— Театр погубил Адама,— сказал он, вновь сплетая свои ручки.
Алек несказанно удивился.
— Что-то я не слыхал, чтобы Адась бывал в театре.
— Бывал, бывал,— быстро подтвердила пани Шушкевич.
— Уж коли на то пошло, то погубили его кабак и девки,— сказал Алек.
— Quelle expression!— возмутилась Билинская.
— Ну, на это он не истратил бы миллионы или сотни тысяч,— сказала, убирая со стола, Текла.— Самая-то беда, что он беговую конюшню решил завести. А уж на лошадей можно немалые деньги промотать. Этого-то уж я навидалась.
Алек засмеялся.
— Было бы желание, а промотать можно сколько угодно.
— Не миллионы же!
— А вот и миллионы. Ну что ты, Теклюня, хочешь, наши дамы любят брильянты, а то и виллы. Думаешь, это мало стоит?
— Вот-вот,— сказала Билинская, многозначительно глядя на сына.— Очень мне не нравится твое общество.
— Весьма сожалею.
— А что, князь, с вами вчера и молодой Губе был? — спросил Шушкевич.
Алек раздраженно передернулся и смахнул баскской салфеткой крошки со стола.
— А вам-то что до этого, пан Шушкевич?
— Алек! — предостерегла его мать.
— Ничего, конечно, я только хотел спросить, что вы говорили Адасю, когда звонили ему последний раз.
Алек вдруг замер и посмотрел на Шушкевича странным взглядом, в котором было изумление и как будто даже страх.
— Мне кажется, что этот Губе-младший оказывает на тебя дурное влияние,— добавила Билинская.
— А вы что, не знаете содержания моего разговора? — спросил Алек.
— Почему же,— самым серьезным тоном произнес Шушкевич и, словно василиск, уставился на молодого Билинского.
— Тогда зачем спрашиваете?
— Хотел бы знать, для чего вам потребовалась сразу такая огромная сумма.
— Алек, что это значит? — спросила Билинская, и Алек уловил в ее вопросе фальшивую нотку. Мать знает обо всем, и теперь они вдвоем с Шушкевичем обкладывают его, как зверя.
— Это была наполовину шутка. Я хотел перекупить у Губе его долю в Товариществе и его пай в «Капсюле».
— У Губерта?
Наконец-то Алек уразумел всю игру. Шушкевич стремится свалить на него хотя бы часть ответственности за похищение бумаг и уже настроил в этом духе мать.
— В конце концов, я имел право так поступить, ведь я же совершеннолетний,— неуверенно пробормотал Алек.
— Какое легкомыслие! — произнесла вполголоса пани Шушкевич.
— Алек, ведь у тебя же были ключи от сейфов! — воскликнула Билинская.
— Ну конечно, были. Но я не заглядывал туда вот уже полтора года. Всего раз в жизни был там, да и то с паном Шушкевичем. Преотвратное заведение, доложу я вам.
— Значит, только Адась туда ходил?
— Ты же, мама, можешь проверить. Там ведь записывают даты и имена всех, кто приходит.
— Говорят, что у «Капсюля» последнее время не очень завидное положение? — спросил Шушкевич.
— Ну, это все политика,— сказал Алек.
— Политика? Чья же это? — Шушкевич решительно преображался в следователя.
— Частично Злотого...
— Злотого? Простите, а кто третий был с вами вчера в театре? — допрашивал Шушкевич.
— Что это значит? — воскликнул Алек и вскочил со стула.— И вы и мама хорошо знаете, что я был вчера в театре с Губертом и Бронеком Злотым...
— Comme toujours,— шепнула бывшая мадемуазель По-телиос.
— Да не comme toujours, вовсе не comme toujours... Бронека я вижу очень редко...
— Хорошенькая компания,— сказала Билинская.
— С ограниченной судебной ответственностью,— процедил Шушкевич.
Алек стукнул кулаком по столу.
— Попрошу без этих шуточек,— крикнул он, весь залившись краской.— Я... я... я...— И тут он от волнения и бессонной ночи, от бешенства и сознания несправедливости осекся, не зная, что сказать.
— Сядь,— спокойно приказала княгиня. Алек послушно сел.
Его не возмущала игра, которую вел Шушкевич, нет, он был поражен легкостью, с какою мать позволяла втянуть себя в эту игру. Выходит, она до такой степени не доверяла ему, что даже могла подозревать его в самом дурном.
— Если вы подозреваете меня в том, что я сам растранжирил свое состояние,— сказал он и, подняв тяжелые веки, взглянул на мать,— то зачем же в таком случае Адам пустил себе пулю в лоб?
— А может быть, он не хотел... стрелять в кого-то другого? — как-то тяжело произнес Шушкевич, внимательно глядя на свои руки, разглаживающие салфетку.
— Что-о? — Алек так откинулся на стуле, что он даже затрещал.
— Mais, mon man...2 — тихо, но отчетливо сказала пани Шушкевич,
— Деньги — это страшная вещь,— добавил Шушкевич. Алек молчал.
И только через минуту прошептал:
— Mam an, я решительно не понимаю... Я не знаю, как это понять...
Окинула взглядом всех присутствующих и стукнула пальцем по столу.
— Ну вот что, хватит! — сказала она таким голосом, какого никто еще в этой комнате не слышал. Разве что на кухне она иногда говорила так с прислугой.
Все удивленно взглянули на нее.
— Хватит! — повторила Текла.— Нечего бросать такие подозрения на мальчика. Все это из пальца высосано. Конечно, вы, пан Вацлав, можете защищать своего племянничка, как вам угодно. Только, может, вы и сами к этому делу руку приложили, у самого рыльце в пуху...
Шушкевич схватился за виски.
— Может, да, а может, и нет,— продолжала Текла.— Это верно, деньги — штука страшная, но я думаю, вы еще не настолько потеряли голову, чтобы дойти до того, до чего ваш племянник дошел. А вот Алека в это впутывать не смейте. Я не дам! Понятно вам это? Не дам!
— А как же это вы можете не дать? — презрительно откликнулась пани Шушкевич.
— А вот могу! — крикнула Текла со слезами в голосе.— Могу защитить его от вас, душегубы...
— Текла, я не узнаю вас,— сказала Марыся Билинская и надела свои очки, точно хотела получше разглядеть эту женщину, которую видела ежедневно с утра до вечера.
— Вы еще пожалете о своих словах,— выдавил сквозь зубы Шушкевич.
— А я знаю, и свидетели у меня есть, что это вы достали Адасю пистолет! —точно камень, обрушила на него Текла.
— Езус-Мария! — воскликнула пришибленная пани Шушкевич.
— И еще не знаю, зачем вы это сделали,— продолжала Текла уже своим обычным спокойным тоном.— То ли чтобы Адась себя убил, то ли Алека. Убийца вы, пан Шушкевич,— заключила она, снова усаживаясь.
— Такими словами нельзя бросаться, дорогая,— ответил, уже овладев собой, Шушкевич.
Марыся сидела, ничего не понимая. С минуту длилось молчание. Наконец тишину прервал абсолютно спокойный, деловитый голос Шушкевича.
— Нужны ли вам, ваша светлость, сейчас деньги на расходы по дому?
Билинская пожала плечами и тоже перешла на самый обычный тон:
— Мне нет. Может быть, Алеку?
— Пока не нужны,— сказал Алек чуть дрожащим голосом.— Они понадобятся мне лишь в тот день, когда мы обычно обрезали купоны...
— Итак, вы позволите мне ликвидировать недвижимость в Подкове?
— Я предпочел бы Вильгу-на-Висле. Не верю я в это дело.
— Справедливо, справедливо,— спокойно откликнулся Шуш-кевич.— А может быть, еще и под Якторовом?
— Вот именно. Я уже думал об этом,— сказал Алек. Шушкевич взглянул на часы.
— К сожалению, уже пора.
— Когда похороны? — спросила Билинская.
— В половине двенадцатого начинается месса,— сказал Шушкевич с такой миной, будто уже находился в церкви.
— Тогда самое время.
Все попрощались и разошлись. Алек хотел еще переодеться и поэтому пошел наверх. У двери своей комнаты он нагнал Теклу и молча обнял ее.
— Откуда ты узнала? — спросил он.
— О, я сразу догадалась. Это преступник.
— Ну, я бы этого не сказал. Но откуда же все-таки?
— А ты никому не скажешь?
— Ну что ты.
— Мне Губерт сказал. Старик купил револьвер два месяца назад в их магазине. Губерт велел проверить номер. Тот самый. Губерт твой настоящий друг.
— Вот видишь!— торжествующе сказал Алек и пошел переодеваться.
V
В июле в Коморов приехал Мальский. Он постоянно подыскивал себе летнее жилье, вот ему и пришло в голову обратиться к Янушу. Особой радости у Януша это не вызвало, но что же было делать? Он телеграфировал: «Жду вас». Ядвига же отнеслась к этому визиту даже благосклонно.
— Хоть будет вам с кем поговорить,— сказала она, когда Япуш осторожно уведомил ее, что в Коморов на две-три недели приезжает отдохнуть некий господин из Лодзи.
Но говорить Янушу не пришлось — бедный Мальский просто не давал ему рта раскрыть. Последние месяцы Мальский прожил и очень трудных условиях. Никакая работа его не устраивала, и он то и дело менял места В конце концов музыкальные школы в Лодзи перестали иметь с ним дело — всем был известен его суматошный, истеричный нрав. Квартиры он тоже менял, когда была возможность, и наконец нашел пристанище во дворце пани Гданской, но, разумеется, и там не смог долго выдержать.
— Даже прислуга у нее невыносимая,— говорил он.— Вы только представьте себе лакея с позументами, который отворяет вам дверь и с презрением отзывается о своих хозяевах. О Гданской говорит: «Эта старая идиотка...»
Януш попытался возразить:
— Но ведь не в глаза же? Мальский пищал:
— А за глаза — это еще хуже. Януш взывал к его рассудку:
— Мне кажется, не он один называет за глаза Гданскую «Эта старая идиотка».
— Конечно!— обрадовался Мальский.— Я первый.
— Вот видите! — улыбнулся Януш.
— Ну посудите сами, разве не идиотка? Деньги... Вы и представить не можете, сколько там денег... И вы знаете, куда она поехала на лето? Где дачу себе выбрала?
— А где же? — спросил Януш, не столько интересуясь, сколько забавляясь всей этой сценой.
— В Колюмне. Понятно вам? В Колюмне, под Лодзью. Этакое еврейское дачное местечко. Дюжина сосен в песке и деревянные «виллы». Так вот, мадам Гданская не может себе позволить выехать на лето больше никуда — только в Колюмну.
— Ну, вы преувеличиваете, я слышал, что в Колюмне очень хороший лес...
— Э, где там хороший! Может, и хороший... Но ведь это кошмар, а не отдых. И еще непременно хотела, чтобы я с нею поехал. «Это целебная местность»,— говорит. Так и сказала: целебная местность. Сняла там огромный домище и отправилась на автомобиле с кухаркой и собакой. Интересно, зачем ей автомобиль? В Колюмне!
— А вы что-то последнее время то и дело меняли адреса. На каждом письме — другой.
Мальский вдруг побледнел и со страхом посмотрел на Януша. Рыжие волосики на его голове, казалось, порыжели еще больше.
— Не знаю, в чем тут дело,— доверительно произнес он, приближаясь к Янушу,— только я нигде долго не могу выдержать.
Он снова отошел в угол комнаты, постоял, подумал и принялся расхаживать по диагонали, говоря уже нормальным голосом, только изредка срываясь на писк:
— Предпоследнюю квартиру я снял под вечер, не зная, что окна выходят на аэродром. Аэродром в Лодзи! И зачем нам аэродромы?.. В Лодзи! Все утро взлетали самолеты. А вы знаете, как взлетают самолеты? Это кошмар, просто кошмар... Разве я мог жить в таком месте? Хорошо, что эта старая Гданская забрала меня в свой особняк... На Вульчанской. «Я отведу вам une chambre d'ami»,— говорит. Какая там une chambre d'ami, комнатенка для шофера на чердаке... Тесно, без туалета...
— Но хотя бы тихо? — спросил Януш.
— А уж тихо...— Мальский вдруг остановился перед Янушем, расплывшись в блаженной улыбке.— Тишина! Вы даже представить себе не можете, какая тишина. Только этот холуй в ливрее... Каждый день приносит мне в постель завтрак и, представьте, изволит со мной беседовать. Рассказывает всякие городские сплетни... Ах, это ужас как неинтересно... Но он рассказывает. Станет в дверях в этакой развязной позе и выговаривает мне, что я много курю. А ведь ему даже не приходилось убирать в моей комнате... Этакий громадный, дюжий детина. Раньше бы из него получился в самый раз... как это говорится?.. Аркебузир или арбалетчик?
— Аркебузир — это одно, а арбалетчик — совсем другое.
— Казак, казак! — вдруг выкрикнул Мальский, точно Архимед свое «эврика».— Казак! Казак получился бы. А что, у вас на Украине еще были казаки?
— Нет, не было,— ответил Януш, лишь бы отделаться. И одновременно припомнился ему тот казак — как же его звали? — который привез мешочек с драгоценностями Марысе. Если бы не тот казак, не бывать бы им сейчас в Коморове.
— Надеюсь, что здесь будет достаточно тихо.
— Да, достаточно... Я очень плохо сплю,— почти с отчаянием произнес вдруг Мальский. И снова доверительно добавил: — Я боюсь...
Януш подался назад в своем кресле:
— Чего?
— Ах, как мне бывает страшно! — пискнул Артур.— Лучше уж не говорить об этом. Но тут, наверно, петухи поют на рассвете, а?
— Петухи закрыты в курятнике, а ваша комната выходит в сад. Хотите взглянуть?
Они прошли через сени в комнатку, которая выходила прямо в сад. Януш так и не расширил дом в Коморове, только переделал кое-что, и дом стал более красивым и удобным. Впрочем, все это сделалось как-то само собой за восемнадцать или девятнадцать лет. «Садовая» комната, как ее называла Зося, была в свое время детской, ее занимала Мальвинка несколько месяцев своей жизни.
Янушу до боли не хотелось кого бы то ни было помещать здесь, но, с другой стороны, он понимал, что такое вот, как он это называл, «легкое торжество жизни над смертью» неизбежно. Поэтому он предпочел поселить здесь человека ему безразличного, вроде Мальского. Впрочем, комната, совершенно заново обставленная Ядвигой, ничем не напоминала прежней детской. Януш, никогда не заглядывавший сюда, вошел в нее, как в гостиничный номер.
— А аэродрома тут близко нет? Януш пожал плечами.
— Но ведь шоссе недалеко?
— Да, шоссе совсем недалеко, только пройти вон по той каштановой аллее. Да вы же только что ехали...
— А Пуща Кампиносская? — с тревогой спросил Мальский, поглядывая в окна на раскорячившиеся яблони с вытянутыми в пространство руками.
— Пуща тоже недалеко,— уже раздражаясь, ответил Януш.
— Вы не сердитесь,— сокрушенно сказал Мальский,— но я такой неспокойный.
— Войны не будет,— тусклым голосом сказал Януш.
— Не будет? Наверняка не будет? — обрадовался Мальский.
— Ну, устраивайтесь,— предложил Януш.— А до обеда погуляйте по садику.
Садик не изменился с тех пор, как Януш приехал сюда впервые. Прежние яблони померзли, и пришлось высадить другие, так что и деревья в саду не изменили своей величины. Януш окинул взглядом хорошо знакомые ему флоксы и подсолнечники, аллейку, ведущую к лесу, и подумал, что Мальский на все это смотрит свежими глазами.
«Интересно, каким ему все это кажется».
Он вошел в сени. Там ждал его присланный Фибихом Игнац.
Януш отправил его, пошел в гостиную и в нерешительности остановился посреди комнаты, не зная, что ему делать дальше. Когда в Коморове появлялся кто-нибудь посторонний, присутствие мертвых становилось особенно ощутимым. Даже когда приезжал Алек, вся жизнь казалась никчемной и напрасны были усилия втиснуть ее в приемлемые рамки. Она просто разлезалась под пальцами, как лежалый шелк.
Потом Януш прошел в другую комнату, в свою спальню, которая была некогда спальней Зоей, и стал смотреть на сад. Все то же самое, и даже если старый дуб вырос за эти годы, то по огромному дереву этого не заметишь. Вот и Мальский вышел в сад, он прогуливался вниз по аллейке, до пруда, таким шагом, как будто расхаживал по великолепному парку.
«Выглядит так, словно ходит по Колюмне»,— усмехнулся Януш.
Становилось все пасмурнее, деревья на фоне серого неба приобретали пластические очертания, а рыжая голова Мальского словно притягивала к себе лучи рассеянного света.
Нужен был именно приезд чужого человека в одинокий дом, появление нелепой фигурки Мальского среди хорошо знакомых, привычных деревьев, чтобы Януш с особенной силой ощутил всю мучительность и несуразность своего существования.
«Что все это значит? Но ведь надо же что-то делать для людей,— усмехнулся он.— Хотя бы вот для этого Мальского. Это же ученик Эдгара».
«Ага,— вспомнил он,— надо ему сказать об этом письме».
И он вышел в сад. Мальский сидел на скамейке под дубом с таким видом, с каким сидел бы экзотический кенарь на жалком орешнике. Но это было даже забавно.
— Ну, как вам здесь нравится?
— Чудесно, право... Все здесь как-то... как бы это сказать... Г исконно польское.
Слова «исконно польское» он произнес в кавычках, словно издеваясь над самим собой. Но все же произнес.
Януш сел рядом с ним на скамью. Темно-серый цвет неба словно бы прояснил зелень молодых ясеней и орешника, стоящих перед дубом. Листья недвижно замерли, готовые, однако, затрепетать в любой миг.
— Вы знаете,— сказал Януш,— старый Яжина сказал мне на похоронах, что у него есть какие-то письма Эдгара... Вероятно, к Рысеку. Надо бы съездить взглянуть.
Мальский оживился:
— Непременно! А нельзя сейчас, сию минуту?
— Это очень далеко. Придется отправиться с утра пораньше.
— Далеко? Как далеко?
— Километров сорок.
— Но у вас же есть автомобиль.
— Есть. Только нет шофера.
— Я поведу,—заверил Мальский.—Я когда-то водил машину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68