Подумаешь, какой-то там бывший жених...
— А где эта старуха, Билинская?
— Уехала на его машине. Наверно, в Румынию.
— А он остался? Зачем?
— Почем я знаю! Тоже собирался ехать, но вернулся. Антек был очень недоволен.
— Не нравится мне вся эта история,— повторял он упрямо.
— Поедешь теперь с нами в Варшаву,— начал было Анджей,— вместе будет здорово...
— И не подумаю,— оборвал Антек.— Что мне делать сейчас в Варшаве? Ты думаешь, немцы позволят открыть университет?
— Посмотрим,— сказал Анджей, задумавшись.— Как-нибудь обойдется.
— Пока там войско, еще полбеды,— рассуждал Антек,— но когда придет полиция...
— Мне кажется, в городе человек менее заметен,— сказал Анджей.
— Я предпочитаю сидеть здесь. Мне, в конце концов, и у бабки хорошо. У них здесь нет ни одного мужчины. Должен же кто-то помогать. Анеле одной не справиться.
— Ну, а какая она, эта Анеля? — спросил Анджей без всякой задней мысли. Но тут же заметил, что брат вдруг покраснел и, скрывая смущение, стал грызть соломинку. Анджей всегда был необычайно деликатным, никогда не спрашивал брата о таких вещах и тем более не настаивал, если Антек не хотел говорить. Он и сам ничего не говорил ему о Касе, хотя знал, что и в Варшаве и в Пустых Лонках — все болтали об этой Касе. Ему было неприятно, что он заставил брата смутиться. И вовсе не хотел выслушивать его признания — ужасно не любил он этих разговоров о женщинах. С Ромеком еще куда ни шло, но с Антонием он ни за что на свете не стал бы говорить об этом.
Видя, что Антек лишь буркнул что-то и молчит, Анджей добавил:
— А знаешь, мне она показалась очень милой девушкой. Тут уж Антеку пришлось ответить.
— И очень работящая,— добавил он убежденно.
Анджея позабавило это высказывание, но он не подал виду. Однако не мог утерпеть, чтобы не показать брату свое превосходство.
— Ах ты, наивная душа,— сказал он.
Аптек пропустил это мимо ушей и вернулся к разговору о Спыхале. Но тут уж Анджей не захотел вдаваться в обсуждения. Крестьянский характер бабки немного передался ему.
«Чему быть, того не миновать»,— подумал он и не поддержал разговора.
— А знаешь что? Взгляни, какие у меня брюки,— сказал Антек,— видал?
Анджей равнодушно посмотрел.
— Брюки как брюки,— сказал он. Но тут же спохватился.
— А верно, ты ведь был в военной форме. Как же ты переоделся?
— Ого! Все зарыто в землю,— ответил Антек,— а брюки мне Анеля достала из чулана. Это брюки Владека Голомбека. Знаешь?
— Владек Голомбек? — задумался Анджей.— Кто это такой?
— Не знаешь? Не помнишь? Брат отца, он живет сейчас в Советах.
— Живет? — Анджей пожал плечами.— Там его, наверно, давно уже прикончили...
— Нет,— твердо сказал Антек.— Бабуля получила от него известие, ее разыскивали еще в Бартодзеях. Конечно, устное известие, но есть. Он жив, просил всем кланяться и сказать, что, наверно, скоро увидимся.
— Кто знает? Может, и правда.
— Думаешь, они скоро придут?
— Скоро или не скоро, но придут.
— Ну, идем, наверно, можно уже поесть.
Когда они вернулись в дом, начался ритуал ужина. Бабка поднялась с постели, нарядилась в черное платье и даже набросила на голову «одесскую» шаль, которую когда-то подарила ей тетя Михася. Шаль была кружевная, длинная — такие некогда были очень распространены на юге России. В этом наряде, редко доставаемом из шкафа, бабуся выглядела очень благообразно. Видимо, ей хотелось как-то отметить приезд невестки и внуков.
Но ужин не получился ни веселым, ни торжественным, а был печальным и скорее напоминал поминки. По ком или по чем эти поминки — трудно было догадаться. Во всяком случае, бабушка не принимала к сведению то, что ее сын — причем уже второй — где-то запропастился, и даже сказала Оле, когда они шли через сени в горницу ужинать з
— Не тревожься, Оля, он найдется.
— Дорогая мама,— сказала Оля,— для меня это ужасно...
— Такого еще не было, чтобы он не нашелся,— сказала сентенциозно бабка, и юноши не могли удержаться от улыбки, услышав это решительное заявление.
Все уселись за стол в чистой, но с очень низким потолком комнате, и Анеля подавала на стол. Антек считал своим долгом помогать ей. Анджей с удивлением поглядывал на него. Дома Антек никогда не обнаруживал склонности к каким-либо хозяйственным делам.
За столом довольно долго царило молчание. Ужин был немудреный: простокваша с картошкой, салат из помидоров, яичница...
Бабка настаивала, чтобы все выпили по рюмочке водки. Оля отказывалась, ссылаясь на усталость, ведь они сегодня проехали больше двадцати километров. Недалеко от Венгрова, рассказала она, произошел неприятный случай. Немцы во время обыска их повозки обнаружили пистолет Спыхалы. Впрочем, когда Казимежа спросили, есть ли у него оружие, он признался сразу. Только потому его не застрелили. Немец, отобравший пистолет, сказал Оле, держа в руке оружие? «Вы знаете, что я могу расстрелять его без суда? За ношение оружия расстреливают на месте».
— Он, видно, принял пана Спыхалу за твоего мужа,— сказала Голомбекова.
— Наверно,— вставил Ромек, потому что все другие замолчали.
— Неужто он и вправду мог его застрелить? — спросила старуха с сомнением и беспокойством.
— Конечно, мог,— сказал Спыхала,— война есть война.
В конце концов выпили пару рюмок водки. Молодежь тотчас повеселела — и Анеля, и Антек, и Анджей; а Ромеку, у которого от усталости слипались глаза, водка сразу ударила в голову. Все начали рассказывать забавные и не очень-то забавные истории о пережитых неделях. Вестей из Варшавы, собственно, не было, сюда доходили только сплетни да охрипший голос Стажинского.
Не увидев все это собственными глазами, невозможно было даже представить себе осаду и защиту Варшавы (Варшава — открытый город) или хотя бы эту возможность убийства Спыхалы просто так, у дороги, на мостке через ров — на том месте, где подорвался подъезжающий немецкий автомобиль, где взлетели на воздух трое молодых солдат, где убит какой-то еврей, ехавший в фурманке... Ведь еще совсем недавно здесь шла жатва, росла зеленая, высокая и веселая кукуруза.
Антек, видно, хотел порисоваться перед Анелей и в который уже раз рассказал историю, как его оставили в лесу вместе с двумя солдатами. Так как он уже не однажды повторял эту историю и Анеле, и самому себе, то немного ее приукрашивал. Но мать слушала с увлечением, смотрела на него и не могла успокоиться 5 совсем иным, чем обычно, казался ей сейчас ее сын. Вообще в голове у нее не укладывалось, что это ее сын, маленький Антек, любимый племянник пани Кошековой. Такой строптивый, замкнутый и словно бы менее развитый, чем Анджей. А теперь он показался ей совсем взрослым — много курит и довольно непринужденно рассказывает о своих военных подвигах. «Воином стал,— подумала Оля.— Что это за каста такая — воины? Почему человечество без них не может? Для чего они предназначены? Разве война — это неизбежность?» — спрашивала она себя. Оля почувствовала, что и на нее действует водка,— начала философствовать. Колышко всегда говорил, что водка пробуждает в ней склонность к философствованию. И вдруг при воспоминании о Колышко ее осенило: ведь это его она тогда видела издали, это он подошел к автомобилю Франтишека и стал что-то говорить ему.
На несколько вопросов Спыхалы Антек ответил неохотно, и даже, можно сказать, невежливо. Оля забеспокоилась. Может, захмелел от водки, которой угостила их бабка? Водка была крепкая, настоянная на черной смородине и выдержанная несколько лет. Видно, понравилась мальчикам, и они выпили ее слишком много.
Впрочем, Ромек сразу же пошел к лошадям и завалился спать в закутке позади овина, там, где Анеля первое время прятала Антека. Бабушка, однако, чувствовала себя неважно и сразу же после ужина снова легла. Оле была приготовлена постель в той же комнате на диване. Спыхале и мальчикам Анеля постелила в горнице.
Оля еще немного посидела с сыновьями.
— Слыхала, мама? Антек не хочет ехать с нами в Варшаву,— сказал Анджей.— Он считает, что здесь ему будет безопаснее.
— Ты что же, Антек, не будешь учиться? — спросила Оля.
— А ты думаешь, мама, немцы дадут нам учиться? Анджей иронически улыбнулся.
— Знаешь, Антек, мама держится того же мнения, что и тот немец, который говорил с нами: «La guerre est finie». Маме кажется, что мы возвращаемся домой и начнется нормальная жизнь.
Антек пожал плечами.
— А там уже ничего нет — ни дома, ни дела, ни вещей, может, даже и самой Варшавы уже нет. Знаешь (Антек только сейчас сообщил Анджею эту важную новость), вчера подписана капитуляция. По радио было сообщение. Варшава сдана.
— А Стажинский?
— Стажинский служит по-прежнему.
— Вот видишь,— сказала Оля,— жизнь входит в норму.
— Да ты что, мама,— Анджей рассердился,— ты и в самом деле так думаешь? Станем слугами Гитлера, и все придет в норму?
— Именно поэтому я и не поеду с вами,— серьезно сказал Антек.— Я не могу спокойно слушать то, что сказала мама. Все придет в норму! Да как может, я вас спрашиваю, прийти в норму? После всего того, что произошло? Как можем мы вообще мириться со всем этим?
Анджей добавил:
— И наверняка не смиримся. Оля вздохнула.
— Я понимаю,— сказала она,— но надо же еще немного пообольщаться. Поговорим обо всем в Варшаве. Трудно судить на расстоянии. Ты правда не едешь с нами?
— Я уже сказал, мама. В общем, когда вы там осмотритесь, Анджей напишет мне. Не исключено, что и в Варшаве что-нибудь можно будет сделать.
— А ты думаешь, будет такая работа? — с тревогой спросила Оля.
— Так ведь вряд ли все сразу успокоится. Думаю, в лесах много наших разбитых частей...
— Да разве им справиться с регулярной немецкой армией?
— Ведь мы не одни. Ты ведь слышала, у нас есть союзники. Это сказал Анджей, но Антек только рассмеялся.
— Много они нам помогли!
— Собственные силы — это маловато.
— Да ну к черту все это. Лучше всего, как Ордон, подвести фитиль под редут и взорвать все это. Другого выхода нет. Конец.
Оля встала.
— С вами невозможно говорить, пойду к маме, лягу. Вы пессимисты, послушать вас, так просто страшно становится. Лучше поспать хоть немножко.
— Завтра надо выехать пораньше,— сказал Анджей.
— И вы идите спать, пессимисты мои,— сказала Оля, целуя Антека.
— Только пессимизм и может нас спасти,— рассмеялся Анджей.
Антек задумался:
— А знаешь, ты, кажется, прав. Даже наверняка прав. Мы должны быть готовы к самому худшему.
— А мне как быть? — спросила Оля, остановившись посреди комнаты.
Сыновья подошли к ней, обняли ее.
— Мама, одна ты у нас осталась,— сказал Анджей.
— Только не сделай какой-нибудь глупости,— заметил Антек.
Оля внимательно посмотрела на него.
— Что ты хочешь этим сказать?
Но Анджей поспешил выручить брата:
— Антек, это так приятно, когда родители делают глупости. Верно?
Похоже было, однако, что Антек не разделял его мнения.
Разошлись рано, потому что на следующий день действительно надо было выехать чуть свет. Хотя Варшава была уже занята, первоначальный план остался в силе: они решили вступить в город с запада. Значит, путь предстоял дальний.
VIII
Переправа через Вислу в Вышогроде была очень трудной. Мост лежал в развалинах, он был похож на разодранный аккордеон, и только самые смелые из молодых перебирались по краю взорванных ферм с одного берега на другой. Между тем какие-то предприимчивые жители Вышогрода организовали переправу на паромах. Дело осложнялось тем, что напротив Вышогрода находится, как известно, остров. Это облегчало строительство моста, но затрудняло переправу на пароме. Здесь, собственно, требовались два парома.
У переправы в ожидании парома собралось уже множество телег. День был базарный, а сила людских привычек столь велика, что, несмотря на войну, множество людей — мужчины, женщины и дети — собралось на базар. Впрочем, победители считали, что война окончена. Немецкая комендатура уже огласила несколько распоряжений, и некоторые из них в данных условиях выглядели совершенно нелепыми. На одном из зданий рынка Анджей увидел объявление, запрещающее связывать домашнюю птицу способом, причиняющим ей боль.
Он рассмеялся и указал Ромеку на это объявление.
— Боюсь, по отношению к людям они не будут чувствовать подобных угрызений совести,— сказал Ромек. И сразу стал серьезен.
По сути дела, мальчики не очень-то сознавали, что они едут по окраине города, занятого противником. Здесь не чувствовалось ни паники, ни какого-нибудь особого возбуждения. Женщины торговали яйцами, аптекарь стоял на пороге своего заведения и глазел на приезжих, хотя в аптеке, как обычно в базарный день, было многолюдно и его помощник едва справлялся с наплывом клиентов. И только в месте скопления телег, ожидающих паром, чувствовалось какое-то напряжение. Переправившись через реку, люди двигались в сторону Сохачева, им казалось, что там безопасно, хотя еще совсем недавно именно оттуда доносилась артиллерийская канонада.
Аптекарь сказал Ромеку!
— Ох, уважаемый, что там творилось неделю назад! Я думал, земля разверзнется... А какое стояло зарево...
Зарево было видно еще из Пустых Лонк. Ромек старался представить себе, как это выглядело вблизи.
Ромек еще раз показал себя отличным возницей, как-то так проскользнул между сгрудившимися телегами, что оказался третьим в очереди к парому. Он очень быстро пробрался к переправе — остальное уже от него не зависело. Тут уж зависело от самих лошадей, наспех сколоченный паром немного выступал над уровнем острова, и лошадям приходилось прыгать с парома на берег и тянуть за собой телеги. Тем, что отказывались от прыжка, приходилось подставлять широкий деревянный настил. Но лошади из Пустых Лонк охотно послушались Ромека и прыгнули с легкостью. Ромек был в восторге.
— Погляди, какие умные кобылы! — заставлял он Анджея разделить его восторг. Но Анджей относился к лошадям по-городскому, равнодушно, и в ответ лишь пробормотал что-то себе под нос.
Когда они выбрались на другой берег, пейзаж сразу изменился, и сразу же изменилось настроение.
Сперва дорога была хорошая, хотя и не асфальтированная. Давно установившаяся погода выровняла ее поверхность, сгладила ухабы. Но через несколько километров начался песок, и лошади тянули воз нога за ногу. Колеса глубоко тонули в сером песке, время от времени под ободьями что-то скрежетало. Лошади ставили ноги осторожно, будто танцуя.
— Посмотри.— Ромек указал кнутом под ноги лошадям.
Анджей засмеялся. Глазам не верилось: в серой пыли, по которой ступали ноги лошадей, лежали штыки. Под нажимом колес они вместе с песком то поднимались, то падали, словно клавиши разбитого фортепьяно. На протяжении нескольких сот метров они ехали в этой пыли и все по штыкам. Ребята не могли понять, что это значит. Анджей оглянулся на мать и на Спыхалу. Тот сидел, напряженно выпрямившись. И побледнел.
«Совсем как на похоронах Эдгара»,— подумалось Анджею.
За кюветом, у самой дороги, потянулись могилы. Торопливо насыпанные и кое-как выровненные песчаные холмики. И над каждым холмиком две палки, связанные накрест проволокой. Иногда колючей проволокой. Такой крест из двух палок, связанных колючей проволокой, видимо, был особым памятником. На некоторых могилах лежали полевые цветы, сморщенные и порыжелые.
Когда двинулись дальше, перед ними открылось обширное неперепаханное жнивье. Небольшие холмики, насыпанные саперскими лопатками, усеяли все поле. У каждого холмика виднелась неглубокая, удлиненная яма.
Спыхала приказал остановить лошадей и пошел по полю между этими холмиками. Анджей последовал за ним. Спыхала наклонялся к ямам, даже сунул руку в одну из них, как бы желая убедиться, что в яме ничего уже нет, кроме отпечатка человеческого тела.
— Что это? — спросил Анджей.
— Это поле боя. Здесь лежали солдаты... под обстрелом. Анджей тоже ощупал рукой такое углубление. Земля была
холодная — ведь день стоял пасмурный, солнце показывалось лишь изредка. Анджей почувствовал разочарование. Когда Спыхала сказал, что тут лежали люди, Анджею представилось, что земля должна быть еще теплой, что это тепло хранит следы человеческих чувств — страха, испуга, ужаса и жажды победы. Но ямы были холодные. Люди давно оставили их. Но как, как это происходило? Встали и побежали? Или же встали с поднятыми руками и пошли в плен?
В плен? Или, может, никто из них уже не встал, а их товарищи или победители положили их недалеко отсюда в землю, в ту самую землю, которая пропитана их потом и кровью?
Анджей еще раз нагнулся и, взяв горсть земли с холмика, спрятал ее на память. Но пока он шел к повозке, земля рассыпалась в кармане, обратилась в пыль. Он вывернул карман, и пыль разлетелась по ветру.
Ромек смотрел на него с удивлением, не понимал, что все это значит, но Анджей не промолвил ни слова.
Прежде чем повозка тронулась с места, к ним подошла какая-то женщина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
— А где эта старуха, Билинская?
— Уехала на его машине. Наверно, в Румынию.
— А он остался? Зачем?
— Почем я знаю! Тоже собирался ехать, но вернулся. Антек был очень недоволен.
— Не нравится мне вся эта история,— повторял он упрямо.
— Поедешь теперь с нами в Варшаву,— начал было Анджей,— вместе будет здорово...
— И не подумаю,— оборвал Антек.— Что мне делать сейчас в Варшаве? Ты думаешь, немцы позволят открыть университет?
— Посмотрим,— сказал Анджей, задумавшись.— Как-нибудь обойдется.
— Пока там войско, еще полбеды,— рассуждал Антек,— но когда придет полиция...
— Мне кажется, в городе человек менее заметен,— сказал Анджей.
— Я предпочитаю сидеть здесь. Мне, в конце концов, и у бабки хорошо. У них здесь нет ни одного мужчины. Должен же кто-то помогать. Анеле одной не справиться.
— Ну, а какая она, эта Анеля? — спросил Анджей без всякой задней мысли. Но тут же заметил, что брат вдруг покраснел и, скрывая смущение, стал грызть соломинку. Анджей всегда был необычайно деликатным, никогда не спрашивал брата о таких вещах и тем более не настаивал, если Антек не хотел говорить. Он и сам ничего не говорил ему о Касе, хотя знал, что и в Варшаве и в Пустых Лонках — все болтали об этой Касе. Ему было неприятно, что он заставил брата смутиться. И вовсе не хотел выслушивать его признания — ужасно не любил он этих разговоров о женщинах. С Ромеком еще куда ни шло, но с Антонием он ни за что на свете не стал бы говорить об этом.
Видя, что Антек лишь буркнул что-то и молчит, Анджей добавил:
— А знаешь, мне она показалась очень милой девушкой. Тут уж Антеку пришлось ответить.
— И очень работящая,— добавил он убежденно.
Анджея позабавило это высказывание, но он не подал виду. Однако не мог утерпеть, чтобы не показать брату свое превосходство.
— Ах ты, наивная душа,— сказал он.
Аптек пропустил это мимо ушей и вернулся к разговору о Спыхале. Но тут уж Анджей не захотел вдаваться в обсуждения. Крестьянский характер бабки немного передался ему.
«Чему быть, того не миновать»,— подумал он и не поддержал разговора.
— А знаешь что? Взгляни, какие у меня брюки,— сказал Антек,— видал?
Анджей равнодушно посмотрел.
— Брюки как брюки,— сказал он. Но тут же спохватился.
— А верно, ты ведь был в военной форме. Как же ты переоделся?
— Ого! Все зарыто в землю,— ответил Антек,— а брюки мне Анеля достала из чулана. Это брюки Владека Голомбека. Знаешь?
— Владек Голомбек? — задумался Анджей.— Кто это такой?
— Не знаешь? Не помнишь? Брат отца, он живет сейчас в Советах.
— Живет? — Анджей пожал плечами.— Там его, наверно, давно уже прикончили...
— Нет,— твердо сказал Антек.— Бабуля получила от него известие, ее разыскивали еще в Бартодзеях. Конечно, устное известие, но есть. Он жив, просил всем кланяться и сказать, что, наверно, скоро увидимся.
— Кто знает? Может, и правда.
— Думаешь, они скоро придут?
— Скоро или не скоро, но придут.
— Ну, идем, наверно, можно уже поесть.
Когда они вернулись в дом, начался ритуал ужина. Бабка поднялась с постели, нарядилась в черное платье и даже набросила на голову «одесскую» шаль, которую когда-то подарила ей тетя Михася. Шаль была кружевная, длинная — такие некогда были очень распространены на юге России. В этом наряде, редко доставаемом из шкафа, бабуся выглядела очень благообразно. Видимо, ей хотелось как-то отметить приезд невестки и внуков.
Но ужин не получился ни веселым, ни торжественным, а был печальным и скорее напоминал поминки. По ком или по чем эти поминки — трудно было догадаться. Во всяком случае, бабушка не принимала к сведению то, что ее сын — причем уже второй — где-то запропастился, и даже сказала Оле, когда они шли через сени в горницу ужинать з
— Не тревожься, Оля, он найдется.
— Дорогая мама,— сказала Оля,— для меня это ужасно...
— Такого еще не было, чтобы он не нашелся,— сказала сентенциозно бабка, и юноши не могли удержаться от улыбки, услышав это решительное заявление.
Все уселись за стол в чистой, но с очень низким потолком комнате, и Анеля подавала на стол. Антек считал своим долгом помогать ей. Анджей с удивлением поглядывал на него. Дома Антек никогда не обнаруживал склонности к каким-либо хозяйственным делам.
За столом довольно долго царило молчание. Ужин был немудреный: простокваша с картошкой, салат из помидоров, яичница...
Бабка настаивала, чтобы все выпили по рюмочке водки. Оля отказывалась, ссылаясь на усталость, ведь они сегодня проехали больше двадцати километров. Недалеко от Венгрова, рассказала она, произошел неприятный случай. Немцы во время обыска их повозки обнаружили пистолет Спыхалы. Впрочем, когда Казимежа спросили, есть ли у него оружие, он признался сразу. Только потому его не застрелили. Немец, отобравший пистолет, сказал Оле, держа в руке оружие? «Вы знаете, что я могу расстрелять его без суда? За ношение оружия расстреливают на месте».
— Он, видно, принял пана Спыхалу за твоего мужа,— сказала Голомбекова.
— Наверно,— вставил Ромек, потому что все другие замолчали.
— Неужто он и вправду мог его застрелить? — спросила старуха с сомнением и беспокойством.
— Конечно, мог,— сказал Спыхала,— война есть война.
В конце концов выпили пару рюмок водки. Молодежь тотчас повеселела — и Анеля, и Антек, и Анджей; а Ромеку, у которого от усталости слипались глаза, водка сразу ударила в голову. Все начали рассказывать забавные и не очень-то забавные истории о пережитых неделях. Вестей из Варшавы, собственно, не было, сюда доходили только сплетни да охрипший голос Стажинского.
Не увидев все это собственными глазами, невозможно было даже представить себе осаду и защиту Варшавы (Варшава — открытый город) или хотя бы эту возможность убийства Спыхалы просто так, у дороги, на мостке через ров — на том месте, где подорвался подъезжающий немецкий автомобиль, где взлетели на воздух трое молодых солдат, где убит какой-то еврей, ехавший в фурманке... Ведь еще совсем недавно здесь шла жатва, росла зеленая, высокая и веселая кукуруза.
Антек, видно, хотел порисоваться перед Анелей и в который уже раз рассказал историю, как его оставили в лесу вместе с двумя солдатами. Так как он уже не однажды повторял эту историю и Анеле, и самому себе, то немного ее приукрашивал. Но мать слушала с увлечением, смотрела на него и не могла успокоиться 5 совсем иным, чем обычно, казался ей сейчас ее сын. Вообще в голове у нее не укладывалось, что это ее сын, маленький Антек, любимый племянник пани Кошековой. Такой строптивый, замкнутый и словно бы менее развитый, чем Анджей. А теперь он показался ей совсем взрослым — много курит и довольно непринужденно рассказывает о своих военных подвигах. «Воином стал,— подумала Оля.— Что это за каста такая — воины? Почему человечество без них не может? Для чего они предназначены? Разве война — это неизбежность?» — спрашивала она себя. Оля почувствовала, что и на нее действует водка,— начала философствовать. Колышко всегда говорил, что водка пробуждает в ней склонность к философствованию. И вдруг при воспоминании о Колышко ее осенило: ведь это его она тогда видела издали, это он подошел к автомобилю Франтишека и стал что-то говорить ему.
На несколько вопросов Спыхалы Антек ответил неохотно, и даже, можно сказать, невежливо. Оля забеспокоилась. Может, захмелел от водки, которой угостила их бабка? Водка была крепкая, настоянная на черной смородине и выдержанная несколько лет. Видно, понравилась мальчикам, и они выпили ее слишком много.
Впрочем, Ромек сразу же пошел к лошадям и завалился спать в закутке позади овина, там, где Анеля первое время прятала Антека. Бабушка, однако, чувствовала себя неважно и сразу же после ужина снова легла. Оле была приготовлена постель в той же комнате на диване. Спыхале и мальчикам Анеля постелила в горнице.
Оля еще немного посидела с сыновьями.
— Слыхала, мама? Антек не хочет ехать с нами в Варшаву,— сказал Анджей.— Он считает, что здесь ему будет безопаснее.
— Ты что же, Антек, не будешь учиться? — спросила Оля.
— А ты думаешь, мама, немцы дадут нам учиться? Анджей иронически улыбнулся.
— Знаешь, Антек, мама держится того же мнения, что и тот немец, который говорил с нами: «La guerre est finie». Маме кажется, что мы возвращаемся домой и начнется нормальная жизнь.
Антек пожал плечами.
— А там уже ничего нет — ни дома, ни дела, ни вещей, может, даже и самой Варшавы уже нет. Знаешь (Антек только сейчас сообщил Анджею эту важную новость), вчера подписана капитуляция. По радио было сообщение. Варшава сдана.
— А Стажинский?
— Стажинский служит по-прежнему.
— Вот видишь,— сказала Оля,— жизнь входит в норму.
— Да ты что, мама,— Анджей рассердился,— ты и в самом деле так думаешь? Станем слугами Гитлера, и все придет в норму?
— Именно поэтому я и не поеду с вами,— серьезно сказал Антек.— Я не могу спокойно слушать то, что сказала мама. Все придет в норму! Да как может, я вас спрашиваю, прийти в норму? После всего того, что произошло? Как можем мы вообще мириться со всем этим?
Анджей добавил:
— И наверняка не смиримся. Оля вздохнула.
— Я понимаю,— сказала она,— но надо же еще немного пообольщаться. Поговорим обо всем в Варшаве. Трудно судить на расстоянии. Ты правда не едешь с нами?
— Я уже сказал, мама. В общем, когда вы там осмотритесь, Анджей напишет мне. Не исключено, что и в Варшаве что-нибудь можно будет сделать.
— А ты думаешь, будет такая работа? — с тревогой спросила Оля.
— Так ведь вряд ли все сразу успокоится. Думаю, в лесах много наших разбитых частей...
— Да разве им справиться с регулярной немецкой армией?
— Ведь мы не одни. Ты ведь слышала, у нас есть союзники. Это сказал Анджей, но Антек только рассмеялся.
— Много они нам помогли!
— Собственные силы — это маловато.
— Да ну к черту все это. Лучше всего, как Ордон, подвести фитиль под редут и взорвать все это. Другого выхода нет. Конец.
Оля встала.
— С вами невозможно говорить, пойду к маме, лягу. Вы пессимисты, послушать вас, так просто страшно становится. Лучше поспать хоть немножко.
— Завтра надо выехать пораньше,— сказал Анджей.
— И вы идите спать, пессимисты мои,— сказала Оля, целуя Антека.
— Только пессимизм и может нас спасти,— рассмеялся Анджей.
Антек задумался:
— А знаешь, ты, кажется, прав. Даже наверняка прав. Мы должны быть готовы к самому худшему.
— А мне как быть? — спросила Оля, остановившись посреди комнаты.
Сыновья подошли к ней, обняли ее.
— Мама, одна ты у нас осталась,— сказал Анджей.
— Только не сделай какой-нибудь глупости,— заметил Антек.
Оля внимательно посмотрела на него.
— Что ты хочешь этим сказать?
Но Анджей поспешил выручить брата:
— Антек, это так приятно, когда родители делают глупости. Верно?
Похоже было, однако, что Антек не разделял его мнения.
Разошлись рано, потому что на следующий день действительно надо было выехать чуть свет. Хотя Варшава была уже занята, первоначальный план остался в силе: они решили вступить в город с запада. Значит, путь предстоял дальний.
VIII
Переправа через Вислу в Вышогроде была очень трудной. Мост лежал в развалинах, он был похож на разодранный аккордеон, и только самые смелые из молодых перебирались по краю взорванных ферм с одного берега на другой. Между тем какие-то предприимчивые жители Вышогрода организовали переправу на паромах. Дело осложнялось тем, что напротив Вышогрода находится, как известно, остров. Это облегчало строительство моста, но затрудняло переправу на пароме. Здесь, собственно, требовались два парома.
У переправы в ожидании парома собралось уже множество телег. День был базарный, а сила людских привычек столь велика, что, несмотря на войну, множество людей — мужчины, женщины и дети — собралось на базар. Впрочем, победители считали, что война окончена. Немецкая комендатура уже огласила несколько распоряжений, и некоторые из них в данных условиях выглядели совершенно нелепыми. На одном из зданий рынка Анджей увидел объявление, запрещающее связывать домашнюю птицу способом, причиняющим ей боль.
Он рассмеялся и указал Ромеку на это объявление.
— Боюсь, по отношению к людям они не будут чувствовать подобных угрызений совести,— сказал Ромек. И сразу стал серьезен.
По сути дела, мальчики не очень-то сознавали, что они едут по окраине города, занятого противником. Здесь не чувствовалось ни паники, ни какого-нибудь особого возбуждения. Женщины торговали яйцами, аптекарь стоял на пороге своего заведения и глазел на приезжих, хотя в аптеке, как обычно в базарный день, было многолюдно и его помощник едва справлялся с наплывом клиентов. И только в месте скопления телег, ожидающих паром, чувствовалось какое-то напряжение. Переправившись через реку, люди двигались в сторону Сохачева, им казалось, что там безопасно, хотя еще совсем недавно именно оттуда доносилась артиллерийская канонада.
Аптекарь сказал Ромеку!
— Ох, уважаемый, что там творилось неделю назад! Я думал, земля разверзнется... А какое стояло зарево...
Зарево было видно еще из Пустых Лонк. Ромек старался представить себе, как это выглядело вблизи.
Ромек еще раз показал себя отличным возницей, как-то так проскользнул между сгрудившимися телегами, что оказался третьим в очереди к парому. Он очень быстро пробрался к переправе — остальное уже от него не зависело. Тут уж зависело от самих лошадей, наспех сколоченный паром немного выступал над уровнем острова, и лошадям приходилось прыгать с парома на берег и тянуть за собой телеги. Тем, что отказывались от прыжка, приходилось подставлять широкий деревянный настил. Но лошади из Пустых Лонк охотно послушались Ромека и прыгнули с легкостью. Ромек был в восторге.
— Погляди, какие умные кобылы! — заставлял он Анджея разделить его восторг. Но Анджей относился к лошадям по-городскому, равнодушно, и в ответ лишь пробормотал что-то себе под нос.
Когда они выбрались на другой берег, пейзаж сразу изменился, и сразу же изменилось настроение.
Сперва дорога была хорошая, хотя и не асфальтированная. Давно установившаяся погода выровняла ее поверхность, сгладила ухабы. Но через несколько километров начался песок, и лошади тянули воз нога за ногу. Колеса глубоко тонули в сером песке, время от времени под ободьями что-то скрежетало. Лошади ставили ноги осторожно, будто танцуя.
— Посмотри.— Ромек указал кнутом под ноги лошадям.
Анджей засмеялся. Глазам не верилось: в серой пыли, по которой ступали ноги лошадей, лежали штыки. Под нажимом колес они вместе с песком то поднимались, то падали, словно клавиши разбитого фортепьяно. На протяжении нескольких сот метров они ехали в этой пыли и все по штыкам. Ребята не могли понять, что это значит. Анджей оглянулся на мать и на Спыхалу. Тот сидел, напряженно выпрямившись. И побледнел.
«Совсем как на похоронах Эдгара»,— подумалось Анджею.
За кюветом, у самой дороги, потянулись могилы. Торопливо насыпанные и кое-как выровненные песчаные холмики. И над каждым холмиком две палки, связанные накрест проволокой. Иногда колючей проволокой. Такой крест из двух палок, связанных колючей проволокой, видимо, был особым памятником. На некоторых могилах лежали полевые цветы, сморщенные и порыжелые.
Когда двинулись дальше, перед ними открылось обширное неперепаханное жнивье. Небольшие холмики, насыпанные саперскими лопатками, усеяли все поле. У каждого холмика виднелась неглубокая, удлиненная яма.
Спыхала приказал остановить лошадей и пошел по полю между этими холмиками. Анджей последовал за ним. Спыхала наклонялся к ямам, даже сунул руку в одну из них, как бы желая убедиться, что в яме ничего уже нет, кроме отпечатка человеческого тела.
— Что это? — спросил Анджей.
— Это поле боя. Здесь лежали солдаты... под обстрелом. Анджей тоже ощупал рукой такое углубление. Земля была
холодная — ведь день стоял пасмурный, солнце показывалось лишь изредка. Анджей почувствовал разочарование. Когда Спыхала сказал, что тут лежали люди, Анджею представилось, что земля должна быть еще теплой, что это тепло хранит следы человеческих чувств — страха, испуга, ужаса и жажды победы. Но ямы были холодные. Люди давно оставили их. Но как, как это происходило? Встали и побежали? Или же встали с поднятыми руками и пошли в плен?
В плен? Или, может, никто из них уже не встал, а их товарищи или победители положили их недалеко отсюда в землю, в ту самую землю, которая пропитана их потом и кровью?
Анджей еще раз нагнулся и, взяв горсть земли с холмика, спрятал ее на память. Но пока он шел к повозке, земля рассыпалась в кармане, обратилась в пыль. Он вывернул карман, и пыль разлетелась по ветру.
Ромек смотрел на него с удивлением, не понимал, что все это значит, но Анджей не промолвил ни слова.
Прежде чем повозка тронулась с места, к ним подошла какая-то женщина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68