Недурная, с глубокой философской мыслью выдумка писателя Эдгара Поэ: воля человека сильнее смерти. У Гейне это лучше: «Где же смена? Кровь течет, слабеет тело... Один упал — другие подходи! Но я не побежден: оружье цело, лишь сердце порвалось в моей груди». У Гейне лучше потому, что жизнь у него не абстрактна, как в новелле Поэ, а наполнена духом борьбы за свободу.
Вот это — «еще оружье цело» — и есть самое главное.Даже если слух об амнистии только фальшивка — полтора года можно выстоять. Должно выстоять! И, возвратясь из ссылки, не обязательно оказаться снова в царских застенках. О, теперь он научен многому сверх того, что знал отлично и ранее!
Важно побыстрее восстановить надежную связь с Лениным, разобраться в реальной политической обстановке, которая здесь представляется словно бы замкнутой глухим кольцом тайги и тундры. Владимир Ильич — великолепный тактик и стратег. Недавняя Пражская конференция — это его большая победа. В горькие дни поражений нужны революции новые силы — «один упал, другие подходи!» — в дни побед развивать и закреплять успехи новые силы нужны еще больше.
Отвратна жизнь в эмиграции, смертельно опасна работа в российском подполье, но жизнь ведь продолжается, и борьба с царизмом неостановима — Владимир Ильич не отступит в этой борьбе.
Дубровинский плотнее стиснул веки. Ленину никогда не бывало легко. Однако он никогда не опускал рук. Товарищ в борьбе не тот, кто лишь сочувствует издали, товарищ тот, кто в борьбе стоит рядом. И до конца.
Он открыл глаза. Ударил слепящий свет звездной россыпи на волнах Енисея. Дубровинский приподнялся, расправил плечи.«Да! Да! Ты и обязан, и ты еще сможешь бороться. Ты сможешь!»
Почувствовал прилив необыкновенной силы. Звала широкая, распахнутая даль реки и за нею свободные просторы, все в молодой весенней зелени.Он выпрямился, как воин, после оглушающего удара врага, готовый вновь броситься в битву.Но каблуки еапог соскользнули с покатого выступа камня, и он не сумел справиться с леденяще холодным потоком воды, мгновенно оттолкнувшим его от берега,
Это был день его рождения. Жаркий августовский день. С высоких карпатских вершин в долины спускался чистый горный воздух. Над Поронином, маленьким галицийским городком, царила звенящая, торжественная тишина. Сидя у распахнутого окна двухэтажного дома, построенного из фантастически толстых бревен, оструганных до сверкающей белизны, Крупская перебирала кипы газет, делала вырезки. Медленно, про себя читала?
«Умер Иннокентий. Утонул в ночь с 19 на 20 мая, а до сих пор не удалось сообщить многочисленным друзьям эту страшную весть. Каким ударом будет эта чудовищная неожиданная потеря для многих, многих передовых пролетариев, знавших его или слыхавших о нем.
Иннокентий — это для многих символ какой-то исключительной чистоты, солидного знания марксизма и большого практического ума...»
«В лице И. Ф. Дубровинского наша партия потеряла одного из самых преданных своих работников...»
«Ушел лучший из лучших. В рядах наших опустело место, которое принадлежало достойному из достойных...»
«Иннокентием звали его широкие круги товарищей. «Иноком» звали мы его в тесном кругу. Сколько любви и уважения вкладывали люди в это слово «Инок»! В этом пламенном политическом работнике вместе с тем было что-то такое, что делало его похожим на человека не от мира сего, на действительного инока, на мученика из тех, что, не задумываясь, руку положат в огонь за дело, в которое они верят и которому они беззаветно служат...»
— Надюша!
Крупская оглянулась. Щелкнули ножницы. На пороге стоял Ленин в белой косоворотке с отстегнутой верхней пуговицей на воротнике. Пиджак у него был переброшен через локоть.
— Надюша,— проговорил он, счастливо улыбаясь,— хорошие вести из России. Хотя вчера «Рабочую правду» в Петербурге власти, как и ожидалось, закрыли, но уже сегодня вышла «Северная правда». Живет, живет архиважнейшая наша газета! Тираж перевалил за сорок тысяч. И вообще все дела решительно идут на подъем. Сдвигается прочь мрачная туча. Проведем здесь совещание ЦК с представителями от российских организаций — и в новое наступление! Самодержавие будет добито. Революция— пролетарская революция! — не за горами. Я слышу ее отчетливые шаги. Мы скоро, очень скоро вернемся в Россию.— Он повесил пиджак на спинку стула.— Чем ты занимаешься, Надюша? Что это за вырезки?
— Знаешь, Володя, я в своих бумагах наткнулась на запись: сегодня Иосифу Федоровичу исполнилось бы тридцать шесть лет. Он при нас никогда не справлял дня своего рождения. И вот я решила перебрать газеты, соединить, положить в один конверт все, что о нем писали после его гибели.
— Да, Надюша, да, отличная мысль.— Лицо Ленина стало скорбным, задумчивым. Он перебирал вырезки.— Не помню для себя столь сильного потрясения, как смерть Инока. Обидная, нелепая смерть!
— Как он погиб, Володя? Столько было разных противоречивых сообщений и предположений!
— Надюша, имеет значение только жизнь революционера, дела революционера, а не его смерть. Смерть всегда нелепа.
Он приблизился к окну. Засунув руки в карманы, долго рассматривал спокойные, мягкие очертания Татр, горных вершин, синеющих у далекого горизонта, за которым простиралась родная земля.
— Хорошо бы Иннокентию на могиле поставить достойный памятник,—проговорил он наконец.— Имя его не должно быть забыто.
И прищурил глаза, обращаясь к этим родным, синеющим далям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
Вот это — «еще оружье цело» — и есть самое главное.Даже если слух об амнистии только фальшивка — полтора года можно выстоять. Должно выстоять! И, возвратясь из ссылки, не обязательно оказаться снова в царских застенках. О, теперь он научен многому сверх того, что знал отлично и ранее!
Важно побыстрее восстановить надежную связь с Лениным, разобраться в реальной политической обстановке, которая здесь представляется словно бы замкнутой глухим кольцом тайги и тундры. Владимир Ильич — великолепный тактик и стратег. Недавняя Пражская конференция — это его большая победа. В горькие дни поражений нужны революции новые силы — «один упал, другие подходи!» — в дни побед развивать и закреплять успехи новые силы нужны еще больше.
Отвратна жизнь в эмиграции, смертельно опасна работа в российском подполье, но жизнь ведь продолжается, и борьба с царизмом неостановима — Владимир Ильич не отступит в этой борьбе.
Дубровинский плотнее стиснул веки. Ленину никогда не бывало легко. Однако он никогда не опускал рук. Товарищ в борьбе не тот, кто лишь сочувствует издали, товарищ тот, кто в борьбе стоит рядом. И до конца.
Он открыл глаза. Ударил слепящий свет звездной россыпи на волнах Енисея. Дубровинский приподнялся, расправил плечи.«Да! Да! Ты и обязан, и ты еще сможешь бороться. Ты сможешь!»
Почувствовал прилив необыкновенной силы. Звала широкая, распахнутая даль реки и за нею свободные просторы, все в молодой весенней зелени.Он выпрямился, как воин, после оглушающего удара врага, готовый вновь броситься в битву.Но каблуки еапог соскользнули с покатого выступа камня, и он не сумел справиться с леденяще холодным потоком воды, мгновенно оттолкнувшим его от берега,
Это был день его рождения. Жаркий августовский день. С высоких карпатских вершин в долины спускался чистый горный воздух. Над Поронином, маленьким галицийским городком, царила звенящая, торжественная тишина. Сидя у распахнутого окна двухэтажного дома, построенного из фантастически толстых бревен, оструганных до сверкающей белизны, Крупская перебирала кипы газет, делала вырезки. Медленно, про себя читала?
«Умер Иннокентий. Утонул в ночь с 19 на 20 мая, а до сих пор не удалось сообщить многочисленным друзьям эту страшную весть. Каким ударом будет эта чудовищная неожиданная потеря для многих, многих передовых пролетариев, знавших его или слыхавших о нем.
Иннокентий — это для многих символ какой-то исключительной чистоты, солидного знания марксизма и большого практического ума...»
«В лице И. Ф. Дубровинского наша партия потеряла одного из самых преданных своих работников...»
«Ушел лучший из лучших. В рядах наших опустело место, которое принадлежало достойному из достойных...»
«Иннокентием звали его широкие круги товарищей. «Иноком» звали мы его в тесном кругу. Сколько любви и уважения вкладывали люди в это слово «Инок»! В этом пламенном политическом работнике вместе с тем было что-то такое, что делало его похожим на человека не от мира сего, на действительного инока, на мученика из тех, что, не задумываясь, руку положат в огонь за дело, в которое они верят и которому они беззаветно служат...»
— Надюша!
Крупская оглянулась. Щелкнули ножницы. На пороге стоял Ленин в белой косоворотке с отстегнутой верхней пуговицей на воротнике. Пиджак у него был переброшен через локоть.
— Надюша,— проговорил он, счастливо улыбаясь,— хорошие вести из России. Хотя вчера «Рабочую правду» в Петербурге власти, как и ожидалось, закрыли, но уже сегодня вышла «Северная правда». Живет, живет архиважнейшая наша газета! Тираж перевалил за сорок тысяч. И вообще все дела решительно идут на подъем. Сдвигается прочь мрачная туча. Проведем здесь совещание ЦК с представителями от российских организаций — и в новое наступление! Самодержавие будет добито. Революция— пролетарская революция! — не за горами. Я слышу ее отчетливые шаги. Мы скоро, очень скоро вернемся в Россию.— Он повесил пиджак на спинку стула.— Чем ты занимаешься, Надюша? Что это за вырезки?
— Знаешь, Володя, я в своих бумагах наткнулась на запись: сегодня Иосифу Федоровичу исполнилось бы тридцать шесть лет. Он при нас никогда не справлял дня своего рождения. И вот я решила перебрать газеты, соединить, положить в один конверт все, что о нем писали после его гибели.
— Да, Надюша, да, отличная мысль.— Лицо Ленина стало скорбным, задумчивым. Он перебирал вырезки.— Не помню для себя столь сильного потрясения, как смерть Инока. Обидная, нелепая смерть!
— Как он погиб, Володя? Столько было разных противоречивых сообщений и предположений!
— Надюша, имеет значение только жизнь революционера, дела революционера, а не его смерть. Смерть всегда нелепа.
Он приблизился к окну. Засунув руки в карманы, долго рассматривал спокойные, мягкие очертания Татр, горных вершин, синеющих у далекого горизонта, за которым простиралась родная земля.
— Хорошо бы Иннокентию на могиле поставить достойный памятник,—проговорил он наконец.— Имя его не должно быть забыто.
И прищурил глаза, обращаясь к этим родным, синеющим далям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104