— Каждому свое, не всем одна судьба на свете...
— А в конечном счете всех ждет одно и то же,— проговорил, словно бы уже немного остывая, Станислав,— все кончается одинаково. Положат в яму и песком засыплют.
На глазах Станислава показались слезы. Текла никогда не видела его плачущим.
— Всем одно и то же на роду написано,— почти шепотом повторил он, снова откинувшись на низкую подушечку.
Текле он показался очень бледным. Щеки у него запали еще глубже, резкие морщины протянулись от носа к уголкам рта.
Она попробовала начать с другого конца.
— А ксендз заходит сюда? — спросила она.
Станислав беспокойно зашевелился. Посмотрел на Теклу так, словно хотел как можно скорее избавиться от нее.
— А на что мне ксендз? Мой Янек отправился на тот свет без попов...
— Я всегда с грустью думаю об этом,— кивнула панна Текла,— сколько их так гибнет!

— Бессмысленно.
— Нет, нет, не бессмысленно,— громче запротестовала Текла.— Они умирают ради всех нас.
— Много нам от того пользы?
Станислав прикрыл глаза. Он был сыт по горло этим разговором.
Но панна Текла не сдавалась.
— А впрочем, мы ведь не знаем, какова их последняя минута. Если они достаточно искренне раскаиваются в своих грехах...
Станислав лежал с закрытыми глазами. Заговорил он очень тихо:
— Какие там у него грехи? Смолоду он был не такой, как все. Тихий какой-то, учиться не очень хотел, но такой послушный: «Сейчас, папочка», или: «"Хорошо, папочка». Только потом зря пошел на этот Шленск. «Восстание, говорит, восстание». Вечно у них в голове восстания... И к коммуне пристал.
— Ты рад был,— панна Текла неожиданно перешла на «ты»,— рад был, когда его в кутузку посадили.
— А, думал, что он не выскочит оттуда. Несколько лет посидит и выйдет поумнее. Глупый был, всегда совал нос куда не следует. Ну и нашел вот такую смерть.
Станислав немного помолчал.
— Умер,— сказал он громче, не открывая глаз,— никак не могу я себе этого представить.
Панна Текла кивнула головой.
— И Януша убили.
Станислав еще шире открыл глаза. Внимательно посмотрел на Бесядовскую.
— Да,— сказал он и вдруг добавил: — Лилек тоже пошел... Он Янеку верный друг был.
— Коммунист,—вздохнула старая дева. Станислав махнул рукой. Неясно, что это означало,— то ли он отмахивался от назойливых слов и еще более назойливых мыслей панны, то ли давал ей знак уйти.
Панна Текла именно так поняла этот жест и поднялась.
— Ладно,— прошептала —-я уж пойду. А вы подумайте.
Она не окончила фразы. Но оба они и так знали, о чем надо подумать больному Станиславу.
Старый лакей протянул руку своей извечной неприятельнице, и они молча простились. От двери панна Текла еще раз оглянулась. Станислав лежал с закрытыми глазами и тяжело дышал. Одеяло поднималось у него на груди. «Недолго уже»,— подумала старая экономка и тихо затворила за собой дверь.
Она постояла еще немного в коридоре. Перед глазами ее пробегала бесконечная череда чистых тарелок и свежих салфеток, сверкающего серебра,— всех обедов и ужинов, которые она выдавала Станиславу. Припомнились ей куличи и пироги в сочельник, закуски и пирожные, игры, крестины, свадьбы... свадьба Марыси Мышинской и князя Билинского, и все ее препирательства со Станиславом, и пугливые ее одинокие взгляды из окна столовой на цветущие каштаны, на пахучие липы, на пожелтевшие листья. Взгляды на снега и цветы пустой и добропорядочной жизни.
Философом панна Текла не была. Она или любила, или ненавидела. А тут вдруг вздохнула и прикрыла глаза.
— Ничего для себя...— прошептала она.— Ничего у нас не было для себя.
И еле заметным, привычным жестом перекрестила дверь, за которой оставила Станислава.
Когда она вышла на улицу, ее снова поразило необыкновенное оживление. По тротуару на противоположной стороне шла небольшая группка парней. Ей бросилось в глаза, что они как бы связаны в одно целое. Они шли беспорядочной толпой, но в том, как они держались, угадывалось что-то, всех их объединяющее. Панна Текла остановилась и посмотрела им вслед. Они направлялись к Маршалковской. К ним присоединились еще трое мужчин, которые вышли из ворот. Один из них резким и величественным движением, взмахнув древком, как косой, развернул бело-красное знамя. Панна Текла от удивления разинула рот.
Вдруг с Маршалковской долетели звуки выстрелов. Какой-то пожилой человек бежал оттуда.
— Бегите! — закричал он Текле, проносясь мимо нее,— пани, удирайте отсюда!..
— Что случилось?! — крикнула пораженная Текла.
— Восстание! — только и успел прокричать он в ответ, и в его голосе послышались и удивление и страх. Он бежал в сторону Политехнического института.
Панна Текла, не раздумывая, быстро пошла за ним, хоть это было ей вовсе не по пути — она собиралась вернуться на Брацкую.
Около Политехнического было спокойно. На улице никого, все забились в подворотни. Панна Текла перешла на другую сторону и побежала к памятнику Саперу.
В голове у нее была совершеннейшая пустота, и она не знала, зачем идет туда. Из окон больницы закричали: «Пани, пани, подождите!» Но она продолжала бежать.
— Восстание, восстание,— бессмысленно повторяла она.
А где-то под этой ее бездумностью бушевали бурные чувства. Воспоминания и страхи. Но прежде всего мысли о «детях».
«Где Анджей! Он не пришел к обеду. Где Анджей? Сражается? Но где?»
Потом мелькнула нелепая мысль о Геленке.
«Геленка, Геленка...»— все повторяла она, но мысль оборвалась. Страх и беспокойство сливались во что-то одно. И надо было мчаться вперед.
На углу Аллеи Независимости ее схватила за руку какая-то женщина.
— Куда вы бежите? Там немцы из казарм стреляют.
— Из каких казарм? — приостановилась Текла.
— Не знаю. Стреляют. Спрячемся!
Женщина в белом полотняном костюме была вне себя. Она все повторяла: «Спрячемся!», но продолжала стоять на совершенно открытом месте и удерживала панну Теклу. Неожиданно, потянув за собой Теклу, она пересекла опустевшую мостовую и прижалась к цоколю памятника Саперу. Казалось, она хочет втиснуться в камень.
Панна Текла бежала за женщиной, понимая, что это безумие.
— Что вы делаете? Что вы делаете? — кричала она.
От Вавельской по тротуару, прижимаясь к домам, быстро приближался какой-то отряд. Раздался залп, пули оставили круглые дымящиеся следы на асфальте. Обе женщины пронзительно закричали.
— В меня попали! — крикнула, приходя в себя, женщина в полотняном костюме. Она сползла по цоколю памятника на тротуар. Панна Текла наклонилась над ней. Она увидела, как на белом полотне расплывается красное пятно. Оно быстро увеличивалось. Панна Текла ниже склонилась над незнакомкой, на все и все крепче сжимала веки—от боли.
Послышались одиночные винтовочные выстрелы — из глубины улицы стреляли немцы. Отряд задержался в Аллее, что-то у них там происходило. Менялись гранатами, что ли?
Панна Текла выпрямилась и кивнула им.
— Ребята,— крикните — тут раненая лежит!
Но голос ее прозвучал слабо. Снова раздались выстрелы. Панна Текла пошатнулась, замахала руками, словно хотела взлететь туда, к Саперу, и упала навзничь, ударившись головой о ребро цоколя. Рядом заклубилась пыль: пули беспрестанно били в мостовую и тротуары.
V
На Прудентиале развевался бело-красный флаг, а на площади Наполеона лежали неубранные трупы, оставшиеся после двух отбитых атак на Главный почтамт. К вечеру начал накрапывать дождь, быстро стемнело. На Шпитальной дымились, раскалясь докрасна, два подбитых танка. Пахло горящим железом.
Анджей оставил своих ребят в подворотне и на первом этаже дома на улице Бодуэна, где помещался ресторан «Под Розой». Это была постоянная явка Анджея; сюда приходило много немецких летчиков, ему удалось сделать здесь немало ценных наблюдений.
Анджей взбежал на третий этаж и толкнул незапертую дверь. Холл был пуст, в следующей комнате он увидел Эльжбету, которая, чуть скривившись и морща свой вздернутый нос, словно была ранена она сама, перевязывала руку какому-то обнаженному по пояс повстанцу. Молодой человек огляпулся и посмотрел на входящего — это был Губерт.
— Привет,— сказал Анджей,— продырявили лапу? Губерт усмехнулся и ответил классически, как в «Трилогии»
Сенкевича:
— Пустяки. Только царапина.
— Хорошенькая царапина,— вздохнула Эльжбета,— залил нам кровью весь паркет.
— И рубашка вся к черту,— проговорил Губерт,— это куда хуже.
— Геленка пошла в ванную, может, отстирает...
— Если вода будет,— заметил Анджей.
— Что, воды уже нет? — перепугалась Эльжбета.
— Если еще и есть, то скоро не будет. Неизвестно, что делается на фильтрах.
— Есть новости? — спросил Губерт.
— Никаких. Связи совсем нет.
— Милые шуточки.
— Да, милые,— согласился Анджей.
В это время из внутренних комнат вышла Геленка, неся поднос с бутылками и холодным мясом. Сказала Эльжбете:
— Вот захватила, сколько смогла. Вашему ресторану скоро совсем немного будет нужно. Роза не хотела мне давать.
— Ах, Роза,— огорчилась Эльжбетка. И обратилась к Губерту: — Ну, готово. Сделала, как сумела.
И пригладила повязку, которая закрывала все левое предплечье Губерта.
— Великолепно,— сказал Губерт, встал со стула и попробовал пошевелить рукой. Застонал.
— Перестань корчить героя.— Геленка взглянула на него. Она прошла в другую, небольшую, комнату, окна которой
выходили во двор. Там стоял диванчик, а перед ним низенький стол. Геленка поставила на него поднос.
— Ешьте. Думаю, у вас теперь не скоро будет такой ужин. Губерт, голый по пояс, уселся за столик. Он был не в лучшем
расположении духа, но налил себе рюмку водки. Геленка с минуту рассматривала его. Лицо Губерта потемнело от пыли или огня, под глазами залегли тени. Тело в сравнении с просмоленным лицом казалось необыкновенно белым. Локоны его растрепались и обгорели.
— А рубашку возьмешь у Генрика,— добавила Геленка.
— Что еще за Генрик? — спросил Губерт, неловко нарезая хлеб.
— Здешний официант,— объяснил Анджей, который хорошо знал всех в ресторане.
Анджей тоже подсел к столику. Геленка, отодвинув штору, выглянула в окно.
— Что делают твои ребята? — спросила она Анджея.
— Ждут. Им еще предстоит поработать.
— Ночью?
— Вероятно.
— Мы не должны были драться ночью,— заметил Губерт.
— Кто их там разберет. Сначала должны были только ночью, потом только днем.
— А потом оказалось, что и ночью и днем,— сказала Геленка. Она отошла от окна, присела к столу и налила себе рюмку
коньяку. Анджей улыбнулся.
— Неплохие запасы в этом ресторанчике. Откуда у них коньяк?
— Роза...— вздохнула Геленка.
— Роза? Через своего немца?
— Так у этой Розы есть немец? — спросил Губерт с полным ртом.
— Был. Неожиданно уехал. Предупредила его, наверное.
— Предупредила? Об операции? Ну, тогда пуля в лоб.
— Брось. Не кипятись. Она сама не знает, что делает. Идиотка.
— А может?..
— У тебя что, руки чешутся стрелять в женщин? Не прикидывайся.
Тут Анджей обратил внимание, что правая рука Губерта, в которой он держал вилку, слегка дрожит. Он не подал вида, что заметил это. Но Геленка была не так деликатна.
— Что это у тебя лапища так трясется, —- низким своим с ехидцей голосом проговорила она.
— А у тебя голос изменился,— отпарировал Губерт.
— Вероятно, оттого, что я вижу тебя голым.
— Ну, не совсем,— засмеялся Губерт.
— К сожалению.
Все, что они говорили, звучало как-то холодно и неестественно. Они словно твердили заученные роли, как на сцене, в любительском спектакле.
Погас свет.
— Начинается,— сказал Губерт.
— Давно уже началось,— отозвалась, как во сне, Геленка.
— У них тут огромный запас свечей в кладовке. Дальновидные хозяйки.— Анджей встал.— Сейчас принесу.
Губерт и Геленка посидели немного молча. Они не видели друг друга. Губерт почувствовал, что Геленка наклонилась и гладит его по спине.
— У тебя красивое тело,— проговорила она сдавленным голосом.
— Все равно сгниет! — В темноте голос Губерта показался глуше, чем обычно.
Геленка отдернула руку.
— Столько этих тел,— прошептала она.
Анджей возвратился с двумя свечами в двойном подсвечнике. Поставил его на полу у стены. Свечи едва освещали комнату.
— При свечах мы выглядим совсем иначе,— сказал Анджей, усаживаясь на свое место и принимаясь за еду.
— Как победители? — спросил Губерт. Ему никто не ответил.
Когда они умолкали, устанавливалась мертвая тишина. Она казалась тем более невыносимой и мертвой, что позади у них было три часа беспрестанной стрельбы, которая то усиливалась, то затихала в городе. Они не привыкли к выстрелам, и после этих боев у всех еще звенело в ушах.
— Где тебя стукнуло? — спросил Анджей.— На площади?
— Перед самой почтой.
— Хорошо, что только в руку,— заметила Геленка.
— Чему быть, того не миновать,— вздохнул Губерт. Заглянула Эльжбета.
— Есть тут у вас свет? Вот и хорошо,— проговорила она.
— Ты не дала бы моим чего-нибудь поесть? — спросил Анджей.
— Они там, в подворотне, собираются чай пить. Костер разожгли.
— Светит ярко?
— За воротами не видно. У них еще осталось немного от того, что прихватили из дому.
— Пикник,— сказала Геленка.
— Ты была там у них? — спросил Анджей.
— Была. Могу дать им хлеба. Наши запасы невелики.— Эльжбета вошла в комнату.— Вот принесла вам,— она поставила на стол три куска торта на декоративной бумаге.— Ешьте, это, вероятно, последнее.
Анджей почти с отвращением посмотрел на торт.
— Предпочитаю водку, — сказал он и налил большую рюмку
Эльжбета вышла.
— Что с тобой, Анджей? — спросил Губерт.
— Ты еще спрашиваешь! — пожала плечами Геленка и снова подошла к окну, выглянула во двор.— Знаешь, свет от костра виден,— сказала она Анджею.
Тот пожал плечами.
— А, пусть их,— проговорил он,— пусть делают что хотят.
— Ты не боишься налетов?
— Ночью? Нет.
— А днем?
— Посмотрим. Они были бы идиотами, если бы не прилетели.
— А ты где был? - спросил Губерт.
— Здесь. Мы сдерживали эти танки.
— Вам хоть, по крайней мере, удалось,— с горечью заметил Губерт.
— Первый раз видел танки в бою,— тихо проговорил Анджей,— чудовища. Но эти малыши ничуть не испугались.
— Много потерял?
— Много. Снова воцарилась тишина. Во дворе вдруг раздался одинокий
выстрел. В этой тишине он прозвучал как взрыв.
— Винтовочный,— проговорил Губерт.— Патроны тратят без толку.
— Трофейная винтовка,— не без гордости сказал Анджей. И снова наполнил рюмку.
Но вдруг послышался топот. В комнату вбежал молоденький паренек с мокрыми волосами, в мокрой куртке. Он был явно напуган. Но все же застыл по стойке смирно.
— Пан поручик...— крикнул он Анджею,— разрешите доложить...— И запнулся.— Докладываю...— И снова осекся.
Анджей поднялся, но ноги плохо слушались его.
— Кацусь, что стряслось? — спросил он.
— Докладываю,— собрался с духом паренек,— убита женщина.
— Какая женщина? — вышел из себя Анджей.
Но мальчишка продолжал уж совсем по-штатски и чуть не плача:
— Женщина во дворе. Не знаю, кто такая. Капрал Жбик хотел опробовать трофейную винтовку. Выстрелил, и женщину убило... там, в углу...
— Ладно, ладно,— буркнул Анджей.— Возвращайтесь в роту. Я сейчас приду.
Паренек, топоча ногами, ушел. Анджей осушил еще одну рюмку.
— Ты уверен, что эта рота — тот твой отряд? — спросил Губерт.
Он неосторожно шевельнул рукой и сморщился. Было больно.
— Не уверен,— ответил Анджей и вышел. Геленка смотрела на Губерта.
— Болит? — спросила она.
— Немного,— ответил он.
— Но у тебя же температура.
— У меня? С чего ты взяла?
— Наверняка температура.— Она прикоснулась к его лбу. — Есть,— сказала она,— но небольшая.
— Ты замечательная санитарка: измеряешь температуру без градусника.
Губерт съел еще кусок мяса.
— Ну и аппетит у тебя.
— Знаешь, я всегда так. Чем больше нервничаю, тем больше ем. На охоте, когда я два раза промазал, жрал потом как волк.
— А сегодня ты тоже промазал?
— Гм,— неохотно ответил он. Но потом оживился.— Знаешь, стрелять в людей не то, что в зайцев, ощущение совсем другое,— сказал он.
— Догадываюсь,— с напускной самоуверенностью ответила Геленка.
Она задумалась.
— Ты заметил,— спросила она после паузы,— что Анджей какой-то странный?
— Заметил,— пробормотал Губерт.
— Нет в нем больше той теплоты.
— Выгорело все.
— И пьет. Никогда он не пил.
— Чего ты хочешь? Чтобы в такой день люди вели себя, как обычно?
— Еще сегодня утром он был совсем другой.
— Такой уж день. А каким он вернется со двора?
На одной из свечей вырос грибок, и пламя непомерно вытянулось. Блик света упал на два рисунка под стеклом в простых деревянных рамках. Изображены на них были обнаженные женщины. Губерт невольно взглянул на эти рисунки. А заметив их, стал присматриваться внимательнее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68