В лагере.
— Почему предположительно?
— Не опознан.
— Сам не знаешь… А где другой?
Берия пожал плечами. Сталин продолжал зло:
— Сходи на кухню, может, он там закуску для нас готовит. Вместе с Власиком посмотри.
— На кухне только женщины.
— На базу сходи. К тем, кто продукты нам доставляет.
Берия поднялся, произнёс официально:
— Я пойду. Но обязан доложить, что весь личный состав проверен, надёжен и находится под контролем.
— Ладно, сядь. Попробуй виноград. И узнай потом, почему нам дают такой виноград. Пыль на нем или что? Откуда привезли? Да ты бери, угощайся, когда предлагают…
Ещё раз вытер пальцы, скомкал салфетку и бросил её рядом с тарелкой.
Впервые открыто проявилась тогда новая мания Сталина, не дававшая, вероятно, ему покоя с конца войны и разраставшаяся с течением времени. Причём среди других опасений эта мания стала вскоре первостепенной, самой навязчивой. Боялся, что его отравят. Еда, питьё, лекарственные препараты — все вызывало у него подозрение. Не постоянно, а в какие-то периоды, связанные с ухудшениями общего состояния, с неудачами. Периоды эти становились длиннее и повторялись все чаще. Тогда он ел и пил только после того, как пищу и питьё пробовали другие, в первую очередь повар, врач, начальник охраны. Лекарственные таблетки выбрасывал.
Окружающие, от членов Политбюро до обслуги, постепенно привыкли к тому, что Иосиф Виссарионович опасается отравления, мысль об этом стала вроде бы обычной, и если кто-то действительно решился свести счёты с вождём, то наверняка прибег бы именно к этому способу. Сталин сам распространил идею, сам словно бы накликал на себя беду. Так закручивалась пружина.
7
Наше великое наступление, продолжавшееся на советско-германском фронте почти весь 1944 год, приостановилось лишь в ноябре. Страна полностью очищена была от вражеской скверны. Пушки погромыхивали теперь в дальней дали: на Балканах и на Дунае, на Висле и в Восточной Пруссии — в этом извечном рассаднике агрессивного германского милитаризма. И пока на передовой велись бои местного значения, с особым напряжением работали штабы и хозяйственники всех уровней и специализаций. Надо было усилить армии пополнением и вооружением, передвинуть тыловые базы, госпитали и аэродромы, обеспечить войска боеприпасами, продовольствием, обмундированием, проложить надёжные коммуникации, линии связи и уяснить — не ошибиться: на каких участках сосредоточить основные усилия, какие направления будут главными в предстоящих сражениях? Это решали в Москве.
Впервые за всю войну при оценке обстановки и выработке планов предстоящей кампании не возникло существенных разногласий между Генеральным штабом и Верховным главнокомандованием. Поговаривали, что заместитель начальника Генштаба, рассудительный и корректный генерал А. И. Антонов, ежедневно общавшийся со Сталиным (Василевский постоянно находился на фронтах как представитель Ставки), что Антонов неспособен был противостоять давлению Верховного. Отнюдь, уважаемый Алексей Иннокентьевич всегда имел своё мнение и умел защищать оное. Да и Иосиф Виссарионович не потерпел бы при себе безликого потатчика. Дело в том, что военная обстановка резко изменилась в нашу пользу. Мы полностью владели инициативой, могли навязывать противнику свою волю, не ожидая крупных подвохов с его стороны. Решать многие вопросы, составлять планы и выполнять их стало если и не легче, то проще.
А обстановка в конце 1944 — начале 1945 годов в самих общих чертах была такова. Война откатилась за пределы нашей страны, однако враг был ещё достаточно силён, чтобы оказывать стойкое сопротивление и нам, и нашим союзникам на Западе. Даже наносил контрудары. Наша действующая армия имела в своём составе примерно шесть миллионов бойцов (без учёта тыловых, резервных частей, военно-учебных заведений и т.п.). Считалось, что немцы держат на советско-германском фронте немного более трех миллионов солдат и офицеров. Но их отступавшие войска постоянно пополнялись за счёт различных тыловых служб, охранных отрядов, строительных и полицейских подразделений, батальонов аэродромного обслуживания и т. д. Заметно возросло количество личного состава после октября 1944 года, когда Гитлер (по нашему примеру сорок первого года) объявил о создании народного ополчения — фольксштурма. В строй ставили всех, кто мог держать оружие, невзирая на возраст, от юнцов-подростков до глубоких стариков. Оборонять населённые пункты зачастую выходило (или выгонялось) все мужское население. Получалось так, что по численности силы той и другой стороны оказывались равными, иногда немцы даже превосходили нас в этом отношении. Но качество было разное.
В чем мы, безусловно, были сильнее немцев, так это в артиллерии: во всем мире и всегда военные специалисты считали русских артиллеристов самыми умелыми, а наши артиллерийские системы (в том числе миномёты, «Катюши») самыми лучшими. Справедливо считали. Так вот, с учётом реактивных установок мы имели на фронте 94 тысячи различных систем, а немцы раза в четыре меньше. Всю войну наш «бог войны» господствовал на полях сражений, а уж теперь тем паче. При штурме населённых пунктов противника и его укреплённых районов артиллерия играла первостепенную роль. Мы имели 11 тысяч танков и самоходных установок против 4 тысяч немецких, причём и танки наши считались тогда лучшими в мире, особенно по сравнению с американскими и английскими «гусеничными гробами». Про авиацию вообще не говорю. Фашисты давно уже утратили господство в воздухе, ещё с 1943 года, после грандиозных воздушных сражений над Курско-Орловской дугой, на «Голубой линии» над Кубанью, над Таманью. Теперь мы имели на фронте до 15 тысяч самолётов против 2 тысяч немецких.
Да, мы были уже настолько «богаты», что жили не одним днём, позволяли себе роскошь держать значительные резервы в глубинных районах страны. Возьмём, к примеру, контингент 1927 года рождения. Призванный в сентябре 1944 года, он за три месяца прошёл полный курс молодого бойца и практически готов был влиться в действующую армию. А ведь это без малого миллион подготовленных парней, возросших и окрепших в суровые годы, что имело существенное значение для их закалки. О готовности последнего призывного контингента А. И. Антонов доложил на заседании Ставки в конце декабря.
— У нас что, катастрофически не хватает людей? — спросил Сталин.
— Примерно сто стрелковых дивизий укомплектованы меньше чем на две трети.
— Это превышает среднюю укомплектованность войск, ведущих бои?
— Нет. Это нормально при постоянном притоке пополнения. Но есть другая сторона. Ощущается нехватка технических специалистов, в том числе радистов, сапёров, водителей, танкистов, наземного персонала в авиации. Особенно остра нехватка специалистов в военно-морском флоте в связи с получением кораблей по ленд-лизу. И у пограничников в связи с восстановлением всей западной границы, от Баренцева до Чёрного моря.
— Вот и готовьте специалистов, хорошо и без спешки. И не в запасных полках, а в школах, на курсах, в училищах. Они нам очень ещё пригодятся… Сколько им сейчас лет?
— Последнему призыву? Семнадцать.
— Совсем ещё зеленые. Пусть окрепнут. Эти молодые люди знают, что такое война. Их стрельбой не испугаешь. Они должны стать основой наших вооружённых сил на ближайшие годы. Поэтому учите их всему новому. А пополнение мы найдём и без них. Посылайте на фронт тех, кто отсиживался в тылах.
— Таких почти нет, — сказал Антонов.
— Ну и хорошо, потому что это справедливо, — продолжал Иосиф Виссарионович, — используйте освобождённых пленных после проверки. Если даже есть на некоторых небольшая вина, пусть смывают её кровью. Берите людей в освобождённых районах Украины и Белоруссии, в Молдавии и Прибалтике, там ещё есть ресурсы. Вот сколько источников, только черпай, — улыбнулся Сталин. — А молодых людей мы придержим, побережём для государства. И это ещё не все. Сколько сейчас воюет на нашей стороне польских формирований, чешских, болгарских, румынских?
— Общая численность до трехсот пятидесяти тысяч. Мы передали им более пяти тысяч орудий и двести танков.
— Дайте им ещё столько же. Дайте больше. Не жалейте для них техники, увеличивайте количество формирований, особенно польских. Для поляков фашистская Германия — злейший враг. Как, впрочем, для чехов и для других тоже… Вы меня поняли, товарищ Антонов?
— Так точно. Продолжим эту работу.
Я почти дословно передаю разговор, имевший, на мой взгляд, большое значение и серьёзные последствия. Мы действительно почти полностью сохранили контингент 1927 года рождения — последний военный призыв. Не только сохранили, но и хорошо обучили этих юношей, морально закалённых военным лихолетьем. Дали им окрепнуть физически хоть и не на богатом, по на регулярном питании, чего многие из них не имели дома. Однако и судьба им выпала трудная и необычная. Сразу после войны началась демобилизация старших возрастов, а новые призывы решено было не проводить некоторое время: нельзя же без крайней нужды брать на службу шестнадцати-семнадцатилетних мальчишек. Пусть подрастут, получат школьное образование. Основная тяжесть легла на плечи юношей 1927 года рождения, они стали основой, костяком армии и флота. Нести срочную службу пришлось не два, не три, даже не пять лет, а очень и очень долго, с 1944 по 1951 год. Это были уникальные кадры, знавшие и умевшие все, что от них требовалось. Их мастерство сочеталось с опытом офицеров, прошедших фронтовую школу. В тот период наши вооружённые силы достигли высшей точки развития и способны были разгромить любого противника: такой армии не было тогда больше ни в одной стране.
8
С обстановкой мы в общих чертах познакомились. А какие же выводы делало наше главнокомандование, как представлялись нам завершающие операции Великой войны? В том, что они станут завершающими, сомнений почти не было. Но как лучше, как быстрее и успешнее их провести? На этот счёт у Генштаба и Ставки тоже не возникало существенных расхождений. Определяющим являлся так называемый «Берлинский фактор». Наши войска находились примерно на таком же расстоянии от немецкой столицы, как и войска союзников, двигавшиеся из Франции. Наши, что греха таить; были опытнее и сильнее, но союзники имели большой численный и технический перевес над противостоявшими им фашистскими дивизиями. Так что шансы захватить Берлин были равными. Тот, кто возьмёт гитлеровскую столицу, получит львиную долю лавровых венков, а главное — станет потом долго определять положение во всей центральной Европе. Да и просто по-человечески обидно, если союзники, явившись на европейскую арену войны под занавес, влезут в историю как покорители фашистской столицы. Мы-то шли к Берлину неимоверно длинной кровавой дорогой, от своих западных границ до Волги, а оттуда обратным путём до Германии. Мы сломали хребет фашистского зверя. А союзники что же: высадились в Нормандии летом 1944 года и сразу оказались на финишной прямой. Где справедливость?
Ясно, главной целью нашего наступления будет Берлин. Три фронта нацеливались на это направление: 1-й Украинский, 1-й Белорусский и 2-й Белорусский. Задача: планомерно, всесторонне, без спешки подготовиться к операции, затем стремительно преодолеть расстояние от Вислы до Одера, а при благоприятных обстоятельствах до самой немецкой столицы (эта операция известна как Висло-Одерская). Особое внимание уделялось скрытности подготовки. Верховный главнокомандующий многократно говорил о том, что удар должен быть внезапным для противника, неожиданным по времени и пространству и по своей силе. Неожиданным не только для врага, но и для наших союзников, которые, как было известно, накапливали резервы, готовясь двинуться на Берлин в конце января или в первых числах февраля 1945 года. Зная об этом, Ставка наметила начать наше опережающее наступление 20 января. Срок для подготовки был оптимальным, с учётом наших трудностей. Например, растянутости коммуникаций, которые к тому же нарушались диверсионными актами, особенно в Польше. Или вот ещё тормоз: за рубежом колея железных дорог уже, чем у нас. Все было взято на заметку. А для того, чтобы отвлечь внимание неприятеля, решено было активизировать действия наших южных фронтов, создавая реальную угрозу юго-восточным пределам рейха, не позволяя немцам снимать оттуда свои войска. В общем, в этот раз на бумаге все было особенно гладко, ну, а без корректировки реальной действительностью не обойдёшься. Овраги встретятся, мы об этом не забывали.
О событиях завершающего периода войны в разное время написано много, с разных позиций, с различными оценками. При желании есть что почитать, сопоставить точки зрения авторов. Я же опять сосредоточусь на фактах малоизвестных либо на деяниях Верховного главнокомандующего, до сих пор вызывающих недоумение исследователей: на решениях, не имеющих вроде бы логического обоснования. Забывают, что Сталин не механический истукан, а человек со своими слабостями, как и все мы.
В середине ноября 1944 года, во всяком случае, после ноябрьских праздников, Иосиф Виссарионович ужинал однажды с Молотовым, со мной и Маленковым, который все чаще появлялся тогда возле Сталина. Будучи личностью вполне заурядной, Маленков отличался двумя качествами: он, как и Берия, понимал Сталина с полуслова, угадывал те желания, которые не всегда облекались Иосифом Виссарионовичем в чёткую формулировку официального распоряжения. И решительно выполнял невысказанное или недосказанное пожелание, не ссылаясь при этом на указания Сталина. Брал ответственность на себя. Сталин ценил это.
Так вот, за ужином Иосиф Виссарионович выглядел утомлённым, сказывалась и напряжённая работа, и осенняя погода: в солнечной Пицунде отдыхать бы пожилому человеку, на Рице, а не трудиться денно и нощно в московской слякоти. Но — «отпуска нет на войне солдату», как справедливо утверждал Р. Киплинг, стихи которого Сталин перечитывал, помнил. От Иосифа Виссарионовича редко можно было услышать какие-то сетования, а тут вдруг вроде бы пожаловался, ища сочувствия:
— У нас хорошие маршалы и генералы, они научились побеждать неприятеля. Но некоторым нашим маршалам и генералам успехи вскружили головы. Некоторые совсем отбились от рук. Своевольничают и капризничают. Недавно Вече посоветовал нам поторопиться со взятием Будапешта. Политика требовала. Как раз формировалось новое правительство Венгрии, и освобождение мадьярской столицы упрочило бы наши позиции, повлияло на деятелей буржуазных партий, которые не очень охотно шли на сотрудничество. Так, Вече?
— Т-т-так, — подтвердил Молотов.
— Мы сразу связались с командующим Вторым Украинским фронтом и предложили немедленно начать наступление. И знаете, что ответил Малиновский? Он сказал, что понимает политическую обстановку, но может приступить к операции не раньше, чем через пять суток. Потому что одна сорок шестая армия с задачей не справится, надо подтянуть хотя бы два механизированных корпуса… Я говорю: штурмуйте Будапешт, а он своё — без подкреплений город с ходу не взять, втянемся в затяжные бои. Я настаиваю: действуйте немедленно, а он — пять суток на подготовку и столько же на проведение операции. Хоть кол на голове тёши! Пришлось приказать категорически: наступление начать завтра! Из-под палки. А город так и не взят.
— Малиновский блокирует в Будапеште двухсоттысячную группировку противника, а основными силами идёт дальше, — негромко произнёс я. — Город потому и не взят, что начали без подготовки.
— Дело даже не в результатах, Николай Алексеевич, — повернулся ко мне Сталин. — Понятно: орешек оказался более крепким, чем мы предполагали. Но я о нашем разговоре. Как было и как должно быть? Верховный предложил, Верховный распорядился, тот же Малиновский выслушал, ответил «будет выполнено» и приступил… А теперь и Малиновский, и другие командующие гонора набрались, слишком уж самостоятельные.
— Какой там г-г-гонор, — смягчающе улыбнулся Молотов. — За свои участки переживают. А самостоятельность нашим маршалам и генералам теперь просто необходима.
— Почему именно теперь?
— У того же Малиновского размах на три государства. Румыния, Венгрия, к Вене подходит. Что же ему, с каждым вопросом в Москву обращаться? Нам отсюда, издалека, не все видно. Есть общая установка, и ладно. Чем самостоятельней, тем лучше. Ты же сам от них самостоятельности, инициативы требуешь.
—В меру, — ворчливо сказал Сталин. — Все хорошо в меру, а у нас одно к одному. Василевский хандрит.
— Александр Михайлович? — удивился Молотов. — Что с ним?
— Просит освободить от должности начальника Генерального штаба.
— Это ещё п-п-почему?
— Считает, что непродуктивно совмещать работу представителя Ставки на фронтах и штабную в Москве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287
— Почему предположительно?
— Не опознан.
— Сам не знаешь… А где другой?
Берия пожал плечами. Сталин продолжал зло:
— Сходи на кухню, может, он там закуску для нас готовит. Вместе с Власиком посмотри.
— На кухне только женщины.
— На базу сходи. К тем, кто продукты нам доставляет.
Берия поднялся, произнёс официально:
— Я пойду. Но обязан доложить, что весь личный состав проверен, надёжен и находится под контролем.
— Ладно, сядь. Попробуй виноград. И узнай потом, почему нам дают такой виноград. Пыль на нем или что? Откуда привезли? Да ты бери, угощайся, когда предлагают…
Ещё раз вытер пальцы, скомкал салфетку и бросил её рядом с тарелкой.
Впервые открыто проявилась тогда новая мания Сталина, не дававшая, вероятно, ему покоя с конца войны и разраставшаяся с течением времени. Причём среди других опасений эта мания стала вскоре первостепенной, самой навязчивой. Боялся, что его отравят. Еда, питьё, лекарственные препараты — все вызывало у него подозрение. Не постоянно, а в какие-то периоды, связанные с ухудшениями общего состояния, с неудачами. Периоды эти становились длиннее и повторялись все чаще. Тогда он ел и пил только после того, как пищу и питьё пробовали другие, в первую очередь повар, врач, начальник охраны. Лекарственные таблетки выбрасывал.
Окружающие, от членов Политбюро до обслуги, постепенно привыкли к тому, что Иосиф Виссарионович опасается отравления, мысль об этом стала вроде бы обычной, и если кто-то действительно решился свести счёты с вождём, то наверняка прибег бы именно к этому способу. Сталин сам распространил идею, сам словно бы накликал на себя беду. Так закручивалась пружина.
7
Наше великое наступление, продолжавшееся на советско-германском фронте почти весь 1944 год, приостановилось лишь в ноябре. Страна полностью очищена была от вражеской скверны. Пушки погромыхивали теперь в дальней дали: на Балканах и на Дунае, на Висле и в Восточной Пруссии — в этом извечном рассаднике агрессивного германского милитаризма. И пока на передовой велись бои местного значения, с особым напряжением работали штабы и хозяйственники всех уровней и специализаций. Надо было усилить армии пополнением и вооружением, передвинуть тыловые базы, госпитали и аэродромы, обеспечить войска боеприпасами, продовольствием, обмундированием, проложить надёжные коммуникации, линии связи и уяснить — не ошибиться: на каких участках сосредоточить основные усилия, какие направления будут главными в предстоящих сражениях? Это решали в Москве.
Впервые за всю войну при оценке обстановки и выработке планов предстоящей кампании не возникло существенных разногласий между Генеральным штабом и Верховным главнокомандованием. Поговаривали, что заместитель начальника Генштаба, рассудительный и корректный генерал А. И. Антонов, ежедневно общавшийся со Сталиным (Василевский постоянно находился на фронтах как представитель Ставки), что Антонов неспособен был противостоять давлению Верховного. Отнюдь, уважаемый Алексей Иннокентьевич всегда имел своё мнение и умел защищать оное. Да и Иосиф Виссарионович не потерпел бы при себе безликого потатчика. Дело в том, что военная обстановка резко изменилась в нашу пользу. Мы полностью владели инициативой, могли навязывать противнику свою волю, не ожидая крупных подвохов с его стороны. Решать многие вопросы, составлять планы и выполнять их стало если и не легче, то проще.
А обстановка в конце 1944 — начале 1945 годов в самих общих чертах была такова. Война откатилась за пределы нашей страны, однако враг был ещё достаточно силён, чтобы оказывать стойкое сопротивление и нам, и нашим союзникам на Западе. Даже наносил контрудары. Наша действующая армия имела в своём составе примерно шесть миллионов бойцов (без учёта тыловых, резервных частей, военно-учебных заведений и т.п.). Считалось, что немцы держат на советско-германском фронте немного более трех миллионов солдат и офицеров. Но их отступавшие войска постоянно пополнялись за счёт различных тыловых служб, охранных отрядов, строительных и полицейских подразделений, батальонов аэродромного обслуживания и т. д. Заметно возросло количество личного состава после октября 1944 года, когда Гитлер (по нашему примеру сорок первого года) объявил о создании народного ополчения — фольксштурма. В строй ставили всех, кто мог держать оружие, невзирая на возраст, от юнцов-подростков до глубоких стариков. Оборонять населённые пункты зачастую выходило (или выгонялось) все мужское население. Получалось так, что по численности силы той и другой стороны оказывались равными, иногда немцы даже превосходили нас в этом отношении. Но качество было разное.
В чем мы, безусловно, были сильнее немцев, так это в артиллерии: во всем мире и всегда военные специалисты считали русских артиллеристов самыми умелыми, а наши артиллерийские системы (в том числе миномёты, «Катюши») самыми лучшими. Справедливо считали. Так вот, с учётом реактивных установок мы имели на фронте 94 тысячи различных систем, а немцы раза в четыре меньше. Всю войну наш «бог войны» господствовал на полях сражений, а уж теперь тем паче. При штурме населённых пунктов противника и его укреплённых районов артиллерия играла первостепенную роль. Мы имели 11 тысяч танков и самоходных установок против 4 тысяч немецких, причём и танки наши считались тогда лучшими в мире, особенно по сравнению с американскими и английскими «гусеничными гробами». Про авиацию вообще не говорю. Фашисты давно уже утратили господство в воздухе, ещё с 1943 года, после грандиозных воздушных сражений над Курско-Орловской дугой, на «Голубой линии» над Кубанью, над Таманью. Теперь мы имели на фронте до 15 тысяч самолётов против 2 тысяч немецких.
Да, мы были уже настолько «богаты», что жили не одним днём, позволяли себе роскошь держать значительные резервы в глубинных районах страны. Возьмём, к примеру, контингент 1927 года рождения. Призванный в сентябре 1944 года, он за три месяца прошёл полный курс молодого бойца и практически готов был влиться в действующую армию. А ведь это без малого миллион подготовленных парней, возросших и окрепших в суровые годы, что имело существенное значение для их закалки. О готовности последнего призывного контингента А. И. Антонов доложил на заседании Ставки в конце декабря.
— У нас что, катастрофически не хватает людей? — спросил Сталин.
— Примерно сто стрелковых дивизий укомплектованы меньше чем на две трети.
— Это превышает среднюю укомплектованность войск, ведущих бои?
— Нет. Это нормально при постоянном притоке пополнения. Но есть другая сторона. Ощущается нехватка технических специалистов, в том числе радистов, сапёров, водителей, танкистов, наземного персонала в авиации. Особенно остра нехватка специалистов в военно-морском флоте в связи с получением кораблей по ленд-лизу. И у пограничников в связи с восстановлением всей западной границы, от Баренцева до Чёрного моря.
— Вот и готовьте специалистов, хорошо и без спешки. И не в запасных полках, а в школах, на курсах, в училищах. Они нам очень ещё пригодятся… Сколько им сейчас лет?
— Последнему призыву? Семнадцать.
— Совсем ещё зеленые. Пусть окрепнут. Эти молодые люди знают, что такое война. Их стрельбой не испугаешь. Они должны стать основой наших вооружённых сил на ближайшие годы. Поэтому учите их всему новому. А пополнение мы найдём и без них. Посылайте на фронт тех, кто отсиживался в тылах.
— Таких почти нет, — сказал Антонов.
— Ну и хорошо, потому что это справедливо, — продолжал Иосиф Виссарионович, — используйте освобождённых пленных после проверки. Если даже есть на некоторых небольшая вина, пусть смывают её кровью. Берите людей в освобождённых районах Украины и Белоруссии, в Молдавии и Прибалтике, там ещё есть ресурсы. Вот сколько источников, только черпай, — улыбнулся Сталин. — А молодых людей мы придержим, побережём для государства. И это ещё не все. Сколько сейчас воюет на нашей стороне польских формирований, чешских, болгарских, румынских?
— Общая численность до трехсот пятидесяти тысяч. Мы передали им более пяти тысяч орудий и двести танков.
— Дайте им ещё столько же. Дайте больше. Не жалейте для них техники, увеличивайте количество формирований, особенно польских. Для поляков фашистская Германия — злейший враг. Как, впрочем, для чехов и для других тоже… Вы меня поняли, товарищ Антонов?
— Так точно. Продолжим эту работу.
Я почти дословно передаю разговор, имевший, на мой взгляд, большое значение и серьёзные последствия. Мы действительно почти полностью сохранили контингент 1927 года рождения — последний военный призыв. Не только сохранили, но и хорошо обучили этих юношей, морально закалённых военным лихолетьем. Дали им окрепнуть физически хоть и не на богатом, по на регулярном питании, чего многие из них не имели дома. Однако и судьба им выпала трудная и необычная. Сразу после войны началась демобилизация старших возрастов, а новые призывы решено было не проводить некоторое время: нельзя же без крайней нужды брать на службу шестнадцати-семнадцатилетних мальчишек. Пусть подрастут, получат школьное образование. Основная тяжесть легла на плечи юношей 1927 года рождения, они стали основой, костяком армии и флота. Нести срочную службу пришлось не два, не три, даже не пять лет, а очень и очень долго, с 1944 по 1951 год. Это были уникальные кадры, знавшие и умевшие все, что от них требовалось. Их мастерство сочеталось с опытом офицеров, прошедших фронтовую школу. В тот период наши вооружённые силы достигли высшей точки развития и способны были разгромить любого противника: такой армии не было тогда больше ни в одной стране.
8
С обстановкой мы в общих чертах познакомились. А какие же выводы делало наше главнокомандование, как представлялись нам завершающие операции Великой войны? В том, что они станут завершающими, сомнений почти не было. Но как лучше, как быстрее и успешнее их провести? На этот счёт у Генштаба и Ставки тоже не возникало существенных расхождений. Определяющим являлся так называемый «Берлинский фактор». Наши войска находились примерно на таком же расстоянии от немецкой столицы, как и войска союзников, двигавшиеся из Франции. Наши, что греха таить; были опытнее и сильнее, но союзники имели большой численный и технический перевес над противостоявшими им фашистскими дивизиями. Так что шансы захватить Берлин были равными. Тот, кто возьмёт гитлеровскую столицу, получит львиную долю лавровых венков, а главное — станет потом долго определять положение во всей центральной Европе. Да и просто по-человечески обидно, если союзники, явившись на европейскую арену войны под занавес, влезут в историю как покорители фашистской столицы. Мы-то шли к Берлину неимоверно длинной кровавой дорогой, от своих западных границ до Волги, а оттуда обратным путём до Германии. Мы сломали хребет фашистского зверя. А союзники что же: высадились в Нормандии летом 1944 года и сразу оказались на финишной прямой. Где справедливость?
Ясно, главной целью нашего наступления будет Берлин. Три фронта нацеливались на это направление: 1-й Украинский, 1-й Белорусский и 2-й Белорусский. Задача: планомерно, всесторонне, без спешки подготовиться к операции, затем стремительно преодолеть расстояние от Вислы до Одера, а при благоприятных обстоятельствах до самой немецкой столицы (эта операция известна как Висло-Одерская). Особое внимание уделялось скрытности подготовки. Верховный главнокомандующий многократно говорил о том, что удар должен быть внезапным для противника, неожиданным по времени и пространству и по своей силе. Неожиданным не только для врага, но и для наших союзников, которые, как было известно, накапливали резервы, готовясь двинуться на Берлин в конце января или в первых числах февраля 1945 года. Зная об этом, Ставка наметила начать наше опережающее наступление 20 января. Срок для подготовки был оптимальным, с учётом наших трудностей. Например, растянутости коммуникаций, которые к тому же нарушались диверсионными актами, особенно в Польше. Или вот ещё тормоз: за рубежом колея железных дорог уже, чем у нас. Все было взято на заметку. А для того, чтобы отвлечь внимание неприятеля, решено было активизировать действия наших южных фронтов, создавая реальную угрозу юго-восточным пределам рейха, не позволяя немцам снимать оттуда свои войска. В общем, в этот раз на бумаге все было особенно гладко, ну, а без корректировки реальной действительностью не обойдёшься. Овраги встретятся, мы об этом не забывали.
О событиях завершающего периода войны в разное время написано много, с разных позиций, с различными оценками. При желании есть что почитать, сопоставить точки зрения авторов. Я же опять сосредоточусь на фактах малоизвестных либо на деяниях Верховного главнокомандующего, до сих пор вызывающих недоумение исследователей: на решениях, не имеющих вроде бы логического обоснования. Забывают, что Сталин не механический истукан, а человек со своими слабостями, как и все мы.
В середине ноября 1944 года, во всяком случае, после ноябрьских праздников, Иосиф Виссарионович ужинал однажды с Молотовым, со мной и Маленковым, который все чаще появлялся тогда возле Сталина. Будучи личностью вполне заурядной, Маленков отличался двумя качествами: он, как и Берия, понимал Сталина с полуслова, угадывал те желания, которые не всегда облекались Иосифом Виссарионовичем в чёткую формулировку официального распоряжения. И решительно выполнял невысказанное или недосказанное пожелание, не ссылаясь при этом на указания Сталина. Брал ответственность на себя. Сталин ценил это.
Так вот, за ужином Иосиф Виссарионович выглядел утомлённым, сказывалась и напряжённая работа, и осенняя погода: в солнечной Пицунде отдыхать бы пожилому человеку, на Рице, а не трудиться денно и нощно в московской слякоти. Но — «отпуска нет на войне солдату», как справедливо утверждал Р. Киплинг, стихи которого Сталин перечитывал, помнил. От Иосифа Виссарионовича редко можно было услышать какие-то сетования, а тут вдруг вроде бы пожаловался, ища сочувствия:
— У нас хорошие маршалы и генералы, они научились побеждать неприятеля. Но некоторым нашим маршалам и генералам успехи вскружили головы. Некоторые совсем отбились от рук. Своевольничают и капризничают. Недавно Вече посоветовал нам поторопиться со взятием Будапешта. Политика требовала. Как раз формировалось новое правительство Венгрии, и освобождение мадьярской столицы упрочило бы наши позиции, повлияло на деятелей буржуазных партий, которые не очень охотно шли на сотрудничество. Так, Вече?
— Т-т-так, — подтвердил Молотов.
— Мы сразу связались с командующим Вторым Украинским фронтом и предложили немедленно начать наступление. И знаете, что ответил Малиновский? Он сказал, что понимает политическую обстановку, но может приступить к операции не раньше, чем через пять суток. Потому что одна сорок шестая армия с задачей не справится, надо подтянуть хотя бы два механизированных корпуса… Я говорю: штурмуйте Будапешт, а он своё — без подкреплений город с ходу не взять, втянемся в затяжные бои. Я настаиваю: действуйте немедленно, а он — пять суток на подготовку и столько же на проведение операции. Хоть кол на голове тёши! Пришлось приказать категорически: наступление начать завтра! Из-под палки. А город так и не взят.
— Малиновский блокирует в Будапеште двухсоттысячную группировку противника, а основными силами идёт дальше, — негромко произнёс я. — Город потому и не взят, что начали без подготовки.
— Дело даже не в результатах, Николай Алексеевич, — повернулся ко мне Сталин. — Понятно: орешек оказался более крепким, чем мы предполагали. Но я о нашем разговоре. Как было и как должно быть? Верховный предложил, Верховный распорядился, тот же Малиновский выслушал, ответил «будет выполнено» и приступил… А теперь и Малиновский, и другие командующие гонора набрались, слишком уж самостоятельные.
— Какой там г-г-гонор, — смягчающе улыбнулся Молотов. — За свои участки переживают. А самостоятельность нашим маршалам и генералам теперь просто необходима.
— Почему именно теперь?
— У того же Малиновского размах на три государства. Румыния, Венгрия, к Вене подходит. Что же ему, с каждым вопросом в Москву обращаться? Нам отсюда, издалека, не все видно. Есть общая установка, и ладно. Чем самостоятельней, тем лучше. Ты же сам от них самостоятельности, инициативы требуешь.
—В меру, — ворчливо сказал Сталин. — Все хорошо в меру, а у нас одно к одному. Василевский хандрит.
— Александр Михайлович? — удивился Молотов. — Что с ним?
— Просит освободить от должности начальника Генерального штаба.
— Это ещё п-п-почему?
— Считает, что непродуктивно совмещать работу представителя Ставки на фронтах и штабную в Москве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287