- Лжешь, ты всегда боишься! И не без причины. Ради своей защиты я
пойду на все. Прикажу перебить всех заключенных в "Гробнице", а заодно в
"Сундуке" и "Остроге". Прикажу сотнями загонять врагов народа в деревянные
амбары, забивать двери и сжигать заживо. Закованных в кандалы предателей
будут грузить с берегов Вира на большие плоты, а плоты пускать по течению
и топить. Я расстреляю толпу из пушек "Гробницы". И вся кровь, что
прольется, отец, прольется из-за тебя. Ты не оставляешь мне выбора, так
что это станет делом твоих рук, не моих!
Хорл посмотрел в лицо сына, в котором не осталось ничего
человеческого, сгорбился и опустил взгляд.
- Я исполню то, что ты хочешь, - произнес он.
- Тогда идем.
Уисс схватил отца за руку, и они спустились по узкой потайной
лесенке, связывающей покои Главного смотрителя с многочисленными тюремными
ярусами. Через минуту они оказались в огромной, словно пещера, приемной
зале. Обычно тут было не протолкнуться из-за посетителей, чиновников,
просителей, адвокатов. Теперь же в зале находился лишь отряд застывших в
напряженном молчании народогвардейцев. Они, несомненно, знали о
приближающейся толпе.
Уисс с секунду помешкал - и широким шагом вышел на свет, высоко
подняв голову и распрямив плечи. Его огромные глаза горели подобно двум
фонарям, дыхание прерывалось, как в тот вечер - неполных два года тому
назад, а казалось, что прошла целая вечность, - когда он впервые сбросил
маску "Соседа Джумаля", чтобы воззвать к собравшимся в старом складе на
улице Водокачки. Как в тот вечер, его душили неуверенность и страх. Но
тогда отец помогал ему своими чарами. Поможет и сейчас. Тогдашнее его
выступление закончилось триумфальным успехом. Ныне предстояло повторить
этот результат.
Он остановился перед огромной дубовой дверью. Его окружили
народогвардейцы, подчеркнув своими могучими высокими фигурами плюгавость
Защитника. По ту сторону двери вооруженный отряд занял позицию на широких
ступенях короткой гранитной лестницы, которая спускалась во двор, где в
свое время недолго простояла Кокотта. Обитые лентами железа ворота
наружной ограды - они находились в дальнем конце двора - были открыты
настежь. Запирать их не имело смысла: шерринская толпа давно уяснила, что
ворота можно взломать.
Уисс прислушался. Он уловил шелест и шорох, приглушенный грохот,
словно подступал океан. Толпа приближалась. Грохот превратился в
оглушительный рев водопада. Горожане вливались в освещенный фонарями двор
- он это знал, хотя еще не видел. Уисс ощутил присутствие единого
существа, огромного и невероятно могучего, - мифического зверя, которого
ему предстояло одолеть и подчинить. Он выждал - и разрозненные крики и
вопли постепенно сложились в призыв, рвущийся из тысячи глоток:
Уисс! Уисс! Уисс!
Шипение чудовищного змея, дракона, что ждет у двери. Тогда, на улице
Водокачки, зверь призывал его так же, но на сей раз призыв звучал громче,
неизмеримо громче.
Уисссссссссссссссс.
Это происходит на самом деле? Или всего лишь кошмарный сон? На самом
деле.
Он глубоко вздохнул и щелкнул пальцами. Заскрипел засов, перекладина
скользнула в сторону, и большая дверь отворилась. Их обдало прохладным
весенним воздухом. Уисс двинулся на мигающий свет фонарей, отец и личная
охрана - следом. Не поворачивая головы, он вполголоса сказал Хорлу:
- Сделай все, на что ты способен. В их глазах я должен стать героем,
спасителем, божеством.
- Да.
Он скорее почувствовал, чем увидел, как отец отстал и растворился в
тени.
Уисс вышел на крыльцо, народогвардейцы расступились, и Защитник
оказался перед толпой лицом к лицу. Его внезапное появление застало всех
врасплох. Рев стих, тысячи глаз впились в черную костлявую фигуру.
Уисс остановился на верху лестницы в круге света от фонаря и факела.
Он обвел толпу наметанным взглядом и мгновенно выделил Шорви Нирьена -
свободный от пут, тот вызывающе стоял в первом ряду всего в нескольких
футах. При виде противника Уисса охватил безудержный гнев, а он всегда
умел обращать гнев себе на пользу, черпая в нем новые силы. Однако нужно
действовать, ибо Нирьену нельзя позволить и рта раскрыть.
Не жди, не давай им выдвигать обвинения. Опереди, перехвати
инициативу. По-прежнему острая интуиция подсказала ему нужные слова.
- Собратья, вы пришли ко мне, ослепленные горем и гневом. - Голос
его, серьезный и чуть ли не скорбный, заполнил обнесенный стенами двор.
Отнюдь не бархатный и не звучный, голос этот непонятным образом трогал
сердца. - Передо мной народ, уставший от террора, уставший от
кровопролития и жестокости. Передо мной народ - измученный, запутавшийся и
уязвленный. Мне ли не понять и не разделить вашу боль? Я всего лишь один
из вас, ныне и вечно.
Он обвел толпу печальным взглядом бесцветных глаз. Его слушали затаив
дыхание. Он застал их врасплох и пока что владел их вниманием. От тирана
могли ждать любых слов, только не этих.
- Все мы ждем конца схватки. Все мечтаем о мире. - Он так задушевно
выговорил "мир", что у многих увлажнились глаза. - Мир в доме - это много,
но разве нет на свете еще больших ценностей? Разве цена свободы,
справедливости и равенства не выше? Все мы когда-то в это верили, иначе
зачем было свергать монархию? Дунулас спокойно сидел бы себе на троне, а
мы бы жили в мире. Но, собратья мои, мы выбрали другой путь. Мы выбрали
свободу, справедливость и равенство. А избрав их, ввергли народ в великое
смятение, от которого он только-только начинает оправляться. Но разве мы
не были правы? Разве кто-нибудь из вас, друзья мои, сожалеет о сделанном
выборе?
Он замолк - сейчас толпа разразится криками согласия. Однако таковых
не последовало. Он боялся, что Шорви Нирьен воспользуется случаем и начнет
говорить, но Шорви слушал так же внимательно, как все остальные. И Уисс
окончательно уверовал в собственные силы. Интуиция, его сверхъестественная
интуиция, как всегда, не подвела. Он уже начал завоевывать толпу и скоро
полностью подчинит ее своей воле, ибо нет толпы, какую он не сумел бы
обработать, и нет такого, даже самого великого зверя, которого он не сумел
бы приручить.
- Мы добились для себя свободы, справедливости и равенства, -
продолжал Уисс, обретя былую самоуверенность и забыв о страхах. - Мы
завоевали их дорогой ценой, так неужели откажемся их защищать? Ибо
Революция еще не завершилась, собратья, и победа еще не одержана. И не
будет одержана окончательно, пока среди нас остаются предатели, втайне
замышляющие нашу гибель. Имя врагам Свободы - легион. Они упорны и
неутомимы в достижении своей цели - обратить нас в прежнее рабство.
Избавить нашу только что возникшую Республику от этих ядовитых тварей -
дело мучительное, долгое, даже противное, но едва ли жестокое. Это не
более чем кровопускание, к которому прибегает врач, дабы вернуть больному
здоровье.
Он уловил колебание толпы, ее неуверенность. Сейчас он этим
воспользуется, чтобы окончательно сбить ее с толку...
Но он не успел - настолько резко вдруг все изменилось. Воздух пошел
рябью, золотистые огни фонарей расплылись, и Уисс ощутил знакомое
тошнотворное головокружение, верный признак того, что отец навел свои
чары. Странно: всего за минуту до этого, обращаясь к толпе, он и думать
забыл о Хорле. Увлекшись, он мыслил, говорил и действовал так, словно все
зависело лишь от него самого и отпущенных ему природой способностей. Он и
в самом деле верил, что одержит победу собственными усилиями. Впрочем,
неважно. Вмешательство Хорла только поддержит его.
Головокружение прошло. Уисс моргнул и снова все ясно увидел. Он
отметил взрывоопасную многоцветную ауру настроений толпы - не совсем то,
чего он ожидал, но это не имело значения. Главное - он видел эту ауру и
мог на нее воздействовать.
- Пришло время сотрудничества и единения, время всем нам встать
плечом к плечу... - начал Уисс и замолк, пораженный. С аурой происходило
что-то непонятное. Он был уверен, что теперь-то народ, покорный его
голосу, начнет успокаиваться и приходить к единодушию. Как бы не так! Над
площадью пробежали черные облака замешательства, сгущаясь в тяжелые тучи
подозрительности, в которых поблескивали молнии отвращения.
Отвращения?
Вот именно - отвращения.
Значит, им допущена тактическая ошибка. Срочно сменить интонацию!
Такое иногда бывает.
- Муки осужденных предателей многократно оплаканы, - продолжал Уисс.
- Но кто прольет слезу по страданиям истинных патриотов? Кто возвысит свой
голос в защиту Республики? Кто сбережет нашу свободу, которой угрожает
гибель?
Подозрительность толпы сгустилась. Отвращение перешло в накал бешеной
ненависти. Негодующий гул. Опасность.
Уисс растерялся, отказываясь верить собственным глазам. Он полностью
утратил связь с толпой, чье настроение всегда прекрасно чувствовал и умел
им управлять. Гнев и враждебность народа нарастали с каждым мигом.
Грозовые зарницы надвигающегося бунта тут и там вспыхивали во дворе
"Гробницы". Слова, призванные отвратить бурю, казалось, ее приближают.
Почему? Каким образом? Но он найдет их - эти единственно верные слова, -
как находил всегда.
- Я с радостью отдам жизнь за свободу! - выкрикнул Уисс. - И разве
все вы не готовы пожертвовать собой? Так можно ли осуждать неизбежные
казни предателей, если патриоты готовы принять смерть в любую минуту?
Он обвел глазами площадь и увидел сплошную бурлящую ненависть.
Невероятно. Он утратил власть над толпой. Дракон, этот многоглавый зверь,
оживал самым чудовищным образом; на сей раз кошмар начал сбываться, и Уисс
не мог этому помешать. Невероятно.
Он воздел раскинутые руки - испытанный жест.
- Разве мы не едины в любви к вонарской свободе? - возопил он. Уж
этот-то зов должен был подействовать.
Нет. Горожанам следовало бы заорать в ответ - они молчали. Свинцовый
туман вспарывали яркие вспышки уродливой накаленной ненависти. Лица
стоявших внизу искажала гримаса отвращения.
Невероятно. Неужели они его не услышали? Такое впечатление, будто до
их ушей доходили не его слова, а какое-то непотребство пополам с
тарабарщиной. И видели они не его, а кого-то другого; иначе откуда в их
глазах столько злого презрения, словно перед ними некое диковинное,
отталкивающего вида чудовище? Восприятие толпы было явно искажено: его,
настоящего Уисса, она не видела.
Эти лица... маски смерти во мраке...
И тогда Уисс понял, что его предали. Глаза его вылезли из орбит, он
резко обернулся к отцу.
Хорл стоял, распрямив плечи, и в упор встретил этот ужасный взгляд.
- Да, Уисс, - произнес он.
- Отец...
Полетевший из толпы камень угодил Уиссу между лопаток. Он вскрикнул
от боли и отскочил к двери. За первым камнем последовал второй, третий,
десятки, дюжины - метили в Защитника и его отца. Хорл не пытался спастись
- он даже не поднял рук, чтобы защитить голову. Просвистевший булыжник
поразил его в висок, и Хорл упал бездыханный. Уиссу было отказано в
мгновенной смерти. Он втянул голову в плечи и бросился к двери, но дверь
перед ним закрыли. Тогда он, срываясь на визг, приказал народогвардейцам
стрелять по толпе. Солдаты как выстроились на лестнице, так и остались
стоять; ни один не исполнил приказа. Они смотрели на него с тем же
презрительно-гадливым выражением, что и горожане.
А камни летели. Бывший Защитник метался по крыльцу, приседал,
увертывался, кидался из стороны в сторону как безумный - все тщетно, все
лишь на потеху безжалостной толпе. Когда он под градом камней рухнул
наконец на колени и пригнулся, уткнувшись головою в гранит,
народогвардейцы своими подкованными башмаками столкнули его с крыльца.
Уисс Валёр скатился к подножию лестницы. Толпа хлынула к распростертому
телу, как ни пытался Шорви Нирьен ее остановить и урезонить.
Все потонуло в оглушительном реве тысячеглавого зверя.

32
Полтора месяца просидела Элистэ прикованная к постели раненого Кинца,
поэтому о событиях, происходивших в Шеррине после смерти Уисса Валёра,
узнавала из вторых рук. У нее не вызвало особого интереса то, что
Конституционный Конгресс, изрядно поредевший из-за чисток, казней, арестов
и бегства многочисленных депутатов, был преобразован во Временную
Конституционную Ассамблею, а Шорви Нирьен избран ее Председателем. Куда
более Элистэ затронуло полное и безоговорочное крушение
экспроприационизма. Террор прекратился чуть ли не в одночасье. Народный
Трибунал закрыли. Народный Авангард расформировали. Государственных
преступников выпустили на свободу, их камеры в "Гробнице" заняли бывшие
заправилы из Комитета Народного Благоденствия. То немногое, что осталось
от тела Уисса Валёра, положили вместо гроба в ободранное свинцовое чрево
Кокотты и похоронили в безымянной могиле. Сестер-Чувствительниц Кокотты -
Заза, Нану и Буметту, невзирая на то, что они были творениями редчайшими и
бесценными, растерзали буйные толпы: детали механизмов растащили
бесчисленные метельщики, фонарщики и досужие охотники за сувенирами. Гнид
Нану выслеживали и уничтожали с таким рвением, что в городе, как полагали,
не осталось ни единой золотистой твари.
Быть Возвышенным - или бывшим Возвышенным, как их продолжали
именовать по закону, уже не вменялось в вину, ибо проведенная на скорую
руку правовая реформа, при всей своей мягкости, не предусматривала
признания или восстановления наследственных титулов. Былые хозяева Вонара
могли беспрепятственно ходить по улицам, не опасаясь ареста либо
нападения; они получили право свободного передвижения, право
собственности, право заключения сделок и право голоса. Но их древние
привилегии навсегда отошли в прошлое, а громадные земельные владения
оказались сильно урезаны и переданы в собственность бывших серфов и
арендаторов.
Дядюшка Кинц шел на поправку медленно. Однако мучившие его головные
боли и приступы головокружения с каждым днем становились слабее. Новые
очки - их достали взамен утерянных - заметно подняли его настроение. И
наконец наступил ясный весенний день, когда к нему вернулась его
чародейная сила. Старый кавалер заполнил комнату яркими
птичками-бабочками, которые так нравились племяннице. Под восторженные
возгласы Элистэ поющие создания исполняли воздушный танец, слетались,
образуя подвижные переливчатые узоры удивительнейших расцветок и форм. В
конце представления птички-бабочки исчезли, растворившись каждая в своей
музыкальной ноте, которая краткий миг висела в воздухе, прежде чем сойти
на нет. После этого дня дядюшка Кинц быстро встал на ноги.
Элистэ радовалась за него всем сердцем, однако выздоровление дядюшки
будило в ее душе противоречивые чувства: она предвидела, к чему это
приведет в недалеком будущем. Как она и опасалась, через несколько дней он
заговорил о возвращении в Фабек. Элистэ только вздыхала - ей страшно не
хотелось расставаться с Кинцем. Без него жизнь представлялась ей чудовищно
одинокой - кроме него, в Шеррине не было ни одной родной души, с кем она
могла бы поделиться своими думами, посидеть за трапезой, поговорить,
посмеяться, одним словом, хорошо провести время. Не с Дрефом же, и, уж
конечно, не в эти дни... Впрочем, негоже ей было думать лишь о себе.
Дядюшка Кинц выполнил поставленную перед ним задачу в столице и теперь
хотел отдохнуть. Он рвался к пологим фабекским холмам и хмурому небу, к
своему тихому домику в горах над Дерривалем, к любимому и столь
необходимому ему одиночеству. При всей доброте и врожденном жизнелюбии,
постоянное общество других людей явно тяготило его. Он хотел вернуться
домой. Что могло быть понятней!
Элистэ едва удержалась от просьбы поехать с ним вместе. Однако
совесть не позволила. Кинц окажется в крайне затруднительном положении.
Любовь, долг и жалость вынудят его согласиться, но как же ему будет не по
себе, словно птице в клетке... Нет. Она заставила себя улыбнуться и
поддержать дядюшкино решение. Это стоило ей немалых усилий, но они
оправдали себя: Кинц ничего не заметил и остался в великолепном
расположении духа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96