Лобов подвел отряд к ближнему складу.
— Ключи, ключи! — сам не ведая от кого, нервно требовал он и тряс тяжелый замок на двери склада.— Лом хотя бы...
Лом и кувалда нашлись. Войдя в азарт, Дубровинский наряду с дружинниками пытался разбить замок. Железо визжало, но почти не поддавалось их усилиям. Горели ладони, обильный пот струился по лицу.
— Э-ах! Э-ах! — Бил ломом он с придыханием, чувствуя разрывающую боль з груди.— Э-ах!..
Почти враз с глухим скрежетом вывалился из пробоя изувеченный замок и прогремел короткий далекий залп по ту сторону двора. Тотчас же вслед за ним началась частая, беспорядочная стрельба, постепенно приближаясь к арсеналу. Кто с кем? Дубровинский и Лобов недоуменно переглянулись.
— Там вроде бы Енисейские казармы,— проговорил Лобов,— за енисейцев эсеры ручались.
— Туда с Гусаровым пошел Малоземов,— качнул головой Дубровинский.— Неужели это их так встречают? Ну, что тут имеется?
Дружинники, недовольно ворча, перебрасывали малопригодное им хранящееся здесь оружие: сабли, морские кортики. Склад в основном был заполнен корабельными орудиями. Нашелся, правда, густо смазанный жиром пулемет. А к нему — ни одной ленты...
— Надо ломать замки на других складах,— сказал Лобов.— Найдется что-нибудь и получше.
— Это так,— согласился с ним Дубровинский.— Но кого нам вооружать? Где люди? Вывозить отсюда оружие? Куда? На чем? Свое дело мы сделали. Что ж другие? А сидеть нам тоже нельзя. Восстание только тогда живет, когда оно набирает силу, когда оно расширяется.
Ему припомнилась холодная ночь здесь же, на этом острове, и целый ряд тяжелых зимних дней и ночей на московских баррикадах. Начали и тогда решительно, смело, но остановились. А если бы уже тогда развернуть хорошо подготовленное наступление... Конечно, все это не прошло бесследно, не пройдет бесследно и нынешний день, но он еще не решит судьбу России. И все равно этот день революции нужен, даже такой...
Матросы ломали замок на двери другого склада. Стрельба теперь доносилась с разных сторон. Трудно было угадать, как развиваются события. А время шло.
— Товарищ Иннокентий,— сказал Лобов, озабоченно поглядывая на небо. Солнце уже стояло высоко.— Товарищ Иннокентий, надо бы разведку, что ли, нам спосылать. И в «Константин» и в полки, где эсеры работают. Нехорошо — стрельба идет. Значит, согласия общего не нашли, сила на силу поперла. А у кого она больше? Ты знаешь?
— Не знаю,— ответил Дубровинский.— В одном наша сила больше — в правде, за которую боремся. Давай, товарищ Лобов, посылай людей.— Он посмотрел на надзирателя, все еще лежащего возле проходной.— А с ним что будем делать? Так ему и валяться на ветру и на солнце? Человек все же.
Лобов почесал в затылке. Толкнул на лоб свою бескозырку. — Велю пристрелить, что ли? — сказал нерешительно.— Он ведь не постеснялся бы.
— Вели лучше притащить его сюда, в тень,— сказал Дубровинский.— Лежачего убивать рука не подымется. Да и не велика эта птица. Мичман, кажется. Поговорить с ним попробую.
Мичмана приволокли, но поговорить с ним Дубровинскому не удалось. Он мрачно прохрипел: «Всех вас на виселицу!» — и стиснул зубы, закрыл глаза, превратился в камень. На кителе у него болтался Георгиевский крест, должно быть, с японской войны. Лобов разводил руками: «Ну, а теперь что?» И у Дубровинского все же не повернулся язык, чтобы ответить: «Стреляй!»
Его поманили к пулемету, с которого смазку уже сняли.
— Может, за ограду нам выкатить?
Но он не знал и Лобов не знал — для чего? Со складов был сбит второй замок. Матросы разбирали, просматривали оружие. А время шло. И перестрелка в городе продолжалась. Она постепенно приближалась к арсеналу.
Наконец вернулся один из связных. Вбежал весь мокрый от пота.
— Добрался я до эсеровского комитета,— рассказывал он, задыхаясь,— там все в панике. Иркутский и Енисейский полки за нас отказались выступить, агитаторов похватали, заперли, что с ними — неизвестно. На пристани выгружается Финляндский полк и еще идут пароходы с войсками.
— А Малоземов с Гусаровым?—спросил Дубровинский, предчувствуя недобрые вести.
— Всех похватали, эсеровских агитаторов тоже...
— К «Константину» можно пройти? Связной безнадежно покрутил головой.
— Куда там! Иркутский полк все пути пересек, а к ним еще квартирмейстерская школа подтягивается. Форт наш, можно сказать, в плотной осаде...
Продолжить ему помешал грохот полевых пушек, ударивших где-то в стороне «Константина». Дубровинский помрачнел. Вот так же, кольцом, охватывали в декабре семеновцы Пресню, а дружинники метались внутри, не зная, как спастись от свинцового ливня. Форт «Константин» уже окружен, к нему на соединение не пробиться. И все равно это будет лишь оборона. То же, что было в декабре. Много ли толку от этих лежащих на складах орудийных стволов, сабель и кортиков, даже от винтовок и пулемета, когда восставших горстки и раскиданы они по всей крепости, а карательные войска превосходят их в десятки раз. Подтянуты из Петербурга точно к моменту, словно царские власти о сроках восстания знали лучше, чем сами повстанцы в Кронштадте. Держится ли Свеаборг? Что Ревель, который поднять обещали эсеры?
Вокруг Дубровинского столпились матросы. У всех на лицах тревога, немая ярость, готовность к бою. Лобов перекатывал барабан револьвера, проверяя, все ли гнезда в нем заполнены. Ждали слова Дубровинского. Он заговорил, чувствуя, как тяжело это:
— Товарищи! Кронштадтцы подняли знамя восстания, чтобы поддержать своих братьев в Свеаборге. Верю, что и ревельцы не остались глухи к их призывам. Питерские рабочие, наверное, объявили всеобщую забастовку. Но силы наши здесь оказались раздробленными, а царских войск много, они прибывают еще, и всей крепостью, всем островом нам не овладеть. Это ясно. Вот уже по форту «Константин» бьет артиллерия. Нас доже захватывают в кольцо. Остаются считанные часы. Мы гото-
вы здесь, не отходя, сложить свои головы. Но это ли нужно для революции? Стоять и быть убитыми? Призываю: сберечь жизни для будущих битв. Но не бежать отсюда постыдно и не сдаваться на милость царских властей, пощады ждать от них нечего! Надо прорываться. Если случится, так и с боем. Как счи-таешь, товарищ Лобов? Как, товарищи, считаете все вы?
— Правильно! — сказал кто-то из матросов.— Митинговать не время. Командуй, Лобов!
Тот приказал распахнуть ворота, быстро занять позиции с внешней стороны у стен арсенала. Все залегли в настороженном ожидании. Оно было недолгим. Солдатские цепи с винтовками наизготовку возникли на дороге, отрезая восставшим путь к отступлению. Впереди, поигрывая перчатками, шел офицер.
— Пли! —крикнул Лобов.
Раз за разом ударили два залпа. Солдатские цепи смешались и поредели, разбросав в стороны руки, повалился офицер. Лобов еще раз крикнул: «Пли!» — и на мостовой остались только убитые и тяжелораненые. Матросы вскочили: победа! Но радость тут же угасла. Перекрестным огнем по ним издали застрочили два пулемета.
— Измайловцы бьют, лейб-гвардейцы,— со злостью выговорил Лобов.— Товарищи, вперед! Быстро! Не то окажемся здесь в ловушке. Отходить к своим казармам!
Пулеметы на время притихли. Дубровинский успел перемахнуть через открытое пространство и примостился за гранитной плитой, косо лежащей возле фонарного столба. По ней тотчас с визгом щелкнула пуля.
Он видел, как, отстреливаясь, торопливо ползут вдоль кирпичной стены матросы, как, дернувшись всем телом, некоторые из них остаются лежать неподвижно. Видел, как, поднявшись во весь рост, погрозил кулаком в сторону приближающихся измайловцев Лобов и тут же упал с простреленной ногой. Его подхватили, поволокли на себе два матроса. Дубровинский пытался прикрыть их огнем из револьвера. Но вскоре у него патроны кончились.
Кончились патроны и у дружинников, они все реже отвечали на плотные залпы лейб-гвардейцев. А стоило начать перебежки, пулеметы противника вновь прижимали бегущих к земле. Потери среди них росли.
Продолжать бой становилось бессмысленным, он превратился в беспорядочный отход и жестокое истребление, по существу» безоружных людей. Каждый боец теперь действовал лишь в одиночку. Кто и как сумеет.
Захватив арсенал, измайловцы прекратили свое продвижение, били с колена по одиночным целям. Дубровинский в рассыпной цепи с другими матросами медленно отползал все дальше и дальше.
Стрельба в крепости, у форта «Константин», постепенно стихала. На горизонте не было видно обещанных эсерами кораблей, идущих с поддержкой из Ревеля. Восстание, как и в прошлый раз, захлебнулось.
Вот и знакомый пустырь. Дубровинский залег в какую-то рытвину. Надо дожидаться темноты. А тогда? Каким образом перебраться через залив? На пристани сразу же схватят. Ах, если бы попасть на вчерашний буксирный пароходик! И ему вспомнилась шлюпка, прошлой ночью брошенная в камышах...
...Он сидел у Менжинской и слушал ее сбивчивый рассказ о том, что произошло здесь за эти два дня. Во время заседания на конспиративной квартире Харика арестована почти вся петербургская «военка», вместе с другими арестован и Вячеслав, брат Людмилы. По счастливой случайности не оказалось на этом заседании Шорниковой. И еще более счастливый случай предотвратил арест Крупской, а может быть, и Ленина, которые искали встречи с товарищами из «военки», чтобы узнать, как обстоят дела в Свеаборге. А Вера оттуда еще не вернулась. Но теперь-то известно, что в крепость делегация не смогла проникнуть и повлиять там на ход событий. Восстание стихийно вспыхнуло, и по необходимости его возглавили Коханский и Емельянов. Теперь они преданы военно-полевому суду. Значит, их расстреляют. Восстание подавлено. В Кронштадте...
— Да что же я? —остановила себя Менжинская.— Об этом вы мне расскажите. Знаю, правительство ликует. Ходят слухи, что арестованы там чуть ли не две тысячи человек. Неужели это правда? Что с нашими товарищами?
— Я ничего о них не знаю, Людмила Рудольфовна,— ответил Дубровинский, с трудом пошевеливая кистями рук, распухшими от глубоких ссадин, царапин и кровавых мозолей. Целую ночь он боролся со штормовыми волнами в заливе, ища место, где бы с меньшим риском можно было причалить к берегу.— Боюсь, что все наши товарищи тоже арестованы.
— А вы? Как вам-то удалось оттуда выбраться?— Менжинской только теперь представилось, какой большой опасности подвергался и Дубровинский в Кронштадте.
— Это укор моей совести, что я не разделяю сейчас судьбы товарищей,— отозвался он угрюмо.— Но ведь не знаешь, где и что тебя ожидает. И после того как избежишь ареста, не хочется мечтать о нем. Думаешь: может быть, и еще на что-нибудь пригодишься.
Взгляд Менжинской упал на руки Дубровинского. Она вскрикнула, взяла их, положила на свои ладони. Спросила озабоченно:
— Вам очень больно? Как это случилось? Дайте я перевяжу!— И вскочила, подбежала к комоду, стала копаться в ящиках.— Но как все это случилось? — повторила свой вопрос Менжинская, тем временем бережно бинтуя руки Дубровинского.— Вас били?
— Нет. Просто я оказался интеллигентом больше чем надо... Прозвенел в передней звонок. Менжинская насторожилась, толкнула Дубровинского в соседнюю комнату.
— Спрячьтесь! Не знаю, кто бы это мог быть? Никого не ожидаю. Разве Баренцева? Нет... Неужели Вера? Боже мой! Но у нее свой ключ.
Вернулась она вместе с Шорниковой. Та остановилась у входа, припала плечом к косяку. Ее простое, миловидное лицо было наполнено отчаянием.
— Людочка, золотая,— через силу выговорила она и ладонью прикрыла глаза,— страшная весть из Кронштадта. Все наши, кто уехал туда, арестованы, их будут судить, а Егор Ка-нопул уже расстрелян...
— Канопул расстрелян?—Услышав слова Шорниковой, Дубровинский вбежал, схватил ее за плечи.— Это... правда?
Шорникова испуганно отшатнулась.
— Вы... вы здесь? —У нее застучали зубы.
— Да, мне удалось скрыться,— сказал Дубровинский.— И этим я обязан вам. Спасибо! Шлюпка с того парохода... Что с вами?
— Ничего... ничего... Пройдет. Такая неожиданность... Он, ласково держа ее за плечи, отвел немного в сторону.
— Я должен вам сказать... Егор словно предчувствовал. Он просил передать вам, если что с ним случится, не поминать его лихом. Обещался он вам...
Шорникова горько всхлипнула, вырвалась и, пошатываясь, скрылась за дверью.
— Вот видите, Людмила Рудольфовна, как вы были неправы прошлый раз, дурно подумав о ней,— проговорил Дубровинский, провожая Шорникову сочувственным взглядом.— Как все это трагично! Убитая горем, не выдала бы она и себя неосторожно...
Вечером полковник Герасимов, начальник столичной охранки, положил на стол только что назначенного вместо Рачковского директора департамента полиции Трусевича коротенькую записку: «Прошу из «военки» и из Комитета с.д. пока никого не арестовывать, иначе я провалюсь. Акация». Трусевич поднял глаза вопросительно:
— Акация... Это Шорникова?
- Да,— подтвердил Герасимов.— Нам следует ее поберечь.
Она в Кронштадте сделала большое дело. А Дубровинского, «Иннокентия», арестуем попозже. Он никуда не уйдет. И Трусевич в знак согласия наклонил голову. Арестовали Дубровинского только спустя два месяца.
Уже закончились суды над участниками Свеаборгского и Кронштадтского восстаний. Испили эту горькую чашу 2390 человек, из них 82 были расстреляны, остальные приговорены к каторжным работам и ссылке в отдаленные места Российской империи. На каторгу отправили и Гусарова с Малоземовым, Мануильского выслали в Архангельскую губернию. Всеобщая забастовка в поддержку восставших, собравшая под свои знамена свыше восьмидесяти тысяч человек, потеряла свой стратегический смысл — расширять и углублять вооруженную борьбу, начатую в Свеаборге и Кронштадте.
Вся монархическая печать трубила как о главнейшем событии в общественной жизни о подготовке выборов во вторую Думу, подчеркивая, что «доброе правительство» дает по-прежнему возможность участвовать в Думе представителям революционных партий. А между тем последовал царский указ о введении военно-полевых судов повсеместно, министерство внутренних дел .опубликовало циркуляр о запрещении собраний, митингов, сходок, и шеф отдельного корпуса жандармов предписал всем губернским управлениям, чтобы «при усмирении волнений стрельба вверх впредь не имела места».
Жандармские руки тянулись к Ленину. Но он находился в Куоккала и оказывался под защитой финляндских законов; арестовать его, равно и других проживающих там русских революционеров, было не просто по формально юридическим основаниям. Оставалось вести за ними филерские проследки и подкарауливать добычу, когда она появится по эту сторону границы. Однако, к досаде охранки, Ленин никак не проявлял стремления быть арестованным, он очень осторожно и умно посещал' Петербург, партийные и рабочие собрания, а чаще товарищи ездили к нему в Куоккала либо в Териоки, где особенно удобно было устраивать заседания. Резко антиправительственная газета «Пролетарий» с грифом «Москва, орган Московского а Санкт-Петербургского комитетов РСДРП» на самом деле издавалась и печаталась в Выборге, и Ленин был ее вдохновителем и руководителем.
Повышенный интерес охранка проявляла и к Крупской, Красину, Кржижановскому, Богданову, Лядову, сестрам Менжинским, но взять кого-либо из них не хватало достаточных оснований. Политические партии как таковые все еще были разрешены официально.
Относительно же Дубровинского у Трусевича, помимо точной сводки филерских проследок, лежала еще и общая справка особого отдела, характеризующая «Иннокентия» как революционера «безусловно вредного в политическом отношении направления».
Трусевич размышлял. Нужна какая-то зацепка для ареста, хотя бы мелочь. А там уже добавить. К кронштадтским волнениям Дубровииского не пристегнешь, время упущено. Просьбу Шор-нкковой нельзя было не уважить. Да нет и особой надобности пристегивать этого «Иннокентия» непременно к кронштадтским событиям. Там и без него собрана хорошая жатва. Будет важнее схватить его на новом деле, потому что эсдеки-большевики складывать руки не собираются, а «Иннокентий» при всей своей чахоточной тщедушности без устали мотается между Москвой и Петербургом, выполняя поручения Ленина. Эсеры опустили паруса, большая их часть потянулась к кадетам, другая, поменьше, хотя и пыжится «до последней бомбы» продолжать террор, успела даже скосить генерала Мина, так мастерски усмирившего декабрьское восстание в Москве, но тоже выдыхается. Меньшевики, и всегда-то склонные ко всяческим соглашеньицам с ли-беральствующими силами, теперь готовы слиться с ними в «единой конституционной партии», стань основным ее ядром эсеры или кадеты. Меньшевикам принадлежит и недурная идея о проведении всероссийского, чисто рабочего съезда, который, по их мысли, вполне возможно, признает ненужным деятельность вообще любых революционных партий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
— Ключи, ключи! — сам не ведая от кого, нервно требовал он и тряс тяжелый замок на двери склада.— Лом хотя бы...
Лом и кувалда нашлись. Войдя в азарт, Дубровинский наряду с дружинниками пытался разбить замок. Железо визжало, но почти не поддавалось их усилиям. Горели ладони, обильный пот струился по лицу.
— Э-ах! Э-ах! — Бил ломом он с придыханием, чувствуя разрывающую боль з груди.— Э-ах!..
Почти враз с глухим скрежетом вывалился из пробоя изувеченный замок и прогремел короткий далекий залп по ту сторону двора. Тотчас же вслед за ним началась частая, беспорядочная стрельба, постепенно приближаясь к арсеналу. Кто с кем? Дубровинский и Лобов недоуменно переглянулись.
— Там вроде бы Енисейские казармы,— проговорил Лобов,— за енисейцев эсеры ручались.
— Туда с Гусаровым пошел Малоземов,— качнул головой Дубровинский.— Неужели это их так встречают? Ну, что тут имеется?
Дружинники, недовольно ворча, перебрасывали малопригодное им хранящееся здесь оружие: сабли, морские кортики. Склад в основном был заполнен корабельными орудиями. Нашелся, правда, густо смазанный жиром пулемет. А к нему — ни одной ленты...
— Надо ломать замки на других складах,— сказал Лобов.— Найдется что-нибудь и получше.
— Это так,— согласился с ним Дубровинский.— Но кого нам вооружать? Где люди? Вывозить отсюда оружие? Куда? На чем? Свое дело мы сделали. Что ж другие? А сидеть нам тоже нельзя. Восстание только тогда живет, когда оно набирает силу, когда оно расширяется.
Ему припомнилась холодная ночь здесь же, на этом острове, и целый ряд тяжелых зимних дней и ночей на московских баррикадах. Начали и тогда решительно, смело, но остановились. А если бы уже тогда развернуть хорошо подготовленное наступление... Конечно, все это не прошло бесследно, не пройдет бесследно и нынешний день, но он еще не решит судьбу России. И все равно этот день революции нужен, даже такой...
Матросы ломали замок на двери другого склада. Стрельба теперь доносилась с разных сторон. Трудно было угадать, как развиваются события. А время шло.
— Товарищ Иннокентий,— сказал Лобов, озабоченно поглядывая на небо. Солнце уже стояло высоко.— Товарищ Иннокентий, надо бы разведку, что ли, нам спосылать. И в «Константин» и в полки, где эсеры работают. Нехорошо — стрельба идет. Значит, согласия общего не нашли, сила на силу поперла. А у кого она больше? Ты знаешь?
— Не знаю,— ответил Дубровинский.— В одном наша сила больше — в правде, за которую боремся. Давай, товарищ Лобов, посылай людей.— Он посмотрел на надзирателя, все еще лежащего возле проходной.— А с ним что будем делать? Так ему и валяться на ветру и на солнце? Человек все же.
Лобов почесал в затылке. Толкнул на лоб свою бескозырку. — Велю пристрелить, что ли? — сказал нерешительно.— Он ведь не постеснялся бы.
— Вели лучше притащить его сюда, в тень,— сказал Дубровинский.— Лежачего убивать рука не подымется. Да и не велика эта птица. Мичман, кажется. Поговорить с ним попробую.
Мичмана приволокли, но поговорить с ним Дубровинскому не удалось. Он мрачно прохрипел: «Всех вас на виселицу!» — и стиснул зубы, закрыл глаза, превратился в камень. На кителе у него болтался Георгиевский крест, должно быть, с японской войны. Лобов разводил руками: «Ну, а теперь что?» И у Дубровинского все же не повернулся язык, чтобы ответить: «Стреляй!»
Его поманили к пулемету, с которого смазку уже сняли.
— Может, за ограду нам выкатить?
Но он не знал и Лобов не знал — для чего? Со складов был сбит второй замок. Матросы разбирали, просматривали оружие. А время шло. И перестрелка в городе продолжалась. Она постепенно приближалась к арсеналу.
Наконец вернулся один из связных. Вбежал весь мокрый от пота.
— Добрался я до эсеровского комитета,— рассказывал он, задыхаясь,— там все в панике. Иркутский и Енисейский полки за нас отказались выступить, агитаторов похватали, заперли, что с ними — неизвестно. На пристани выгружается Финляндский полк и еще идут пароходы с войсками.
— А Малоземов с Гусаровым?—спросил Дубровинский, предчувствуя недобрые вести.
— Всех похватали, эсеровских агитаторов тоже...
— К «Константину» можно пройти? Связной безнадежно покрутил головой.
— Куда там! Иркутский полк все пути пересек, а к ним еще квартирмейстерская школа подтягивается. Форт наш, можно сказать, в плотной осаде...
Продолжить ему помешал грохот полевых пушек, ударивших где-то в стороне «Константина». Дубровинский помрачнел. Вот так же, кольцом, охватывали в декабре семеновцы Пресню, а дружинники метались внутри, не зная, как спастись от свинцового ливня. Форт «Константин» уже окружен, к нему на соединение не пробиться. И все равно это будет лишь оборона. То же, что было в декабре. Много ли толку от этих лежащих на складах орудийных стволов, сабель и кортиков, даже от винтовок и пулемета, когда восставших горстки и раскиданы они по всей крепости, а карательные войска превосходят их в десятки раз. Подтянуты из Петербурга точно к моменту, словно царские власти о сроках восстания знали лучше, чем сами повстанцы в Кронштадте. Держится ли Свеаборг? Что Ревель, который поднять обещали эсеры?
Вокруг Дубровинского столпились матросы. У всех на лицах тревога, немая ярость, готовность к бою. Лобов перекатывал барабан револьвера, проверяя, все ли гнезда в нем заполнены. Ждали слова Дубровинского. Он заговорил, чувствуя, как тяжело это:
— Товарищи! Кронштадтцы подняли знамя восстания, чтобы поддержать своих братьев в Свеаборге. Верю, что и ревельцы не остались глухи к их призывам. Питерские рабочие, наверное, объявили всеобщую забастовку. Но силы наши здесь оказались раздробленными, а царских войск много, они прибывают еще, и всей крепостью, всем островом нам не овладеть. Это ясно. Вот уже по форту «Константин» бьет артиллерия. Нас доже захватывают в кольцо. Остаются считанные часы. Мы гото-
вы здесь, не отходя, сложить свои головы. Но это ли нужно для революции? Стоять и быть убитыми? Призываю: сберечь жизни для будущих битв. Но не бежать отсюда постыдно и не сдаваться на милость царских властей, пощады ждать от них нечего! Надо прорываться. Если случится, так и с боем. Как счи-таешь, товарищ Лобов? Как, товарищи, считаете все вы?
— Правильно! — сказал кто-то из матросов.— Митинговать не время. Командуй, Лобов!
Тот приказал распахнуть ворота, быстро занять позиции с внешней стороны у стен арсенала. Все залегли в настороженном ожидании. Оно было недолгим. Солдатские цепи с винтовками наизготовку возникли на дороге, отрезая восставшим путь к отступлению. Впереди, поигрывая перчатками, шел офицер.
— Пли! —крикнул Лобов.
Раз за разом ударили два залпа. Солдатские цепи смешались и поредели, разбросав в стороны руки, повалился офицер. Лобов еще раз крикнул: «Пли!» — и на мостовой остались только убитые и тяжелораненые. Матросы вскочили: победа! Но радость тут же угасла. Перекрестным огнем по ним издали застрочили два пулемета.
— Измайловцы бьют, лейб-гвардейцы,— со злостью выговорил Лобов.— Товарищи, вперед! Быстро! Не то окажемся здесь в ловушке. Отходить к своим казармам!
Пулеметы на время притихли. Дубровинский успел перемахнуть через открытое пространство и примостился за гранитной плитой, косо лежащей возле фонарного столба. По ней тотчас с визгом щелкнула пуля.
Он видел, как, отстреливаясь, торопливо ползут вдоль кирпичной стены матросы, как, дернувшись всем телом, некоторые из них остаются лежать неподвижно. Видел, как, поднявшись во весь рост, погрозил кулаком в сторону приближающихся измайловцев Лобов и тут же упал с простреленной ногой. Его подхватили, поволокли на себе два матроса. Дубровинский пытался прикрыть их огнем из револьвера. Но вскоре у него патроны кончились.
Кончились патроны и у дружинников, они все реже отвечали на плотные залпы лейб-гвардейцев. А стоило начать перебежки, пулеметы противника вновь прижимали бегущих к земле. Потери среди них росли.
Продолжать бой становилось бессмысленным, он превратился в беспорядочный отход и жестокое истребление, по существу» безоружных людей. Каждый боец теперь действовал лишь в одиночку. Кто и как сумеет.
Захватив арсенал, измайловцы прекратили свое продвижение, били с колена по одиночным целям. Дубровинский в рассыпной цепи с другими матросами медленно отползал все дальше и дальше.
Стрельба в крепости, у форта «Константин», постепенно стихала. На горизонте не было видно обещанных эсерами кораблей, идущих с поддержкой из Ревеля. Восстание, как и в прошлый раз, захлебнулось.
Вот и знакомый пустырь. Дубровинский залег в какую-то рытвину. Надо дожидаться темноты. А тогда? Каким образом перебраться через залив? На пристани сразу же схватят. Ах, если бы попасть на вчерашний буксирный пароходик! И ему вспомнилась шлюпка, прошлой ночью брошенная в камышах...
...Он сидел у Менжинской и слушал ее сбивчивый рассказ о том, что произошло здесь за эти два дня. Во время заседания на конспиративной квартире Харика арестована почти вся петербургская «военка», вместе с другими арестован и Вячеслав, брат Людмилы. По счастливой случайности не оказалось на этом заседании Шорниковой. И еще более счастливый случай предотвратил арест Крупской, а может быть, и Ленина, которые искали встречи с товарищами из «военки», чтобы узнать, как обстоят дела в Свеаборге. А Вера оттуда еще не вернулась. Но теперь-то известно, что в крепость делегация не смогла проникнуть и повлиять там на ход событий. Восстание стихийно вспыхнуло, и по необходимости его возглавили Коханский и Емельянов. Теперь они преданы военно-полевому суду. Значит, их расстреляют. Восстание подавлено. В Кронштадте...
— Да что же я? —остановила себя Менжинская.— Об этом вы мне расскажите. Знаю, правительство ликует. Ходят слухи, что арестованы там чуть ли не две тысячи человек. Неужели это правда? Что с нашими товарищами?
— Я ничего о них не знаю, Людмила Рудольфовна,— ответил Дубровинский, с трудом пошевеливая кистями рук, распухшими от глубоких ссадин, царапин и кровавых мозолей. Целую ночь он боролся со штормовыми волнами в заливе, ища место, где бы с меньшим риском можно было причалить к берегу.— Боюсь, что все наши товарищи тоже арестованы.
— А вы? Как вам-то удалось оттуда выбраться?— Менжинской только теперь представилось, какой большой опасности подвергался и Дубровинский в Кронштадте.
— Это укор моей совести, что я не разделяю сейчас судьбы товарищей,— отозвался он угрюмо.— Но ведь не знаешь, где и что тебя ожидает. И после того как избежишь ареста, не хочется мечтать о нем. Думаешь: может быть, и еще на что-нибудь пригодишься.
Взгляд Менжинской упал на руки Дубровинского. Она вскрикнула, взяла их, положила на свои ладони. Спросила озабоченно:
— Вам очень больно? Как это случилось? Дайте я перевяжу!— И вскочила, подбежала к комоду, стала копаться в ящиках.— Но как все это случилось? — повторила свой вопрос Менжинская, тем временем бережно бинтуя руки Дубровинского.— Вас били?
— Нет. Просто я оказался интеллигентом больше чем надо... Прозвенел в передней звонок. Менжинская насторожилась, толкнула Дубровинского в соседнюю комнату.
— Спрячьтесь! Не знаю, кто бы это мог быть? Никого не ожидаю. Разве Баренцева? Нет... Неужели Вера? Боже мой! Но у нее свой ключ.
Вернулась она вместе с Шорниковой. Та остановилась у входа, припала плечом к косяку. Ее простое, миловидное лицо было наполнено отчаянием.
— Людочка, золотая,— через силу выговорила она и ладонью прикрыла глаза,— страшная весть из Кронштадта. Все наши, кто уехал туда, арестованы, их будут судить, а Егор Ка-нопул уже расстрелян...
— Канопул расстрелян?—Услышав слова Шорниковой, Дубровинский вбежал, схватил ее за плечи.— Это... правда?
Шорникова испуганно отшатнулась.
— Вы... вы здесь? —У нее застучали зубы.
— Да, мне удалось скрыться,— сказал Дубровинский.— И этим я обязан вам. Спасибо! Шлюпка с того парохода... Что с вами?
— Ничего... ничего... Пройдет. Такая неожиданность... Он, ласково держа ее за плечи, отвел немного в сторону.
— Я должен вам сказать... Егор словно предчувствовал. Он просил передать вам, если что с ним случится, не поминать его лихом. Обещался он вам...
Шорникова горько всхлипнула, вырвалась и, пошатываясь, скрылась за дверью.
— Вот видите, Людмила Рудольфовна, как вы были неправы прошлый раз, дурно подумав о ней,— проговорил Дубровинский, провожая Шорникову сочувственным взглядом.— Как все это трагично! Убитая горем, не выдала бы она и себя неосторожно...
Вечером полковник Герасимов, начальник столичной охранки, положил на стол только что назначенного вместо Рачковского директора департамента полиции Трусевича коротенькую записку: «Прошу из «военки» и из Комитета с.д. пока никого не арестовывать, иначе я провалюсь. Акация». Трусевич поднял глаза вопросительно:
— Акация... Это Шорникова?
- Да,— подтвердил Герасимов.— Нам следует ее поберечь.
Она в Кронштадте сделала большое дело. А Дубровинского, «Иннокентия», арестуем попозже. Он никуда не уйдет. И Трусевич в знак согласия наклонил голову. Арестовали Дубровинского только спустя два месяца.
Уже закончились суды над участниками Свеаборгского и Кронштадтского восстаний. Испили эту горькую чашу 2390 человек, из них 82 были расстреляны, остальные приговорены к каторжным работам и ссылке в отдаленные места Российской империи. На каторгу отправили и Гусарова с Малоземовым, Мануильского выслали в Архангельскую губернию. Всеобщая забастовка в поддержку восставших, собравшая под свои знамена свыше восьмидесяти тысяч человек, потеряла свой стратегический смысл — расширять и углублять вооруженную борьбу, начатую в Свеаборге и Кронштадте.
Вся монархическая печать трубила как о главнейшем событии в общественной жизни о подготовке выборов во вторую Думу, подчеркивая, что «доброе правительство» дает по-прежнему возможность участвовать в Думе представителям революционных партий. А между тем последовал царский указ о введении военно-полевых судов повсеместно, министерство внутренних дел .опубликовало циркуляр о запрещении собраний, митингов, сходок, и шеф отдельного корпуса жандармов предписал всем губернским управлениям, чтобы «при усмирении волнений стрельба вверх впредь не имела места».
Жандармские руки тянулись к Ленину. Но он находился в Куоккала и оказывался под защитой финляндских законов; арестовать его, равно и других проживающих там русских революционеров, было не просто по формально юридическим основаниям. Оставалось вести за ними филерские проследки и подкарауливать добычу, когда она появится по эту сторону границы. Однако, к досаде охранки, Ленин никак не проявлял стремления быть арестованным, он очень осторожно и умно посещал' Петербург, партийные и рабочие собрания, а чаще товарищи ездили к нему в Куоккала либо в Териоки, где особенно удобно было устраивать заседания. Резко антиправительственная газета «Пролетарий» с грифом «Москва, орган Московского а Санкт-Петербургского комитетов РСДРП» на самом деле издавалась и печаталась в Выборге, и Ленин был ее вдохновителем и руководителем.
Повышенный интерес охранка проявляла и к Крупской, Красину, Кржижановскому, Богданову, Лядову, сестрам Менжинским, но взять кого-либо из них не хватало достаточных оснований. Политические партии как таковые все еще были разрешены официально.
Относительно же Дубровинского у Трусевича, помимо точной сводки филерских проследок, лежала еще и общая справка особого отдела, характеризующая «Иннокентия» как революционера «безусловно вредного в политическом отношении направления».
Трусевич размышлял. Нужна какая-то зацепка для ареста, хотя бы мелочь. А там уже добавить. К кронштадтским волнениям Дубровииского не пристегнешь, время упущено. Просьбу Шор-нкковой нельзя было не уважить. Да нет и особой надобности пристегивать этого «Иннокентия» непременно к кронштадтским событиям. Там и без него собрана хорошая жатва. Будет важнее схватить его на новом деле, потому что эсдеки-большевики складывать руки не собираются, а «Иннокентий» при всей своей чахоточной тщедушности без устали мотается между Москвой и Петербургом, выполняя поручения Ленина. Эсеры опустили паруса, большая их часть потянулась к кадетам, другая, поменьше, хотя и пыжится «до последней бомбы» продолжать террор, успела даже скосить генерала Мина, так мастерски усмирившего декабрьское восстание в Москве, но тоже выдыхается. Меньшевики, и всегда-то склонные ко всяческим соглашеньицам с ли-беральствующими силами, теперь готовы слиться с ними в «единой конституционной партии», стань основным ее ядром эсеры или кадеты. Меньшевикам принадлежит и недурная идея о проведении всероссийского, чисто рабочего съезда, который, по их мысли, вполне возможно, признает ненужным деятельность вообще любых революционных партий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104