Theophr. de sens 73 слл. (73). "Из цветов простыми [Демокрит] называет
четыре. Именно, белым является то, что гладко. Действительно все, что не
является шероховатым, не создает тени и не является непроникаемым, все
таковое является блестящим. А блестящее должно иметь прямые проходы [быть
"хорошо просверленным"] и быть прозрачным. При этом [тела] твердые - из этих
белых состоят из таких же фигур (schCmatzn), из каких - внутренняя
поверхность раковин. Именно в таком роде они являются лишенными тени,
светлыми и с прямыми порами. Что же касается мягких и рыхлых [предметов из
белых], то они состоят из [атомов], с одной стороны, округлых, а с другой
стороны, из таких, которые расположены один в отношении другого косо и
соединены по двое, причем весь этот порядок [их расположения] остается
максимально одинаковым. Вследствие того, что они именно таковы, они, с
другой стороны, оказываются мягкими потому, что их сцепление происходит по
малым частям; с другой стороны, они - рыхлые, поскольку одинаково их
расположение; наконец, они лишены теней, ибо они гладки и плоски. Белее же
один другого [предметы] оказываются вследствие того, что указанные фигуры
бывают более точными и менее смешанными, и указанные их порядок и
расположение [выраженными в] более [определенном виде] (74). Вот из таких
фигур состоит белое.
Черное же состоит из противоположных, [т.е.] из шероховатых, неровных и
неодинаковых. Потому-то ведь они и должны вызывать тени и их поры не быть
прямыми и не быть легко проходимыми. К тому же и [происходящие от них]
истечения медленны и беспорядочны, поскольку и истечениям бывают свойственны
те или другие различия вследствие их определенных качеств с точки зрения
представления, а это последнее бывает разным в зависимости от воздействия
[окружающего] воздуха.
(75) Красное, далее, состоит из таких же [фигур], что и теплое, но только
из больших [по размеру или по плотности]. Действительно, если при подобии
фигур их соединения будут большими [по размеру], то получается и более
красное. Доказательством же того, что красное состоит из таких [фигур],
является следующее. Когда мы нагреваемся, мы краснеем, как и прочие [тела],
когда они подвергаются воздействию огня, пока не станут огневидными. А более
красными являются [тела], состоящие из значительных [по размеру, по
плотности] фигур, как, например, пламя и уголь от зеленого или сухого
дерева. [Таковыми же] является и железо и прочее, что подвергается действию
огня, ибо то, что обладает наибольшим и тончайшим огнем, то имеет и
наибольший блеск, а то, что содержит более густой огонь и в меньших
размерах, - то является более красным. Вследствие этого более красные [тела]
содержат и меньше тепла. Ведь теплым является тонкое.
Желто-зеленое (chlzron) состоит из смеси обоих [начал], плотного и
пустого. При этом его оттенки меняются в зависимости от их положения и
порядка.
(76) Итак, этими фигурами пользуются простые цвета. Каждый цвет
становится более чистым постольку, поскольку из менее смешанных [фигур] он
состоит.
Прочие цвета получаются из смешения этих [простых].
Так, например, золотистый (chrysoeides), медный и всякий подобный же
состоит из белого и красного, поскольку блеск они имеют от белого, а
красноватость - от красного, ибо вследствие смешения красное попадает
[здесь] в пустые промежутки белого. Если к ним присоединится желто-зеленое,
то получается самый красный цвет. При этом необходимо, чтобы примеси
зеленого были небольшие, так как больших примесей не может быть при таком
соединении белого и красного. Оттенки будут различные - в зависимости от
того, берется ли [данного цвета] больше или меньше.
(77) Пурпурный цвет (porphyroyn) состоит из белого, черного и красного,
заключая в себе наибольшую долю красного, небольшую черного и среднюю -
белого. Вследствие этого он и оказывается приятным (hedy) для ощущения. Что
здесь участвует черное и красное, это - для зрения очевидно; а что [тут и]
белое, это показывает блеск и прозрачность, ибо эти последние создаются
белым.
Лазоревый (isatis) состоит из сильно-черного и желто-зеленого, содержа
большую долю черного. Зеленое (prasinon) - из пурпурного [ближе к
оранжевому] и лазоревого или из желто-зеленого и пурпуроподобного. Такой
цвет божественный, и ему присущ блеск. Темно-синий (cyanoyn) из лазоревого и
огневидного, из округлых, имеющих вид иголки фигур, чтобы черному [тут] было
присуще сияние.
(78) Ореховый цвет (caryinon) состоит из желто-зеленого и рода
темно-синего, если к нему примешивается желто-зеленый [добавление Дильса: "и
белый"], получается цвет, похожий на пламя, потому что [здесь взаимно]
исключаемая то, что не бросает тени, и то, что является окрашенным в черное.
Почти так же и красное, если его примешать к белому, производит
желто-зеленое светлое, а не черное. Вследствие этого и растения имеют
сначала желто-зеленую окраску до нагревания и разложения на части.
Вот о каком большом числе цветов упоминает [Демокрит, утверждая, кроме
того, что] в соответствии с тем или иным смешением существует бесчисленное
количество цветов и вкусовых качеств, если одно отнимать, другое прибавлять
и одного примешивать больше, а другого - меньше. Никакой [цвет в этих
условиях] не будет похож ни на какой другой".
2. Принципы античного цветоведения
а)
На первый взгляд, приведенный текст Теофраста представляется собранием
каких-то странных и непонятных утверждений, почти глупостей. Так большею
частью и оценивают учение о цветах Демокрита, да и вообще античное
цветоведение. Что тут действительно много глупостей и очень наивных
утверждений - спорить не приходится. Однако, это не может служить
препятствием для исторического исследования. Ведь эти "глупости" имеют очень
своеобразный стиль и свою неумолимую логику. Не вскрывать этой логики -
значит отказаться от самой истории. Итак, попробуем найти логику в этом
"странном" сумбуре "наивных" утверждений.
б)
Античность, прежде всего греческая классика и Гомер, понимает все бытие
(включая и его идеальную сторону) как бытие вещественное, как тело. В эпоху
строгой классики, т.е. в период досократовской эстетики, из цельного
мифического мироощущения выделяются отдельные абстрактные моменты, но и они
продолжают (как и все в античности) существовать как тела. Цвета также
извлекаются из цельной картины мира и тоже овеществляются. Разумеется, с
современной точки зрения сам цвет не есть просто вещество. Он -
определенного рода форма вещества, и в этом смысле с полным основанием можно
сказать, что он веществен и материален. Но при этом, теоретически рассуждая,
совсем нет необходимости понимать самый цвет как вещество, как тело. Цвет
телесен, но он не есть тело, так же как дом - деревянный, но не есть само
дерево. Античность же и, в частности анализируемый период строгой классики,
выделивши цвет из цельной жизненной картины, понимает его как именно
вещество, как тело, как осязаемое тело. И этот метод понимания
действительности здесь совершенно аналогичен пониманию досократиками чисел,
стихий, принципа единства и множества и пр. Пока цвета покоились на лоне
единого и нетронутого бытия, они не имели самостоятельного существования, и
о них не могло возникнуть и никакой теории. Но вот цвет выделился, как
выделилось, например, число. Он сразу стал всеобщим свойством вещей, стал
некоторого рода абстрактной всеобщностью. А так как метод овеществления
всего сущего остается непоколебимым, то мы получаем первый принцип
строго-классического (а в значительной мере и вообще античного)
цветоведения: цвет не только телесен, но он уже как таковой, по самой своей
субстанции, есть тело, осязаемое тело, тело со всем своим
производственно-техническим происхождением и производственно-техническими
функциями. Отсюда и вся его характеристика.
в)
Нетрудно заметить, что реальная характеристика света в таких условиях
должна быть не чем иным, как простым аналогизированием с физическими телами.
Тут возможны два пути. Можно исходить из непосредственно данной, чисто
феноменологической качественности цвета и - подыскивать к нему те или иные
аналогии из области осязаемых тел. Можно исходить из цветовых явлений в
области осязаемых тел и - делать отсюда выводы для цвета как такового.
Значительная часть "наивностей" и "глупостей" античного цветоведения
(которые особенно бьют в глаза в специальном трактате псевдо-Аристотеля "О
цветах") объясняются именно этой "телесной" установкой. Если отнестись к
этой установке со всей серьезностью, мы сразу получаем разгадку того
чудовищного противоречия, которое наблюдается между тончайшими, глубочайшими
суждениями аристотелевой школы и этим ее жалким и наивным утверждением.
Иными словами, это не было "глупостью". Это было вполне правомерным
результатом общей позиции, с которой античность никогда не сходила и была
органически неспособна сойти.
г)
К чему же конкретно приводили два указанных "телесно-осязательных" пути?
Первый путь - исходя из цветности как таковой, подыскивать осязательные
аналогии. Спрашивается, зачем это делать? Разве недостаточно описать
цветность как таковую? Но дело в том-то и заключается, что такое
непосредственное описание античному человеку ничего не дает. Ведь чистая
цветность, например синее, красное и т.д., хотя и телесно, но еще не есть
тело. Можно созерцать синюю поверхность, совершенно не вникая в то, что это
- именно поверхность, что она такой-то формы и т.д. Описывая синее как
синее, мы обязательно впадаем в противоантичный идеализм; греку эта
бесплотная цветность ничего не говорила. Совсем другое дело, когда мы, зная,
что такое красный цвет как таковой, обращаемся к осязательно-телесному миру
и начинаем наблюдать, где и как существует красный цвет.
Разумеется, не всякий анализ последнего вопроса будет античным. Античным
он станет тогда, когда мы перенесем на осязательные тела ту же
непосредственную наглядность и наблюдаемость, которая раньше открыла нам
существенные стороны красноты как таковой. Всякий уход в отвлеченность уже
грозит здесь перейти в физику нового времени, не имеющую ничего общего с
античностью по своему стилю и по методу своего логического развертывания.
Таким образом, оказывается, что "наивность" и "глупость" имеют под собою
весьма почтенные принципы и основания. Получается, что
осязательно-вещественный опыт красного цвета говорит нам о связи покраснения
с нагреванием. Краснеем и мы сами, когда согреваемся; краснеют металлы,
когда они накаливаются; само пламя - красное и горячее одновременно. Правда,
если бы мы сошли с позиции непосредственного наблюдателя, мы тотчас же
заметили бы, что связь между красным цветом и температурой гораздо сложнее,
что в сущности одно к другому не имеет никакого отношения. Но что значит "в
сущности"? Это значит, что под краснением мы понимаем не просто видимое
появление красноты, но проникаем в какую-то особую "сущность" этого факта
(например, говорим о волнообразных колебаниях эфира); и это значит также,
что под температурой мы понимаем не просто непосредственно ощущаемое
увеличение или уменьшение тепла, но какую-то особую, уже не столь
непосредственно данную сущность этого явления (математическую, физическую,
химическую и пр.). Эти методы, однако, совершенно противопоказаны для
античности - по крайней мере, для эпохи строгой классики. А тогда
получается, что "красное состоит из таких же [фигур], что и теплое", и так
как огонь все разлагает и уничтожает, то и он сам есть нечто "тонкое", т.е.
"теплым является тонкое".
Итак, первый путь аналогии делает необходимым для описания и объяснения
данного цвета привлечение и тех осязательно-телесных свойств и явлений,
которые связаны с физическими телами данного цвета, как бы ни была эта связь
случайна с точки зрения других, не столь непосредственных подходов.
д)
Посмотрим, что дает второй аналогический путь - от цветных
осязательно-физических тел к самому цвету как таковому.
Ясно, что этот путь ведет к загромождению цвета такими свойствами и
качествами, которые для него нисколько не существенны. Например, мы хотим
узнать, что такое белый цвет, и для этого обращаемся к белым или вообще
светлым вещам. Очевидно, светло там, где нет никакой тени, где нет никакого
препятствия для света. Значит, и атомы, из которых состоит белый цвет, не
должны бросать никакой тени. Но как это возможно? Это возможно только в том
случае, если они все будут абсолютно плоскими, т.е. в них не будет ровно
никакой шероховатости. Но это и есть "сущность" белого цвета, как ее
понимает Демокрит: "Белым является то, что гладко". Соответственно и черный
цвет состоит из элементов "шероховатых, неровных и неодинаковых". Ясно, что
второй аналогический путь по своим результатам совершенно неотличим от
первого пути.
е)
Чтобы эта позиция античного цветоведения была нам вполне ясна, мы должны
осознать, что в основе ее лежит не что иное, как самая обыкновенная
логическая ошибка (petittio principii). Действительно, нам нужно знать, что
такое зеленый цвет. И что же мы для этого делаем? Мы берем зеленые вещи и
свойства этих зеленых вещей переносим на саму зеленость. Но ведь это
возможно только потому, что мы уже знаем, что такое зеленый цвет сам по
себе, ибо иначе мы не могли бы отбирать и зеленые предметы. Значит, зеленое
мы определяем тут при помощи зеленого же. С другой стороны, пусть мы уже
знаем, что такое зеленость, и зеленые предметы мы отбираем и фиксируем
сознательно и планомерно. Тогда что нам это даст для описания самой
зелености как таковой? Избежать здесь petitio principii можно было бы только
в случае отказа от описания и определения зелености и в случае замены этой
проблемы совсем другой, а именно той, как зеленый цвет проявляется в вещах.
Но эта проблема не та, которую ставит философ и эстетик, желающий - вроде
Демокрита и псевдо-Аристотеля - дать нам самую сущность цветов.
Надо, однако, заметить, что не стоит особенно убиваться из-за подобного
petitio principii. Ведь если в данном конкретном случае такая логическая
ошибка дала столь мало значащие результаты, то в других случаях на ее основе
выросли Гомер и Эсхил, Фидий и Поликлет, Платон и Аристотель. Вся
античность, весь пантеизм и политеизм в некотором смысле стоит на подобного
рода petitio principii. Ведь это petitio principii вырастает из
вещественного понимания абстрактно выделенных и потому идеальных
всеобщностей. Отрицать его - значит, отрицать Зевса Фидия, Геру Поликлета и
Афродиту Милосскую, ибо они все овеществляют идеальное. Более того, в таком
случае может быть пришлось бы "отрицать" всю историю, так как сама история в
значительной мере есть такое же petitio principii.
3. Aтомизм
а)
Вещественное толкование цвета не является специфической особенностью
строгой классики. Это - общеантичная особенность. Что же касается строгой
классики или эстетики досократовской, то это овеществление обладает и более
частными свойствами. Теоретически рассуждая, цвет мог тут разрабатываться и
"числовым" и "стихийным" образом и при помощи того или иного принципа физики
V в. Демокрит проводит как раз один из таких принципов - принцип
индивидуальной множественности, атомизм. И точно так же, как общеантичная
телесно-осязательная позиция проявилась у Демокрита сама собой, без всяких
доказательств, как естественная и сама собою очевидная установка всего
жизненного и научного сознания, точно так же не должны мы искать и в
цветоведении Демокрита доказательств истинности атомизма. С самого начала и
решительно без всяких доказательств здесь действует принцип атомного состава
каждого цвета, и все наши возражения должны тут замолкнуть.
С нашей непосредственно-опытной точки зрения как будто бы нет никаких
оснований расчленять тот или другой цвет на атомы. Что такое зеленый цвет?
Он представляется нам некоторым ровным полем или телом, которое, какие бы
оттенки в себе ни содержало, на непосредственный взгляд не содержит в себе
ровно никаких "точек", "элементов", "атомов" и т.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85