Время от времени немецкий унтер давал команду, и солдаты вскидывали винтовки. Повозка уже проехала мимо, когда грянул очередной залп. Лошади рванули, Анджей оглянулся. Он увидел, что солдаты стреляют поверх голов несчастных жителей местечка.
— Пока что стреляют поверх голов,— сказал Спыхала.
Первая встреча с войной была вполне невинной, но Оля не могла избавиться от воспоминания об этом зрелище. Напуганные евреи украдкой бросали на них взгляды, когда повозка проезжала мимо, даже силились улыбаться. Один еврей помоложе подмигнул Оле, словно говоря: «Ну, на этот раз обойдется, пусть себе постреляют». Этот взгляд преследовал ее всю дорогу, и, когда они поздно ночью, уже за Венгровом, остановились на ночлег в какой-то придорожной избе у бедных оробевших крестьян, она долго неподвижно сидела на табуретке перед кухонным очагом и не могла произнести ни слова.
Спыхала подошел к ней.
— Вы устали? — спросил он.
Она не ответила. И лишь немного погодя спросила:
— Где мальчики?
— Выпрягают лошадей, их надо напоить и накормить. Иначе коняги завтра не потянут.
— Много ли мы проехали?
— Немного,— ответил Спыхала,— каких-нибудь сорок километров.— Что с вами? — спросил он, заметив, как Оля бледна.
— Да ничего. Только я все думаю: неужели этих евреев они потом расстреляли?
— Нет, пожалуй;— сказал Спыхала.— Они ведь им еще нужны, чтобы собирать патроны.
— Почему же наши все так побросали? — спросила Оля без всякого, впрочем, любопытства.
— Было тяжеловато. Удирать приходилось.
— Удирали, всюду удирали,— повторила Оля.— Я же видела, что делалось на шоссе, когда мы ехали из Варшавы.
— Не удивляйтесь,— с какой-то теплотой сказал Спыхала.
Изможденная крестьянка, которая когда-то, наверно, прислуживала в помещичьих домах и знала, как «господа кушают», вскипятила в чайнике воду. Она была очень растрогана, когда Спыхала, заварив чай из маленькой коробочки, полученной в Пустых Лонках, угостил ее горячим золотистым напитком. Потом все сидели на чистой половине, которую им отвели для ночлега. Здесь стояли две кровати. Решили, что Ромек будет спать на сеновале над конюшней, чтобы и ночью быть возле лошадей. Спыхала с Анджеем улягутся на одну кровать. Другая кровать — широкая, хотя и жесткая,— была предоставлена Оле. Над ней висели старые и новые образа, а также фотография хозяина в военной форме, который и сейчас, верно, где-то там защищал отчизну, так как в доме его не было и на все вопросы о нем хозяйка отмалчивалась и только вздыхала тяжко.
Оля и Спыхала сидели в горнице за столом, пили чай и ждали мальчиков, чтобы поджарить яичницу. У хозяйки в чулане нашлось еще несколько яиц.
Тем временем Ромек и Анджей, накормив и напоив лошадей, вышли на дорогу. Возле дома асфальт шоссе серебрился в густой темноте сентябрьского вечера. Из парка неподалеку глухо доносились голоса. Хозяйский сын, парень лет четырнадцати, сказал Ромеку, что в парке стоят немцы.
— Там, наверно, штаб,— заявил мальчуган, он уже неплохо разбирался в военных порядках.— Сколько всего туда понаехало! И автомобили, и разные офицеры... Идите посмотрите.
— Да нас небось не пустят?
— Э-э, они даже охраны не выставили,— ответил мальчик.— Я там уже три раза был. Немецкого супа получил. Они на кострах готовят. Там помещичья усадьба,— пояснил он.
— Пойдем,— потащил Ромек Анджея, который стоял в нерешительности,— посмотрим.
И в самом деле не было никакой охраны, они свободно прошли в расположение части; никто даже не заметил их. Несколько деревенских мальчишек вертелись у костров.
Ворота, ведущие в парк, были разрушены. Видимо, оказались узкими для грузовиков или танков. От ворот вела к дому аллея старых грабов. Вдоль аллеи, отступив в глубь парка, стояли легковые автомобили и грузовики. Между деревьями тут и там пылали костры. Солдаты, лежа, грелись у огня либо сновали с котелками в руках.
Анджей и Ромек подошли по аллее почти к самой усадьбе. Несмотря на костры и льющийся из дома яркий электрический свет, в аллее было довольно темно. На классическом крыльце бывшего помещичьего дома были установлены рефлекторы с аккумуляторами.
Юноши ходили по аллее взад и вперед, и никто не обращал на них внимания. По той же грабовой аллее прогуливались, то и дело встречаясь с ними, два молоденьких немецких офицера. В неверном свете лица их казались красивыми, интеллигентными — ни дать ни взять студенты, гуляющие по университетскому дворику. То держась за руки, точно школьники, то в обнимку они очень оживленно рассказывали что-то друг другу, поминутно хохоча и совершенно не замечая проходящих мимо поляков.
Каждый раз, поравнявшись с офицерами, Анджей стискивал зубы.
— Посмотри,— сказал он наконец Ромеку,— какие они счастливые. Подумай только: поход удачный, нас разбили, все развалилось, а они ходят себе торжествующие и сияющие. Радуются, что молоды и что победили.
Ромек не очень-то понимал, о чем говорит Анджей.
— Пистолет бы сейчас,— сказал он.— Мы бы их как пить дать укокошили.
— А дальше что? — спросил Анджей.
— Ничего, конечно! Я даже знаю, что у Спыхалы есть пистолет. Но я ведь не возьму его и не стану стрелять в этих негодяев.
— Видишь ли, самое страшное, что эти даже не выглядят негодяями. Они похожи на нас.
— Ошибаешься,— сказал Ромек.— Видал, как они стреляли в евреев? Тот, что стоял на шоссе, тоже был похож на нас... Но...
— Вот именно — но... Хотелось бы мне поговорить с таким. Когда тот немец с Валереком приехал в Пустые Лонки, я так растерялся, что ничего не смог ему сказать.
— Пани Ройская, по-моему, много сказала ему своим молчанием.
И они пошли дальше по аллее.
Темная ночь пахла осенью и грибами, но была очень, очень теплой. Огни отбрасывали красные блики на гуляющих офицеров. Наконец они заметили поляков. Когда Анджей и Ромек были совсем рядом, офицеры вдруг повернулись и оказались лицом к лицу с ними.
— Was machen sie hier? — спросил один из них совсем другим, гортанным голосом, в котором не оставалось и следа смеха.— Sind sie Polen?
— А что, разве тут нельзя? — самым наивным тоном спросил Ромек.
— Raus! — крикнул другой немец, указывая на ворота. Юноши спокойно повернулись и ушли.
У ворот Ромек обернулся. Немецкие офицеры стояли на месте и смотрели им вслед. Ромек крикнул: «Адье!» — и помахал рукой.
Один из офицеров сделал жест, будто потянулся за пистолетом, но юноши уже были за воротами, в непроглядной тьме ночи. Они громко расхохотались. Из темноты им ответил такой же смех двух немцев. Офицеры были еще слишком молоды и неопытны.
— Война не кончилась, вопреки тому, что говорил тот немец,— сказал Анджей, когда они шли к своей хате.— Война только начинается. Те молодцы скоро это поймут.
— Дай-то бог! — сказал Ромек.
Они вошли в хату. В горнице сидели Оля и Казимеж и пили горячий чай. На стене горела маленькая керосиновая лампа. Оля с улыбкой слушала Казимежа, который рассказывал ей что-то.
Спыхала сказал недовольно:
— Где вы запропастились? Мы ждем вас. Яичницу хотите?
— Разумеется,— ответил Ромек.— И вдобавок по три десятка яиц на каждого!
— Прости, мама,— Анджей поцеловал матери руку,— мы задержались в усадьбе. Навестили немчуру в их резиденции, представляешь? Этот визит занял у нас немного времени. Ты беспокоилась?
— Сам понимаешь,— сказала Оля,— очень беспокоилась. И тут же сердце ее болезненно сжалось: она ведь даже
не заметила отсутствия сына.
VI
Едва только повозка, увозившая Олю и Спыхалу из Пустых Лонк, исчезла за воротами парка, с противоположной стороны снова появился вездеход и, описав круг, остановился у крыльца. На этот раз Валерек приехал один.
Ройская встретила его холодно.
— Дай мне поесть, мама,— сказал Валерий,— я дьявольски голоден.
Ройская провела сына в столовую. Наскоро собрала на стол, подав, что осталось из приготовленного на дорогу. Уже за столом она сказала:
— Я ведь просила тебя не появляться здесь. Валерек как-то даже растроганно взглянул на мать.
— Я помню это, мама, и не приехал бы, если бы у меня не было к тебе важного дела.
— Какого именно? — спросила Ройская.
— О, сейчас, сейчас... А Голомбеки уехали? Что-то их не видно.
— Так это дело к Голомбекам?
— Да нет же. Спрашиваю о родственниках. Я как будто видел на крыльце Геленку.
— Да, Геленка в Пустых Лонках.
— А Оля? Упорхнула с паном Спыхалой?
— Перестань,— сказала Ройская.— До чего же ты несносный, все такой же! Что же это за дело?
— «Все такой же»,— вздохнул Валерек.— А помнишь, мама, как ты не хотела взять меня в Одессу? Какое трогательное воспоминание.
Ройская мягче взглянула на сына.
— Помнишь, мама? Ведь тогда я не был «все такой же», я был другой. И ты считала меня тогда своим сыном.
— А разве теперь я не считаю тебя своим сыном?
— Как знать? Пожалуй, твое отношение ко мне совершенно переменилось.
— Да ведь и ты изменился.
— Но не мое к тебе отношение. Ну, да что об этом говорить... Как есть, так и есть.
— Могло бы сложиться иначе,— с грустью сказала Ройская.
— Возможно, но не сложилось. Наибольшая житейская мудрость заключается в том, чтобы мириться с фактами. Пожалуйста, отрежь мне еще полендвицы.
— Похоже, что ты не ел дня два.
— Я голоден. Сентябрьское утро обостряет аппетит. А если бы еще поохотиться...
— Не вздумай только приводить сюда немцев на охоту!
— Нет, нет... Здесь я больше не появлюсь. Я как раз приехал попрощаться.
— Попрощаться? Со мной? Почему?
— Я место получил, довольно далеко отсюда. В Пулавах. Предложили быть управляющим несколькими имениями.
— В Пулавах?
— Под Пулавами.
— На немцев будешь работать?
— А как ты себе представляешь? Не могут же они допустить, чтобы имения оставались без присмотра. Им же нужен кто-то ответственный.
— И доверенный,— иронически добавила Ройская.
— Вот-вот... Ты нашла точное слово. И доверенный. Кому можно доверять. В конце концов, это и для поляков важно — нельзя допустить развала сельского хозяйства...
— Но ведь ты как будто не слишком разбираешься в сельском хозяйстве.
— Что ты, мама. Ведь это моя специальность.
— А... не знала.
Ройская хотела взять тарелку, стоявшую перед Валереком, но он схватил ее обеими руками.
— Подожди.
— Я хочу сменить тарелку, вот фрукты. Замечательные сливы.— Она пододвинула сыну корзинку.
— Гордишься своим садом.
— Сад в самом деле хорош,— улыбнулась Ройская. И вдруг смягчилась. Положила ладонь на руку сына,— Ну,— спросила она,— почему ты бежишь из Седльц?
Валерек отшатнулся.
— Бегу? Зачем мне бежать? Я же сказал, что мне дают прекрасную должность. А что в Пулавах... так ведь, господи, это совсем недалеко.
— Боишься, что нас здесь слишком хорошо знают? — невольно перейдя на шепот, спросила Ройская.
Валерек замолчал и посмотрел на мать. Молчал долго. Потом принялся за сливы.
— Действительно, замечательные,— сказал он.— Сладкие, как мед. Дай мне немного этих слив для моей малышки.
— Ну конечно, сейчас же велю тебе дать.
— Я надеюсь, мама, что ты присмотришь за ней. Я не беру с собой в Пулавы ни жену, ни дочь.
— Почему?
— Как сказать? Возможно, в Седльцах им будет спокойнее.
— Спокойнее?.. Или безопаснее? — спросила пани Эвелина. Валерек съел еще одну сливу.
— Лучше всего было бы, если бы ты взяла Зюню к себе. Надеюсь, она здесь не помешает...
— Ну конечно, могу взять. Это моя единственная внучка.
— Вот именно. Если что случится, жена привезет ее к тебе. И ты позаботишься о ней?
— Странные ты вопросы задаешь.
— Так ведь жизнь стала очень странной. Когда еще немецкая власть утвердится.
— Полагаешь, она утвердится?
— Ну а как же иначе? Немцы победили! Ты, кажется, об этом забываешь. При такой организационной основе, как их партия, как не победить.
— Оставим эту тему.
— Ладно, оставим. Ты еще убедишься.
— Возможно.— Ройская позвонила прислуге и велела упаковать корзину слив для пана Валерия.
— Выпроваживаешь меня! — засмеялся Валерий.— А ты из этих слив еще ничего не делала?
— Из нынешнего урожая — еще нет. Но водки, если хочешь, могу дать,— примирительно сказала Ройская.
— Ох нет. Если трудно, то не надо. К тому же я за рулем, лучше не пить.
— Это твоя машина?
— Сельскохозяйственного управления. Все равно что моя. Ройская пожала плечами.
— Ах, да,— спохватился Валерек,— дай мне, пожалуйста, фотографию твоего отца.
— Фотографию моего отца? Зачем тебе?
— Ну, а почему бы нет? У тебя ведь две. Одна на камине, другая в альбоме. Пожалуйста...
Ройская пристально посмотрела на сына.
— Что? Уже поговаривают?
— Вовсе нет. Просто мне хотелось бы иметь этот портрет. Дедушка на нем такой красивый.
Ройская ушла к себе. Потом вернулась с портретом в зеленой бархатной рамке. Высокий, худощавый джентльмен с бакенбардами выглядел на снимке очень эффектно. Прежде чем отдать фотографию сыну, Ройская пристально взглянула на него.
— Бери,— сказала она, отдавая портрет Валереку.
— Дедушка был очень представительный,— сказал Валерек.— Эти бакенбарды великолепны. Вылитый Александр Второй. Правда ведь, он был похож на Александра Второго?
— Не знаю, не думала об этом.
Пани Эвелина не садилась за стол. По всему было видно, что ей бы уж хотелось положить конец этому сыновнему визиту.
— Дедушка был блондином? — спросил Валерек.
— Конечно, светлым блондином,— заверила Ройская.
— Настоящий нордический тип,— заключил Валерек, все так же не спуская глаз с фотографии.
Ройская иронически улыбнулась.
— Геленка на него похожа. Валерек вскочил.
— Геленка? Почему Геленка? Ах, да, она ведь его правнучка. Родственное сходство обычно так далеко не распространяется.
— Геленка тоже нордический тип,— сказала Ройская. Валерек вздохнул.
— Зюня, к сожалению, нет, такая темная. Он направился к дверям.
— Значит, я не увижу Геленку? — спросил он мать.
— Может, она где-нибудь возле дома. Попрощается с тобой на крыльце.
Валерек послушно вышел на крыльцо. Однако Геленки и там не было.
— Жаль,— сказал он, прощаясь с матерью.— Очень красивая девушка. Напоминает мне какую-то варшавскую актрису.
VII
К вечеру следующего дня путешественники свернули за Венгровом с основной магистрали и поехали по узкой, но хорошей дороге, ведущей в деревню, где жила «бабуля». Анджей просто заставил мать заехать туда, потому что надеялся узнать там что-нибудь об отце. Он не представлял себе, как могла уйти машина и почему отец не вернулся за женой и дочерью. Оля же видела, как все было, и инстинктивно чувствовала, что Франтишек исчез безвозвратно.
Спыхала тоже не очень рвался к матери Голомбека. А Оле стыдно было перед свекровью, она прекрасно понимала, что ей просто невозможно будет объяснить, каким образом они потеряли Франтишека на шоссе. Старуха Голомбекова жила у проселка, из дому никуда не выбиралась и понятия не имела о том, как теперь выглядят шоссейные дороги. Олю пугал первый разговор.
Между тем все обошлось спокойно. Старуха еще лежала в постели, никак не могла выкарабкаться из гриппа. Она была поглощена своей болезнью, и к вести о том, что Франек запропал где-то на шоссе, отнеслась с полным пониманием. Как все крестьяне, она привыкла мириться с самыми трудными обстоятельствами и никогда не противопоставляла свои слабые силы всесильной судьбе. Так уже было на роду написано, и дело с концом. Франек уехал? Видно, такова уж судьба.
Но Антек такой терпимостью не отличался. Встреча с Анте-ком была большой неожиданностью. Ни Оля, ни Анджей не знали, что он здесь, и, увидев его рослую фигуру во дворе, очень обрадовались. Антек сердечно обнял мать, но, в свою очередь, был крайне удивлен при виде Казимежа Спыхалы, сидевшего в столь знакомой ему повозке. (Антек, так же как Анджей, хорошо знал пустолон-ковских коней и упряжки.) Он без особой охоты подал Спы-хале руку. Анеля тотчас же принялась готовить ужин. Оле пришлось рассказать старухе Голомбековой о всех своих злоключениях — и о том, что творилось в Варшаве и в Пустых Лонках,— и одновременно выслушать все бабкины жалобы.
Спыхала остался на крылечке хаты, Антек же тотчас потащил Анджея к гумну, где шла молотьба (это соседи молотили свое зерно на молотилке старой Голомбековой), и, уведя его за ригу и даже чуть дальше, за кучу соломы, спросил прямо.
— Слушай, что это значит? Откуда взялся этот кавалер? Почему он едет с вами?
Анджей попытался представить все очень просто.
— Ну и что? Торчал в Пустых Лонках, хочет в Варшаву, мы его и прихватили.
— Все-таки,— с сомнением протянул Антек,— не нравится мне это. Он что, снова подбирается к маме?
— С ума ты спятил! — рассердился Анджей.
— Ну конечно, сначала отца потеряли,— Антек уже и Анджея считал виновным,— а теперь готовы отдать маму ее давнишнему обожателю...
Анджей не любил таких разговоров.
— Брось,— сказал он,— не болтай зря.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68