— Не так уж забавно.
— Очень забавно. И у меня мог бы быть другой отец!..
На этом разговор кончился. Анджей поцеловал бабушку в лоб и пошел к себе. Разложил учебники и начал кое-что просматривать. Дождь не унимался, хотя Анджей то и дело поглядывал на низкие тучи, ползущие над самыми верхушками кленов и белых тополей. Там, на дворе, было все то же самое, и он вновь возвращался к математике. Ему нравились математические дисциплины. Поступать он собирался в политехнический, конкурс на архитектурный факультет был большой. Потом Анджей прикрепил к чертежной доске ватман. Экзамена по рисованию он боялся, тут он был полнейшим самоучкой и даже не знал, как приняться за дело.
К полднику приехал ксендз Ромала. Он очень постарел, но, как обычно, рассказывал о последних свадьбах, оглашениях и крестинах. Вот на днях двое захотели оглашение сделать, органист было принял и записал, но ведь он-то, ксендз, знает их, ему-то ведомо, что они в дальнем родстве. Так легко со свадьбой не получится. Уж он-то в деревне всех наперечет, как своих детей, знает. Всех по имени и фамилии помнит.
— Ну а ты как? — обратился он к Анджею. — Придешь к мессе прислуживать?
— Большой я уже,— непринужденно засмеялся Анджей. Ксендз Ромала ему всегда нравился.
— Почему это большой? И постарше тебя прислуживают. Администратору еще помнишь?
— Помнить-то помню, только вот звонить так и не научился.
— Как же так? Ты же отменно звонил.
— Это не я, это Антек. А я никогда не умел,-— засмеялся Анджей.
— Ну, научишься.
— Простите, ваше преподобие, а что сталось со Стефаном? — спросил вдруг Анджей.
— В Седльцах он сейчас, у пана Валерия,— быстро проговорил ксендз, внезапно замолчал и кинул беглый взгляд на Ройскую, которая возилась с кольцом для салфетки.
—- Разогнулось, надо будет отдать в кузню. Там щипцами выправят.
— А как там Алюня? — снова спросил Анджей. Ксендз сделал вид, что не слышал вопроса.
— Живет с сестрой здесь, в деревне,— сказала Ройская.— Можешь его навестить.
Ксендз удивленно посмотрел на Ройскую. Потом взглянул на конец стола, где сидела Зюня с панной Вандой, и спросил:
— Вот это и есть дочка пана Валерия? Очень на отца похожа...
Зюня не была похожа на отца. Анджей уже знал, что ксендз Ромала каждый раз задает один и тот же вопрос, желая тем самым подчеркнуть, что он не крестил этого ребенка. Дело в том, что Валерек окрестил дочку в Седльцах у православного попа. И брак с Климой у них был только православный.
Полдник окончился быстро. Выйдя на крыльцо, Анджей, к своему великому изумлению, увидел в конце садовой аллеи зеленую полосу неба. Дождь прекратился, и завеса туч быстро сползала к горизонту. Длинная ровная черта отделяла теперь скопление туч от чистого неба. Вскоре половина неба стала серой, половина — зеленой. В парке слышался только шелест скатывающихся с листка на листок капель.
Анджей собрался пойти на двор, но в эту минуту почувствовал в своей руке крохотную ручонку Зюни.
— Пойдем,— сказала она,— я покажу тебе моих детей.
В вестибюле небольшая доска отгораживала угол. За этой загородкой стояла воткнутая в горшочек еловая ветка, а вокруг горшочка сидели в кружок, подняв руки, куклы.
— Это у них сейчас елка,— пояснила Зюня. Анджей указал на первую с края куклу.
— Как зовут эту куклу?
Зюня смутилась, не зная, что сказать.
— Как же это ты не знаешь, как зовут твою куклу? Зюня что-то зашептала. Он пригнулся к ее губам.
— Эта не кукла, это человек. Это моя дочка.
— Ну и как же твою дочку зовут?
— Геня,— шепнула Зюня.
Куклы назывались: Геня, Стася, Имогена и Боб. Боб был негритенок.
Анджей присел возле кукол и развел им руки. Теперь они как будто держались за руки, образуя круг.
— Это они вокруг елки поют. Зюня пришла в восторг.
— Вокруг елки поют,— повторила она и затянула своим тонким, как паутинка, голоском какую-то рождественскую песенку.
Анджей собрался уходить.
— Не уходи, не уходи,— взмолилась Зюня.
— Мне надо идти во двор.
По дороге он пытался понять, почему разговаривал с маленькой Зюней так грубовато.
«Видимо, хотел выглядеть совсем взрослым. Ведь еще недавно я играл Геленкиными куклами и тетя Кошекова привозила мне всяких китайчат и негритят. А тут даже испугался, что меня увидят с Зюниными куклами».
И он улыбнулся.
«Ты хочешь быть совсем взрослым, дорогой мой Анджей»,—произнес он про себя, но так и не прочувствовал полностью этих слов.
Идя по двору, он увидел выходящих из амбара девушек. Каси среди них, кажется, не было; он в этом не был уверен, но решил не оглядываться. И так старательно удерживался от этого, что вошел к Козловским с занемевшей шеей. Еще издалека он услышал скрипку Ромека.
Анджей и сам не знал, почему сюда забрел. Ведь он же уговорился с Ромеком, что тот придет к нему вечером поиграть. И все же невольно направился во двор. Остановившись на крыльце дома Козловских, он оглянулся. Парк стоял вымытый, зеленый и как будто озаренный собственным светом. Над деревьями вздымалось мокрое, салатного цвета небо, словно туго натянутый шелк.
А ближе — уползающая туча, бледно-лиловая, холодная. Все было мокрое, холодное и сверкающее. И все предсказывало устойчивую хорошую погоду.
В доме Козловских никого не было, кроме Ромека. Ромек стоял посредине большой, низкой, заставленной мебелью комнаты и водил смычком.
Ромек ничуть не удивился, закончил пассаж и сказал:
— О, Анджей! Хорошо, что пришел. А я как раз упражняюсь, чтобы играть с тобой.
— Ну так играй.
— Нет, нет. Это сплошная жуть.
— Верно,— признал Анджей, оглядывая комнату.
Дом этот очень нравился Анджею. Тут было полно старой, простой дубовой мебели, на постелях множество подушек, куча охотничьих трофеев на стенах. Тут было тепло и пахло свежим бельем, лавандой, майораном.
— А что я тебе сейчас дам! — сказал вдруг Ромек, подошел к дубовому буфету и достал пузатый графинчик с водкой. Водка была зеленоватая, с какой-то плавающей в ней длинной травой.— Выпьем,— предложил он.
— Помилуй, я никогда водки не пью...— запротестовал Анджей.
Ему стыдно было сказать: «Я никогда водки не пил». Но Ромек уже налил две граненые рюмки чуть не до краев. Потом отрезал по куску черного хлеба на закуску.
Анджей нерешительно взял рюмку. Ромек сказал: «Поехали!»— и пришлось выпить все до дна.
Водка сильно отдавала травой зубровкой. Огонь заполнил рот и горло, ударил в нос. Анджей даже закашлялся.
— Понюхай хлеб,— посоветовал Ромек.
Анджей понюхал и почувствовал чудесный ржаной запах. Потом принялся есть хлеб, откусив от нижней корки, такой ароматной и осыпанной мукой. Жжение в горле быстро прошло.
— Пойдем погуляем,— сказал Ромек, пряча графинчик в шкаф.— Больше пить не будем, а то мама заметит*
— Я бы все равно не стал, противно.
— Пошли?
— Пойдем в деревню, к Алюне? — предложил Анджей.
— К Алюне? Зачем? — удивился Ромек.
— Так. Хочу навестить. Давно его не видал.
— К Алюне теперь не очень-то ходят,— как-то очень уж назидательно произнес Ромек,— но если хочешь, то пойдем.
Они пересекли двор, потом через парк вышли к деревне. Вдоль дороги стояли довольно ладные, частично с кирпичной кладкой домики. Перед домиками цвела красная фасоль и начинали уже распускаться подсолнухи.
Алюня с сестрой жили на самом конце деревни, справа, если идти от парка.
Он сидел у открытого окна. Это был рослый юноша с пышным и густым чубом черных как смоль волос, зачесанных назад. Он читал какую-то книжку, но, как только друзья остановились перед окном, быстро ее отложил. Анджею показалось, что книжка была русская.
— Как ты изменился, Алюня,— сказал Анджей,— ведь ты же был меньше меня.
— И теперь меня зовут уже не Алюней, а Алексием,— улыбнулся старый приятель. Зубы у него были белые, а голос низкий-низкий. Здороваясь, он подал им руку.
— Почему ты никогда не заходишь ко мне? — спросил он Анджея.— Ты же часто бываешь в Пустых Лонках.
Анджей не знал, что ему ответить.
— Кто это к тебе пришел? — спросила, входя в комнату из другой половины дома, сестра Алюни. В руках у нее было висящее на плечиках легкое красное в белый горошек платье.
— Это Анджей и Ромек.
— Какой Анджей?
— Анджей Голомбек.
Швея взглянула на Анджея. Она была гораздо старше брата, лет за двадцать — уже зрелая, несколько осунувшаяся женщина, но все еще красивая. Волосы такие же черные, как у Алексия, и большие голубые глаза. У нее было больное сердце.
— Входите, пожалуйста,— сказала она.
Приятели вошли в комнату. Анджей пожалел было, что пришел, подумав, что разговаривать будет не о чем. Зато Ромек любил поболтать.
— Какое платье красивое. Для кого это? — спросил он.
— Для Каси,— ответила с улыбкой Геня.
— Для Каси? Это для какой же Каси? Для твоей Каси, Алюня?
Алексий вспыхнул и сердито буркнули
— Нет у меня никакой Каси.
Анджею стало как-то не по себе. В комнате стоял большой шкаф с книгами.
— Ого, сколько у тебя книг,— сказал он.— Ты что, в университете?
Алексий снова заулыбался.
— Нет. Сам занимаюсь. Да ты садись, Анджей. Геня захотела угостить их чаем.
— Большущее вам спасибо,— сказал Анджей,— но я как раз после полдника. И ксендз Ромала у нас был,— обратился он к Алексию.
Тот ничего не ответил.
— Я его спросил о тебе, но он сделал вид, что не слышит.
— Еще бы,— буркнул Алексий.
— Ох, Алюня, Алюня,— вздохнула Геня.
— Значит, все-таки Алюней тебя еще зовут!— воскликнул Ромек.
— Ведь он же в семинарию собирался, на ксендза учиться. И как его ксендз Ромала уговаривал! Так уговаривал! — продолжала Геня.— И ведь решился было идти.
— А потом взял да и не пошел,— нарочитым басом отозвался Алексий.
— Вот то-то и оно, что не пошел,— сокрушенно продолжала Геня, раскладывая красное платье на кровати.— Жалко, ох как жалко.
— А мне не жалко,— откликнулся Алексий.
— И верно,— подхватил со смехом Ромек.— Ну что бы из него был за ксендз? Ведь он же за девками так бегает — пыль столбом.
Поболтав еще немного, они встали и вышли.
— А ты знаешь...— сказал Ромек, когда они уже довольно далеко отошли от дома, где жили брат с сестрой,— знаешь, он ведь коммунист. Потому ксендз Ромала так на него и злится. Знать его не хочет. Он-то ведь ему вроде воспитанника...
Сразу же после ужина пришел Ромек, и они с Анджеем немного поиграли. Оля старалась дать своим детям музыкальное образование. Антек так и не сделал никаких успехов и быстро отказался от занятий, не поддаваясь на уговоры матери и брата. Зато Анджей играл на рояле. Разумеется, систематически он не занимался и особого увлечения не проявлял, но с удовольствием исполнял нетрудные вещицы, играл со своим учителем, симпатичнейшим паном Миклашевским, в четыре руки, неплохо читал с листа, так что мог аккомпанировать Ромеку простенькие пьески. Одной из любимых вещиц Ройской и тети Михаси было сентиментальное произведение Francis Thome под названием «Simple Aveu». Эта миленькая, легко запоминающаяся и непритязательная мелодия, нечто вроде мендельсоновской «Песни без слов», стала для Анджея словно символом лета и каникул. Каждый год она звучала в гостиной деревенской усадьбы. И потом, напеваемая весь день, мелодия заполняла и зеленый парк, и двор, полный движения и суеты, и деревянный дом с двумя башенками.
Когда они кончили музицировать, пришла Ройская и сказала Анджею, что тете Михасе стало плохо. После полудня у нее был сердечный приступ, но сейчас она заснула. За доктором уже послали.
— А что, собственно, с тетей Михасей? — спросил Анджей, когда спугнутый Ромек укутал скрипку сиреневым шелком, спрятал в футляр и пошел домой.— Что-нибудь серьезное?
— Доктор подозревает рак,— сказала Ройская, не глядя на Анджея.
— О боже,— вздохнул Анджей.— Так надо же дать знать маме!
— Мама знает, только это может протянуться еще долго.
— Значит, не надо ее сюда вызывать?
— Пусть побудет у моря. Это может протянуться еще недели, а то и месяцы. Только вот с сердцем у нее все хуже —слабеет.
— Ох, тетя, дорогая! — воскликнул Анджей и только тут почувствовал страх.
— Ничего, ничего, милый, все мы должны пройти через это.
— Но ведь тетя Михася моложе вас...
— Да, но она всегда была болезненной. Мы еще подтрунивали над ее недомоганиями, и вот оказалось, что напрасно.
Анджей ушел в свою комнату, разделся и умылся. Было еще не поздно, над парком висело зеленое, прозрачное, мокрое небо. Но сон уже одолевал его. Так, голышом, он и сел на окно, впитывая аромат влажного воздуха и щебет последних птиц. Постепенно они смолкли, и лишь вдалеке куковала неуемная кукушка. Тягучий голос ее долго еще раздавался в лесу, даже когда совсем стемнело.
«Кого она так призывает?» — спросил про себя Анджей.
Потом повалился на постель и мертвым сном проспал до самого утра.
Так прошел первый день его лета в Пустых Лонках. Все последующие были похожи один на другой и пролетали необычайно быстро. Почти ежедневно Ромек с Анджеем ездили купаться на пруд за лесом, километрах в пяти от дома. Это были настоящие путешествия.
Пруд был мелкий и маленький, ехать к нему приходилось по песчаной, неудобной дороге, чтобы запрячь старую водовозную клячу, требовалась уйма времени. Па сборы уходило полдня, и ото только для того, чтобы поплескаться в тинистой, желтоватой воде. Даже поплавать было негде. Но, несмотря на это, Анджей с Роме-ком устраивали состязания, а потом загорали. Ромек был светлый блондин, и загар приставал к нему плохо. Анджей же через несколько дней стал черным, как голенище. Приложив свою руку к руке Ромека, он удивлялся разнице. Кожа у Ромека была тонкая, девичья, и Анджею доставляло удовольствие прикасаться к его телу, но он скрывал это.
По вечерам он всегда засыпал как убитый. И уже не повторялась та первая ночь, когда он долго сидел на крыльце и думал о жизни. Теперь эти мысли — мысли серьезные — совсем не приходили. Разве что иногда его охватывал страх перед экзаменами в политехническом. Впрочем, и это не очень его мучило. Если не сдаст, то лучше подготовится на будущий год, ему же всего семнадцать лет. Он даже подсчитывал на пальцах. «Ну хорошо, если сдам в этом году, и пять лет в политехническом — значит, окончу в сорок втором году. А если поступлю на будущий год, то окончу в сорок третьем. И будет мне тогда двадцать три года. Ух ты, какой же я буду старый!» — думал он.
Все было бы хорошо и спокойно в эти каникулы, если бы не болезнь тети Михаси. Чувствовала она себя все хуже и уже не вставала с постели. Видно было, что она очень страдает, но куда больше донимало ее сердцебиение, нежели страшная органическая болезнь. Так уж повелось, что каждый день после обеда Анджей относил бабке наверх кофе. Тетя Михася всегда радовалась его приходу, но говорила уже совсем мало, да и то с трудом.
Анджей ничуть не тяготился визитами к больной бабке. Он чувствовал, что она была спокойна и даже испытывала удовлетворение, когда бледная, как изваяние, с осунувшимся лицом сидела в постели, откинувшись на высокие белоснежные подушки. Никогда она не играла большой роли в этом доме, а вот теперь все крутилось вокруг нее и ее болезни.
Анджей не мог избавиться от впечатления, что вся эта ситуация доставляет тете Михасе удовольствие. Поэтому он и не принимал всерьез то, что говорила ему каждый вечер Ройская.
Иногда бабушка пыталась сказать Анджею несколько слов, но это были обычно пустяковые жалобы: то подушка неудобная, то ступня немилосердно ноет. Анджей целовал бабушку в лоб, который бывал либо холодный, либо горячий, но всегда влажный. И каждый раз испытывал при этом легкое чувство — не отвращения, а чуждости умирающего тела. Но он считал своим долгом не показывать этого бабке и гордился тем, что ему это удавалось.
В конце июля началась жара. Небольшая комнатка тети Михаси, расположенная в правой башенке, раскалилась, как печь. Все окна были распахнуты, а занавески опущены. Кровать больной выдвинули на середину комнаты. И все равно было жарко.
Для Анджея наступила пора летних «сумасбродств». Он вставал с рассветом, шел в парк или в лес босиком, чтобы ощутить кожей капли обильной утренней росы, которая моментально исчезала, как только вставало солнце. Парк и лес звенели от птичьих голосов.
Кукушка уже не куковала, зато свистели иволги то тут, то там. Полет их был таким же извилистым, как и пение,— точно неожиданные взлеты флейты. Иногда Анджей выходил на самую опушку. Жатва была уже в полном разгаре. Но работать в поле он, в отличие от прошлых лет, не ходил. Боялся, что заподозрят, будто он пришел вязать и подавать снопы вовсе не для того, чтобы помочь людям в тяжелой работе. И хотя он стыдился своей лени и боязни, но все же не шел.
Порой ему удавалось растормошить Ромека и даже Алексия. Алексий готовился поступать на какие-то курсы и не отрывался от книги. Геня даже радовалась, когда Анджей приходил к Алексию с утра, почти на рассвете, и вытаскивал его в лес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68