И тут же стало страшно, что крик его развеет эту картину и снова останутся только страх, боль в ногах, усталость и невероятная бессмыслица войны.
— Анелька, Анелька!—повторил он уже еле слышно; повторяя это имя, он даже не хотел окликнуть ее, а только сам себе называл явление, которое видел перед собой.
Хата бабки не исчезала, оставаясь реальностью, но такой же реальностью была и война: откуда-то издалека — не с востока и не с севера — донеслись раскаты артиллерийских залпов.
Антек побежал с холма по картофельному полю, спотыкаясь и кувыркаясь, как заяц, и все твердил имя бабкиной воспитанницы. А Анеля тем временем вышла за ворота и, держась в тени двух вишен, стоящих у плетня, встала на шоссе и, прикрыв глаза от солнца, смотрела то в одну, то в другую сторону. На картофельное поле она, конечно, даже не взглянула. И обернулась только на топот солдата, который бежал к ней, спотыкаясь. Она вздрогнула, насторожилась и зашла за плетень, как будто это могло защитить ее.
Антек подбежал к плетню и, тяжело дыша, ухватился за него:
— Анелька! Не узнаешь?
— Антек! — помолчав, воскликнула та.— Господи! Откуда ты здесь?
— Стою с товарищами в лесу!
— Езус-Мария, а родители только что уехали...
— Чьи родители?
— Да твои же! С Геленкой. Минут десять, ну, пятнадцать... На автомобиле. Выехали в полночь из Варшавы, хотели до свету в Пустые Лонки добраться. Но тут отцу стало плохо, тетка их не пустила (старую Голомбекову она называла теткой), ну и провозились. Всего каких-то десять минут...
— А зачем они туда поехали?
— Ты что, не знаешь? Все же бегут из Варшавы...
— Как это все?
— Ну, может...
— И Варшаву не будут защищать?
—- А я почем знаю? По шоссе народ так валом и валит... Пани Оля говорила... А тут спокойно, потому как проселок...
— Зачем же они в Пустые Лонки поехали?
— А я почем знаю? Не знаю... Бегут люди, только бы куда-нибудь убежать. Еврея из Острува на шоссе убили... К нам ехал.
— Бабка спит? — спросил Антек, лишь бы что-то сказать, лишь бы прервать этот невероятный сон. А потом снова затвердил: — Родители уехали... Родители уехали...
Вся эта история почему-то встревожила его, хотя оснований для беспокойства, вообще говоря, не было.
— Значит, отцу плохо стало? — обратился он к Анельке, их од я в хату.
— Да. Потому и провозились. Пани Оля решила укол сделать, а вода для иглы все не закипала. Поздно уже выехали, наверно, только сейчас до большого шоссе добрались, а тут того и гляди самолеты нагрянут...
— Кто машину повел?
— Отец.
— Новая машина?
— Новая. Легковая.
— Боже ты мой! — И у Антека вновь защемило сердце.— А Геленка?
— Геленке что — она как ребенок. Веселая, смеется...
— Смеется?
— Лучше уж пусть смеется, чем плачет. Пани Оля — та все плакала.
Антек посмотрел на Анельку.
Она стояла перед ним, прямая, как струна, грудь девичья — никак не дашь ей ее лет. Антек подумал: «А ей ведь уже за тридцать...— И тут же разозлился на себя.— Черт знает что за мысли в голову лезут... в такую-то минуту!»
И, обращаясь к Анельке, сказал:
— Дай мне молока, что ли, или еще чего-нибудь. Меня там, в лесу, два дружка дожидаются.
— Молоко есть,— сказала Анелька,— да родители твои консервов оставили...
Бабка еще лежала в постели. Она едва понимала, что творится вокруг. Только что Франтишек с женой и дочкой (графиню какую-то из нее растят!) явились и исчезли, а теперь вот старший внук объявился, красивый, чернявый.
— А ты откуда? — спросила она, высвобождая руку из-под сложного нагромождения перин, одеял и покрывал.
— Да я тут, бабушка,— закричал Антек, хотя старая Голомбекова не была глухой,— тут, недалеко. Так уж получилось.
— Родителей видел? — заохав, спросила бабка.
— Нет, не видал.
Бабка равнодушно восприняла этот ответ.
— Что творится! Ой, что творится! — вздохнула она.— Я уже ничего не понимаю. Значит, бьют нас германцы?
— Не знаю, бабушка, я в лесу стою. Вроде как бьют.
— Бегут люди из Варшавы... Франек сказывал.— II вдруг про себя, сварливо: — В Пустые Лонки, в Пустые Лонки... А чего бы, кажется, у меня не остаться? В мужицкой хате оно понадеж-нее. Так нет же...
Вошла Анелька.
— Вот тебе две бутылки молока. Как понесешь-то?
— Дай какую-нибудь кошелку.
— Солдат — да с кошелкой?
— Не твое дело.— И Аптек с горечью добавил: -- Я уж вроде и не солдат теперь.
Он пошел в гору прямо через картофельное поле, неся кошелку с двумя бутылками молока и сверкающей банкой консервов. Спотыкаясь о картофельные плети, он вдруг обернулся. Анелька стояла перед хатой.
— А кто картошку-то тебе выкопает? — насмешливо бросил он.
— Да ты, наверно,— откликнулась Анеля.— Больше-то тебе вроде и делать нечего!
— Пока вроде нечего... Товарищи заждались его.
— Ну, где ты пропал? Мы уж подумали, что ты смылся.
— А тут моя бабка живет,— сказал Антек, ставя перед товарищами бутылки.
— Брось трепаться!
— Ей-богу!
— А может, у тебя в каждой деревне по бабке?
— Честное слово. Родная бабка, отца моего мать.
— Выходит, Голомбекова,— сказал Людвиг и откупорил бутылку.
— Пойдем-ка, что я тебе покажу,— закричал Вилек, вскочив и бросив наполовину открытую банку с консервами.— Пошли, пошли!..
И он потянул Антека вдоль закинутого на ветви телефонного провода. Метрах в пятнадцати — двадцати, не больше, провод кончался. Обрезанный конец его, болтаясь, свисал с сосновой ветви, а неподалеку лежала пустая катушка.
— Вот и стереги этот провод, малый,— сказал Вилек, и в голосе его звучала злость и насмешка.— Стой тут и жди. А позывной помнишь? Тверди позывной в свою дырку, может, кто и ответит.
— Не понимаю. Что это значит?
— А то и значит, что сбагрил нас пан поручик. Так и сидели бы здесь, пока задница к земле не прирастет. Фрицы явятся — а мы на боевом посту...
— Вот же, язви его...
— Отвоевались, значит, можно теперь и к твоей бабке наведаться,— сказал чернявый Людвик.
Но молоко все же выпили и мясо с черным зачерствевшим хлебом съели здесь, в лесу. Артиллерийская канонада приближалась, все трое хорошо ее слышали, но ни один не подал и вида, что слышит. Над лесом время от времени раздавался тяжелый гул бомбовозов, и где-то на шоссе в стороне Седльц падали бомбы. Часто-часто раздавались глухие взрывы, а потом все смолкло.
Наконец они направились к хате старой Голомбековой. Анеля встретила их равнодушно. Все четверо уселись — кто на скамейку, кто на завалинку. На юге все стихло. Самолеты улетели.
— Ну и что теперь? — спросил Антек. Темнело; солнце уже пошло на закат.
— Отец сказал,— обратилась к нему Анелька,— что теперь всему капут.
Вилек вскипел.
— А чему капут? Чему? За неделю весь народ не перебьют. В эту минуту они услышали глухой рокот мотора, и довольно
высоко над ними появился немецкий истребитель. Заходящее солнце сверкало на его винтах и серебрило фюзеляж.
— Гляди, как спокойно летает! И никто его не трогает!
— Вот я сейчас трону,— сказал Людвик.
И, сорвав винтовку с плеча, выстрелил вверх, в сторону самолета. Хотел выстрелить еще раз, но Вилек остановил его.
— Да уймись ты, разрази тебя! Приманишь сюда их отряд.
— Будто уж они так близко!
— Да уже тут, под боком,— хмуро сказал Вилек. Самолет, как большой жук, не торопясь полетел дальше, в ту
сторону, откуда доносился монотонный, то пронзительный, то угасающий гул бомбовозов.
— Может, бабку в погреб спрятать? — спросила Анелька.
— А зачем? — засмеялся Антек.— Что ей сделается?
— Опять же если чему бывать, так и в погребе не миновать. В этот самый момент бабка встала на пороге.
— Анелька!— сильным голосом крикнула она.— Побойся бога, девка! Ты же коров не подоила.
Анелька схватилась за голову.
—- Тут мир рушится,— сказал Антек, не вставая с лавки,— а ты, бабушка, хочешь, чтобы люди о коровах помнили.
— Рушится не рушится, а как же можно корову не подоить? Анелька уже бежала с подойником в хлев.
— И не покормила, поди,— упрекнула бабка.
— Кабы не покормила, так ревели бы.
— Бедная скотина,— вздохнула бабка, потом окинула взглядом трех сидящих солдат и довольно сурово осведомилась: — А вы чего тут пристроились?
— Бросили нас, вот и не знаем, что делать,— сказал Людвик.
Бабка подошла поближе.
— Сидите? А я-то думала, уж коли война, так война...
— Так ведь раз на раз, бабушка, не приходится. Война — она не похожа на то, как ее расписывают! Одно — что людей убивают.
— Бьют по этим шоссейкам, как по муравейникам,— с ужасом в голосе сказал чернявый Лютек.
— А где тут город поблизости, бабка? — спросил силезец.
— А где ему быть? Тут городов близко нету. В Седльцы можно податься. И речки тут нет. В Бартодзеях хоть Пилица была.,.
— А на что нам речка, бабушка? — засмеялся Антек.— Все равно ж купаться не будем, немчура не даст.
— Ну, Антек, Людвик, вставайте, пошли! — сказал Вилек, поднялся и щелкнул каблуками, чтобы размять затекшие ноги.
— Куда? — неохотно спросил Людвик.
— Радио, бабушка, здесь нет? — спросил Антек.
— Чего? Радио? А откуда ему быть?
— Что же это, отец не мог устроить?
— Твой-то? Ему и без того забот хватало...
— А теперь вот убежал...
— Что ему в Варшаве было делать? Ждать, пока застрелят?
— А на дорогах лучше, что ли? Бр-р-р...
Тем временем, подоив коров, вернулась Анелька.
— Ты не ходи, Антек,— сказала она.— Как стемнеет, пойдем к соседу. Два километра отсюда. У него есть радио.
— И вы оставайтесь,— сказал Антек.
— Нет, нет, нам надо идти,— сказал Вилек.— Ведь есть же где-то наши войска.
— Лишь бы только попались наши! — усмехнулся Людвик.
Но даже горькие мысли не охладили его темперамента. Людвик всегда держался молодцевато, вид у него был такой, словно он танцует на чьей-то свадьбе. Было в нем что-то вызывающее симпатию, хоть и выглядел он хмурым. Неожиданно он обнял Антека и поцеловал его.
— Вместо твоей сестрицы — тебя, — сказал он. Анеля засмеялась.
— Можно и меня. Я не из стыдливых. Но ее Людвик не стал целовать.
Выйдя за ворота, на дорогу, они простились так, словно расставались после кино, и Вилек с Людвиком пошли в сторону Седльц.
— Через четыре километра будет большое шоссе! — крикнула им вслед Анелька.
— Спасибо! — откликнулись они и помахали рукой. Антек с Анелькой стояли у ворот до тех пор, пока фигурки двух солдат не исчезли за поворотом. Небо над лесом уже потемнело.
— Пошли в дом,— сказала Анеля.
— И дай мне чего-нибудь поесть, а то я с голоду умираю,— вздохнул Антек.
— Яичницы с картошкой дам,— сказала она,— плита давно уж топится.
— Жалко, что ты их не покормила.
— Консервы же взяли,— сказала Анеля, и они прошли в дом.
Неожиданно на душе у них стало легко и весело. Как будто свалилась какая-то тяжесть и уже не нужно было ни о чем думать. Не слышно немецких самолетов — вот и война как будто отодвинулась. «А может, это все неправда? — думал каждый из них.— Может, и войны-то никакой нет? А может, немцы вернутся к себе? Возьмут и уйдут к чертовой бабушке?»
— Водка у тебя есть? — спросил Антек.
— А ты что, паршивец, и водку уже пьешь? — ответила «сестрица».
— Так есть или нет?
— Есть, да не про твою честь... Выпили.
— А знаешь, раз я завтра пойду в Седльцы, надо бы раздобыть для меня какую-нибудь гражданскую одежку. Не найдется ли у вас чего-нибудь такого?
— Вот бабка заснет, погляжу в сундуке. Что-то должно быть.
— Еще от дедушки?
— Ну да, тоже мне богач!.. Владек все оставил, когда скрылся.
— Какой Владек?
— Как какой? Брат твоего отца.
— У отца нет брата.
— Значит, тебе никогда не говорили? Брат Франека, Владек..,
— Впервые слышу.
— Так вот, был. Только скрылся. Сначала сидел в кутузке, а потом перебежал. В Россию.
— Что ты говоришь?
— Вот от него и осталось много всякого...
Неожиданно перед самым домом послышался гул мотора. Анеля выглянула в окно.
— Езус-Мария, немцы! — тихо вскрикнула она.— Беги, Антек!
— Как, уже?
— Да ну, скорей же! За дом давай и в сарай. Я приду сейчас.
Антек выскочил в открытое окно и, пробравшись вдоль задней стены, нырнул в сарай. Все службы у старой Голомбековой стояли прямоугольником, окружая небольшой грязный двор с грудой навоза посредине. Влетев в сарай, Антек зарылся в углу в сене, еще не вполне осознав, что произошло. В сарае чем-то пахло и было душно. Минут через пятнадцать, тихо открыв двери, явилась Анелька.
— Иди,— шепнула она.
Она разгребла сено, и Антек увидел дверь, ведущую в каменную пристройку. Анеля открыла ее.
— Сиди тут, пока я не приду.
— А они что?
— Молоко пьют.
Дверка за ним закрылась, и он слышал, как Анелька заваливает ее сеном. Было темно и душно. Повсюду валялись какие-то орудия и инструменты, и он не смел шевельнуться, чтобы ненароком чего-нибудь не опрокинуть.
Через некоторое время он услышал, как завыл мотор и машина, отъехав от дома, кажется, повернула в том направлении, откуда прибыла,— в сторону, противоположную Седльцам.
«Наконец-то уехали»,— подумал он.
Но Анелька все не приходила. Наверно, была уже поздняя ночь.
И вдруг он услышал, как тихо-тихо отворяется дверь сарая, как Анеля отваливает сено и открывает дверь в его каморку.
— Антось, ты тут? — спросила она довольно громко.
— А что?
— Уехали. Потом вернулись. Спрашивали, не было ли тут солдат.
— Так это действительно немцы?
— А что ты так дивишься?
— Немцы? Тут?
— Сказали, что за ними ух какая сила идет!
— А как же они говорили?
— Да один малость по-польски умеет. Анелька прикоснулась к нему в темноте.
— Я тебе одежду и белье принесла. Это Владека. Раздевайся.
— Здесь?
— Лучше здесь. Бабка не увидит.
— А она не спит?
— Ну да! С ней чуть не родимчик. Страх как этих немцев напугалась.
— А ты нет?
— И я. Ну держи»
Антек скинул армейскую куртку.
— А сапоги?
— Оставайся в этих» Они у тебя короткие...
— Ну ладно.
— Разделся уже?
— Нет еще.
— Давай скорей.
Антек почувствовал, как Анелька стаскивает с него рубашку, и вдруг она прильнула к нему, уже не думая ни о какой одежде.
— Дай рубашку,— дрожа, сказал Антек.— Где она?
— Погоди,— сказала Анелька.
И Антек почувствовал, как она, обхватив его голову, ищет губами губы.
IX
Спыхала прикоснулся к плечу пани Эвелины.
— Простите.
Ройская подняла голову, но не повернула к нему лица.
— Простите, но сейчас этого нельзя себе позволять,— сказал вдруг Спыхала серьезным и проникновенным тоном.— Именно сейчас. Сейчас надо держаться как можно крепче.
— Я знаю,— сказала пани Эвелина, не вставая с колен.
И при этом подумала: «Какой необычный голос у Казимежа, Совсем иной, чем минуту назад. Вот сейчас, кажется, он говорит совершенно искренне».
— Тетя, тетя! — послышался сзади них мужской голос. Оба быстро встали. В дверях часовенки стоял высокий стройный юноша.
— Что вы тут делаете, у дяди Юзека?
— Анджей! — воскликнула Ройская.— Откуда ты взялся?
Они вышли в сад. От ясного, почти летнего дня сразу же пришли в себя. Анджей Голомбек поцеловал Ройской руки. Спыхалу поразила необыкновенная красота юноши. Одет он был в какое-то подобие военного костюма, из-под куртки выглядывал воротничок шелковой рубашки, охватывающий загорелую шею. Густые темные волосы падали на лоб, и он то и дело откидывал их нервным движением руки. На запыленном лице виднелись складки от усталости, сапоги были в пыли.
— Анджей, откуда ты взялся?
— Пришел из Варшавы,— хрипло ответил юноша.— Пешком. То есть не всю дорогу, конечно, иногда подвозили — от одного городка до другого.
— Идем, ты же наверняка голодный,— сказала Ройская, не тратя времени на подробные расспросы.— Пошли в дом.
И они направились к дому. Ройская впереди, энергичным, быстрым шагом, за нею Анджей и уж потом Спыхала. Идя сзади, Спыхала видел, что Анджей еле держится на ногах. Он заметил, что каблуки «спортивных», элегантных, но, видимо, очень непрочных сапог Анджея сбиты, и остатки набоек держатся на честном слове.
Молча взошли они на крыльцо.
— Ступай в столовую,— сказала Ройская,— сейчас я велю дать тебе чего-нибудь. Может быть, холодного молока?
— У него и без того горло простужено,— заметил Спыхала,— лучше бы чего-нибудь горячего.
Анджей молча повалился на стул возле круглого стола. Ройская на минуту вышла, но тут же вернулась и села рядом с Анджеем, молча, не сводя с него глаз.
— А где ваши? — спросила она наконец.
— Не знаю,— с усилием прошептал Анджей.— Уже четвертый день, как я иду...— Тут губы его страдальчески искривились, как у маленького ребенка, и он судорожно глотнул воздух.
Спыхала сел у стены и глядел на измученное лицо юноши. Служанка принесла горячее молоко и хлеб. Анджей отпил глоток и отломил кусок хлеба. И вдруг не выдержал, упал на стол и, уткнувшись лицом в сгиб руки, горько заплакал. Это был уже не детский плач.
Ройская не шелохнулась, только погладила его по голове, бросив при этом взгляд на Спыхалу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68