Тот отвел глаза. Через минуту Анджей, не отрывая лица от локтя, достал другой рукой из кармана грязный платок и прижал его ко рту и к глазам. Понемногу он успокоился.
— Ешь, ешь,— сказала Ройская, снимая руку с его головы.
Служанка принесла большое блюдо спелых помидоров. Анджей выпрямился — лицо его было все в потеках от слез и пыли — и жадно взглянул на помидоры.
— Ешь, ешь,— повторила Ройская. Чувствовалось, что у нее горло перехватило от волнения.
Анджей взял помидор и надкусил его, как яблоко; сок тек у него по губам, и он вытирал его тем же самым платком. Съев помидор, он жалобно посмотрел на Ройскую.
— Это ужасно, тетя, меня никуда не хотели принять.
— А чего тебе надо было? — спросила Ройская.
— Я хотел в армию. А меня гоняли от Понтия к Пилату. И я таскался, как дурак. Что это значит, тетя?
— Наша армия разбита...
— Как это разбита? Не может быть...— сказал Анджей, и губы его снова задрожали.
— Немцы нас разбили,— сказала пани Эвелина и посмотрела на Спыхалу, точно призывая его в свидетели и желая, чтобы он объяснил мальчику положение.— В усадьбе говорят,— продолжала она, так как Спыхала молчал,— в усадьбе говорят — а они там хорошо знают,— что сегодня ночью немцы займут соседний городок. Ромек считает, что завтра утром они будут здесь...
— В голове не укладывается,— сказал Анджей и потянулся за другим помидором.
Спыхала молчал, не сводя глаз с мальчика. Он следил за каждым его жестом, за каждым словом, запечатлевал его в своей памяти — так всматриваются обычно в фотографию, чтобы запомнить навсегда. С первой минуты, как только Анджей появился возле часовни Юзека и как только он, Спыхала, понял, кто этот молодой человек, ему не давала покоя одна мысль: «Это сын Оли, и он мог бы быть моим сыном».
Ему, поглощенному политикой, любовью к Марии, озабоченному двусмысленным положением в обществе, редко приходила мысль об Оле и о том, как жестоко поступил он с нею. Он даже предполагал, что Оля счастлива со своим мужем и детьми. Иногда он видел ее в концертах, на улице — ведь как-никак они жили в одном городе. Как-то раз они даже поговорили, вернее, обменялись несколькими ничего не значащими фразами на обеде в каком-то посольстве. Но он никогда не думал о ее сыновьях, не представлял себе, что они могли бы быть его сыновьями, вообще не представлял себе, что он мог бы иметь детей, да никогда и не хотел этого.
И вот теперь, когда он увидел этого необычайно красивого юношу и услышал, как горько тот плачет из-за того, что немцы разбили польскую армию, в сердце его внезапно возникла огромная, неожиданная жажда настоящего счастья. Ему вдруг так захотелось, чтобы Анджей был его сыном, чтобы он мог заговорить с ним не тоном пожилого дядюшки, чужого для него политика, а отцовским тоном.
«Ну да, выбрал подходящий момент,— подумал он тут же,— нашел время желать счастья, когда мир рушится. Не выспался ты, Казимеж,и в голове у тебя не все дома. Надо бы взять себя в руки и все обдумать — сегодня ночью сюда придут немцы. Значит, надо удирать дальше... А куда?»
Но тут служанка вызвала Ройскую. Парк был заполнен возами, лошадьми и беженцами, которые замучили всех своими просьбами.
Спыхала остался один на один с Анджеем.
«Интересно, знает он что-нибудь обо мне?» — подумал Казимеж и стал расхаживать по столовой. Через окно видны были въезжающие повозки. Прибывали раненые. Фронт — если это можно было назвать фронтом — быстро приближался.
— А ты хотел воевать? — спросил вдруг Спыхала, останавливаясь неподалеку от Анджея, чтобы видеть вблизи его густые, иссиня-черные всклокоченные волосы.
— А как же?! — откликнулся с набитым ртом юноша.
— И ничего из этого не вышло,— заключил Спыхала.
— Вот вы мне скажите... почему? Вы можете это понять?
— Пока что не понимаю. Но ясно одно — мы стояли на глиняных ногах.
— Мы? То есть кто мы?
— Польское государство, понимаешь? Мы не были подготовлены.
— Зачем же тогда лгали?
Спыхала не ответил. Тяжелым шагом он прошел через всю комнату и сел на тот же самый стул.
— Как же так? Зачем же тогда собирали под ружье? Почему не сказали нам правды? Почему мы остались один на один с неприятелем... Почему... почему... почему?..
Спыхала уже не слушал вопросов и горестных недоумений Анджея. Ему было стыдно до слез, так что кулаки сами собой сжимались от злости. От злости на самого себя. Сердце так и колотилось. Наконец он уловил обрывок какой-то фразы Анджея, который что-то говорил быстро и истерично.
— ...надо было жить иначе...
Жить иначе? Как же он мог жить иначе? Все предопределяло его жизнь: и дом, и легионы, и министерство иностранных дел. И Мария... Он не мог жить иначе, он вынужден был жить только так, обстоятельства решили за него все. Он не мог быть отцом этого чудесного, пылкого мальчика, хотя теперь ужасно жалел об этом. А можно ли жить иначе? Можно ли начать жить заново вот сейчас, когда ему уже сорок пять лет? И когда все бросили его здесь — и министерство и Мария... Догонять Марию? Да, он обязан это сделать. Это его долг. Казимеж передернулся.
Ройская вернулась в комнату.
— Ага, перекусил,— сказала она Анджею, мимоходом потрепав его по волосам.— А сейчас и обед будет.
Потом обратилась к Спыхале:
— Думаю, будет лучше, Казимеж, если вы выедете сегодня к ночи. Я дам вам автомобиль, вы отошлете мне его из Львова или с границы, как вам будет удобнее. Бензину у меня еще немного есть. Думаю, что мне машина больше не понадобится. А ты, Анджей, останешься у меня?
— Да, тетя. Родители, наверно, приедут сюда. Хотелось бы повидать отца... Он, верно, беспокоится обо мне. Антек в армии... но, может быть, и он найдется... Я останусь здесь, тетя.
— Как хочешь.
Спыхала подался к Анджею и внимательно вгляделся в него.
— Тебя ждет новая жизнь,— сказал он вдруг. Анджей удивленно посмотрел на него.
В этот момент Ройская выглянула в окно и воскликнула:
— Гляньте, Оля приехала...
Спыхала и Анджей вскочили. Действительно, к крыльцу подъехала простая телега, устланная соломой, и с нее слезала Оля. Геленка в белом платочке уже нетерпеливо подпрыгивала возле телеги.
Анджей воскликнул: «О боже!» — и выскочил на крыльцо.
— Где папа? — закричал он, не здороваясь. Оля застыла, держась за край телеги.
— Как? Разве его нет здесь? Тотчас же и Ройская появилась.
— Тетя! — закричала Оля, которую Анджей ссадил с телеги.— Разве Франека здесь нет?
— Нет.
— Ужас какой,— сказала Оля и повалилась в стоявшее на крыльце плетеное кресло. Анджей испуганно глядел на нее.
— Что вы сделали с папой? — закричал он вдруг.— Что вы сделали с папой?
Геленка стояла подле матери и молчала. Ройская высоко вскинула брови.
— Что это значит, Геленка?
— Мама, что вы сделали с папой?
— Ты лучше спроси, что он с нами сделал. Мы ехали в новом «бьюике»...
— Ну и... и что? — Анджей, точно ребенок, дергал мать за рукав.
— Мы заехали к бабушке, думали, может быть, она с нами поедет. У отца начался приступ. Я сделала ему укол. Это заняло порядочно времени. Надо было приготовить шприц...
— Ну и что? Приступ прошел? Кто вел машину?
— Отец и вел. Но когда мы выехали, уже начиналось утро.
— Было уже светло,— вздохнула Геленка.
— Какая неосмотрительность! — с упреком, но куда-то в пространство произнесла пани Эвелина.
— Ну и что? Ну? — допытывался Анджей.
— Что «ну и что»?! — вспыхнула Геленка.— Бомбили.— И плечи ее передернулись.— Ужас!
— Мы побежали на картофельное поле. Уже около Седльц. А когда вернулись, машины не было.
— Как это не было? — поразилась Ройская.
— Не было и все.
— Может, в нее попала бомба? — спросил Анджей. Оля отрицательно покачала головой.
— Нет, бомбы упали гораздо дальше,— пояснила Геленка.
— Что же произошло? — спросила Ройская.
— Машина уехала,— сказала Геленка и расплакалась.
— Да ну тебя! — прикрикнул на нее Анджей.— Этого еще не хватало.
— Какой ты злой,— сказала ему мать. Ройская прижала к себе Геленку.
— Мне даже показалось издалека, с того картофельного поля, что автомобиль поехал,— сказала Оля,— но я подумала: это невозможно... Франек был куда ближе к машине, чем мы. Он лег в канаву, а нам велел спрятаться в картошке... Бомбили шоссе долго...
Геленка вздрогнула в объятиях тети Эвелины.
— Ну, мы и подумали, что он поехал сюда. Мы же ехали в Пустые Лонки, понимаешь ты? — Оля протянула руку к Анджею, но тот ее не взял.
— Может быть, он остался в Седльцах,— сказала Ройская.
— Весь этот поток шел на Седльцы,— сказала Оля,— а дорога на Пустые Лонки была свободна. Мы наняли у кузнеца телегу, ну, там, у распятия. Вот и приехали...
— Надо было ждать отца на том же месте,— гневно закричал Анджей,— хоть до ночи.
— Но ведь автомобиль уехал,— сказала Геленка, оторвавшись от груди Ройской и глядя на Анджея заплаканными глазами.— Я же сама видела.
— Ты видела?
— Видела. Папа сел и поехал.
— Один?
— Нет, там были еще какие-то люди. Я кричала, но было далеко.
— Странная история.— Ройская даже запнулась на слове «странная».— Но войдите же в дом. Вещей у вас никаких нет?
— Нет,— прошептала Оля.
— Хорошенькая история,— пришла наконец в себя Ройская.— Ну, ничего не поделаешь. Идемте. Умойтесь. Сейчас будет обед.
Озадаченная исчезновением Голомбека, Ройская даже не подумала о том, какая сцена произойдет сейчас. Оля, опираясь на плечо Анджея, вошла в переднюю и тут же, у вешалки, остановилась, снимая полотняную шляпку с вуалью. Анджей помог матери снять пальто. Потом Оля вновь повернулась к вошедшей Ройской, к которой прижималась заплаканная Геленка. Ройская начала уже было:
— А Геленка выросла. Этакая громадная девица...
И вдруг заметила, что Оля застыла, приоткрыв рот. В углу передней стоял худой, высокий Спыхала. В сумрачном помещении он казался гораздо моложе, просто молодым. Он низко поклонился Оле. Оля застыла. И только через минуту протянула Казимежу руку. Тот поцеловал кончики ее пальцев, но не сказал ни слова. Анджей, стоявший за матерью, с удивлением взирал на эту сцену. Внешне такая банальная, она показалась ему какой-то необычной, словно происходило это где-то за пределами реального. Но теперь ведь все было за пределами реального.
Когда через полчаса гости и домочадцы сошлись к обеду, все уже полностью овладели собой и разговор шел, как и положено, чисто светский. Только Анджей не принимал в нем участие, а все поглядывал на окно, и если по дороге за парком проезжала какая-нибудь машина, вставал и подходил к окну. В течение обеда это случилось дважды. Обед прошел как обычно. Оля расспрашивала о Валерии. Последнее время тот с Климой и маленькой Зюней был в Седльцах, но с самого начала войны мать не имела о нем никаких известий.
После обеда перешли в гостиную нить кофе. Ройская придавала особенное значение тому, чтобы домашний распорядок не изменился ни на йоту. Так поняла она слова Казимежа, произнесенные над гробницей: «Именно сейчас этого нельзя допускать».
Включили радио, но Варшава молчала. Анджей принялся шарить по всей шкале. Напряжение было слабое, мало что удавалось поймать — один треск.
Но вот послышался резкий женский голос, говорящий по-белорусски. Диктор, очевидно из Минска, передавала для других станций или для редакций газет последние известия. Известия предназначались для печати, так как диктор оговаривала написание трудных иностранных названий, передавая их по буквам и называя знаки препинания. Особенно Анджея поразило слово «запятая» — «коська»,— которое диктор произносила с каким-то наслаждением: «коська». Голос ее звучал задорно и весело.
«Правительство Польской республики,— сообщала эта неведомая женщина,— сегодня покинуло территорию своей страны (куоська) направившись через Залещики (Зоя — Александр — Людмила...) в Румынию...»
«...главнокомандующий польскими военными силами маршал Рыдз-Смиглы (бесконечный перечень имен) также оставил свою армию и выехал следом за президентом Мосьцицким и правительством в королевство Румынию...»
Дикторша щебетала безостановочно. Особенно приятным голоском она произнесла:
«Таким образом (куоська) можно сказать (куоська) что Польское государство перестало существовать...»
Анджей не очень хорошо понимал текст, так как не знал белорусского. По, увидев, что мать побледнела, он схватил ее за руку.
— Мама, что она сказала, мам? Что она сказала? Оля перевела.
— Она сказала, что Польское государство перестало существовать.
— Неправда! — Анджей вырвал руку у матери и кинулся к Спыхале.— Это неправда!
— Она так сказала.
— Но это же неправда! — закричал Анджей уже сквозь слезы, подошел к Спыхале и вскинул над головою сжатые кулаки.— Это вы...— крикнул он высоким голосом.— Это вы!
Потом выскочил в переднюю, и через открытые двери было видно, как он уткнулся лицом в висящие на вешалке пальто и снова расплакался.
Оля и Спыхала остались сидеть в глубоких креслах друг против друга. Никого больше в гостиной не было.
— Он всегда такой впечатлительный? — спросил вполголоса Спыхала.
— Нет. Наоборот. Он очень сдержанный. Но после всех этих переживаний... Он очень привязан к отцу.
— Да-а-а? — с каким-то удивлением спросил Спыхала.
— Необыкновенно. Для него это страшный удар.
— А в самом деле, что бы это могло случиться с паном Франтишеком?
— Самое страшное,— пояснила Оля,— что Анджей, вместо того чтобы задуматься над поступком отца, как будто обвиняет меня в том, что я бросила мужа...
— Обиделся на вас.
— И абсолютно несправедливо. Что же мне было делать?
— Да...— произнес Спыхала, точно думая о чем-то другом.— Что же вам было делать?
Оля взглянула на Спыхалу, и на миг глаза их встретились. Спыхала быстро перевел взгляд на вошедшую Ройскую.
— Прошу прощения, — сказала пани Эвелина, — но вода никак не закипала, — и поставила на стол поднос с кофейником.
Увидев в глубине холла Анджея, она встревоженно спросила!
— Почему Анджей плачет?
Оля молчала. И только через минуту Спыхала ответил: —- Правительство, президент Мосьцицкий и маршал Рыдз-Смиглы покинули пределы Польши.
X
В начале войны, когда по Сохачевскому шоссе двинулись толпы беженцев и покатились возы, пушки, разбитые автомобили и пешие, кое-кто сворачивал в каштановую аллею, тянувшуюся на каких-нибудь двести метров, и заходил в Коморов. Януш не хотел никого видеть, он был до того ошеломлен происходящим, что даже не мог ни с кем разговаривать. Поэтому со всеми, кого занесло в Коморов, имела дело «Жермена». У ворот стояла большая кадушка с молоком, и кто хотел — мог напиться. В пекарне, примыкавшей к дворовой кухне, беспрерывно пекли хлеб, который почти весь исчезал в дорожных мешках беженцев.
Но уже через несколько дней толпа поредела, а потом люди и вовсе перестали заходить в усадьбу. Ядвига велела прекратить выпечку хлеба и поставить кадушку в молочную. Януш не мог понять, в чем дело. И даже спросил об этом Игнаца.
— Торопятся, стало быть,— ответил конюх.
— Куда торопятся?
— В Варшаву. Немец на пятки наступает. Некогда по сторонам оглядываться...
Уснуть ночью было трудно. За Сохачевом так и грохотало, вернее, просто стоял беспрестанный протяжный гул, небо над Пущей Кампиносской было светлое и розовое, и по этому розовеющему небу мелькали искры и трепетные вспышки, как будто там полыхало северное сияние. А поблизости на шоссе всю ночь ясно слышался непрерывный гуд, словно жужжание огромного роя насекомых.
В то утро — было это 6 сентября — Игнац сказал, что немцы появились на востоке от Коморова. Они в обход подошли к Варшаве. И окружили ее. Движение приостановилось. Но с запада все еще напирали люди, обозы, грузовики и разбитые воинские части. Миновав каштановую аллею, ведущую к усадьбе Януша, поток, очевидно, наткнулся на немцев. Послышалась беспорядочная стрельба. Шоссе так и забурлило. Беженцы рванулись обратно, кинулись в стороны. Каштановую аллею снова заполнили люди. Они ложились под деревья, прятались за стволы. Огонь на шоссе велся дружный. Перестрелка приобретала классический характер.
Януш беспокойно ходил из комнаты в комнату. В «детской» он нашел книжку, оставленную Мальским. Толстая монография о Бахе. Раскрыл наугад и наткнулся на какую-то музыкальную фразу. Черные точки нот, казалось ему, соответствовали ритму выстрелов на шоссе.
Из кухни вышла встревоженная Ядвига.
— Что это, настоящий бой? — спросил Януш.
— На шоссе...— только и сказала она и вновь исчезла. Неожиданно раздался пушечный выстрел как будто под самыми окнами.
В доме задребезжали все стекла. Одно, кажется, в комнатке наверху, даже вылетело. Послышался тонкий звон осколков. Вновь появилась Ядвига:
— Ой, немцы дома вдоль шоссе жгут.
Януш вышел на крыльцо. Над каштановой аллеей поднимались дым и пламя.
Игнац стоял неподалеку от дома.
— Только бы нас не спалили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68