А Эренбург попал в поле его зрения давно, в хорошую минуту, стал для Иосифа Виссарионовича одним из тех людей, с именами которых ассоциировалась удача.
Дело в том, что по примеру Владимира Ильича Сталин любил оживлять свои выступления литературными образами, делавшими статьи и речи более интересными и, между прочим, подчёркивавшими эрудицию автора. Соответствующий материал готовила, как мы уже знаем, Людмила Николаевна Сталь, тайная советница вождя по вопросам литературы, культуры, искусства. В начале 1924 года, когда Сталин обнародовал один из главных своих трудов — «Об основах ленинизма», Людмила Николаевна подсказала ему злободневный пример из современной жизни для важнейшей главы «Стиль в работе». Позволю себе привести довольно обширную цитату не только в связи с Эрегбургом, но и потому, что она в значительной мере определяет подход Сталина к практической работе вообще. Вот его строки:
"Речь идёт не о литературном стиле. Я имею в виду стиль в работе, то особенное и своеобразное в практике ленинизма, которое создаёт особый тип ленинца-работника. Ленинизм есть теоретическая и практическая школа, вырабатывающая особый тип партийного и государственного работника, создающая особый, ленинский стиль в работе. В чем состоят характерные черты этого стиля? Каковы его особенности?
Этих особенностей две: а) русский революционный размах и б) американская деловитость. Стиль ленинизма состоит в соединении этих двух особенностей в партийной и государственной работе.
Русский революционный размах является противоядием против косности, рутины, консерватизма, застоя мысли, рабского отношения к дедовским традициям. Русский революционный размах — это та живительная сила, которая будит мысль, двигает вперёд, ломает прошлое, даёт перспективу. Без него невозможно никакое движение вперёд. Но оно имеет все шансы выродиться на практике в пустую «революционную» маниловщину, если не соединить его с американской деловитостью в работе. Примеров такого вырождения — хоть отбавляй. Кому не известна болезнь «революционного» сочинительства и «революционного» планотворчества, имеющая своим источником веру в силу декрета, могущего все устроить и все переделать? Один из русских писателей, И. Эренбург, изобразил в рассказе «Ускомчел» (Усовершенствованный коммунистический человек) тип одержимого этой болезнью «большевика», который задался целью набросать схему идеально усовершенствованного человека и …"утоп" в этой «работе». В рассказе имеется большое преувеличение, но что он верно вскрывает болезнь — это несомненно. Но никто, кажется, не издевался над такими больными так зло и беспощадно, как Ленин. «Коммунистическое чванство» — так третировал он эту болезненную веру в сочинительство и декретотворчество".
Естественно, прежде чем назвать в столь ответственном опусе фамилию Эренбурга, Иосиф Виссарионович прочитал его произведение. Был покороблен резкостью, бранчливостыо автора, но в принципе счёл правильным, тем более что Людмила Николаевна рекомендовала именно этот пример.
Работа «Об основах ленинизма» получила широчайшую известность, Сталину приятно было вспоминать все, что связано с её созданием. В том числе — и об Эренбурге. Хлёстким и уместным оказался литературный факт. Книги этого писателя Сталин потом регулярно просматривал, интересовался его судьбой, а когда возникла необходимость, использовал Илью Григорьевича как скрытый канал для связи с мировой сионистской империей.
Бывая во Франции, в Испании, Эренбург встречался не только с сионистскими деятелями, но и с тем нашим ведущим агентом, фамилию которого я запамятовал. И почта от этого агента поступала в Москву на имя Эренбурга: переписка у него была большая. Не хочу сказать, что Илья Григорьевич являлся сотрудником особых органов, но в годы напряжённой борьбы он выполнял не совсем обычные обязанности, внося вклад в общее дело не только публицистическими выступлениями.
И вот по секретным каналам поступило сообщение от нашего главного европейского агента, на которого возлагались большие надежды. Сталин познакомил меня с донесениями. В общем-то агент не открывал ничего нового, он утверждал, что война должна начаться 22 июня.
— Такое впечатление, что вся наша разведка пользуется одним источником, — ворчливо произнёс Иосиф Виссарионович. — Если этот источник немецкий, то они неплохо осуществляют план дезинформации, может быть, даже переигрывают. Если же этими сообщениями англичане хотят подтолкнуть нас на войну с Гитлером, то из таких замыслов ничего не получится. Мы дадим через ТАСС сообщение, что ни на какие провокации не поддадимся.
Я слушал его, верил ему и все же испытывал жутковатое ощущение: что, если это не игра, не козни наших противников, а простая суровая правда?..
Нужно учитывать и чисто психологическую сторону. Сталин привык к мысли, что он не ошибается, что дела в конечном счёте идут так, как он намечает, как он хочет. И возраст наш был таков, что располагал к привычному, размеренному образу жизни. Иосиф Виссарионович «разменял» седьмой десяток, стал добрее, мягче, спокойней. Лавры великого полководца не очень привлекали его: слишком уж хлопотно добывать их. Я хорошо знаю, что Сталин думал тогда не о том, как вести большую войну, а как избежать её. Это не могло не наложить отпечаток на его размышления и действия.
Дни между тем шли своим чередом, радуя тёплой, ясной погодой, благоприятными видами на урожай. Мы с Иосифом Виссарионовичем часто гуляли по лесу, ходили слушать соловьёв над речкой Медвенкой. Настроение было хорошее, и хотелось верить, что самые трудные годы, самые тяжёлые испытания остались позади.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
1
Последний мирный вечер в Москве был тёплым, празднично-шумным, весёлым. Много нарядных людей на улицах, много улыбок, цветов. В средних школах — выпускные балы. Из распахнутых окон школьных зданий лилась музыка, любимые мною вальсы. Часов в девять над центром города прошёл освежающий дождь, потом вновь выглянуло из-за облаков солнце. Дневная духота сменилась приятной прохладой. На горизонте громоздились причудливые грозно-тёмные тучи.
Все это я видел, пока ехал в машине из городской квартиры на Кунцевскую дачу Иосифа Виссарионовича. Для чего? Для того, чтобы по субботнему обыкновению помыться в баньке: к этому удовольствию Сталин пристрастился ещё в сибирской ссылке. После жгучего мороза или пронизывающей северной сырости очень полезно было прокалиться сухим паром, похлестаться пахучим берёзовым веником, выгнать из всех мышц и костей ломоту и простуду, словно бы очиститься, помолодеть. Особенно хорошо натапливала когда-то баньку, умела поддать жару (иной раз даже не водой, а квасом плеская на раскалённые камни) та женщина, у которой родился в ссылке внебрачный сын Иосифа Виссарионовича. Так что и воспоминания у него были приятные.
Банька, построенная по указанию Сталина в «Блинах», была проста и напоминала обычную сибирскую, крестьянскую. Бревенчатые стены, оконце, полок… С расчётом на четыре-пять человек. А пользовались только мы двое, да ещё допускался иногда Николай Власик, дабы потереть спины: под его непосредственным доглядом баньку убирали, обихаживали, топили. Пытался распространить своё «покровительство» на баньку некто Паукер, ведавший при Ягоде охраной членов Политбюро, однако, это ему не удалось; свидетелями интимной жизни становились лишь люди самые надёжные, прошедшие испытания временем и событиями.
К концу тридцатых годов наши субботние омовения стали традиционными. Осенью и зимой — каждую неделю. Летом — пореже. Иосиф Виссарионович расслаблялся, отдыхал от тяжкого груза размышлений, решений. Основательно попарившись, мы с ним, взяв бутылку коньяка, в тулупах и валенках выходили на террасу дачного дома посидеть в креслах, подышать чистым морозным воздухом. Летом ограничивались бутылкой сухого на той же террасе, в ночной тишине. На Сталина это действовало очень благотворно. Он потом крепко и долго спал, на следующий день чувствовал себя бодрым, полным сил. С каждым годом подобная разрядка была Сталину все нужней, ведь ему щел седьмой десяток. Внешне он мало менялся. Смуглое, мускулистое тело — могли бы позавидовать и некие сорокалетние граждане. Цепкая память, страсть и неутомимость в работе.
Но я-то видел, как поседела и поредела его недавно ещё густая шевелюра: особенно быстро редели волосы у затылка, там уже просвечивала лысина. Валкой, замедленной, грузноватой стала походка. В общем, для своего возраста он был вполне в форме. Соответствовал. Я несколько раз говорил об этом Иосифу Виссарионовичу, доставляя ему тем самым успокаивающее удовлетворение.
В тот вечер, а точнее в ту ночь, Сталин приехал из Кремля в «Блины» позже обычного. Был утомлён, молчалив. Парился без удовольствия, вроде бы по обязанности. Потом, спустя время, я попытался восстановить подробности, но вспомнилось немногое. Обычно, моясь, мы не говорили о делах, отдыхали, а на этот раз Иосиф Виссарионович не мог, видимо, отключиться от забот, если не прямо, то косвенно возвращался к ним. В стороне Филёвского парка, помнится, раздался гул авиационных моторов. Власик приоткрыл дверь, убедился, что это самолёты, и принялся рассказывать о том, что для самолётов, направляющихся из Москвы на запад или наоборот, с запада к столице, отличным ориентиром и днём и ночью служит Москва-река. Лётчики «выходят» к реке возле Можайска, и она надёжно выводит их хоть в Тушино, хоть на Центральный аэродром, хоть к самому центру столицы.
— Откуда тебе все это известно? — недовольным голосом спросил Сталин.
— Я же недавно из Минска на военной машине летел… Все лётчики знают…
— И не только наши, — добавил я. — В немецких авиационных штабах есть специальная карта, на которую нанесены целесообразные маршруты полётов. В мировом масштабе. В том числе и над нашей территорией. Варшава, Минск, Смоленск, Можайск — вдоль железной дороги. Но ближе к Москве сеть дорог становится гуще, можно запутаться. А Москва-река только одна. Маршрут — над ней, над нами, вплоть до Кремля.
— Не беспокойтесь, Николай Алексеевич, — саркастически усмехнулся Сталин. — Вражеская авиация не застанет нас голыми. Днём я звонил товарищу Тюленеву и потребовал повысить готовность противовоздушной обороны. Так что мойтесь спокойно!
— Спасибо за заботу, — в таком же тоне ответил я. А Власик хоть и промолчал, но всем видом показывал, насколько он восхищён подобной предусмотрительностью нашего вождя.
И ещё. Может, по натуре не переносил Власик долгого молчания, а может, обязанностью своей считал развлекать Сталина, да и меня, особенно на отдыхе, во всяком случае, говорил много, стараясь попасть под настроение: то анекдот выложит, то преподнесёт какой-нибудь занимательный случай. Не сумев, видимо, определить настроение Сталина, он повёл речь о самом, на его взгляд, обычном и безобидном: о полях и лесах. Был он, дескать, на Дальней даче, был в Горках Вторых и в Знаменском: зелень там везде так и прёт. Рожь поднялась дружная. Трава на лугах такая высокая и густая, что коса вязнет. Только убирай, только прячь лето в стога, но не успевают сельские труженики. Жаль, если добро пропадёт: ведь хорошее сено своего времени требует.
— Они и не могут успеть! — Сталин произнёс это настолько резко и раздражённо, что Власик умолк, недоумевая, какую промашку допустил. А Иосиф Виссарионович, ожесточённо похлестав веником спину, повернулся ко мне: — Вот вам первая ласточка. Думаю, мы ещё не раз почувствуем нехватку рабочих рук, особенно в сельском хозяйстве…
Иосиф Виссарионович имел, конечно, в виду те настоятельные предложения усилить наши войска, с которыми к нему несколько раз обращались военные руководители. В мире шла война, обстановка на наших границах была сложной, поэтому и Генеральный штаб, и Наркомат обороны, и Наркомат Военно-Морского Флота единодушно просили призвать на службу часть резервистов. Я считал это правильным. Однако Сталин довольно долго колебался, размышлял. С одной стороны, опасался ослабить наше быстро развившееся народное хозяйство, с другой — тревожился: а как отреагируют немцы и японцы?! В конце концов доводы военных руководителей склонили на свою сторону чашу весов. Мобилизации у нас не было, но призыв резервистов мы осуществили: не сразу, а частями, в различных районах страны. Людям объясняли: для проведения весенне-летних учений. Не знаю, заметили это немцы или нет, во всяком случае, никаких претензий они нам не предъявляли. А мы направили в войска ни много ни мало, а восемьсот тысяч приписников и продолжали призывать их, так что число мобилизованных начинало приближаться к миллиону. Это позволило нам пополнить до штата девятнадцать приграничных дивизий, начать развёртывание нескольких армий в глубинных округах страны и даже постепенное передвижение армий на запад.
Военные руководители были довольны, а Иосиф Виссарионович нервничал. Он был убеждён, что «большая война» начнётся не раньше следующего года, а преждевременное увеличение наших войск может лишь обострить политическую и военную ситуацию. Ну и промышленность, и особенно сельское хозяйство, действительно лишались многих, причём самых сильных рабочих рук.
— Из двух зол всегда приходится выбирать наименьшее, — напомнил я.
Сталин промолчал, не желая, вероятно, продолжать трудный разговор. Однако пауза длилась недолго: Власик твёрдо знал свои обязанности банного развлекателя. Хитрованный человек, он всегда находил, что сказать, даже если совсем не о чем было говорить. Имел в запасе несколько вариантов. Он знал, что Сталину интересна любая новая информация, что центральные утренние газеты Иосиф Виссарионович обязательно просматривает, а вот до ведомственных газет, до «Вечерней Москвы» у него руки не доходят. И когда возникали «пустоты», Власик принимался рассказывать, что, например, сегодня напечатано в «Вечерке». Вот, мол, начался массовый завоз овощей в столицу, и народ доволен. Вышли два больших тома, посвящённых жизни и творчеству Лермонтова. Завтра, в воскресный день, намечено много развлечений — гуляй в своё удовольствие! Выступает в парке Леонид Утёсов; на ипподроме — рысистые бега, труппа Большого театра даёт «Ромео и Джульетту»… Народный артист Москвин сфотографирован и пропечатан в газете: ловит рыбу в Москве-реке и призывает горожан выехать на природу, потому что день ожидается жаркий. Но многие, наверно, отправятся на открытие водного стадиона «Динамо», куда только что завезён песок, или на станцию Планёрная, где будут соревнования мотоспортсменов.
— Это нужно и полезно, — ворчливо, но уже без раздражения произнёс Сталин. — Народ хорошо поработал всю неделю, пусть набирается сил… А товарищ Москвин, значит, рыбу ловит? Я не знал, что он рыбак…
Все же банька и в этот раз расслабляюще, успокаивающе подействовала на Иосифа Виссарионовича. Он повеселел, покряхтывал удовлетворённо, когда Власик поддавал пару. Потом спросил, не буду ли я возражать, если мы выпьем вина прямо здесь, в раздевалке, ему нынче хотелось бы сразу лечь спать. Предложение было принято, и Власик быстро «организовал» все, что требовалось.
Иосиф Виссарионович остался отдыхать в «Блинах», а я поехал на московскую квартиру. Солнце ещё не взошло, но самая короткая ночь в году — она ведь такая светлая! В городе все ещё звучала музыка из распахнутых школьных окон. Завершались балы, молодые люди высыпали на улицу, радуясь яркой заре, предвещавшей новую интересную жизнь. Особенно выделялись девушки в светлых платьях. Многие танцевали. Издали казалось — кружатся, порхают белые бабочки. И думал я: скоро уж наступит время, когда среди счастливых выпускниц окажется и моя дочь. И Светлана Сталина. Что их ждёт впереди?
С такой мыслью я и заснул. Впрочем, заснул ли? Показалось — только успел задремать, как раздался резкий звонок телефона, стоявшего у изголовья. Этот телефон давно не звонил среди ночи, и я понял: случилось нечто из ряда вон выходящее. И голос я не сразу узнал:
— Николай Алексеевич? Извините, что в столь неурочное время…
— Да уж, — проворчал я.
— Говорит адмирал Кузнецов. Чрезвычайная новость. Немецкая авиация пыталась бомбить Севастополь. Налёты авиации произведены на другие наши базы на Чёрном море и на Балтике.
— Провокация? — Сон как рукой сняло!
— Считаю, что это широкомасштабная организованная акция. Это война, Николай Алексеевич! Приказ о военных действиях мною отдан. Не могу дозвониться до товарища Сталина. Его не хотят будить.
— С кем вы связывались?
— С товарищем Маленковым. Он считает меня сумасшедшим и сейчас проверяет сведения. А время не ждёт. Надо докладывать.
— А Тимошенко?
— У него ещё нет ясности. Он и Жуков говорят с округами по ВЧ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287
Дело в том, что по примеру Владимира Ильича Сталин любил оживлять свои выступления литературными образами, делавшими статьи и речи более интересными и, между прочим, подчёркивавшими эрудицию автора. Соответствующий материал готовила, как мы уже знаем, Людмила Николаевна Сталь, тайная советница вождя по вопросам литературы, культуры, искусства. В начале 1924 года, когда Сталин обнародовал один из главных своих трудов — «Об основах ленинизма», Людмила Николаевна подсказала ему злободневный пример из современной жизни для важнейшей главы «Стиль в работе». Позволю себе привести довольно обширную цитату не только в связи с Эрегбургом, но и потому, что она в значительной мере определяет подход Сталина к практической работе вообще. Вот его строки:
"Речь идёт не о литературном стиле. Я имею в виду стиль в работе, то особенное и своеобразное в практике ленинизма, которое создаёт особый тип ленинца-работника. Ленинизм есть теоретическая и практическая школа, вырабатывающая особый тип партийного и государственного работника, создающая особый, ленинский стиль в работе. В чем состоят характерные черты этого стиля? Каковы его особенности?
Этих особенностей две: а) русский революционный размах и б) американская деловитость. Стиль ленинизма состоит в соединении этих двух особенностей в партийной и государственной работе.
Русский революционный размах является противоядием против косности, рутины, консерватизма, застоя мысли, рабского отношения к дедовским традициям. Русский революционный размах — это та живительная сила, которая будит мысль, двигает вперёд, ломает прошлое, даёт перспективу. Без него невозможно никакое движение вперёд. Но оно имеет все шансы выродиться на практике в пустую «революционную» маниловщину, если не соединить его с американской деловитостью в работе. Примеров такого вырождения — хоть отбавляй. Кому не известна болезнь «революционного» сочинительства и «революционного» планотворчества, имеющая своим источником веру в силу декрета, могущего все устроить и все переделать? Один из русских писателей, И. Эренбург, изобразил в рассказе «Ускомчел» (Усовершенствованный коммунистический человек) тип одержимого этой болезнью «большевика», который задался целью набросать схему идеально усовершенствованного человека и …"утоп" в этой «работе». В рассказе имеется большое преувеличение, но что он верно вскрывает болезнь — это несомненно. Но никто, кажется, не издевался над такими больными так зло и беспощадно, как Ленин. «Коммунистическое чванство» — так третировал он эту болезненную веру в сочинительство и декретотворчество".
Естественно, прежде чем назвать в столь ответственном опусе фамилию Эренбурга, Иосиф Виссарионович прочитал его произведение. Был покороблен резкостью, бранчливостыо автора, но в принципе счёл правильным, тем более что Людмила Николаевна рекомендовала именно этот пример.
Работа «Об основах ленинизма» получила широчайшую известность, Сталину приятно было вспоминать все, что связано с её созданием. В том числе — и об Эренбурге. Хлёстким и уместным оказался литературный факт. Книги этого писателя Сталин потом регулярно просматривал, интересовался его судьбой, а когда возникла необходимость, использовал Илью Григорьевича как скрытый канал для связи с мировой сионистской империей.
Бывая во Франции, в Испании, Эренбург встречался не только с сионистскими деятелями, но и с тем нашим ведущим агентом, фамилию которого я запамятовал. И почта от этого агента поступала в Москву на имя Эренбурга: переписка у него была большая. Не хочу сказать, что Илья Григорьевич являлся сотрудником особых органов, но в годы напряжённой борьбы он выполнял не совсем обычные обязанности, внося вклад в общее дело не только публицистическими выступлениями.
И вот по секретным каналам поступило сообщение от нашего главного европейского агента, на которого возлагались большие надежды. Сталин познакомил меня с донесениями. В общем-то агент не открывал ничего нового, он утверждал, что война должна начаться 22 июня.
— Такое впечатление, что вся наша разведка пользуется одним источником, — ворчливо произнёс Иосиф Виссарионович. — Если этот источник немецкий, то они неплохо осуществляют план дезинформации, может быть, даже переигрывают. Если же этими сообщениями англичане хотят подтолкнуть нас на войну с Гитлером, то из таких замыслов ничего не получится. Мы дадим через ТАСС сообщение, что ни на какие провокации не поддадимся.
Я слушал его, верил ему и все же испытывал жутковатое ощущение: что, если это не игра, не козни наших противников, а простая суровая правда?..
Нужно учитывать и чисто психологическую сторону. Сталин привык к мысли, что он не ошибается, что дела в конечном счёте идут так, как он намечает, как он хочет. И возраст наш был таков, что располагал к привычному, размеренному образу жизни. Иосиф Виссарионович «разменял» седьмой десяток, стал добрее, мягче, спокойней. Лавры великого полководца не очень привлекали его: слишком уж хлопотно добывать их. Я хорошо знаю, что Сталин думал тогда не о том, как вести большую войну, а как избежать её. Это не могло не наложить отпечаток на его размышления и действия.
Дни между тем шли своим чередом, радуя тёплой, ясной погодой, благоприятными видами на урожай. Мы с Иосифом Виссарионовичем часто гуляли по лесу, ходили слушать соловьёв над речкой Медвенкой. Настроение было хорошее, и хотелось верить, что самые трудные годы, самые тяжёлые испытания остались позади.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
1
Последний мирный вечер в Москве был тёплым, празднично-шумным, весёлым. Много нарядных людей на улицах, много улыбок, цветов. В средних школах — выпускные балы. Из распахнутых окон школьных зданий лилась музыка, любимые мною вальсы. Часов в девять над центром города прошёл освежающий дождь, потом вновь выглянуло из-за облаков солнце. Дневная духота сменилась приятной прохладой. На горизонте громоздились причудливые грозно-тёмные тучи.
Все это я видел, пока ехал в машине из городской квартиры на Кунцевскую дачу Иосифа Виссарионовича. Для чего? Для того, чтобы по субботнему обыкновению помыться в баньке: к этому удовольствию Сталин пристрастился ещё в сибирской ссылке. После жгучего мороза или пронизывающей северной сырости очень полезно было прокалиться сухим паром, похлестаться пахучим берёзовым веником, выгнать из всех мышц и костей ломоту и простуду, словно бы очиститься, помолодеть. Особенно хорошо натапливала когда-то баньку, умела поддать жару (иной раз даже не водой, а квасом плеская на раскалённые камни) та женщина, у которой родился в ссылке внебрачный сын Иосифа Виссарионовича. Так что и воспоминания у него были приятные.
Банька, построенная по указанию Сталина в «Блинах», была проста и напоминала обычную сибирскую, крестьянскую. Бревенчатые стены, оконце, полок… С расчётом на четыре-пять человек. А пользовались только мы двое, да ещё допускался иногда Николай Власик, дабы потереть спины: под его непосредственным доглядом баньку убирали, обихаживали, топили. Пытался распространить своё «покровительство» на баньку некто Паукер, ведавший при Ягоде охраной членов Политбюро, однако, это ему не удалось; свидетелями интимной жизни становились лишь люди самые надёжные, прошедшие испытания временем и событиями.
К концу тридцатых годов наши субботние омовения стали традиционными. Осенью и зимой — каждую неделю. Летом — пореже. Иосиф Виссарионович расслаблялся, отдыхал от тяжкого груза размышлений, решений. Основательно попарившись, мы с ним, взяв бутылку коньяка, в тулупах и валенках выходили на террасу дачного дома посидеть в креслах, подышать чистым морозным воздухом. Летом ограничивались бутылкой сухого на той же террасе, в ночной тишине. На Сталина это действовало очень благотворно. Он потом крепко и долго спал, на следующий день чувствовал себя бодрым, полным сил. С каждым годом подобная разрядка была Сталину все нужней, ведь ему щел седьмой десяток. Внешне он мало менялся. Смуглое, мускулистое тело — могли бы позавидовать и некие сорокалетние граждане. Цепкая память, страсть и неутомимость в работе.
Но я-то видел, как поседела и поредела его недавно ещё густая шевелюра: особенно быстро редели волосы у затылка, там уже просвечивала лысина. Валкой, замедленной, грузноватой стала походка. В общем, для своего возраста он был вполне в форме. Соответствовал. Я несколько раз говорил об этом Иосифу Виссарионовичу, доставляя ему тем самым успокаивающее удовлетворение.
В тот вечер, а точнее в ту ночь, Сталин приехал из Кремля в «Блины» позже обычного. Был утомлён, молчалив. Парился без удовольствия, вроде бы по обязанности. Потом, спустя время, я попытался восстановить подробности, но вспомнилось немногое. Обычно, моясь, мы не говорили о делах, отдыхали, а на этот раз Иосиф Виссарионович не мог, видимо, отключиться от забот, если не прямо, то косвенно возвращался к ним. В стороне Филёвского парка, помнится, раздался гул авиационных моторов. Власик приоткрыл дверь, убедился, что это самолёты, и принялся рассказывать о том, что для самолётов, направляющихся из Москвы на запад или наоборот, с запада к столице, отличным ориентиром и днём и ночью служит Москва-река. Лётчики «выходят» к реке возле Можайска, и она надёжно выводит их хоть в Тушино, хоть на Центральный аэродром, хоть к самому центру столицы.
— Откуда тебе все это известно? — недовольным голосом спросил Сталин.
— Я же недавно из Минска на военной машине летел… Все лётчики знают…
— И не только наши, — добавил я. — В немецких авиационных штабах есть специальная карта, на которую нанесены целесообразные маршруты полётов. В мировом масштабе. В том числе и над нашей территорией. Варшава, Минск, Смоленск, Можайск — вдоль железной дороги. Но ближе к Москве сеть дорог становится гуще, можно запутаться. А Москва-река только одна. Маршрут — над ней, над нами, вплоть до Кремля.
— Не беспокойтесь, Николай Алексеевич, — саркастически усмехнулся Сталин. — Вражеская авиация не застанет нас голыми. Днём я звонил товарищу Тюленеву и потребовал повысить готовность противовоздушной обороны. Так что мойтесь спокойно!
— Спасибо за заботу, — в таком же тоне ответил я. А Власик хоть и промолчал, но всем видом показывал, насколько он восхищён подобной предусмотрительностью нашего вождя.
И ещё. Может, по натуре не переносил Власик долгого молчания, а может, обязанностью своей считал развлекать Сталина, да и меня, особенно на отдыхе, во всяком случае, говорил много, стараясь попасть под настроение: то анекдот выложит, то преподнесёт какой-нибудь занимательный случай. Не сумев, видимо, определить настроение Сталина, он повёл речь о самом, на его взгляд, обычном и безобидном: о полях и лесах. Был он, дескать, на Дальней даче, был в Горках Вторых и в Знаменском: зелень там везде так и прёт. Рожь поднялась дружная. Трава на лугах такая высокая и густая, что коса вязнет. Только убирай, только прячь лето в стога, но не успевают сельские труженики. Жаль, если добро пропадёт: ведь хорошее сено своего времени требует.
— Они и не могут успеть! — Сталин произнёс это настолько резко и раздражённо, что Власик умолк, недоумевая, какую промашку допустил. А Иосиф Виссарионович, ожесточённо похлестав веником спину, повернулся ко мне: — Вот вам первая ласточка. Думаю, мы ещё не раз почувствуем нехватку рабочих рук, особенно в сельском хозяйстве…
Иосиф Виссарионович имел, конечно, в виду те настоятельные предложения усилить наши войска, с которыми к нему несколько раз обращались военные руководители. В мире шла война, обстановка на наших границах была сложной, поэтому и Генеральный штаб, и Наркомат обороны, и Наркомат Военно-Морского Флота единодушно просили призвать на службу часть резервистов. Я считал это правильным. Однако Сталин довольно долго колебался, размышлял. С одной стороны, опасался ослабить наше быстро развившееся народное хозяйство, с другой — тревожился: а как отреагируют немцы и японцы?! В конце концов доводы военных руководителей склонили на свою сторону чашу весов. Мобилизации у нас не было, но призыв резервистов мы осуществили: не сразу, а частями, в различных районах страны. Людям объясняли: для проведения весенне-летних учений. Не знаю, заметили это немцы или нет, во всяком случае, никаких претензий они нам не предъявляли. А мы направили в войска ни много ни мало, а восемьсот тысяч приписников и продолжали призывать их, так что число мобилизованных начинало приближаться к миллиону. Это позволило нам пополнить до штата девятнадцать приграничных дивизий, начать развёртывание нескольких армий в глубинных округах страны и даже постепенное передвижение армий на запад.
Военные руководители были довольны, а Иосиф Виссарионович нервничал. Он был убеждён, что «большая война» начнётся не раньше следующего года, а преждевременное увеличение наших войск может лишь обострить политическую и военную ситуацию. Ну и промышленность, и особенно сельское хозяйство, действительно лишались многих, причём самых сильных рабочих рук.
— Из двух зол всегда приходится выбирать наименьшее, — напомнил я.
Сталин промолчал, не желая, вероятно, продолжать трудный разговор. Однако пауза длилась недолго: Власик твёрдо знал свои обязанности банного развлекателя. Хитрованный человек, он всегда находил, что сказать, даже если совсем не о чем было говорить. Имел в запасе несколько вариантов. Он знал, что Сталину интересна любая новая информация, что центральные утренние газеты Иосиф Виссарионович обязательно просматривает, а вот до ведомственных газет, до «Вечерней Москвы» у него руки не доходят. И когда возникали «пустоты», Власик принимался рассказывать, что, например, сегодня напечатано в «Вечерке». Вот, мол, начался массовый завоз овощей в столицу, и народ доволен. Вышли два больших тома, посвящённых жизни и творчеству Лермонтова. Завтра, в воскресный день, намечено много развлечений — гуляй в своё удовольствие! Выступает в парке Леонид Утёсов; на ипподроме — рысистые бега, труппа Большого театра даёт «Ромео и Джульетту»… Народный артист Москвин сфотографирован и пропечатан в газете: ловит рыбу в Москве-реке и призывает горожан выехать на природу, потому что день ожидается жаркий. Но многие, наверно, отправятся на открытие водного стадиона «Динамо», куда только что завезён песок, или на станцию Планёрная, где будут соревнования мотоспортсменов.
— Это нужно и полезно, — ворчливо, но уже без раздражения произнёс Сталин. — Народ хорошо поработал всю неделю, пусть набирается сил… А товарищ Москвин, значит, рыбу ловит? Я не знал, что он рыбак…
Все же банька и в этот раз расслабляюще, успокаивающе подействовала на Иосифа Виссарионовича. Он повеселел, покряхтывал удовлетворённо, когда Власик поддавал пару. Потом спросил, не буду ли я возражать, если мы выпьем вина прямо здесь, в раздевалке, ему нынче хотелось бы сразу лечь спать. Предложение было принято, и Власик быстро «организовал» все, что требовалось.
Иосиф Виссарионович остался отдыхать в «Блинах», а я поехал на московскую квартиру. Солнце ещё не взошло, но самая короткая ночь в году — она ведь такая светлая! В городе все ещё звучала музыка из распахнутых школьных окон. Завершались балы, молодые люди высыпали на улицу, радуясь яркой заре, предвещавшей новую интересную жизнь. Особенно выделялись девушки в светлых платьях. Многие танцевали. Издали казалось — кружатся, порхают белые бабочки. И думал я: скоро уж наступит время, когда среди счастливых выпускниц окажется и моя дочь. И Светлана Сталина. Что их ждёт впереди?
С такой мыслью я и заснул. Впрочем, заснул ли? Показалось — только успел задремать, как раздался резкий звонок телефона, стоявшего у изголовья. Этот телефон давно не звонил среди ночи, и я понял: случилось нечто из ряда вон выходящее. И голос я не сразу узнал:
— Николай Алексеевич? Извините, что в столь неурочное время…
— Да уж, — проворчал я.
— Говорит адмирал Кузнецов. Чрезвычайная новость. Немецкая авиация пыталась бомбить Севастополь. Налёты авиации произведены на другие наши базы на Чёрном море и на Балтике.
— Провокация? — Сон как рукой сняло!
— Считаю, что это широкомасштабная организованная акция. Это война, Николай Алексеевич! Приказ о военных действиях мною отдан. Не могу дозвониться до товарища Сталина. Его не хотят будить.
— С кем вы связывались?
— С товарищем Маленковым. Он считает меня сумасшедшим и сейчас проверяет сведения. А время не ждёт. Надо докладывать.
— А Тимошенко?
— У него ещё нет ясности. Он и Жуков говорят с округами по ВЧ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287