Спыхалу больше всего мучило как раз то, что отец вспоминал маленького Яся, смерть которого для Казимежа была самым страшным потрясением его ранней молодости. И не рассказ об убийстве материи сестры, а напоминание о смерти Яся делало болтовню отца просто невыносимой.
Впрочем, на выслушивание отцовских элегий времени у Спыхалы оставалось мало. Целыми днями его не бывало дома, частенько он и не ночевал. Жил Казимеж в крохотном будуарчике рядом со спальней Оли, но и ее не видел неделями. Старик, сообразив, однако, что сын неуловим, в самое немыслимое время поднимался с постели и пробирался вниз, в будуар, где спал Казимеж, чтобы поболтать с ним. Казимежа больше всего смущало то, что старик совершенно не мог взять в толк, где он живет, и не разбирался в установившихся в доме взаимоотношениях. В голове его к тому же никак не укладывалось, что Оля — это не Марыся Билинская, и он постоянно подозревал сына, будто тот говорит так, просто-напросто не желая «в этом» признаться.
Утром — солнечным утром 1 августа 1944 года — старый Спыхала вскочил с постели в пять часов, натянул на себя «что было» и торопливо зашлепал по скрипучей черной лестнице к сыну. Он очень удивился, застав Казимежа уже одетым, выбритым и собирающимся идти в город.
— Чего ты вскочил-то чуть свет? — спросил он, усаживаясь на стул у самых дверей.— И куда это ты?
Спыхала молчал.
— Да чего же ты не ответишь-то по-человечески?
Старик решительно не понимал, что не обо всем можно теперь говорить и что всего лучше вообще не задавать вопросов. Ни с того ни с сего он выпалил:
— А говорят, русак-то уже на Праге.
Спыхала удивленно взглянул на отца. Он и не думал даже, что старик знает, что такое Прага, а уж тем паче, что тот прослышал о таких новостях. В самом деле, со вчерашнего дня ходили упорные слухи, будто под Демблином русские перешли в наступление и их передовые части уже на Праге. Он встревожился, отец вполне мог знать и о другом.
— Кто вам сказал?
— Да вчера мне говорила ото... Текла. И, немного подумав, прибавил:
— А где эта самая Прага? Далеко она?
Вопрос этот успокоил Казимежа. Пусть уж лучше в голове отца будет каша, чем ясное представление о происходящем, считал он. Казимеж думал, что, несмотря на необычайную болтливость и фантастическую неосторожность варшавян в эти дни, весть о принятом вчера днем решении еще не долетела до «штаба» на Брацкой, 20 («штабом» Геленка называла компанию, состоявшую из панны Теклы и пани Шушкевич, а также старого Спыхалы).
Казимеж быстро выпроводил отца. Он спешил, пора было идти, но ему не хотелось, чтобы отец видел, как он будет вытаскивать из тайника пистолет.
— До свиданья, папаша,— проговорил он,— посидели бы вы сегодня лучше дома.
— А чего так? — спросил старик уже с порога.
— Стрелять могут,— сказал Казимеж.
— Да кто же будет стрелять? — поразился старик.
— Кто? Немцы, разумеется,— ответил Казимеж. Старик поплелся наверх.
Спыхалу чуточку удивило беспокойство отца. Беспокойство это было чем-то совершенно непонятным и не свойственным старику. Он напоминал Казимежу птицу перед бурей.
Впрочем, у него не было времени раздумывать над этим вопросом, вопросом слишком частным. Казимеж, правда, был заместителем командира округа, но зато принадлежал к тем немногим офицерам, у которых со вчерашнего дня в кармане лежала такая вот бумажка:
«Тревога. В собственные руки командирам округов. 31. 7. 19 час. Приказываю — «W» 1. 8. 17 часов...»
Сердце его сжималось — впервые в жизни чувствовал он что-то вроде страха. Ему казалось, будто какая-то огромная тяжелая туча наползает на него. А он не может сдвинуться с места. Казимеж отдавал себе отчет в никчемности всех подобного рода приказов. Он понимал, что ничего уже больше нельзя сделать. Все пойдет само собой.
Он торопился еще на одну встречу. Хотя было очень рано, он видел — а может, ему просто показалось? — что движение на улицах Варшавы оживленнее, чем обычно в такую пору. Казимеж прошел по Маршалковской, потом по Саксонскому парку. Свернул на Электоральную. День занимался чудесный. «К вечеру он утратит свое очарование», — думал Слыхала. В начале Электоральной был тот самый дом, перед которым Казимеж так часто останавливался. Дом, в котором жил Антоний Мальчевский. Спыхале всегда нравился этот поэт-солдат. Между ним и Казимежем не было ничего общего. Однако Казимеж и сегодня остановился. Это был небольшой, но изящно выстроенный дом. «И как это они умели?» — мелькнула у Спыхалы банальная мысль. Но это была мысль чисто внешняя, «напоказ» — напоказ самому себе. Ибо за всем этим крылись другие, очень трудные мысли. Страх.
В квартире на Хлодной народу собралось меньше, чем вчера. Жребий брошен, и не совсем ясно было, о чем же еще говорить. Спыхале казалось, что он на железнодорожной станции, провожает кого-то отправляющегося в дальний путь (Билинскую?), поезд вот-вот отойдет, настоящего разговора начинать нет смысла, а банальностей говорить не хочется. Стоит он перед вагоном, смотрит в глаза уезжающей, и оба молчат. Разговор в этой ничем не примечательной комнате, который поддерживало несколько мужчин, расположившихся в креслах, то и дело обрывался. Ждали тех, кто запаздывал или вовсе не пришел, перебрасывались ничего не значащими фразами. Наконец всем стало ясно, что ждать больше некого. Главнокомандующий говорил о том, что должно было определиться лишь ходом самой акции, так, словно сам он мог оказать на ее развитие исключительное и решающее влияние. Речь шла, впрочем, о деталях связи. И тут Спыхала с удивлением узнал о перенесении штаба на Волю.
Внимание его давно уже привлекал незнакомец, сидевший за столом напротив. Его не было тут ни вчера, ни позавчера.
Ото был офицер (каждое его движение выдавало кадрового офицера) небольшого роста, полнеющий, лысый. Лицо его заливал румянец, а маленькие, навыкате, голубые глаза показались Казимежу очень знакомыми.
Он так засмотрелся на этого человека, что прослушал, из-за чего вспыхнула ссора. Офицеры обвиняли друг друга в легкомыслии и некомпетентности. Но Спыхала не понимал, в чем дело. Незнакомец тоже явно заинтересовался Казимежем.
В шум спорящих голосов неожиданно вплелся вой сирен. Кто-то выглянул в окно, но самолетов не было слышно. Собравшиеся переглянулись, но никто не проронил ни слова. Вой заводских сирен ни о чем им не говорил. Может, он сказал что-нибудь немцам?
Атмосфера накалилась. Скандал утих, а вскоре угасли и разговоры. Стали прощаться. Прощались небрежно, не упоминая о том, что ждало их вечером. Спыхала получил приказ явиться к зданию сберкассы на углу Свентокшыской и Ясной.
Выходили по двое, как обычно. Получилось так, что Спыхала вышел вместе с тем самым лысым офицером. На лестнице он уже знал: это был Стась Чиж.
— Ну, как ты? — спросил Спыхала, когда они вышли во двор.
— Да ничего, как видишь,— усмехнувшись, спокойно ответил Чиж.— Встречаемся на том же самом месте.
— Только спустя четверть века.
— Такой уж это беспокойный век. Они пошли вместе. Чиж встревожился.
— Мы должны расходиться поодиночке,— робко напомнил он Спыхале.
Казимеж засмеялся.
— Да ты только посмотри вокруг,— сказал он,— на нас и внимания-то никто не обратит.
Офицеры шли медленно, их обгоняли люди помоложе. Это были сотни молодых мужчин и женщин, которые торопились на свои сборные пункты. Многие юноши — в сапогах, куртках, с рюкзаками за плечами. Чуть не у каждого — чемодан, сумка или большой сверток. Карманы плащей оттопыривались. Навстречу частенько попадались немецкие патрули, которые делали вид, будто ничего не замечают.
На улице Жабьей они зашли в маленькую кофейню (называлась она «Люля»), почти совсем пустую в эту пору, и сели за столик в углу. С минуту они молча разглядывали друг друга, как бы заново знакомясь. Лицо Чижа, казалось, окаменело. Морщины сходились у плотно сжатого рта, а губы, в молодости довольно пухлые и розовые — Казимеж хорошо это помнил,— стали теперь тонкими и упрямыми. Спыхала отметил про себя, что они производят просто неприятное впечатление. Ему жаль было того свежего и очень розовощекого мужчину: сейчас перед ним сидел какой-то серый и совершенно незнакомый человек. Но, обнаружив в Стасе эти перемены, он, однако, не сделал для себя никаких выводов. Потом он упрекал себя. В самом деле, для дипломата это было непростительной ошибкой.
Наконец, кладя перчатки на стол возле своей чашки, Спыхала нетерпеливо заговорил:
— Видишь, мы опрометчиво растратили самый ценный капитал нашей операции: внезапность.
Стась Чиж не проронил ни слова, он только беспокойно заерзал на стуле. А Спыхала и не ждал ответа.
— Ну, рассказывай,— повелительно обратился он к Чижу,— как ты?
— Что я? Попал как кур во щи. До этого был в лесу.
— Верно. Я тебя не видал.
— Да нет, я уж тут болтаюсь не первый день. Просто не встречались.
— Так,— продолжал допрос Спыхала.— А братья?
— Погибли. Двое — в Катыни, один — в Освенциме. Двое осталось. Один в Лондоне, другой здесь.
— Да, так-то. А что ты делал все эти двадцать лет?
— Мотался по маленьким гарнизонам. Кельцы, Грудзендз.
— Скучал?
— Времени не было. Были жена, сын.
— Теперь нет?
— Теперь нет. Свободен, как птица.
— Да, вот тебе и свобода.
— А ты? Я только фамилию твою встречал... В верхах...
— Надеюсь, ты уже позабыл ее.
— Знаю, ты майор Котляж.
— Верно.
Они внимательно посмотрели друг на друга.
— Ну и что ты на все это скажешь? — спросил Казимеж.
— Что я? Я мелкая сошка,— с наигранной скромностью проговорил Чиж.
— Мама твоя умерла? — неожиданно спросил Спыхала.
— Умерла.
— А мой отец жив,— словно хвастаясь, сказал Казимеж.
— Правда? — безучастно спросил Чиж, тон его делался все холоднее.
— Ну скажи, что ты думаешь обо всем этом балагане? Чиж неопределенно пожал плечами.
— То говорят, что восстания не будет, то будет. Утром так, днем эдак. Ведь даже приказов вовремя не доставили.
Чиж снова что-то пробормотал.
— Почему?— проговорил он немного погодя.— У них было сегодня целое утро.
— Да помилуй же, что ты,— Спыхала всплеснул руками,— всего несколько часов! Ведь это же должна быть мобилизация. А разве мы можем думать о каком-то наступлении? И с обороной ничего не получится, все выкипит. И баста.
— Те тоже молоды. — Чиж неопределенно кивнул на улицу.
— И оттого, что молоды, они должны гибнуть? Их перережут, как баранов.
— В лучшем случае перестреляют.— Тон Чижа становился все более натянутым.
— Ты ведь слышал, что говорили и сегодня и вчера. Если не хватит оружия, раздать топоры, кирки и ломы. Слышишь,
Стась? — с отчаянием в голосе повторил Спыхала,— топоры, кирки, ломы. После шести лет подготовки — вдруг импровизация.
Чиж не притронулся к кофе. Глаза его все больше сужались.
— Так надо. Советы подходят к Праге. Мы обязаны захватить Варшаву прежде, чем они войдут в нее. Мы должны быть хозяевами.
Спыхала засмеялся.
— Всегда хозяевами...— проговорил он.
Скованная фигурка лысого офицера выпрямилась. Лицо его стало каменным.
— Майор Котляж,— проговорил он драматическим шепотом,— вы сеете панику. С этим надо поосторожней, а не то...
Спыхала пришел в себя.
«Я круглый идиот,— подумал он,— и, как всегда, удивительная беспечность. Я ведь не знаю, кто он. Я не видел его больше двадцати лет. А многого ли стоят глупые ребяческие забавы?.. Тогда это была игра, а теперь борьба не на жизнь, а на смерть. Люди становятся все хуже на этом свете».
Он открыто, в упор взглянул в глаза Чижа.
Заговорил о другом.
— Знаешь,— пристально смотря на Чижа, сказал он,— мы столько лет не виделись. А мне казалось, что ничего не переменилось и что оба мы такие же, как двадцать лет назад. А это обычная иллюзия. Мы не стоим на месте. Знаешь,— мягко добавил он, наклоняясь над столом к Станиславу,— никогда не стоит возвращаться к прошлому. Это очень тяжело мстит за себя. Поверь, это приносит самые горькие разочарования.
Тот ничего не понял. Замигал, его маленькие голубые глазки превратились в щелочки.
— Майор Котляж,— повторил он,— не заговаривайте мне зубы. Я знаю, о чем вы думаете.
Спыхала подумал, что маленькие глазки и белые ресницы Чижа сделали его совсем похожим на свинью. И в то же время он понял, что до сих пор ни с кем не был так откровенен.
«Мечу бисер перед свиньей»,— подумал Казимеж.
Он взял себя в руки.
— Знаешь, Стась,— неторопливо проговорил он,— советую со мной не связываться. И не такие шею ломали.
Чиж остолбенел.
— Майор Котляж,— проговорил он,— я доложу командиру. Спыхала встал, взял со стола перчатки и сказал;
— Адье, приятель.
И вышел из кофейни, хлопнув дверью.
II
Утро было бодрящее и солнечное. Над городом повисло лазурное небо — обманчивый предвестник устойчивой погоды. Анджей с самого утра уходил куда-то и только на минутку заглянул в комнату матери. Панна Текла в маленькой столовой (большая была сдана кому-то) готовила первый завтрак. Даже здесь, в заставленном мебелью, спрятавшемся в тени особняке все дышало зноем.
Панну Теклу удивило, что старый Спыхала прошмыгнул по парадной лестнице — здесь его до сих пор никогда не видели — и направился к дверям.
— Куда это вы? — спросила панна Текла. Старик махнул рукой.
— Пойду на Прагу,— сказал он,— погляжу на эти советские танки...
— На Прагу? Вы что, с ума сошли? — воскликнула Текла.— Там немцев полно. Вчера видела, весь день ехали...
Но старик не слушал. Хлопнула дверь парадного входа.
— «Генеральный штаб» разваливается,— услышала панна Текла у себя за спиной насмешливый голос Геленки.
Вернулся Анджей.
— Панна Теча,— сказал он, как всегда, резко,— живо кофе, я очень спешу.
Панна Текла в последнее время сдала. Как и прежде, движения ее полны были достоинства, но почему-то все теперь валилось у нее из рук. Вот и сейчас, вздрогнув от окрика Анджея, она выронила ложечку, которая, ударившись о блюдце, оставила на нем полукруглую щербинку.
— Беда с этими мальчишками.
Анджея никак нельзя было назвать мальчишкой. Это был высокий, красивый, мускулистый и загорелый мужчина. Широкоплечий. Элегантная, длинная холщовая куртка сидела на нем, как на манекене.
— Скажите маме, что я буду в кофейне,— бросил он, выбегая в прихожую.
Анджей хлопнул дверью, сбежал по лестнице — всего несколько ступенек — и исчез в подворотне. Глядя в пролет подворотни, панна Текла всякий раз видела там автомобиль, увозящий в неизвестность Марысю и Алека. От Алека была одна-единственная весточка, доставленная кем-то, чье имя даже в мыслях запрещалось произносить. В библиотеке панны Теклы хранилась старая книжка с рецептами разных печений, заполненная выцветшими аписями ее подольских прабабок. Был там и «рецепт праздничной бабы от кого-то». Панна Текла привыкла к такого рода анонимности.
Вошла Оля в светлом платье. Она была очень спокойна, хотя спокойствие это и выглядело напускным. Улыбнулась панне Текле.
Бесядовская ненавидела эту улыбку. Ей казалось, что она с головой выдает в пани Голомбек выскочку. С грустью вынуждена она была признать, что пани Голомбек с годами словно хорошеет. В облике ее появлялось все больше благородства, словно жизнь в доме, который видывал не одно поколение светских дам, действовала на нее, превращала ее в пожилую женщину, манерами и гордой походкой напоминавшую княгиню Анну Билинскую. Панну Теклу непомерно это огорчало. В довершение всего с некоторых пор Оля по утрам вздумала пить травы. Чай был прескверный, да и не достать его. Оля требовала ромашку. Но старая экономка почитала это за верх претенциозности, и то, на что она ни малейшего внимания не обратила бы у старой княгини или Марыси, доводило ее до тихой злобы.
— Панна Теча,— спросила Оля,— готова моя ромашка?
— Заварила,— отрезала панна Текла. И пробурчала себе под нос: — Панна Теча, панна Теча! Никто никогда не называл меня панной Течей... Только Алек.
Она поставила чашку с ромашкой на стол.
— Вы в голубом, пани Оля! — заметила она, рассматривая платье пани Голомбек.
— Какое же это голубое? Едва различимый горошек на сером фоне.
Со дня смерти Януша панна Текла старалась всегда одеваться или в черное, или в очень темное. Это, кстати, и не доставляло ей особых хлопот. Шкафы наверху были набиты всяким хламом, платья старой княгини панна Текла продавала немецким театрам, но это было самой большой ее тайной. Только Губерт знал об этом. Посредничала в этих делах Марътся Татарская, покуда ее не укокошили в кофейной на Маршал ковской. Говорят, будто это Губерт ее застрелил.
То, что Оля носила светлые платья, причесывалась у парикмахера, ходила в пеньюарах с кружевами, не давало панне Текле покоя.
— В той же самой постели, что и Марыся,— нашептывала она пани Шушкевич, которая, просидев год в лагере интернированных у Боденского озера вместе со Стасем Дыгатом, снова возвратилась на Брацкую.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68