Правда, слух об этом прошел давненько уже, а товарищ из Петербурга все не появлялся. Но Иосиф знал: подпольщики должны уметь не только действовать, но, когда надо, и терпеливо ждать.
Во всяком случае, это не портило настроения.Огорчало другое. Тройки, двойки братьев, да и его собственные, и грустное лицо матери, когда она просматривает тетради.Конечно, Семен с Яковом просто разбаловались, и следовало бы спросить с них построже. Но строгости не в обычае у Дубро-винских. Мать совершенно не способна на это. А уж о тете Саше и говорить нечего. Та вместо наказания, наоборот, по голове гладит виноватого, полагая, что несчастный мальчик и без того погибает от горя. Эх, тетя Саша, тетя Саша, простая душа!
Его, Иосифа, двойки другого происхождения. Не от лени и не от бесталанности. Просто сил и времени не хватает на все, хотя читает он много, очень много. Правда, больше такого, за что учителя отметок не ставят. Ну что же, пропущенные страницы учебников можно когда-нибудь и после прочесть. А веселым, неунывающим надо быть всегда. И, возвращаясь из училища или с занятий кружка, Иосиф любил врезаться в толпу ребят, играющих на соседнем, очень просторном дворе. Любил залепить одному, другому смеющуюся рожицу снегом, ветерком слететь на санках с катушки и нагромоздить кучу малу.
В этот по-особому ласковый оттепельный день Иосиф долго засиделся за книгами. Разболелась голова. Хотелось немного поразмяться. А за окном так призывно кружились легкие снежинки. Эх, была не была! Он натянул на плечи пальтишко, нахлобучил заячью шапку и выскочил на улицу, а там — в соседский двор.
Игра шла полным ходом. Ребята строили дом, широкими деревянными лопатами вырезали из плотных сугробов большие белые кубы и выкладывали из них стены. Строительный азарт, захватил Иосифа. Он взялся за возведение высокой башни, которая должна была стоять, замыкая один из углов дома, увенчанная деревянным шпилем из приспособленной для этой цели санной оглобли. Хотелось соорудить башню как можно выше. Иосиф притащил от дровяного сарайчика лестницу и лазил по ней вверх и вниз, втаскивая на плече снежные глыбы. Вокруг него кипел старательный ребячий муравейник.
— Давай, давай!—покрикивал Иосиф на своих помощников.
И мальчишки проворнее сновали по двору, шмыгая мокрыми носами и беспрестанно поправляя почему-то наползающие на глаза шапки.
Произошла небольшая заминка, когда принялись выкладывать потолочные своды. Тут что-то не рассчитали, и первые глыбы вдруг завалились внутрь дома, обдав ошеломленных строителей серебристой пылью.
— Эх вы, мастера!— закричал им Иосиф.— Захотели сделать потолок без всякой опоры. Вон у сарайчика доски. Поставьте шатром, а по доскам и сводите.
Он раскраснелся и от работы и от свежего воздуха, вкусно пахнущего оттепелью. Совсем прошла головная боль. Промокли рукавицы, в ботинках тоже хлюпала сырость, но это было даже по-своему приятно — борьба человеческого тепла с холодом, проникающим к телу снаружи. Не надо лишь останавливаться. Бегом, бегом, наравне с малышами!
И вот башня готова. Водружена и оглобля, как шпиль. Возникла озорная мысль: прикрепить к этому шпилю красный флаг, Ночью, потихоньку. То-то бы наутро в полиции поднялась суматоха!
В воротах стояла Александра Романовна, размахивала руками:
— Ося! Ну где ты? Все собрались к обеду, одного тебя нет. А сегодня рыбный пирог, есть его надо горячим.
— Сейчас, тетя Саша, сейчас!— а сам упрямо орудовал ло-патой.
— Ося, не могу же я тебе погрозить ремнем! Почему ты не слушаешься?
— Слушаюсь, тетя Саша, я слушаюсь. Вот тут только немного...
И принялся прихорашивать дверной проем. Александра Романовна слепила большой комок снега, неловко занеся руку над головой, издали метнула в Иосифа. Промахнулась. Мальчишки радостно захохотали. Тетя Саша показала им кулак и ушла.
Иосиф с сожалением выключился из веселой игры. Окинул взглядом почти готовый снежный дом. А ведь здорово получилось! Ну, молодцы ребята! И тихонько побрел к воротам: не надо сердить тетю Сашу. Мелкие недоделки можно будет исправить потом. Шел и думал только об этом, сейчас для него лишь
это было самым главным. Он понимал мальчишек и девчонок. Их тоже, наверно, ждут дома к обеду, да и самим им, конечно, до смерти хочется есть, а все же они остались. Трудно бросать незаконченное дело. И решил: «Быстро пообедаю, а потом снова сюда».
Но едва ступил он за ворота, как лицом к лицу столкнулся с Родзевичем. Тот ухватил его за локоток, повернул и втолкнул обратно в распахнутую калитку. Не здороваясь, проговорил торопливо:
— Ух! Вот кстати. А я шел к тебе. Тяжелые вести из Петербурга. Подробностей не знаю, но полицией разгромлен «Союз борьбы», много арестов. И точно: взят Ульянов.
— Вот как!
Иосифу сразу стало холодно. Он оглянулся. Ребята во дворе заняты игрой, на них совсем не обращают внимания. Башня с нелепо торчащей оглоблей... Снежные хоромы... Веселая забава... А в Петербурге товарищи арестованы, брошены в тюрьмы — брр!— наверно, такие же холодные и глухие, как эта башня.
— Подробностей, говоришь, никаких?—переспросил Иосиф нетерпеливо.
— Арестовали в ночь на девятое. Жандармы накрыли при всех уликах. Можно думать, выдали провокаторы. Но это предположения. Вот и все. Других подробностей не знаю,— с прежней торопливостью сказал Родзевич.
— Охранка не дремлет. Надо и нам быть начеку.
— Особенно, зная, что сюда из Петербурга собирался приехать Сильвин. Охранка тоже могла проведать об этом.
— Да. Значит, пока собираться не будем, а всю литературу надо сжечь. Предупреди остальных.
— Хорошо.
Родзевич выскользнул за калитку.Делая вид, что очищает пальто от налипшего снега, Иосиф некоторое время переждал, а потом тоже вышел на улицу. Снежинки по-прежнему легко плавали в воздухе, но» стало значительно холоднее. В мокрых рукавицах пальцы одеревенели.
Страха не было. А возможно, и был, но не тот, от которого люди теряют способность правильно рассуждать, который стягивает все мысли в одну — как сохранить, уберечь себя, только себя,— страх, от которого словно бы вянут мускулы и ноги наливаются противной свинцовой тяжестью. Если и был страх, так побуждающий к решительным, быстрым действиям, к предотвращению нависшей опасности в самом ее начале, с той остротой и точностью глазомера, с какой фехтовальщик, исполненный желания победить, скрещивает свою шпагу со шпагой противника.
Об арестах, тюрьмах, ссылках и виселицах, постоянно грозящих революционерам, Иосиф слышал достаточно. Но все это в его сознании было как бы вообще неотделимо от самого их трудного и опасного дела, лишь по фамилиям связываясь с определенными личностями, совсем ему не знакомыми. И все это от-носилось к тому минувшему времени, когда Иосиф не чувствовал собственной ответственности за судьбы других товарищей. Разгром полицией петербургского «Союза борьбы» теперь воспринимался иначе. Это был не какой-то «союз» вообще, а нечто прямо и исключительно связанное с именем Ульянова, книга которого стала равнозначна прямому знакомству с живым человеком. Арестовали Ульянова... И неизвестно, что последует потом. Неизвестно, в чем будут его обвинять. Как и кто станет судить. Он брат казненного Александра Ульянова, а это, конечно, увеличивает опасность и для него самого. Арест Ульянова — это арест товарища, который работал вот здесь, где-то совсем рядом с тобой. Его увели, и стало холоднее.
Короткая, зябкая дрожь передернула плечи Дубровинского. Если петербургская охранка сумела выследить так быстро «Союз борьбы», которым, безусловно, руководили очень умелые конспираторы, то не проще ли простого будет орловской полиции накрыть их совсем еще не закаленный в подпольной борьбе кружок. Давно ли тут были разгромлены кружки Заичневского! Всякий, кто посвятил свою жизнь революции, должен знать, с какими опасностями связано это, и всяк отвечает сам за себя, не может пенять на товарищей, если попадет в лапы полиции, а другие останутся на свободе. Беда может с каждым случиться. И все-таки...
Все-таки каково Иосифу Дубровинскому сознавать в грозный момент, что прежде всего именно от его личного умения вести свое дело, от его мужества, решительности и находчивости зависят судьбы товарищей. И не только. Будет ли и дальше гореть, станов'иться ярче огонек, зажженный в Орле их марксистским кружком, чтобы слиться потом со всеохватывающим пламенем российской революции, это ведь тоже на его совести.
А день такой, как всегда. Даже по-особому теплый и ласковый. Кружатся снежинки. Вдоль улицы тянется длинный обоз с какими-то грузами. По тротуару вразвалочку идут пешеходы. Ворона сидит на заборе, чистит свой клюв. Ребята строят снежный дом. А в Петербурге арестовали Ульянова и еще много людей. Нет уже «Союза борьбы». Но борьба продолжается? Должна продолжаться!
За обеденный стол Иосиф уселся со спокойным, даже веселым лицом. Будто не было у него никакого разговора с Родзевичем» Белевичем и никакая тревога не легла на сердце.
Пирог был очень вкусен, хотя и несколько приостыл. Тетя Саша погрозила пальцем:
— Ося, если ты и дальше останешься таким же мальчишкой, я ие знаю, как мы будем тебя женить!
— Я тоже не знаю,—миролюбиво сказал Иосиф. Что-то надоедливо часто заговаривает тетя Саша о его женитьбе. В не очень давнем разговоре Костя Минятов дал словно бы первый толчок. А теперь что ни день в доме толкуют об этом. Иосиф подмигнул.
— Может быть, и не надо женить меня, тетя Саша? Мальчишкой быть хорошо.
Тетя Саша тоже подмигнула ему. А вслух, обращаясь уже к Любови Леонтьевне, проговорила с нарочитой ворчливостью:
— Нет, Люба, ты только подумай, где я его нашла? И с кем? И что он делал, чем занимался?
Любовь Леонтьевна счастливо улыбнулась. А что же? Оставаться долго Иосифу мальчишкой — это, может быть, самое лучшее. После встречи нового, 1896 года Иосиф решил возобновить занятия кружков. Жаль было терять время, а особой опасности как будто не замечалось, полиция не стала ретивее. Похожее, что разгром «Союза борьбы» остался только петербургским проис-шествием.
Иосиф строил свои предположения еще и на том, что как-то раз с мастерицей Клавдией повстречался на улице околоточный и в обстоятельном разговоре о своей одинокой жизни — околоточный был вдовцом и приглядывался к Клавдии — между прочим заметил: «Этот длинный студентик-то съехал от вас. Что, с молодым Дубровинским не сошлись, перессорились? Так оно и быть должно— совсем разного воспитания люди». И Клавдия с готовностью подтвердила, что Минятова вообще в доме терпеть не могли и были рады от него отвязаться.
К тому же Минятов и жене стал писать поосторожнее. Весь пафос свой вмещал он в начальные строки: «Звездочка моя дорогая, моя любимая, обожаемая Надеждочка...» И потом главным образом живописал русскую зиму, без конца цитировал самых разных поэтов и совершенно умалчивал о политике. Да ему и не было надобности писать о политике. Однажды проторив дорогу, теперь Минятов довольно часто ездил в Москву, а возвращаясь, заглядывал домой, в Жуковку, и о самом важном мог поговорить со своей Надеждочкой с глазу на глаз. Он каждый раз привозил какие-либо новинки из марксистской литературы. Привозил и утешительные вести: несмотря на большие аресты в Петербурге, «Союз борьбы» продолжает свою деятельность.
Незадолго перед масленицей отправился в Москву и Дубро-винский. Дома сказал, что хочет денек-другой погостить в деревне у родных одного из товарищей по школе. Назвать истинную цель поездки или хотя бы город, куда он едет, Иосиф не мог. Вдвойне не мог: не допускали этого железные правила конспирации, а еще, и в особенности, не мог потому, что ехал не просто
сам по себе, а по приглашению московского «Рабочего союза». Здесь требовалась повышенная осторожность. Устанавливалась новая, очень важная связь, пока еще тоненькая-тоненькая, как струна, и ничто постороннее не должно было прикасаться к этой струне, чтобы не оборвать ее нечаянно.
В Москву поезд прибыл в начале дня. Привокзальная площадь была переполнена народом. Сновали лоточники с горячими пирогами. Драматически выкрикивая заголовки статей о «с-са-мых потррясающих» событиях, мальчишки размахивали пачками газет. Морозец заставлял припрыгивать. Не шли, а бежали мастеровые, неся под мышками всяк свой инструмент. Закутанные в пуховые шали, степенно плыли женщины. Чиновники в высоких фуражках вышагивали, гордо приподняв свои холеные, расчесанные бороды. Вдоль желтого забора, отделяющего рельсовые пути от привокзальной площади, длинными рядами выстроились извозчики. Кони у всех были сытые, красивые, сбруя — в наборе из медных блях и кожаных кисточек. Санки — загляденье!
Иосиф остановился, несколько ошеломленный непривычной для него суетой. Но суетой не бестолковой, это он сразу понял, а деловитой, возникающей от многолюдья, когда спешащему человеку не просто протолкнуться через толпу. И тут же с легкой усмешкой подумал, как это должно быть здорово революционеру жить в таком большом городе, как тут при надобности легко затеряться в водовороте людском.
Надо попасть в Хамовники. Точный адрес и пароль привез Минятов. Приблизительно объяснил, как добраться туда, посоветовал- взять извозчика. Вернее и быстрее. А велико ли расстояние от вокзала до Хамовников, сказать забыл.
Немного колеблясь, Иосиф подошел к переднему в ряду извозчику. Тот окинул презрительным взглядом нагольный полушубок Иосифа, ответил, не скрывая насмешки:
— Полтора целковых, ваша милость. И деньги вперед.
Другие извозчики, стоящие в очереди, захохотали. Иосиф уселся в санки, прикрыл волчьей полостью ноги, бросил небрежно:
— Трогай! Расчет на месте. Поедешь как следует—накину гривенник.
Извозчик подвигал плечами, покрутил головой, еще присмотрелся к Иосифу. Подобрал вожжи.
— А четвертачок, ваше сиятельство, не накинете?
— А у вашего степенства конь вверх спиной стоит? — ядо-вито спросил Дубровинский, припомнив слышанную в извозчичьих анекдотах фразу.— Трогай! Не то и гривенника не добавлю.
Снова вокруг захохотали. На этот раз вполне сочувственно. «Вот это подсек молодой барии! Смотри, Евсей, доторгуешься!»
— Так, а в Хамовниках-то где? Они ведь немалые,— попробовал еще сопротивляться Евсей.
— А где захочу, там и сойду,— объявил Иосиф хладнокровно, совсем не представляя себе расположение Хамовников, но твердо зная, что улицу и фамилию хозяина дома называть не следует.
Его спокойная решительность сделала свое дело. Они поехали. Быстро, как раз на лишний гривенник. Мерзлый снежок приятно похрупывал под копытами Буланого. Иногда взвизгивал окованный полозок саней на оголившемся камне мостовой. Ногам под волчьей полостью было очень тепло. А Евсей то и дело оборачивался через плечо, пытаясь разглядеть своего странного седока в крестьянском полушубке, но с городской ухваткой. Заговаривал о том о сем, жаловался, что «жисть» подорожала. Потом принялся рассказывать длинную историю о том, как к соседской жене повадился ходить ее любезный, а сосед все не мог изловить...
Тянулись бесконечные улицы с огромными, глазастыми вывесками бесчисленных торговых заведений. Дворники в белых фартуках железными скребками чистили тротуары. Иногда посреди улицы, уходя вдаль, тянулись рельсы. По ним, труся рыс-
цой, четверка лошадей тянула вагончик. Евсей тыкал кнутовищем в сторону конки с презрением: «Простоквашу возить». И поддавал жару Буланому. С особым шиком он делал повороты, так, что заносило задок саней, а встречные упряжки шарахались в сторону.
Иосиф как-то неожиданно для себя освоился со всем этим. Большой, большой город Москва. Людный город. В этом и сила его. Хорошо жить в таком городе. Вон студенты идут, о чем-то спорят, руками размахивают. А вон, должно быть, водопровод* чики волокут на плечах длинные железные трубы.
— ...а вся штука в том, что от ворот был протянут тайный елистрический звоночек, и пока... — Евсей вдруг оборвал свою пустую болтовню, придержал Буланого, спросил ворчливо: — Куды ж везти еще, молодой барин? Почитай, уже все Хамовники наскрозь проехали. Накинуть плату придется.
Иосиф выпрыгнул из санок.
— А мне именно здесь и надо сходить!
Вместо гривенника он добавил извозчику пятиалтынный.А потом долго плутал по переулкам, разыскивая нужный дом. Прохожих расспрашивать не решался.Наконец отыскал. Это был маленький флигель, стоявший далеко в глубине двора, занесенного снегом. К нему тянулась узенькая тропинка. Под окнами флигеля — широкие кусты, должно быть, сирени. Сейчас на каждом сучочке красовались маленькие снежные шапочки. Из трубы вился синий дым.
Иосиф постучался в сенечную дверь. Через некоторое время тихий женский голос спросил:
— Кого вам нужно?
— Это здесь надо печь починить?— сказал Иосиф.
— Спасибо!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
Во всяком случае, это не портило настроения.Огорчало другое. Тройки, двойки братьев, да и его собственные, и грустное лицо матери, когда она просматривает тетради.Конечно, Семен с Яковом просто разбаловались, и следовало бы спросить с них построже. Но строгости не в обычае у Дубро-винских. Мать совершенно не способна на это. А уж о тете Саше и говорить нечего. Та вместо наказания, наоборот, по голове гладит виноватого, полагая, что несчастный мальчик и без того погибает от горя. Эх, тетя Саша, тетя Саша, простая душа!
Его, Иосифа, двойки другого происхождения. Не от лени и не от бесталанности. Просто сил и времени не хватает на все, хотя читает он много, очень много. Правда, больше такого, за что учителя отметок не ставят. Ну что же, пропущенные страницы учебников можно когда-нибудь и после прочесть. А веселым, неунывающим надо быть всегда. И, возвращаясь из училища или с занятий кружка, Иосиф любил врезаться в толпу ребят, играющих на соседнем, очень просторном дворе. Любил залепить одному, другому смеющуюся рожицу снегом, ветерком слететь на санках с катушки и нагромоздить кучу малу.
В этот по-особому ласковый оттепельный день Иосиф долго засиделся за книгами. Разболелась голова. Хотелось немного поразмяться. А за окном так призывно кружились легкие снежинки. Эх, была не была! Он натянул на плечи пальтишко, нахлобучил заячью шапку и выскочил на улицу, а там — в соседский двор.
Игра шла полным ходом. Ребята строили дом, широкими деревянными лопатами вырезали из плотных сугробов большие белые кубы и выкладывали из них стены. Строительный азарт, захватил Иосифа. Он взялся за возведение высокой башни, которая должна была стоять, замыкая один из углов дома, увенчанная деревянным шпилем из приспособленной для этой цели санной оглобли. Хотелось соорудить башню как можно выше. Иосиф притащил от дровяного сарайчика лестницу и лазил по ней вверх и вниз, втаскивая на плече снежные глыбы. Вокруг него кипел старательный ребячий муравейник.
— Давай, давай!—покрикивал Иосиф на своих помощников.
И мальчишки проворнее сновали по двору, шмыгая мокрыми носами и беспрестанно поправляя почему-то наползающие на глаза шапки.
Произошла небольшая заминка, когда принялись выкладывать потолочные своды. Тут что-то не рассчитали, и первые глыбы вдруг завалились внутрь дома, обдав ошеломленных строителей серебристой пылью.
— Эх вы, мастера!— закричал им Иосиф.— Захотели сделать потолок без всякой опоры. Вон у сарайчика доски. Поставьте шатром, а по доскам и сводите.
Он раскраснелся и от работы и от свежего воздуха, вкусно пахнущего оттепелью. Совсем прошла головная боль. Промокли рукавицы, в ботинках тоже хлюпала сырость, но это было даже по-своему приятно — борьба человеческого тепла с холодом, проникающим к телу снаружи. Не надо лишь останавливаться. Бегом, бегом, наравне с малышами!
И вот башня готова. Водружена и оглобля, как шпиль. Возникла озорная мысль: прикрепить к этому шпилю красный флаг, Ночью, потихоньку. То-то бы наутро в полиции поднялась суматоха!
В воротах стояла Александра Романовна, размахивала руками:
— Ося! Ну где ты? Все собрались к обеду, одного тебя нет. А сегодня рыбный пирог, есть его надо горячим.
— Сейчас, тетя Саша, сейчас!— а сам упрямо орудовал ло-патой.
— Ося, не могу же я тебе погрозить ремнем! Почему ты не слушаешься?
— Слушаюсь, тетя Саша, я слушаюсь. Вот тут только немного...
И принялся прихорашивать дверной проем. Александра Романовна слепила большой комок снега, неловко занеся руку над головой, издали метнула в Иосифа. Промахнулась. Мальчишки радостно захохотали. Тетя Саша показала им кулак и ушла.
Иосиф с сожалением выключился из веселой игры. Окинул взглядом почти готовый снежный дом. А ведь здорово получилось! Ну, молодцы ребята! И тихонько побрел к воротам: не надо сердить тетю Сашу. Мелкие недоделки можно будет исправить потом. Шел и думал только об этом, сейчас для него лишь
это было самым главным. Он понимал мальчишек и девчонок. Их тоже, наверно, ждут дома к обеду, да и самим им, конечно, до смерти хочется есть, а все же они остались. Трудно бросать незаконченное дело. И решил: «Быстро пообедаю, а потом снова сюда».
Но едва ступил он за ворота, как лицом к лицу столкнулся с Родзевичем. Тот ухватил его за локоток, повернул и втолкнул обратно в распахнутую калитку. Не здороваясь, проговорил торопливо:
— Ух! Вот кстати. А я шел к тебе. Тяжелые вести из Петербурга. Подробностей не знаю, но полицией разгромлен «Союз борьбы», много арестов. И точно: взят Ульянов.
— Вот как!
Иосифу сразу стало холодно. Он оглянулся. Ребята во дворе заняты игрой, на них совсем не обращают внимания. Башня с нелепо торчащей оглоблей... Снежные хоромы... Веселая забава... А в Петербурге товарищи арестованы, брошены в тюрьмы — брр!— наверно, такие же холодные и глухие, как эта башня.
— Подробностей, говоришь, никаких?—переспросил Иосиф нетерпеливо.
— Арестовали в ночь на девятое. Жандармы накрыли при всех уликах. Можно думать, выдали провокаторы. Но это предположения. Вот и все. Других подробностей не знаю,— с прежней торопливостью сказал Родзевич.
— Охранка не дремлет. Надо и нам быть начеку.
— Особенно, зная, что сюда из Петербурга собирался приехать Сильвин. Охранка тоже могла проведать об этом.
— Да. Значит, пока собираться не будем, а всю литературу надо сжечь. Предупреди остальных.
— Хорошо.
Родзевич выскользнул за калитку.Делая вид, что очищает пальто от налипшего снега, Иосиф некоторое время переждал, а потом тоже вышел на улицу. Снежинки по-прежнему легко плавали в воздухе, но» стало значительно холоднее. В мокрых рукавицах пальцы одеревенели.
Страха не было. А возможно, и был, но не тот, от которого люди теряют способность правильно рассуждать, который стягивает все мысли в одну — как сохранить, уберечь себя, только себя,— страх, от которого словно бы вянут мускулы и ноги наливаются противной свинцовой тяжестью. Если и был страх, так побуждающий к решительным, быстрым действиям, к предотвращению нависшей опасности в самом ее начале, с той остротой и точностью глазомера, с какой фехтовальщик, исполненный желания победить, скрещивает свою шпагу со шпагой противника.
Об арестах, тюрьмах, ссылках и виселицах, постоянно грозящих революционерам, Иосиф слышал достаточно. Но все это в его сознании было как бы вообще неотделимо от самого их трудного и опасного дела, лишь по фамилиям связываясь с определенными личностями, совсем ему не знакомыми. И все это от-носилось к тому минувшему времени, когда Иосиф не чувствовал собственной ответственности за судьбы других товарищей. Разгром полицией петербургского «Союза борьбы» теперь воспринимался иначе. Это был не какой-то «союз» вообще, а нечто прямо и исключительно связанное с именем Ульянова, книга которого стала равнозначна прямому знакомству с живым человеком. Арестовали Ульянова... И неизвестно, что последует потом. Неизвестно, в чем будут его обвинять. Как и кто станет судить. Он брат казненного Александра Ульянова, а это, конечно, увеличивает опасность и для него самого. Арест Ульянова — это арест товарища, который работал вот здесь, где-то совсем рядом с тобой. Его увели, и стало холоднее.
Короткая, зябкая дрожь передернула плечи Дубровинского. Если петербургская охранка сумела выследить так быстро «Союз борьбы», которым, безусловно, руководили очень умелые конспираторы, то не проще ли простого будет орловской полиции накрыть их совсем еще не закаленный в подпольной борьбе кружок. Давно ли тут были разгромлены кружки Заичневского! Всякий, кто посвятил свою жизнь революции, должен знать, с какими опасностями связано это, и всяк отвечает сам за себя, не может пенять на товарищей, если попадет в лапы полиции, а другие останутся на свободе. Беда может с каждым случиться. И все-таки...
Все-таки каково Иосифу Дубровинскому сознавать в грозный момент, что прежде всего именно от его личного умения вести свое дело, от его мужества, решительности и находчивости зависят судьбы товарищей. И не только. Будет ли и дальше гореть, станов'иться ярче огонек, зажженный в Орле их марксистским кружком, чтобы слиться потом со всеохватывающим пламенем российской революции, это ведь тоже на его совести.
А день такой, как всегда. Даже по-особому теплый и ласковый. Кружатся снежинки. Вдоль улицы тянется длинный обоз с какими-то грузами. По тротуару вразвалочку идут пешеходы. Ворона сидит на заборе, чистит свой клюв. Ребята строят снежный дом. А в Петербурге арестовали Ульянова и еще много людей. Нет уже «Союза борьбы». Но борьба продолжается? Должна продолжаться!
За обеденный стол Иосиф уселся со спокойным, даже веселым лицом. Будто не было у него никакого разговора с Родзевичем» Белевичем и никакая тревога не легла на сердце.
Пирог был очень вкусен, хотя и несколько приостыл. Тетя Саша погрозила пальцем:
— Ося, если ты и дальше останешься таким же мальчишкой, я ие знаю, как мы будем тебя женить!
— Я тоже не знаю,—миролюбиво сказал Иосиф. Что-то надоедливо часто заговаривает тетя Саша о его женитьбе. В не очень давнем разговоре Костя Минятов дал словно бы первый толчок. А теперь что ни день в доме толкуют об этом. Иосиф подмигнул.
— Может быть, и не надо женить меня, тетя Саша? Мальчишкой быть хорошо.
Тетя Саша тоже подмигнула ему. А вслух, обращаясь уже к Любови Леонтьевне, проговорила с нарочитой ворчливостью:
— Нет, Люба, ты только подумай, где я его нашла? И с кем? И что он делал, чем занимался?
Любовь Леонтьевна счастливо улыбнулась. А что же? Оставаться долго Иосифу мальчишкой — это, может быть, самое лучшее. После встречи нового, 1896 года Иосиф решил возобновить занятия кружков. Жаль было терять время, а особой опасности как будто не замечалось, полиция не стала ретивее. Похожее, что разгром «Союза борьбы» остался только петербургским проис-шествием.
Иосиф строил свои предположения еще и на том, что как-то раз с мастерицей Клавдией повстречался на улице околоточный и в обстоятельном разговоре о своей одинокой жизни — околоточный был вдовцом и приглядывался к Клавдии — между прочим заметил: «Этот длинный студентик-то съехал от вас. Что, с молодым Дубровинским не сошлись, перессорились? Так оно и быть должно— совсем разного воспитания люди». И Клавдия с готовностью подтвердила, что Минятова вообще в доме терпеть не могли и были рады от него отвязаться.
К тому же Минятов и жене стал писать поосторожнее. Весь пафос свой вмещал он в начальные строки: «Звездочка моя дорогая, моя любимая, обожаемая Надеждочка...» И потом главным образом живописал русскую зиму, без конца цитировал самых разных поэтов и совершенно умалчивал о политике. Да ему и не было надобности писать о политике. Однажды проторив дорогу, теперь Минятов довольно часто ездил в Москву, а возвращаясь, заглядывал домой, в Жуковку, и о самом важном мог поговорить со своей Надеждочкой с глазу на глаз. Он каждый раз привозил какие-либо новинки из марксистской литературы. Привозил и утешительные вести: несмотря на большие аресты в Петербурге, «Союз борьбы» продолжает свою деятельность.
Незадолго перед масленицей отправился в Москву и Дубро-винский. Дома сказал, что хочет денек-другой погостить в деревне у родных одного из товарищей по школе. Назвать истинную цель поездки или хотя бы город, куда он едет, Иосиф не мог. Вдвойне не мог: не допускали этого железные правила конспирации, а еще, и в особенности, не мог потому, что ехал не просто
сам по себе, а по приглашению московского «Рабочего союза». Здесь требовалась повышенная осторожность. Устанавливалась новая, очень важная связь, пока еще тоненькая-тоненькая, как струна, и ничто постороннее не должно было прикасаться к этой струне, чтобы не оборвать ее нечаянно.
В Москву поезд прибыл в начале дня. Привокзальная площадь была переполнена народом. Сновали лоточники с горячими пирогами. Драматически выкрикивая заголовки статей о «с-са-мых потррясающих» событиях, мальчишки размахивали пачками газет. Морозец заставлял припрыгивать. Не шли, а бежали мастеровые, неся под мышками всяк свой инструмент. Закутанные в пуховые шали, степенно плыли женщины. Чиновники в высоких фуражках вышагивали, гордо приподняв свои холеные, расчесанные бороды. Вдоль желтого забора, отделяющего рельсовые пути от привокзальной площади, длинными рядами выстроились извозчики. Кони у всех были сытые, красивые, сбруя — в наборе из медных блях и кожаных кисточек. Санки — загляденье!
Иосиф остановился, несколько ошеломленный непривычной для него суетой. Но суетой не бестолковой, это он сразу понял, а деловитой, возникающей от многолюдья, когда спешащему человеку не просто протолкнуться через толпу. И тут же с легкой усмешкой подумал, как это должно быть здорово революционеру жить в таком большом городе, как тут при надобности легко затеряться в водовороте людском.
Надо попасть в Хамовники. Точный адрес и пароль привез Минятов. Приблизительно объяснил, как добраться туда, посоветовал- взять извозчика. Вернее и быстрее. А велико ли расстояние от вокзала до Хамовников, сказать забыл.
Немного колеблясь, Иосиф подошел к переднему в ряду извозчику. Тот окинул презрительным взглядом нагольный полушубок Иосифа, ответил, не скрывая насмешки:
— Полтора целковых, ваша милость. И деньги вперед.
Другие извозчики, стоящие в очереди, захохотали. Иосиф уселся в санки, прикрыл волчьей полостью ноги, бросил небрежно:
— Трогай! Расчет на месте. Поедешь как следует—накину гривенник.
Извозчик подвигал плечами, покрутил головой, еще присмотрелся к Иосифу. Подобрал вожжи.
— А четвертачок, ваше сиятельство, не накинете?
— А у вашего степенства конь вверх спиной стоит? — ядо-вито спросил Дубровинский, припомнив слышанную в извозчичьих анекдотах фразу.— Трогай! Не то и гривенника не добавлю.
Снова вокруг захохотали. На этот раз вполне сочувственно. «Вот это подсек молодой барии! Смотри, Евсей, доторгуешься!»
— Так, а в Хамовниках-то где? Они ведь немалые,— попробовал еще сопротивляться Евсей.
— А где захочу, там и сойду,— объявил Иосиф хладнокровно, совсем не представляя себе расположение Хамовников, но твердо зная, что улицу и фамилию хозяина дома называть не следует.
Его спокойная решительность сделала свое дело. Они поехали. Быстро, как раз на лишний гривенник. Мерзлый снежок приятно похрупывал под копытами Буланого. Иногда взвизгивал окованный полозок саней на оголившемся камне мостовой. Ногам под волчьей полостью было очень тепло. А Евсей то и дело оборачивался через плечо, пытаясь разглядеть своего странного седока в крестьянском полушубке, но с городской ухваткой. Заговаривал о том о сем, жаловался, что «жисть» подорожала. Потом принялся рассказывать длинную историю о том, как к соседской жене повадился ходить ее любезный, а сосед все не мог изловить...
Тянулись бесконечные улицы с огромными, глазастыми вывесками бесчисленных торговых заведений. Дворники в белых фартуках железными скребками чистили тротуары. Иногда посреди улицы, уходя вдаль, тянулись рельсы. По ним, труся рыс-
цой, четверка лошадей тянула вагончик. Евсей тыкал кнутовищем в сторону конки с презрением: «Простоквашу возить». И поддавал жару Буланому. С особым шиком он делал повороты, так, что заносило задок саней, а встречные упряжки шарахались в сторону.
Иосиф как-то неожиданно для себя освоился со всем этим. Большой, большой город Москва. Людный город. В этом и сила его. Хорошо жить в таком городе. Вон студенты идут, о чем-то спорят, руками размахивают. А вон, должно быть, водопровод* чики волокут на плечах длинные железные трубы.
— ...а вся штука в том, что от ворот был протянут тайный елистрический звоночек, и пока... — Евсей вдруг оборвал свою пустую болтовню, придержал Буланого, спросил ворчливо: — Куды ж везти еще, молодой барин? Почитай, уже все Хамовники наскрозь проехали. Накинуть плату придется.
Иосиф выпрыгнул из санок.
— А мне именно здесь и надо сходить!
Вместо гривенника он добавил извозчику пятиалтынный.А потом долго плутал по переулкам, разыскивая нужный дом. Прохожих расспрашивать не решался.Наконец отыскал. Это был маленький флигель, стоявший далеко в глубине двора, занесенного снегом. К нему тянулась узенькая тропинка. Под окнами флигеля — широкие кусты, должно быть, сирени. Сейчас на каждом сучочке красовались маленькие снежные шапочки. Из трубы вился синий дым.
Иосиф постучался в сенечную дверь. Через некоторое время тихий женский голос спросил:
— Кого вам нужно?
— Это здесь надо печь починить?— сказал Иосиф.
— Спасибо!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104