Губерт вышел. Эльжбета подошла к пианино, которое стояло в углу комнаты, напротив зеркала, и положила руку на крышку инструмента. Задумавшись, она принялась напевать что-то вполголоса. Губерт вскоре вернулся. В руке он нес рубашку.
— К сожалению, не хватает двух пуговиц,— сказал он.— Будет распахиваться в самом неподходящем месте. Пуговиц нет внизу.
Эльжбета оживилась.
— Я пришью.
Она взяла из рук Губерта рубашку.
— О, да и тут немного порвано. Я сейчас все приведу в порядок.
И она принялась выдвигать ящички туалетного столика.
— Я сейчас вернусь,— сказал Губерт и пошел к Анджею и Геленке.
Анджей стоял посреди комнаты и затягивал ремень. Он был большой и стройный, его тень, падавшая на потолок и стену, походила на какой-то орнамент. Он поправил конфедератку, закрепил ремешок под подбородком.
— Выступаете? — спросил Губерт.
— Да, сейчас,— бросил Анджей.
— Подожди минутку, вместе выйдем,— сказал Губерт и выпил рюмку водки, оставшуюся на столе.
— Тебе же плохо будет,— проворчала Геленка,— что ты вытворяешь?
Она тоже поднялась с диванчика.
— Мне надо идти на площадь. Там меня ждут,— сказала она,— но до утра у меня еще есть время.
— У нас нет.— Губерт не очень уверенно поставил рюмку на стол. Рука у него все еще дрожала. Рюмка упала на пол и разбилась вдребезги.
— Это к счастью,— проговорил Анджей.
— Хороший был хрусталь,— заметила Геленка.
— Ну а где же твоя рубаха? — спросил Голомбек.
— Сейчас, сейчас. Губерт пошел к Эльжбете.
Он остановился на пороге, разглядывая комнату.
Эльжбета сидела на тахте и пришивала пуговицы. Свечу она пододвинула к себе, чтобы лучше видеть. Она надела очки и теперь старательно вытягивала белую нитку, которая сверкала в свете свечи, словно паутинка бабьего лета. Огонек отражался и в черной оправе очков. Губерт заметил седину на висках и в небрежно причесанных волосах великой певицы. В этих очках, сгорбленная, поглощенная работой, она показалась Губерту очень старой. Сейчас он видел ее в профиль. Очень отчетливо вырисовывался нос, он выдался вперед, а рот как будто ввалился. Большой, голубой глаз, к тому же еще увеличенный стеклом очков, внимательно и даже немного напряженно следил за иглой. Тяжелый подбородок обвис, а на шее, освещенной лучше, чем лицо, появилась паутина морщинок и отчетливо проступили набухшие вены и сухожилия. Кожа на ее шее все еще оставалась белой и «granulee». «Отец всегда так говорил,— промелькнуло в голове Губерта,— «granulee».
Губерт вспомнил тот вечер, когда в машине перед филармонией он ждал отца. Отец не захотел взять его на концерт пани Шиллер. Пан Злотый ни стал не водить сына на концерты. А теперь вот нет ни отца, ни пана Злотого... И Бронек погиб. Он внимательно разглядывал сосредоточенное лицо Эльжбеты, пришивавшей пуговицы к рубашке. И подумал: «Тогда, на сцене, она выглядела иначе».
Он пристально всматривался в профиль стареющей женщины, а она даже не слышала, как он вошел в комнату. Она сосредоточенно вытягивала нитку. Губерт наклонился. Только теперь он услышал: Эльжбета вполголоса напевала.
Он подошел к ней. Она услышала его шаги, но не повернула головы. Сейчас она ногтем разглаживала материю вокруг пришитой пуговицы.
— Что вы поете? — спросил Губерт.
Эльжбета медленно повернула к нему лицо. Приложила палец к губам.
— Тихо, тихо,— вдруг проговорила она,— ведь это по-немецки.
— Что это? — тоже шепотом спросил Губерт.
— «Verborgenheit»,— сказала Эльжбета.
И вдруг, отложив рубашку, она поднялась с дивана. Губерт взял рубаху и с трудом натянул ее на себя — перевязанная рука не пролезала в рукав. Она немного побаливала, но за эти несколько часов он уже привык к боли. Когда он просунул голову в ворот рубахи, то с удивлением увидел совершенно другую Эльжбету. Уже без очков, она стояла у фортепьяно, Губерту она показалась как будто немного выше ростом. Только потом он заметил, что она приподнялась на носках. Она открыла крышку пианино и легонько касалась клавиш. Рождались какие-то пустые аккорды, но басы звучали отчетливо.
Губерт подошел к ней.
Он услышал, как она скорее декламировала вплоголоса, чем напевала:
... Oft bin ich nur kaum bewusst und die helle Freude zucket...
Неожиданно для самого себя Губерт с силой сжал рукой горло. Он чуть было не разорвал только что починенную рубаху.
«Боже ты мой,— подумал он,— «die helle Freude zucket...». Ведь это же конец, а она поет по-немецки: «helle Freude». Но у него не хватило духу сказать Эльжбете: «Замолчите!»
Жар усиливался, и все казалось ему чересчур отчетливым.
Вошел Анджей. Прямой и спокойный, собранный. Губерту почудилось, что даже уши у Анджея вытянулись по стойке смирно. Это все ремешок под подбородком.
— Губерт,— сказал он,— что ты делаешь? Идем. Эльжбета повернулась к нему, прервав пение на кварте.
— Твоя мама так хорошо это пела! Анджей подошел к фортепьяно.
— Разве моя мама хорошо пела? Правда? — спросил он.
— У нее был очень красивый голос,— ответила Эльжбета,— и все, что она пела, она пела с чувством. Все у нее получалось so innig.
— Innig! — с иронией в голосе повторил Губи.
— Ах, я помню,— сказала Эльжбета (Губерту она все еще казалась словно нарисованной),— как мы разучивали с ней эту фразу.— И она принялась напевать:
...imd die helle Freude zucket...
Слушая, Анджей по-собачьи склонил набок голову, но Эльжбета умолкла.
— Я совсем не знал маму,— отозвался Анджей таким тоном, словно заканчивал главу книги.
— Ну, идете? — крикнула Геленка из другой комнаты.
— Сейчас, — проговорил Анджей и щелкнул перед Эльжбетой каблуками.
— До свиданья.— Эльжбета немного театральным жестом протянула руку Анджею.— Твоя мама необыкновенная женщина,— прибавила она. Это прозвучало фальшиво.
— Губерт, возьми же какой-нибудь пиджак,— сказала Геленка в передней.— Эта кельнерская рубаха засияет в ночи, как звезда.
— Намокнет и потемнеет,— возразил Губерт,— дождь еще не перестал.
Они вышли.
Ребята стояли в подворотне в две шеренги. Костер уже погас. Было темно и холодно. Лиц разобрать было невозможно. Анджей вывел ребят и построил их перед домом на тротуаре. Дождь шумел ровно и спокойно. Мелкие капли со всех сторон хлестали выходящих, рубаха Губерта сразу же промокла.
Несмотря на дождь, танки на Шпитальной продолжали гореть. Раскаленные плиты брони то ярко вспыхивали, то меркли. И эти вспышки слабо освещали темную улицу.
— Куда ты их ведешь? — шепотом спросил Губерт. Его это не интересовало, но он вдруг очень захотел наклониться к Анджею, ощутить близость его плоти, почувствовать, что тот существует. В этом вопросе было и «прости» и «до свиданья». Но Анджей по-прежнему стоял выпрямившись.
— К гимназии Гурского,— ответил он.
Губерт повернул налево. Анджей остановил его.
— Будь осторожен, когда свернешь на Ясную,— предостерег он Губерта.
Геленка пошла прямо.
— До свиданья,— тихо сказала она и подняла руку. Но этого ее жеста никто уже не видел.
Анджей остался один. Было тихо и темно. Только раз кто-то выстрелил у Прудентиала. Ребята стояли под дождем в две шеренги Анджей вернулся к ним. Он чувствовал, что им очень не по себе.
— Ну, мальчики,— сказал он,— вперед, за мной!
Когда по улице Гортензия они подошли к гимназии Гурского, навстречу им внезапно грянул залп. Их поджидали.
VII
Едва Губерт, Анджей и Геленка скрылись в голубоватой темени дождливой ночи, разойдясь в разные стороны, в ресторане на улице Бодуэна появился Казимеж Спыхала. Двери на лестницу были открыты. Казимеж прошел несколько комнат, темных и освещенных, и наконец оказался в спальне Эльжбеты. Певица сидела на тахте, бессмысленно уставившись на пламя свечи, стоявшей перед ней на маленьком столике. Казалось, она позабыла обо всем на свете.
— Не было ли здеоь Анджея или Геленки? — спросил Спыхала.
— Да, да,— словно очнувшись ото сна, ответила Эльжбета,— только что ушли.
— Куда?
— Не знаю.
В этот момент со стороны гимназии Гурского донеслась стрельба.
— Вот видите,— сказала Эльжбета, делая неопределенный жест рукой.— Они, наверно, как раз туда и пошли, где стреляют. Анджей был в мундире.
— В каком мундире? — неприязненно спросил Спыхала.
— У него орел был на шапке,— ответила Эльжбета.
— Орел! — Спыхала пожал плечами.
— Не все ли равно, — сказала Эльжбета.— Вечно вы что-нибудь прицепляете к шапкам и стреляете друг в друга. Всегда!
— Кто мы? — Спыхала вышел из себя.
501
Вы, мужчины,— сказала Эльжбета. Она медленно поднялась с дивана, взяла свечку, переставила ее к огромному трельяжу и принялась поправлять на себе зеленый атласный халат. Сейчас она походила на мадам Баттерфляй.
— Зачем вы пришли сюда? — спросила она наконец.— Ваше место не здесь.
— Меня Оля сюда прислала. Она беспокоится о детях, говорит, они будут здесь.
— Оля?
В тоне, которым Эльжбета произнесла это имя, было и удивление, и презрение, и неприязнь. Спыхала вздрогнул.
— Она думала, что они зайдут сюда. Анджей частенько бывал здесь в последнее время.
— Он считал наш ресторанчик своей конспиративной квартирой.
Спыхала внимательно посмотрел на Эльжбету. В ее голосе, в необычном для нее лексиконе было что-то тревожное. Он подумал, что она пила.
— Пани Эльжбета,— сказал он,— что с вами?
Эльжбета отвернулась от зеркала. Молча показала па столик, за которым только что сидела. На нем стоял графин водки.
— Вы пили? — Казимеж утвердился в своих подозрениях.
— А что мне делать? — засмеялась.
— Пани Эльжбета! — огорчился Спыхала. Эльжбета набросилась на него:
— А что мне делать? Что мне осталось? Откуда вы здесь взялись? Вы должны быть сейчас в каком-нибудь штабе. В полной безопасности, когда другие гибнут.
— Я там, где надо,— холодно проговорил Спыхала.— Я заглянул на Брацкую, чтобы справиться о детях.
— Оля на Брацкой?
— О детях Оли. Оля на Брацкой. Одна панна Текла не вернулась. Дома никого нет.
— Здесь тоже никого нет. Все ушли, даже Генрик. Сидим тут, две старые женщины. Мне кажется, настала наша последняя спокойная ночь. Последняя для многих людей. Что вы натворили?
— Я? — холодно спросил Спыхала.
Его самого удивило, что он стоит тут и слушает эту теряющую рассудок женщину.
— Я не люблю, когда вы приходите ко мне,— вдруг проговорила Эльжбета совершенно трезво, медленно подходя к Казимежу,— я не люблю, когда вы здесь. Вы похожи на ворону. У вас уже волосы на висках седеют, а вы похожи на ворону. Когда я приехала тогда в Одессу и увидела вас рядом с Юзеком, я подумала: о, нехорошо! Юзек тогда был очень красив. Помню, он вошел в салон, когда я уже пела, и сел на краешек стула. И помню, что голос мой вдруг стал еще нежнее. Понимаете? Нет, вам этого не понять. Вы никогда не пели. Он уже тогда был красив, а ведь сколько ему было тогда? Пятнадцать лет. Кажется, пятнадцать лет... А потом Оля пела для вас ту же самую песню, и вы слушали и плакали...
Спыхала протестующе покачал головой.
— Не плакали, так вам хотелось плакать, все равно,— продолжала Эльжбета,— а потом вы ее бросили. И она плакала. Все мы плачем. А теперь Анджей, такой красивый, такой необыкновенный, ее сын. Видели вы его сегодня? Вы видели, как он красив? И вот теперь в него стреляют. Он стоит в ночи, в темноте, и в него стреляют. Убьют его. И кто убьет? Немцы? Это вы его убьете! Ведь вы и Юзека убили! Понимаете? Вы убили Юзека, убили, убили... Вы убили моего Юзека!..
Эльжбета стояла уже совсем близко от Казимежа и, твердя эти слова: «Вы Юзека убили!» — колотила Спыхалу по плечу свопм маленьким кулачком, и в этом порыве было и отчаяние и исступленье. Эльжбета, стоявшая перед Спыхалой с пылающим лицом и растрепанными седеющими волосами, показалась ему безумной. Он схватил ее молотящий кулачок и сжал в своих больших, костистых руках.
— Не бейте меня,— проговорил он без улыбки,— я совсем не заслужил этого.
— Все вы это заслужили. Это же страшно.
— Необходимо,— серьезно сказал Спыхала.
— Единственная ценность, которая есть у нас,— это жизнь.— Эльжбета снова отошла к зеркалу.
— Собственная жизнь и, может, чужая? — вновь гамлетовским тоном проговорил Спыхала.
— Вы ужасны.— Эльжбета села на тахту.— У меня такое впечатление, что вы никогда не бываете самим собой.
Дверь, ведущая во внутренние комнаты, отворилась, и на пороге появилась какая-то длинная фигура в светлом одеянии.
— Кто тут? Эльжбета, ты здесь? Почему так темно?
— Я здесь, Роза.— Эльжбета снова отошла к зеркалу. Стала приглаживать волосы.
— Где это так стреляют? — спросила Роза.
— Не знаю, дорогая, восстание идет.
— И кто это так стреляет?
— Не знаю. Наверно, наши и немцы.
— Кто здесь еще? — спросила графиня Казерта, тараща свои почти совсем ничего не видящие глаза.
— Пан Спыхала пришел,— неприязненно ответила Эльжбета.
— Пан Спыхала? Это тот, что с Марысей Билинской приезжал в Палермо?
— Тот самый,— басом ответил Спыхала.
— О, а вы помните Палермо?
Графиня, словно призрак, двинулась вперед. Она была в светлом, сверкающем халате.
— Вы помните мой дом в Палермо?
— Плохо. Я был там так недолго.
— Да. Это когда мама умерла. Там еще случилось что-то с этими драгоценностями. Вы очень любили Марысю...— убежденно проговорила графиня.
— Ах, Роза,— сказала Эльжбета.
Роза стояла в свете свечи. Несмотря на преклонный возраст, на подслеповатые выпученные глаза, она показалась Казимежу красивой, красивой этим своим аристократическим безобразием. В ней было что-то зловещее.
— А почему вы не поехали с Марысей? — спросила вдруг графиня.
Спыхала молчал.
— Почему? Марыся сейчас в Палермо. Алек писал этой — как бишь там ее зовут? — панне Бесядецкой, кажется...
— Бесядовской,— поправила Эльжбета.
— Да, да, Бесядецкой. Алек писал, но не из Лондона. Я уж не знаю откуда. А пан Спыхала здесь зачем? — обратилась она вдруг к Эльжбете за разъяснением.
— Он ищет Анджея и Геленку...
— Ага...— протянула Роза таким тоном, словно в простой этой фразе она не поняла ни слова.— Хорошо. А вы очень любили Марысю? Жаль, что вы не могли на ней жениться...
— Ты очень неделикатна, Роза,— попробовала вмешаться Эльжбета.
— Нет, нет. Отчего же? Во время войны все должны быть искренними.— Роза говорила с забавным иностранным акцентом.— Вы любили Марысю. Что же в этом плохого? Я и сейчас люблю. Никогда в жизни не любила, а сейчас вот люблю. Я прямо сама не своя от этой любви.
Эльжбета вышла из себя.
— Роза, дорогая,— резко повернувшись, проговорила она -ты и вправду болтаешь, как помешанная. Иди-ка лучше в свою комнату. Ложись. Andate in letto ,— добавила она. Вероятно, это были слова из какой-то оперной арии.
— Вы, княгиня, не боитесь своих чувств,— проговорил он, и неожиданно для самого себя уселся на стул.
Эльжбета забеспокоилась.
— Правда, Роза, тебе надо отдохнуть. Неизвестно, что нас ждет завтра.
Но княгиня не слушала ее. Она села на диван против Спыхалы и взяла его за руку. Пальцы у нее были потные и холодные.
— Скажите,— заговорила она,— вы сражаетесь? Сражаетесь. А это очень опасно для немцев?
Эльжбета возмутилась.
— Но, Роза, что ты говоришь? Спыхала инстинктивно отпрянул.
— Когда сражаются в тесном городе, то это очень опасно для обеих сторон.
— А то у меня есть здесь один друг немец, он из баварской семьи, Виттельсбах, вы знаете. Я боюсь за него. C'est un cousin de mon mari.
— Нам-то какое до этого дело, Роза? — проговорила Эльжбета.
— А мне есть дело. Меня тревожит, что вы стреляете в немцев. И то, что немцы стреляют в вас,— тоже. Что вы хотите? Это естественная реакция. Все в жизни — естественная реакция. Натура — это самое главное. Нельзя противиться натуре,— добавила она таким тоном, словно сделала поразительно важное открытие,— а мы всегда противимся натуре. Натура потянула меня сюда. Зачем я сюда приехала? Вы помните, как красиво у нас в Палермо, на нашей улице, на виа делла Либерта. Помните? На виа делла Либерта. Liberta — по-нашему «свобода». Вы понимаете: della, della liberta.
— Tu divagues ,— проговорила Эльжбета.
— Потому что все сходят с ума из-за этой liberta. У нас чернорубашечники пели: della, della liberta.
Она хотела уйти, но Спыхала задержал ее.
— Послушайте,— сказал он, сделав шаг в ее сторону,— может, у вас есть какие-нибудь вести от Мары си?
Роза остановилась и смерила Казимежа взглядом с ног до головы.
— Я не переписываюсь с пани Билинской,— сказала она.— Я считаю, что по многим причинам не могу этого делать.
Эльжбета потеряла терпение.
— Ох, Роза,— сказала она,— иди же, наконец, к себе, прошу тебя. Нельзя говорить такие вещи,— добавила она, чуть не плача.
— Как хочешь,— ответила Роза,— сейчас пойду. Так ты не знаешь, где это стреляли? — добавила она, уходя.
— Знаю,— зло ответила Эльжбета,— в гимназии Гурского.
— Что за времена,—выходя, вздохнула княгиня,— в гимназии стреляют из винтовок!
— Пан Казимеж,— обратилась Эльжбета к Спыхале,— освободите меня от этой женщины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68