любые выпады, было чрезвычайно трудно. Не усовестишь, краснеть от стыда он не умел. Факты, приводимые Сталиным, отлетали от Кагановича, как от стенки горох. Считал: покритикуют, и ладно, не в первый раз. Даже сам Верховный не посмеет больно ударить его. Ан — обманулся, не зная, что на столе Иосифа Виссарионовича уже лежит проект постановления Ставки, выдержанный в жёстких тонах. Лишь когда Верховный сказал: надо разобраться, почему за срывы, за саботаж на транспорте наказаны не руководство НКПС, а генерал Трубецкой — лишь тогда Каганович сообразил, что пол качнулся у него под ногами, дело может кончиться скверно. И умолк, перестал оправдываться обвиняя.
В постановлении, принятом ГКО, было записано: «Каганович не сумел справиться с работой в условиях военной обстановки». И — оргвыводы: с должности наркома снять, назначить вторым заместителем председателя Транспортного комитета. Одним ударом Лазарь Моисеевич был сброшен с вершины Олимпа куда-то на малозначительный склон, оказался не в чести, утратил руководящие нити. Ему предстояло или прозябать в каких-то замах, или опять, со свойственной ему энергией, упрямо карабкаться вверх. Он выбрал второе.
Сталин мог теперь не опасаться интриг со стороны Кагановича. Но не нажил ли себе Иосиф Виссарионович льстивого, услужливого, но коварного и злопамятного врага? На все последующие годы…
13
Значит, стараниями Сталина «триумвират» был расколот. Однако основа-то осталась, слишком глубоки были незримые корни, питавшие определённую группу лиц. К тому же Берия не только сохранял, но и наращивал свои возможности. Укрывшись завесой секретности, правил «государством в государстве», никого не посвящая в действия тех многочисленных служб, которые объединялись расплывчатым, пугающим людей понятием «органы».
После начала воины расширились и укрепились связи Лаврентия Павловича с зарубежными странами, с союзниками. Для руководителя, ведающего тайными службами, это естественно: имелись общие интересы, надо было обмениваться сведениями. Однако по «линии Андреева» Иосифу Виссарионовичу было известно, что Берия обзавёлся каналами, которыми пользовался, не испросив разрешения Верховного Главнокомандующего, руководителя партии. Справедливости ради скажу, что дозволение на любые формы, методы, средства при добывании особо важных сведении Берия имел. Но два его сверхсекретных канала настораживали. Один — по добыванию данных о разработке нового мощнейшего оружия в Англии и США: эти разработки находились под особым контролем тамошних спецслужб, доступ можно было получить только пользуясь их полным доверием. Но какой ценой достигалось это доверие? Не слишком ли дорогой?! И второй канал — через Швецию — на влиятельнейшие сионистские круги нескольких стран, в том числе оккупированных гитлеровцами, эти круги каким-то образом «уживались» с фашистами, немцам было выгодно сохранять и использовать их. Причём конспирация была настолько надёжной, что даже люди Андреева, способные, кажется, добыть любые сведения за рубежом, не всегда могли определить, куда ведут нити.
Да, силён был Лаврентий Павлович в том тяжелейшем для нас сорок втором году, настолько силён, что сам Сталин остерегался тронуть, ущемить его, хотя внешне относился к нему по-прежнему свысока, с некоторой насмешливостью, что вызывало теперь раздражение заматеревшего Берии, хотя он и скрывал недовольство привычными льстивыми фразами, льстивой улыбкой, изображавшей безмерную преданность «вождю и учителю». Сталин понимал все это, однако Берия необходим был ему как энергичный, сообразительный исполнитель, способный с намёка понять и сделать то, что Иосиф Виссарионович считал нужным. Сталин знал: Лаврентий достаточно хитёр и умен, чтобы в трудное для страны время не рваться к высшей власти. Сила-то у Берии имелась, но не было сталинского ума и воли, не было сталинского авторитета и обаяния, не было мужества, самоотверженности, способностей вести страшную войну, не сулившую пока ничего, кроме крайней напряжённости и высочайшей ответственности. Вот со временем, когда что-то определится, тогда видно будет…
«Грядущие события бросают перед собой тень» — эти мудрые слова принадлежат, если не ошибаюсь, Гёте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287
Разговоры на время прекратились.
В самом конце сорок первого и начале сорок второго года наши моряки и армейцы провели крупную десантную операцию, освободили Керченский полуостров, сняли угрозу, нависавшую над Северным Кавказом, а главное — облегчили участь осаждённого Севастополя, создали предпосылки для полного освобождения Крыма. На Керченском полуострове спешно создавался новый Крымский фронт под руководством генерала Д. Т. Козлова, включавший в себя три общевойсковых армии и части усиления. Сложностей там было много. Снабжение, связь с «Большой землёй» — через пролив. Или, скажем, согласованность, взаимодействие с Черноморским флотом, с Азовской флотилией, с войсками в Севастополе, на кавказском побережье. Козлов — воин, а не дипломат, по характеру человек скромный, непробивной. Просто специалист. В Керчь требовалось направить представителя Ставки с большим авторитетом, с большими правами. Предложен был Семён Михайлович Будённый, который находился тогда на Северном Кавказе, но до обсуждения его кандидатуры дело даже не дошло. Сталин неожиданно для всех обратился к начальнику Главпура, армейскому комиссару 1-го ранга Мехлису. Ласково так обратился:
— Ви-и постоянно интересовались Крымом. Поезжайте туда, помогите товарищу Козлову. Ему трудно, а у вас широкие возможности. И учтите, Крымскому фронту мы придаём особое значение, а на вас возлагаем серьёзные надежды.
Проявил, значит, доверие Верховный Главнокомандующий. Отправил Мехлиса к морю на курортный сезон… Я потом сказал Сталину, что Мехлис говорун, а не практик, голый идеолог, а не организатор, какая от него польза?!
— Ничего, пусть поучится. Что за начальник Политуправления, если пороха не нюхал? Когда нанюхается вдоволь, лучше будет людей понимать, лучше будет работать.
Вылетел Мехлис в конце января и прочно засел в Керчи до середины мая. Формально он продолжал оставаться начальником Главпура Красной Армии, но фактически был отстранён от дел. Попробуй руководить с далёкого плацдарма, откуда даже с Верховным Главнокомандующим не всегда можно было связаться. Да ещё заботы о «своём» фронте. Ну а московский аппарат Политуправления вполне справлялся без своего начальника. Даже лучше, на мой взгляд, справлялся. Влияние же Мехлиса распространялось лишь на три армии. Даже черноморские и азовские моряки не подчинялись ему, у них был свой наркомат, своё политуправление. От грубости и военной некомпетентности Мехлиса страдал только Крымский фронт и особенно командующий — генерал Д. Т. Козлов. Подавлял его Мехлис своим знанием, своим высоким положением, нахрапистостью и беспринципностью человека, живущего одним днём, готового на любые жертвы ради нынешнего успеха.
В том, что в мае 1942 года Крымский фронт был разгромлен немцами и сброшен в море, виновата, конечно, неблагоприятная обстановка, сложившаяся тогда для нас, но в значительной мере виноват и Мехлис, не помогавший, а мешавший Козлову действовать профессионально. Лез не в свои дела, создал конфликтную нервозную обстановку. Не было бы этого, наверняка не было бы катастрофы, очень больших потерь. Это тем более обидно, что в Крыму мы имели превосходство над немцами и по танкам, и по артиллерии… Не воспользовались. Ну и конечно, Лев Захарович не был бы самим собой, если бы не поспешил оправдаться, свалить всю вину на чужие плечи. Вот его телеграфный донос Верховному Главнокомандующему:
«Теперь не время жаловаться, но я должен доложить, чтобы Ставка знала командующего фронтом. 7 мая, то есть накануне наступления противника, Козлов созвал военный совет для обсуждения проекта будущей операции по овладению Кой-Асаном. Я порекомендовал отложить этот проект и немедленно дать указание армиям в связи с ожидаемым наступлением противника. В подписанном приказе комфронта в нескольких местах ориентировал, что наступление ожидается 10-15 мая, и предлагал проработать до 10 мая и изучить со всем начальством, командирами соединении и штабами план обороны армии. Это делалось тогда, когда вся обстановка истёкшего дня показывала, что с утра противник будет наступать. По моему настоянию ошибочная в сроках ориентировка была исправлена. Сопротивлялся также Козлов выдвижению дополнительных сил на участок 44-й армии».
Иосиф Виссарионович прочитал телеграмму поздно вечером, при Шапошникове и при мне. Расстроенный, тяжело ступая, несколько раз прошёлся по кабинету. Сказал:
— Как в одесском анекдоте… Сара после ужина танцует на вечеринке. Убеждает себя: «Не пукну, не пукну, не пукну». Сорвалось, пукнула. «Не я, не я, не я». — Остановился, гневно блеснули глаза, брезгливо дёрнулись плечи: — Сучонка с жёлтым клеймом!
Шапошников постарался пресечь вспышку, спросил буднично-деловито:
— Что ответить? Оставим без последствий?
— Я сам напишу, — сказал Сталин. — Вы завтра посмотрите.
Вот ответ Иосифа Виссарионовича Мехлису. Поправок не было:
"Вы держитесь странной позиции постороннего наблюдателя, не отвечающего за дела Крымфронта. Эта позиция очень удобна, но она насквозь гнилая. На Крымском фронте Вы — не посторонний наблюдатель, а ответственный представитель Ставки, отвечающий за все успехи и неуспехи фронта и обязанный исправлять на месте ошибки командования. Вы вместе с командованием отвечаете за то, что левый фланг фронта оказался из рук вон слабым. Если «вся обстановка показывала, что с утра противник будет наступать», а вы не приняли всех мер к организации отпора, ограничившись пассивной критикой, то тем хуже для Вас. Значит, Вы ещё не поняли, что Вы посланы на Крымфронт не в качестве Госконтроля, а как ответственный представитель Ставки.
Вы требуете, чтобы мы заменили Козлова кем-либо вроде Гинденбурга. Но Вы не можете не знать, что у нас нет в резерве Гинденбургов. Дела у Вас в Крыму несложные, и Вы могли бы сами справиться с ними. Если бы Вы использовали штурмовую авиацию не на побочные дела, а против танков и живой силы противника, противник не прорвал бы фронта и танки не прошли бы. Не нужно быть Гинденбургом, чтобы понять эту простую вещь, сидя два месяца на Крымфронте".
У Льва Захаровича достало ума покаяться в грехах. «Мы опозорили страну и должны быть прокляты» — так завершил он свою объяснительную записку после полного разгрома фронта. Такая самокритичность в какой-то мере смягчила недовольство Сталина. Он не «проклял» Мехлиса, а понизил его в звании и сместил с высокой должности. Начальником Главного политического управления Красной Армии стал первый секретарь МК и МГК партии, один из организаторов обороны столицы Александр Сергеевич Щербаков. При нем, кстати, вскоре в вооружённых силах был упразднён институт комиссаров, командиры стали единоначальниками, а у них — заместители по политчасти. Ну а Мехлис продолжал «нюхать порох» в качестве члена Военного Совета армии, затем некоторых фронтов. Своим несносным скандальным характером и склонностью к доносительству много крови попортил работавшим с ним людям. Умер он в том же году, что и Сталин. Странно, что урна с прахом Льва Захаровича оказалась в Кремлёвской стене, на почётном месте. Не по чину вроде бы. Впрочем, какая там странность: Берия и Каганович посодействовали.
И ещё штрих к биографии Мехлиса, уж и не знаю, хороший или плохой: в разное время можно воспринимать по-разному. Он одним из первых, а может, и самым первым привлёк внимание Сталина и Берии к действиям тех крымских татар, которые перешли на сторону гитлеровцев, помогали фашистам в боях против советских войск. Особенно большие потери несли от крымских татар, досконально знавших местность, наши партизанские отряды, подпольщики, а также диверсионные и разведывательные группы, высаживавшиеся на побережье. Наших убивали из засад, устраивали ловушки. Страшна была судьба людей, захваченных для допросов. Враг был жесток.
В одном из своих докладов Берия сообщил Сталину примерную цифру потерь среди военнослужащих от крымских татар. Если не ошибаюсь, около 16 тысяч. Три стрелковых дивизии. Не знаю, входят ли в это число мирные жители, партизаны. Тогда же возникла идея очищать все освобождаемые районы от тех, кто наносил нам коварные удары в спину.
12
Пока Мехлис обретался в Крыму, Иосиф Виссарионович нашёл возможность вполне обоснованно осадить другого занёсшегося деятеля — Кагановича. Мы помним, сколь хорошо работал железнодорожный транспорт в начале войны, справляясь в трудных условиях с возросшими перевозками. Буквально из-под носа у немцев вывозили железнодорожники беженцев, промышленное оборудование, культурные ценности. Эвакуировали раненых. Прямо к передовой подгоняли вагоны с войсками, техникой, боеприпасами. Быстро очищали пути от разбитых составов, восстанавливали разбомблённую колею, мосты. Соблюдался чёткий порядок. Даже в самое напряжённое время, на самых загруженных участках, где составы двигались чуть ли не впритык, один за другим, почти не было «пробок», почти не случалось аварий. В этом была заслуга и наркома путей сообщения Лазаря Моисеевича Кагановича, ему воздавалось должное. К сожалению, достигалось это не столько умелой организацией, сколько чрезвычайным перенапряжением людей и техники. Все тот же принцип, что и у Мехлиса: сегодня — любой ценой, не заботясь о завтрашнем дне.
Продолжаться так до бесконечности не могло. С наступлением зимы участились сбои. Техника требовала ремонта, истощились запасы топлива, людям надо было восстановить силы. А на улице снегопад, заносы, морозы. Сроки перевозок срывались. Верховный Главнокомандующий несколько раз высказал Кагановичу своё недовольство. Тот обещал разобраться, исправить… Ну и разобрался в свойственной ему минёре, нашёл виновника — Управление военных сообщений Красной Армии. Сложность была в том, что пресловутого стрелочника под удар в данном случае не поставишь, мелка фигура. Требовалась гораздо крупнее. Сам Каганович, может, и не справился бы, но рядом находился специалист по таким делам, дорогой друг Лаврентий Павлович. От Кагановича потребовалось лишь несколько «острых» фактов. А различных недоразумений в ту трудную зиму было, повторюсь, предостаточно. Важно, как подать и расценить их.
Короче говоря, начальник Управления военных сообщений генерал-лейтенант Н. И. Трубецкой, человек порядочный, трудившийся с пользой, был внезапно арестован вместе с несколькими сотрудниками. Всех их обвинили в измене Родине, в саботаже на транспорте и после двух-трех допросов расстреляли. С чрезмерной поспешностью. Виновники, дескать, понесли заслуженную кару, факт свершился. Задокументировано — комар носа не подточит. Вот вам негодяи, а вот Каганович, беспорочная душа: упрекнуть его можно разве лишь в том, что не сразу разглядел вражеские происки. Да ведь таились-то саботажники не в его транспортном ведомстве, а в Наркомате обороны, так что у Лазаря Моисеевича и в этом отношении все чисто.
Когда маршал Шапошников с едва скрываемым возмущением сообщил Верховному Главнокомандующему о разгроме, учинённом в Управлении военных сообщений, Сталин сказал, что уже познакомился с делом генерала Трубецкого. У сдержанного, интеллигентнейшего Бориса Михайловича вырвалось: «Гораздо полезней было бы выслушать его самого». На что Сталин ответил: «Согласен с вами».
Шапошников счёл необходимым напомнить, что ни лично генерал Трубецкой, ни Управление военных сообщений Красной Армии за состояние транспорта не отвечают, перевозки обязан обеспечивать НКПС со всеми вытекающими последствиями. Сталин тут же заверил, что «замести следы и уйти от наказания никому не удастся».
Шапошников в тот вечер грустно и уже не в первый раз посетовал на то, что работать ему становится труднее, и не только из-за расстройства здоровья. Меня очень огорчили его слова.
А что с Кагановичем? За многие годы на высоких постах не довелось ему выслушать столько резких упрёков, сколько обрушилось на заседании Государственного Комитета Обороны 25 марта 1942 года. Пробить толстую кожу «Кабана Моисеевича», всегда готового резко и грубо отбить любые выпады, было чрезвычайно трудно. Не усовестишь, краснеть от стыда он не умел. Факты, приводимые Сталиным, отлетали от Кагановича, как от стенки горох. Считал: покритикуют, и ладно, не в первый раз. Даже сам Верховный не посмеет больно ударить его. Ан — обманулся, не зная, что на столе Иосифа Виссарионовича уже лежит проект постановления Ставки, выдержанный в жёстких тонах. Лишь когда Верховный сказал: надо разобраться, почему за срывы, за саботаж на транспорте наказаны не руководство НКПС, а генерал Трубецкой — лишь тогда Каганович сообразил, что пол качнулся у него под ногами, дело может кончиться скверно. И умолк, перестал оправдываться обвиняя.
В постановлении, принятом ГКО, было записано: «Каганович не сумел справиться с работой в условиях военной обстановки». И — оргвыводы: с должности наркома снять, назначить вторым заместителем председателя Транспортного комитета. Одним ударом Лазарь Моисеевич был сброшен с вершины Олимпа куда-то на малозначительный склон, оказался не в чести, утратил руководящие нити. Ему предстояло или прозябать в каких-то замах, или опять, со свойственной ему энергией, упрямо карабкаться вверх. Он выбрал второе.
Сталин мог теперь не опасаться интриг со стороны Кагановича. Но не нажил ли себе Иосиф Виссарионович льстивого, услужливого, но коварного и злопамятного врага? На все последующие годы…
13
Значит, стараниями Сталина «триумвират» был расколот. Однако основа-то осталась, слишком глубоки были незримые корни, питавшие определённую группу лиц. К тому же Берия не только сохранял, но и наращивал свои возможности. Укрывшись завесой секретности, правил «государством в государстве», никого не посвящая в действия тех многочисленных служб, которые объединялись расплывчатым, пугающим людей понятием «органы».
После начала воины расширились и укрепились связи Лаврентия Павловича с зарубежными странами, с союзниками. Для руководителя, ведающего тайными службами, это естественно: имелись общие интересы, надо было обмениваться сведениями. Однако по «линии Андреева» Иосифу Виссарионовичу было известно, что Берия обзавёлся каналами, которыми пользовался, не испросив разрешения Верховного Главнокомандующего, руководителя партии. Справедливости ради скажу, что дозволение на любые формы, методы, средства при добывании особо важных сведении Берия имел. Но два его сверхсекретных канала настораживали. Один — по добыванию данных о разработке нового мощнейшего оружия в Англии и США: эти разработки находились под особым контролем тамошних спецслужб, доступ можно было получить только пользуясь их полным доверием. Но какой ценой достигалось это доверие? Не слишком ли дорогой?! И второй канал — через Швецию — на влиятельнейшие сионистские круги нескольких стран, в том числе оккупированных гитлеровцами, эти круги каким-то образом «уживались» с фашистами, немцам было выгодно сохранять и использовать их. Причём конспирация была настолько надёжной, что даже люди Андреева, способные, кажется, добыть любые сведения за рубежом, не всегда могли определить, куда ведут нити.
Да, силён был Лаврентий Павлович в том тяжелейшем для нас сорок втором году, настолько силён, что сам Сталин остерегался тронуть, ущемить его, хотя внешне относился к нему по-прежнему свысока, с некоторой насмешливостью, что вызывало теперь раздражение заматеревшего Берии, хотя он и скрывал недовольство привычными льстивыми фразами, льстивой улыбкой, изображавшей безмерную преданность «вождю и учителю». Сталин понимал все это, однако Берия необходим был ему как энергичный, сообразительный исполнитель, способный с намёка понять и сделать то, что Иосиф Виссарионович считал нужным. Сталин знал: Лаврентий достаточно хитёр и умен, чтобы в трудное для страны время не рваться к высшей власти. Сила-то у Берии имелась, но не было сталинского ума и воли, не было сталинского авторитета и обаяния, не было мужества, самоотверженности, способностей вести страшную войну, не сулившую пока ничего, кроме крайней напряжённости и высочайшей ответственности. Вот со временем, когда что-то определится, тогда видно будет…
«Грядущие события бросают перед собой тень» — эти мудрые слова принадлежат, если не ошибаюсь, Гёте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287