— Ося, а ты уверен, что в Сибирь перестанут ссылать раньше, чем для нас с тобой наступит старость?
— Конечно, Аня! Мне нынче в августе исполнится всего лишь двадцать девять лет. Ты просто не подумала, что впереди у нас огромнейшее время, а дни самодержавия сочтены,
— Да, я не подумала,— сказала Анна.
Она подумала, но о другом. Революция подавлена, самодержавие перешло в наступление, уничтожает последние остатки объявленных свобод; и если Трепова в народе называли зверем, то Столыпина зовут «вешателем». Но эту мысль она оставила при себе. Ей не хотелось с первых минут встречи затевать спор, который, она знала, не будет закончен согласием. Надо заставить
себя и Осю говорить о чем угодно, только не о политических событиях.
— А кто такая эта Наташа? — спросила она рассеянно, полагая, что этим уведет разговор в сторону.— Что она рассказывала о Сибири?
— Да тут получилась немного забавная история,— ответил Дубровинский и надломил ветку орешника, пропуская вперед жену. Они вступили в лесную чащу.— В Москве проходила областная конференция. Предполагалось, что приедет Ленин. Но его задержали неотложные дела в Петербурге. Он попросил, чтобы поехал я,— потому и скорбная телеграмма твоя, Аня, искала меня так долго. Вхожу и слышу — за спиной у меня переговариваются: «Ленин. Это Ленин». Представь мое положение в такой момент! Оборачиваюсь, но я ведь не знаю, кто сказал эти слова. И негоже вслух заявлять неведомо кому: «Товарищи, вы ошиблись!» А по ходу конференции выступать мне как представителю Петербургского комитета совершенно необходимо. Обсуждается наш конфликт с Центральным Комитетом. Вопрос наиважнейший. Люди ждут выступления Ленина. Каково говорить мне! Называюсь Макаровым — паспорт у меня на Макарова сейчас — и вижу на многих лицах полнейшее недоумение. Но выступил все же, Наташа потом сказала, что я хорошо, убедительно выступал, мне аплодировали...
— Да кто же такая эта Наташа? — снова спросила Анна, верная своему замыслу не разжигать спора, хотя ее заинтересовала совсем не Наташа, а конфликт Петербургского комитета, значит, Ленина, с Центральным Комитетом, значит, со сторонниками Плеханова и Мартова.
— Это Конкордия Самойлова. Она была докладчиком по итогам съезда.
— И что же рассказывала она о Сибири? —спросила Анна, уловив момент, когда Дубровинский запнулся, разглядывая в полутьме, где лучше обойти густую заросль шиповника.
— О Сибири? Она, знаешь, из Иркутска, училась там в гимназии. Совсем поблизости от этого города кедровая, вековая тайга. А красавица Ангара, озеро Байкал...— Он поманил жену за собой.— Сюда, Аня! Дай руку,— помог ей перешагнуть через валежину.— Ты знаешь, что означает «думское» министерство? Это же в чистом виде кадетское министерство! Дума, в которой засилье кадетов, если бы даже дать ей такое право, конечно, назначит министров, вполне угодных верховной власти. Стало быть, мы, поддерживая лозунг этого «министерства», практически будем поддерживать кадетов, Трепова, царя! Вот ведь до какой нелепости можно дойти...
И он с жаром стал рассказывать о том, что Петербургский комитет, а за ним и многие другие организации приняли резолюцию принципиального несогласия с тактикой ЦК по отношению к Думе. А коль скоро ЦК ныне выражает волю лишь меньшинства партии, создается неизбежный конфликт между ее большинством и центральными учреждениями. Этот конфликт не может быть разрешен иначе, как созывом экстренного Пятого съезда...
Увлеченный своим рассказом, он шел и шел в глубь леса. Анна едва-едва успевала за ним.
Летние ночи короткие, начинался рассвет, со стороны деревни донесся призывный звук рожка — это пастух собирал на выгон коровье стадо.
— Ося, а я подосиновик нашла! — вскрикнула Анна.— Смотри, какая у него красивая красная шляпка! Вот девочкам будет радость: папа пришел, грибов набрал!
Дубровинский остановился. Плечи, ноги — мокрые от росы, Аня тоже вся мокрая. А тепло, хорошо! Он несколько раз глубоко вздохнул всей грудью, так, что кольнуло в правом боку, И засмеялся. Вот уж действительно позвал в лес, а сам и леса не видит. Стал глазами обшаривать поляну и тоже заметил близ корня старой березы гриб на необыкновенно толстой ножке,
— Не хвастайся, Аня, и я нашел подосиновик.— Он подбежал, сорвал его и подал жене.— Эк, толстяк какой! Банкир!
— Да это же не подосиновик, тебе повезло, это белый гриб, боровик! Ты, оказывается, ничего не смыслишь в грибах. Этак наберешь и мухоморов!—Анна забавлялась его растерянностью.— А еще мечтаешь под старость жить в лесу! Ося, Ося!
— Ну и что же,— проговорил он.— Ты ведь будешь со мной... И выбросишь найденные мной мухоморы.
— Если бы ты позволил мне это всегда делать! — вырвалось у Анны.
— Ты не считаешь правильной позицию Петербургского комитета?— Дубровинский понял ее иносказание.— Почему? Пятый съезд совершенно необходим, надо же в конце концов добиться такого положения, чтобы партией руководило ее большинство.
— Да, конечно, Пятый, Шестой, может быть, даже Десятый,— с раздражением сказала Анна,— словом, до тех пор собирать съезды, пока Ленин не станет во главе партии, а умницы Плеханов, Мартов и Аксельрод не будут разбиты в прах.
— Ленин и сейчас стоит во главе партии,— возразил Дубровинский,— но будет лучше, когда вместе с ним во главе партии окажется и Центральный Комитет, а меньшинство — эти твои «умницы» — не будут диктовать свою волю большинству. Если бы ты видела и слышала, Аня, с какой душевной болью говорит Ленин о своем разладе с этими людьми,— действительно, умницами! — как он стремится привлечь их на свою сторону...
— Для этого нет надобности испытывать душевную боль,— перебила Анна,— достаточно кой в чем пойти им навстречу,
— Это как раз то, что в свое время делал я. По недомыслию.
Не знаю человека более чуткого и внимательного, чем Владимир Ильич, и когда ты...
— Ося, прости, я вовсе не хотела принизить его как человека., Если это нечаянно прозвучало так, беру свои слова назад, я знаю, как ты его любишь и веришь ему. Ты с возмущением цитировал Плеханова: «...вопрос в том, кто из нас доведет дело революции до конца; я утверждаю, что не Ленин». Ося, может быть, я мно-го беру на себя, но я утверждаю то же самое, что и Плеханов.
— Придет время, когда и Плеханов возьмет свои слова обратно.
— Тогда возьму и я свои слова. Но, Ося, мы, кажется, отошли так далеко, что не успеем вернуться, все встанут, поднимется тревога...
И последующий разговор она умело перевела на разные маленькие заботы по дому.Девочки пришли в восторг, увидев входящего во двор отца. Гортензия Львовна скрылась в дальней комнате и там перед зеркалом долго прихорашивала свой шиньон. Тетя Саша, всплакнув и посмеявшись от радости, бросилась к соседям покупать на обед курицу. Тем временем Анна приготовила утренний чай.
— Ося, тебе надо хорошо отдохнуть,— сказала она, когда завтрак был закончен.— Я постелю на веранде.
Он согласился. Но тут же к нему прибежала Таля, стала совать в руки азбуку с картинками и просить, чтобы он рассказал, что в ней написано.
— Таленька, а ты хочешь сама прочитать?
— А я не умею,— сказала Таля.
— А я научу,— сказал Дубровинский.
Они увлеклись составлением трудного слова «мама», потом принялись писать его, но тут появилась Верочка с куклой и потребовала поиграть с нею в лошадки.После обеда, где коронными блюдами были лапша с курицей и пышный омлет, все, кроме Гортензии Львовны, пошли снова в лес. Девочки визжали и смеялись, с ними вместе смеялся и Дубровинский, целиком уходя в их счастливый мир.
Анна корила себя за то, что утром не смогла удержаться, вступила в ненужный спор, отравив тем самым Осе несколько хороших часов. Нет, нет, пусть, что ли, старость скорее приходит! Тогда в самом деле можно будет вот так просто бродить по лесу и собирать грибы.
— Папа; ты с нами теперь насовсем? — спросила Таля, когда усталые и обожженные солнышком они вернулись с прогулки.
— Я долго-долго буду с вами, золотые мои малышки,— ответил Дубровинский. А сам определил: пожалуй, еще дня четыре он дома с ними может побыть. Товарищи поймут его.
Но прошло только два дня. Тетя. Саша ушла в город, пообещав вернуться к вечеру и привезти чего-нибудь вкусного. Уложив девочек спать, хотя летнее солнце еще высоко держалось на небе, Анна занялась штопкой их чулочков. Гортензия Львовна во дворе поливала цветы. Дубровинский, сидя на лавочке возле куста жасмина, в полудреме наблюдал, как толкутся в теплом воздухе комары — верный признак устойчивой хорошей погоды.
Он услышал: скрипнула калитка, потом прошуршали по тропинке чьи-то быстрые шаги, раздались приглушенные голоса. Появилась Гортензия Львовна.
— Иосиф Федорович,— позвала сна шепотком, прикладывая палец к губам,— вас хочет видеть некий господин. Себя не называет, а настаивает: «Очень важно!»
У калитки, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, стоял уже знакомый Дубровинскому по двум встречам седенький орловский парикмахер.
— Прошу прощения, господин Дубровинский,— быстро сказал он, с тревогой поглядывая на калитку,— боюсь, что у вас очень немного времени. Но раньше я никак не мог, дабы не навлечь подозрения. Приехал в Костомаровку на извозчике, но отпустил его у въезда в деревню. По тем же соображениям. Советую и вам как-нибудь там сторонкой, по лесочку, по кустикам, пешком — и сами знаете куда! Но только, бога ради, не на вокзал. А главное, скорее. И простите, пожалуйста!
— Спасибо за совет,— холодно проговорил Дубровинский, не зная, как отнестись к столь странному появлению этого малоприятного ему человека.— Вы, может быть, точнее объясните, что это значит?
— Ах, господин Дубровинский! — воскликнул парикмахер.— Ну что это может значить еще, кроме того, что сегодня у меня, как всегда, подстригался и брился сам достойнейший начальник губернского жандармского управления, а ваш притеснитель!
— И вам он в силу дружеской откровенности рассказал, что собирается меня арестовать? — с легкой иронией спросил Дубровинский, все более утверждая себя в мысли, что перед ним бездарный агент охранки.
— Это сказал он не мне,— обиженно ответил парикмахер, и губы у него затряслись.— Он это сказал некоему своему подчиненному, который прибежал в мою мастерскую, где господин начальник сидел с намыленной бородой. Прибежал, чтобы сообщить ему, что получено насчет вас срочное телеграфное указание. А от кого указание, полагаю, вам лучше моего известно. Виноват, если не к месту и времени вас потревожил,— и быстро пошел к калитке.— Умоляю: простите!
Какую-то долю минуты Дубровинский стоял ошеломленный, А потом бросился догонять парикмахера. Остановил на выходе со двора.
— Нет, это вы мне простите,— в волнении пожимая ему руку, сказал он.— Дважды простите! Сейчас. И давнюю мою подоврительность. Я очень, очень вам благодарен! А сами вы достаточно ли были осторожны?
— Не беспокойтесь, господин Дубровинский. Стричь я умею,— с достоинством ответил парикмахер.— А меня не остригут!
Услышав какой-то необычный, прерывистый и приглушенный шум возле калитки, Анна вышла на крыльцо, но застала Дубравинского уже одного. Гортензия Львовна по-прежнему в дальнем углу двора из лейки поливала цветы.
— Ося, с кем ты разговаривал? —спросила она.— Или мне это показалось?
И догадалась. Побледнела и обессиленно опустилась на ступеньки крыльца.
— Аня, ради бога, не тревожься, я сейчас должен уйти,— торопливо ответил Дубровинский.— Адрес в Питере у меня прежний. Вынеси, пожалуйста, пиджак. Боюсь, не разбудить бы девочек. Скажи им, что я снова приеду. И позови в дом Гортензию Львовну. Мне не хочется, чтобы она видела, как я перепрыгну через забор.
Конные стражники ворвались во двор менее чем через полчаса после его ухода.
Жучка с отчаянным лаем бросилась им навстречу.
Офицер спрыгнул с седла, занес витую плеть над головой и, выбрав удобный момент, так рубанул ею, что собака, тонко взвизгнув, перевернулась в воздухе. Скуля, поползла под террасу.
Проснулись девочки, испуганно заплакали, завидев входящих в дом людей с тяжелыми шашками на боку.
Звенели шпоры, поскрипывали сапоги. Все уголки дачи были моментально осмотрены.
— Мадам, где ваш муж? Куда он девался? —спросил офицер, нетерпеливо постукивая носком сапога.
— Вы же знаете, господин ротмистр, что на такие вопросы бессмысленно ждать от жены нужного вам ответа,— сказала Анна.— Гортензия Львовна, пожалуйста, уведите, успокойте детей. Этим господам ничего не стоит пустить в ход и в доме свои плети.
Ротмистр побагровел, надвинулся было грудью на Анну и отступил на шаг.
— Отлично! В таком случае, мадам, я приступаю к обыску и предупреждаю: если в ваших вещах найдется хоть что-нибудь недозволенное, бессмысленно вашим детям будет ждать от меня ответа, куда девалась их мама! — Он круто повернулся на каблуках и приказал своим подчиненным:—Обыскать! Да со всей тщательностью! Вы поняли — со всей!
И прямо на пол полетели платья и белье из гардероба; полотенца, салфетки, нитки для рукоделия из комода; с постелей — одеяла, простыни и наволочки; с буфетных полок — жестяные коробки, в которых хранились гвоздика, перец и лавровый лист.
Вдребезги разбилась чашка. Кто-то постарался, сдернул а швырнул на пол оконные занавески.
Заложив руки за спину, ротмистр прохаживался по комнатам. Оглядывал стены: нет ли в них тайника? Рванул приотставшие в одном месте обои, разворошил ногой лежащие в уголке детские игрушки, раздавив при этом кукле фарфоровую руку. Зло окинув взглядом разоренную комнату, он скомандовал:
— Отставить! Поехали! — и, бренча шпорами, вышел во двор.
— Я протестую! — гневно сказала Анна, преграждая ему дорогу.— Это бесчинство, дикий вандализм, я требую составить протокол.
— У вас остается превосходная возможность пожаловаться, мадам! А вандализм — это когда взрывают дачу его превосходительства господина Столыпина.
— Не Дубровинский же ее взорвал! Это делают эсеры, террористы!
— Дубровинский, мадам, желал бы взорвать и нечто большее, чем дачу его превосходительства,— весь самодержавный строй России!
Он оттолкнул ее, вскочил в седло, И через минуту весь отряд галопом помчался обратно, к Орлу.Жизнь в Петербурге шла обычным чередом.Работали в общем-то все фабрики и заводы, а Финляндская железная дорога бастовала. Магазины были полны товарами я покупателями, а на перекрестках улиц стояли нищие и протягивали руки: «Подайте кто сколько может!» По Невскому проспек-ту катились экипажи с пышно разодетыми дамами, а на окраинах Питера изнеможенные женщины в грязных дворах растягивали веревки и сушили на них до дыр застиранные рубашки своих мужей. По вечерам в истомном летнем воздухе плыл нежный церковный благовест, жарко горели восковые свечи перед иконами, а по соседству молодцы из «Палаты Михаила Архангела» с иконками на шее и с железными ломиками в руках громили скудные еврейские магазинчики. Разносчики газет на все лады выкрикивали: «Вот свежие новости: закончено следствие по делу о Московском вооруженном восстании, бунтовщики будут жестоко наказаны. Предано суду двести шестнадцать человек. Читайте газету «Речь», самую лучшую газету!» А другие им отзывались: «Читайте новую рабочую газету «Эхо»! К тысяче ста московским проле-
тариям, расстрелянным карателями, прибавится еще двести шестнадцать жертв судебной расправы. Читайте газету «Эхо», рабочую газету!» В Таврическом дворце заседала Государственная дума, бурно обсуждался аграрный вопрос, а в Петергофе под председательством императора Николая заседали Трепов, Победоносцев, Столыпин и другие осыпанные орденами сановники, на свой лад оценивая ход обсуждения аграрного вопроса в Думе и определяя момент, когда станет выгоднее разделаться с нею.
Жизнь в столице шла, казалось бы, обычным своим чередом, но к городу между тем стягивались крупные силы войск всех родов оружия, включая артиллерию.
Эшелоны останавливались на запасных путях, не выгружаясь. Их держали в боевой готовности с расчетом быстрой переброски.. Куда? Казалось, скорее всего, чтобы не дать забастовке рабочих Финляндской железной дороги распространиться на остальные дороги. Но могло быть и другое. В Кронштадтской и Свеаборг-ской крепостях давно шло брожение среди моряков и солдат. Оно особенно усилилось после того, как поступили сообщения из Севастополя об убийстве там главного адмирала Чухнина. Не для устрашения ли этих твердынь припасена тяжелая артиллерия?
У сестер Менжинских вечерами собирались члены Петербургского комитета и его военной организации — «военки». Это было удобно. Правда, квартира в цокольном этаже и окна выходят прямо на улицу. Однако в этом заключались и определенные выгоды. Ну кто может подумать, что, по существу, у всех на виду происходят конспиративные встречи?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104