Но наступает время, когда из этой массы
возникает новый космос или новые космосы, тоже со своей собственной
классической историей. Поэтому многие греческие философы признают множество
и даже бесконечное количество космосов, то возникающих, то погибающих. Но в
каждый данный момент античный философ и эстетик имеет дело с космосом вполне
конечным во времени и пространстве, прекрасным и величественным, в то время
как современный материализм отрицает начало и конец мира и имеет дело только
с бесконечным временем и бесконечным пространством. Наконец, 7)
социально-историческую значимость своего материализма античные философы в
сознательной форме весьма редко понимали материалистически. Напротив,
современный диалектический материализм получает свою полную значимость
только в связи с историческим материализмом и, в частности, с идеей
социального развития и прогресса. Материализм древних не социален и не
прогрессивен, не историчен, но астрономичен. Некоторые идеи исторического
развития появились только в атомизме, но и там они не получили
окончательного социально-политического развития.
5. Диалектика, или единство и борьба противоположностей
Уже с первых своих шагов античная философия и эстетика дали самые
разнообразные концепции, либо прямо говорящие об единстве и борьбе
противоположностей, либо имеющие это единство и борьбу своей основой.
Ближайшее рассмотрение предмета обнаруживает подлинную причину такого
положения дела. Ведь раннеклассическая эстетика есть гилозоизм, т.е. учение
о живой природе, а всякая жизнь полна противоречий и противоположностей.
а) Эстетическое значение диалектических противоположностей
Обыкновенно, когда рассматривают диалектические противоположности, то
оперируют раздельными логическими понятиями, почти не обращая внимания на
синтез этих противоположностей и уж совсем игнорируя чувственно-материальный
или математически-интуитивный характер этого синтеза. Античные философы и
эстетики поступали совершенно наоборот. Они очень редко останавливаются на
фиксации самих противоположностей. Это было бы для них дуализмом, к которому
они были весьма малоспособны и непривычны. Гораздо больше их интересовало
то, что получалось в результате противоположностей. И так как результат этот
всегда представлял собою такую цельность, в которой уже невозможно было
различить самих противоположностей, то для интуитивной античной эстетики
раннеклассического периода он-то как раз и оказывался наиболее интересным, и
созерцанием его представители греческой эстетики буквально упивались. Каждая
из противоположностей указывала на другую противоположность, созерцалась в
ней и была как бы ее символом. А если иметь в виду, что раннеклассическая
эстетика греков отличалась материально-чувственным и
материально-математическим характером, т.е. если учесть, что греки
решительно все на свете хотели обязательно видеть глазами и осязать руками -
то станет ясно, что диалектические синтезы данной поры имели меньше всего
абстрактно-логический смысл, а были самыми настоящими художественными
образами. В них была телесная и почти всегда скульптурная чувственность, в
них было интуитивное отображение внутренней жизни. А ведь это и есть
эстетическое созерцание или художественный образ. Поэтому все указываемые
здесь диалектические противоположности имеют эстетическую природу и должны
быть обязательно рассматриваемы именно в истории античной эстетики.
Вместе с тем делается понятным и то, что в ранней классической диалектике
(о позднейшей мы сейчас не говорим) совершенно отсутствуют точно
разработанные таблицы категорий или какие-либо четко формулированные их
последовательности. Диалектические категории даны здесь вперемешку с
художественными образами, с физическими качествами, с эмпирическими
наблюдениями в астрономии или математике и для своего выявления требуют
специального анализа. Но анализ этот все же, безусловно, необходим, так как
диалектические категории здесь строго продуманы и мыслятся в яснейшей форме,
как бы они ни были фактически перемешаны со всеми другими построениями мысли
или чувственного восприятия.
б) Конститутивные противоположности
Это те противоположности, без которых невозможно основное
миропредставление, хотя с обывательской точки зрения они вовсе не являются
очевидными и требуют философского анализа.
1) Единое и многое. Ранние античные тексты переполнены рассуждениями об
едином и многом. Мир у всех античных философов обязательно един. И это
единство обязательно объединяется у них множеством частей. Особенно
напряженно продумано учение об единстве у элейцев, которые представляют его
себе настолько принципиально, настолько оригинально и несводимо к чему
другому, что они учат просто об отсутствии в этом единстве всякой
множественности, всяких частей и вообще делимости, всякого движения и всякой
возможности его чувственного восприятия. Тем не менее те же элейцы учат о
благоустроении космоса, об его эволюции из хаоса, об его расчленимости и
подвижности, так что историку философии и эстетики остается только одно -
понимать это нерасчленимое единство и расчлененный космос как одну и ту же
диалектическую единораздельную предметность. Но, повторяем, в ранней
греческой философии нет решительно ни одного философа, который не говорил бы
об едином и многом и который не отождествлял бы их в одной нерушимой
цельности.
2) Конечное и бесконечное. Точно так же многих удивляет диалектика
конечного и бесконечного, о которой гласят тексты решительно всех так или
иначе дошедших до нас ранних античных философов. Что пифагорейцы объединили
предел и беспредельное в одну цельность, об этом знают все и об этом говорят
уже элементарные учебники истории философии. Меньше внимания обращают на это
при изложении Анаксагора. Но как раз у него эта диалектика дана в
максимально отчетливой форме. Любая часть любого целого содержит у него это
целое в самой себе. А любая целость содержит у него в себе цельность вообще
всего мира, взятого в своей окончательной полноте. Ионийцы, Гераклит и
Эмпедокл тоже говорили об этом достаточно отчетливо. А у атомистов каждый
атом заряжен энергией того первобытного космического вихря, откуда он
появился.
То, что выше сказано о символическом характере античной эстетики ранней
классики, особенно применимо к последним двум противоположностям, как и
вообще ко всем противоположностям, о которых будет идти речь в настоящем
пункте. Если единое указывает на многое, а многое указывает на единое, то
это значит, что, рассматривая единое, мы в тоже самое время рассматриваем и
многое, а рассматривая многое, мы в то же самое время рассматриваем и
единое. Следовательно, единое есть символ многого, а многое есть символ
единого. Точно так же конечное несет на себе семантическую нагрузку
бесконечного и без него немыслимо; а в бесконечном мы созерцаем конечное, и
оно немыслимо, несозерцаемо без конечного. Следовательно, конечное есть
символ бесконечного, а бесконечное есть символ конечного. Поскольку же все
эстетическое и все художественное в одинаковой мере является и конечным и
бесконечным, то оно в одинаковой мере оказывается и таким конечным, которое
есть символ бесконечного, и таким бесконечным, которое является символом
конечного. А так как весь познавательный опыт, которым обладает античная
эстетика, есть опыт либо чувственно-материальный, либо
математически-интуитивный, то необходимо сказать, что всякий эстетический
предмет и всякое художественное произведение с античной точки зрения
одинаково и конечны и бесконечны и потому обоюдосторонне символичны.
3) Все во всем. Этот принцип сам собою вытекает из тождества единого и
многого или конечного и бесконечного. Если во всякой самой малой величине
содержится все единое, а все единое целиком содержится в своем малейшем
элементе, - это значит, что все целиком и во всей своей полноте содержится
решительно во всем. Так, пифагорейские числа содержатся во всякой мельчайшей
малости бытия. Вода, воздух и прочие элементы во всей своей полноте
содержатся во всех веществах, в которые они превращаются согласно ионийским
теориям. Но отчетливее всего этот принцип проводится у Анаксагора. Ибо
центральный пункт его учения заключается в том, что в каждой самой малой
частице материи налична вся бесконечность всех возможных частиц материи
всего космоса, взятого в целом.
4) Взаимопревращение элементов. Принцип всего во всем является принципом
неподвижным и стабильным. Но этот принцип понимался у греков также и
подвижно, динамически, понимался как сплошное становление. У греков, по
крайней мере в период ранней классики, не было таких элементов материи,
которые оставались бы вечно постоянными и вечно самотождественными, не
переходя друг в друга и не превращаясь в бесконечно разнообразные формы.
Вода Фалеса, воздух Анаксимена, огонь Гераклита, но также и числа
пифагорейцев, корни Эмпедокла, семена Анаксагора вечно и сплошно переходят
друг в друга, оставаясь в то же самое время самими собою. Даже атомы
Левкиппа и Демокрита, хотя они и неизменяемы и неразрушимы, все равно
находятся в сплошном движении и неотделимы от него. Поэтому в своем
конкретном проявлении, когда они составляют сложные тела, они уже не
остаются самими собой, а несут на себе отпечаток того сложного тела, которое
они собою образовали. Другими словами, в античной эстетике не только все
есть все, но и все вечно переходит во все, все превращается во все, т.е. все
и в порядке неподвижности и в порядке вечного движения всегда было, есть и
будет символом всего. Это один из основных принципов античной эстетики и
философии.
5) Сгущение и разряжение материи от нуля до бесконечности. Этот принцип
является только конкретным выражением предыдущего принципа взаимопревращения
элементов. Чтобы превратиться в какой-нибудь другой элемент, согласно учению
древних греков, данный элемент должен либо сгуститься, либо разрядиться. Это
понятно само собой. Тут важно только то, что эти процессы могут достигать
предельного значения. Предельное разрежение материи есть пространство,
которое, очевидно, является не просто отсутствием материи, а все той же
материей, однако, в своем предельном разрежении или распылении. Точно так же
и то, что греки называли идеей, умом, логосом, числом или мышлением,
оказывалось у них не чем иным, как все той же материей, но только в ее
максимальном сжатии или сгущении, в ее бесконечно большой массе. Поэтому
античная эстетика была у греков, по крайней мере в период ранней классики,
абсолютным монизмом.
Можно сказать и иначе. Материя, бытие, о котором учат греки, обладает
разной степенью напряженности. Материя натянута здесь, как струна. И это
решительно везде - и у пифагорейцев, и у Гераклита. Для современной же
философии бытие есть просто бытие и больше ничего. Для древних бытие всегда
натянуто в той или иной степени, сгущено в той или иной степени, так или
иначе разрежено. И эта разреженность - от нуля до бесконечности. Такая
концепция относится и к области красоты. Красота является идеей и умом не
только у Платона и Аристотеля, но и в ранней греческой натурфилософии.
Однако у натурфилософов она - самая настоящая материя, но только особенно
тонкая и острая, сгущенная до бесконечности, а с точки зрения обыкновенной
чувственной материи - до бесконечности разреженная и утонченная. Каждое
мгновение она может сгуститься и перейти в обыкновенную материю, а эта
последняя каждое мгновение может стать бесконечно тонкой и превратиться в
красоту. Таким образом, весь мир является красотой, но только в разной
степени ее проявленности, от бесконечности до нуля.
в) Перцептивные противоположности
Здесь следует назвать те противоположности, которые, хотя и мало
отличаются от рассмотренных нами противоположностей конститутивных, тем не
менее содержат в себе некоторые моменты, указывающие на восприятие их
человеком.
1) Общее и единичное. Эта противоположность мало чем отличается от
основной. Однако она все же содержит в себе очень важную специфику и очень
важна для эстетики. Ведь всякое художественное произведение всегда единично,
поскольку оно всегда чувственно, всегда зримо и осязаемо, всегда отлично от
всякого другого чувственного предмета. Но художественное произведение тем и
отличается, что оно всегда есть некоторого рода обобщение, большое или
малое. В нем всегда зрится нечто гораздо более важное и широкое, чем то, что
дает простая чувственность. Всякий эстетический и художественный предмет -
обязательно синтез общего и единичного. И этот важнейший феномен был опознан
и осознан уже в античной эстетике раннеклассического периода.
2) Внутреннее и внешнее. Эта противоположность почти не нуждается в
разъяснении, поскольку во всяком художественном произведении не может не
быть внешнечувственного образа и внутренней жизни, которую эта внешняя
чувственность отражает и изображает.
3) Форма и содержание. Не было такой эстетики, которая в такой сильнейшей
степени фиксировала бы формальную сторону эстетического и художественного
предмета, как это мы находим в эстетике античной. Но, вероятно, точно так же
никогда не было и такой эстетики, которая бы наполняла формы художественного
произведения таким глубоким содержанием и такой отчетливой идейностью. Это
обстоятельство уже давно стало банальной истиной в истории эстетики, и
потому о нем не стоит здесь распространяться.
4) Перцептивный синтетизм. Указанные выше три пары противоположностей с
замечательной четкостью различаются в античной эстетике. Но, как и все
противоположности здесь, каждая такая пара, пожалуй, гораздо больше
синтезируется в одно неделимое целое, чем различается и внутри
противополагается. При этом подобного рода синтез настолько целен и нерушим,
органичен и неразрушим, что часто различать члены этих противоположностей
можно только в порядке абстрактного анализа, только в порядке
историко-философского или историко-эстетического исследования. Как в
художественном произведении невозможно различить общее и единичное,
внутреннее и внешнее, форму и содержание, точно так же бывает трудно
логически расчленить этот перцептивный синтетизм в античной эстетике.
Последняя славится именно органическим характером подобного рода синтетизма,
в котором уже невозможно расчленить противоположности, хотя логически они в
нем содержатся.
г) Конструктивные противоположности
Формулированное выше античное представление о нуле и бесконечности дает
возможность перейти от конститутивных противоположностей к тем, которые в
своих синтезах выступают как единораздельное целое и потому могут быть
названы конструктивными.
1) Однородность и неоднородность. Все вышеприведенные противоположности
Можно выразить как противоположность однородности и неоднородности.
Рассуждая абстрактно, пространство и время везде однородны. Однако если
материя всюду в разной степени напряжена и бытие всюду в разной степени
натянуто, если эта напряженность и натянутость существуют в мире от
бесконечности до нуля, то ясно, что и пространство и время, будучи
бесконечным разрежением материи, тоже входят в эту общую монистическую
картину мира и тоже могут обладать разной степенью напряжения. Особенно ясно
видно это на пифагорейском учении о космических сферах, которые в разной
степени натянуты, ибо издают разные музыкальные тоны. Но это вполне
прозрачно выявляется почти у всех философов в ранней классике. Попадая из
одной космической сферы в другую, мы не только получаем разный материальный
облик, но и разную степень разреженности. И эта разреженность, очевидно,
является не только разреженностью материи, но и разной степенью
напряженности пространства и времени, которые не являются повсеместной
однородностью, а везде и всюду неоднородны, везде и всюду тождественны с
материей, а материя - везде разная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85