А теперь, впервые в
жизни, он мог выражать свои мысли публично, не опасаясь за последствия.
Услужливый король возвел в ранг закона многие идеи, которые Нирьен
отстаивал годами, так что прежние обвинения в его адрес - измена и
подстрекательство к бунту - попросту отпали. Теперь Нирьена не
преследовали, он мог говорить что хотел, и каждый мог слушать его и
свободно судить об услышанном. Поэтому гостиная в доме номер 11 всегда
бывала переполнена. Жаждущие знаний приходили, уходили, сменяя друг друга,
и нирьенистские убеждения распространялись отсюда по городу и по всей
стране.
Свободу теперь получил и Уисс в'Алёр. По сути дела, его "Сетования
Джумаля, соседа вашего" выходили без перерыва многие месяцы, и сейчас
газета была известна и в провинциях, и в столице, а ее издатель стал
знаменит не только в стране, но и за ее пределами. По сути дела, речи и
митинги продолжались, и экспроприационисты маршировали по улицам,
расписывая алыми ромбами весь город и вселяя трепет в жандармов. Уиссу не
удалось заткнуть рот, и, к его вящему удовольствию, голос его был слышен
повсюду, но теперь обстоятельства изменились. Наконец-то начали трясти
короля, а с ним и всех кровососов Возвышенных. Государственный контроль
ослаб, и обветшавшая социальная структура, прогнившая насквозь,
разваливалась на глазах. Экспроприация была неминуема, так что пусть
дрожат тираны. С другой стороны, истинным патриотам бояться нечего - Уисс
в'Алёр с ними, он вдохновит и поведет их.
Пока теоретики занимались интеллектуальными битвами, наиболее
практичные из горожан переходили к действию. Многие уже позаботились об
оружии, но сокровищница столичного Арсенала пока оставалась в
неприкосновенности, и эту оплошность надлежало немедленно исправить.
Бытовало мнение, что нынешняя покладистость его величества - чистой воды
уловка, его великие посулы эфемерны, как утренний туман, и рассеются с
первыми лучами солнца, - и если это так, то король увидит, что весь город
поднимется против него. Как только Возвышенные с позором покинули Бевиэр,
решительно настроенная толпа простолюдинов обступила Арсенал.
Большая дверь была накрепко заперта. Здание никем не охранялось, так
как сторожа давно покинули помещение Арсенала. Быстро справившись с
дверью, нападавшие ворвались внутрь и завладели мушкетами и карабинами,
патронами к ним и бочонками с порохом. Не столько полезной, сколько
любопытной показалась им обширная коллекция старинного оружия. Там нашлись
неуклюжие старые аркебузы, ружья с фитильным замком, колесные затворы,
здорово их насмешившие. Еще более древними и громоздкими были пики,
булавы, топоры и доспехи. Кроме того, там хранились разнообразные мечи и
кинжалы, некоторые с замечательными украшениями, представлявшие огромную
ценность. Все эти сокровища были тут же расхватаны алчущими руками. Однако
самое большое чудо не стало легкой добычей.
Его обнаружили в подвалах. Там, под Арсеналом, в полумраке ниш,
находились три великие Оцепенелости - три махины, последние из
чудодейственных машин, некогда наделенных чувствительностью благодаря
Чарам их Возвышенных творцов. Теперь они стояли неподвижные, запыленные, в
них невозможно было уловить признаков жизни, но они все еще производили
впечатление и даже устрашали своей величиной, сложностью и загадочностью.
Первая из трех машин являла собой большой серебристый силуэт
двухголового змея. Судя по ее конструкции, машина когда-то была подвижной
и маневренной. Ее крупное и изящное тело, покрытое мелко выделанными
чешуйками, имело восемнадцать длинных тонких ножек, лишенных суставов,
которые изгибались и складывались, как проволока. Спереди и сзади тело
сужалось, переходя в элегантную, продолговатую, состоявшую из нескольких
частей шею, каждая из которых заканчивалась конической головкой с рыльцем.
У этих серебряных хоботков на конце имелось неприметное круглое отверстие.
Табличка, повешенная на одну из шей, гласила: "Заза".
Второе устройство удивительным образом напоминало насекомого: шесть
суставчатых ножек, маленькая головка с усиками-антеннами и припавшее к
земле овальное выпуклое тело, которое, если его отполировать, дало бы
яркое свечение. Головку почти не было видно за двумя выступающими вперед
фасеточными глазами золотого цвета. Глаза размером поменьше, словно
алмазы, там и сям украшали тело. Золотая табличка, тоже аккуратно
окруженная глазами, содержала выгравированную надпись: "Нану".
Третья машина, совсем не похожая на две первые, массивная, явно
неподвижная, была чем-то вроде возвышающегося свинцового шкафа и по форме
напоминала гроб, увенчанный немыслимым переплетением стержней, проволок,
спиралей, стеклянных и металлических деталей в виде солнца с расходящимися
лучами, и из всего этого, как большие черные рога, торчала пара прямых
штырей, заостренных, как игла. Кто-то, набравшись храбрости, попытался
открыть этот шкаф, но оказалось, что это не так просто. На железной
табличке внизу устройства было написано: "Кокотта".
Эти три Оцепенелости, хотя и казались бесполезными, привлекали
внимание. Каждый спустился в подвал поглазеть на них, подивиться их
зловещей странности, насладиться сверхъестественным трепетом восторга и
непреодолимого ужаса. Всех мучил вопрос о назначении и действии этих
механизмов. Гипотез выдвигалось множество, но ни одну из них нельзя было
проверить, и в конце концов горожане покинули подвал Арсенала, так и
оставшись в неведении.

13
"Скучно. Скучно. Невообразимо скучно". Пристроив локти на подоконник,
Элистэ выглянула из окна на проспект Парабо, где вдоль фасада городского
дома Цераленн во Рувиньяк прогуливались какие-то потертые, но
самодовольные личности вперемежку с полноправными благопристойными
обитателями квартала. Окно спальни было открыто, потому что снова пришла
весна, наполняя воздух восхитительными ароматами. Эта приятная погода,
которая прежде привела бы Элистэ в состояние блаженства после долгой и
надоедливой зимы, теперь производила обратное действие, ибо смена времен
года неизбежно напоминала о неумолимом беге времени.
- Скучно и тошно. Пусто и тускло. Противно и уныло. Досада и надсада.
Докука и...
- Неужели так плохо, госпожа? - перебила ее Кэрт.
- Плохо, плохо! Так уныло, словно я опять в Дерривале.
- Ох, чтоб меня! Мы ведь не вернемся туда, госпожа? - В последнее
время Кэрт переняла у своей хозяйки модное презрение ко всему
провинциальному.
- Не волнуйся. Мы не могли бы туда отправиться, даже если бы
захотели, - у нас нет разрешения. Вот наглость! - Элистэ качнула головой,
выражая собственное презрение к чиновникам-плебеям из могущественного
Комитета Народного Благоденствия, которые собирались наложить ограничения
на передвижения Возвышенных. Они были невыносимы, эти выскочки депутаты, а
худшие среди них - экспроприационисты, составляли большинство в Комитете.
Их административные функции в поразительно короткий период вдруг настолько
расширились, что охватили всю жизнь Вонара. Было принято множество
постановлений, направленных на то, чтобы подчинить себе и унизить бывших
хозяев. Хотя эти законы якобы имели целью "обеспечить народное
благоденствие и гарантировать защиту всех граждан", истинным их
назначением была месть, прямая и неприкрытая. При этом многие Возвышенные
предпочитали иметь дело с самыми фанатичными из приверженцев Уисса
в'Алёра, которые, по крайней мере, не прятали свою ненависть, чем терпеть
ханжеское лицемерие самозваных патриотов, с их слащавыми банальностями,
скрывавшими корыстолюбие и недоброжелательность. Конституционный Конгресс
- нелепость. Комитет Народного Благоденствия - полное неприличие, и
выносить их можно было только ввиду их недолговечности.
- Долго это? - простонала вдруг Элистэ. - Долго?
- Ну, пожалуй, уже месяцев шесть прошло, госпожа, - с готовностью
ответила Кэрт. - Было как раз время урожая, когда нас выставили из дворца.
Потом началась зима, и народ кидал снежки с камнями внутри, чтобы бить
стекла в окнах и пугать лошадей, а теперь...
- Я это знаю! Я спрашиваю, долго ли еще продлится этот бред? Когда же
мир опять станет нормальным?
- Что значит нормальным, госпожа? Вы думаете, все будет, как раньше?
- Разумеется, будет! Ну... почти. - Элистэ призадумалась. Даже самые
оптимистичные из Возвышенных не рисковали утверждать, что когда-нибудь псе
вернется на круги своя. Дело решила отмена привилегий - отныне Возвышенные
должны были платить те же налоги и разнообразные пошлины, что раньше
являлось уделом людишек рангом помельче. Далеко идущие последствия этого
декрета Элистэ пока не слишком осознавала - она редко затрудняла себя
малоинтересными финансовыми соображениями. Ее семья и семьи друзей,
владевшие достаточными состояниями, без труда выплатят новые налоги, а
только это и было важно. Разумеется, это оскорбительно, но данными
неудобствами можно пренебречь. Гораздо страшнее казалась ей потеря древних
прав сеньоров, а кое-какие из этих прав были довольно-таки затейливы.
Самой важной и осязаемой переменой являлось освобождение серфов. Да ведь
даже Кэрт теперь свободна, хотя по ее виду нельзя было понять, знает она
об этом или нет, или, может, отвергает свою свободу, что как нельзя более
свидетельствовало бы о ее здравомыслии. Ведь так называемым свободным
серфам некуда идти и нечем заняться, кроме как продолжать свой труд в
поместье сеньора, где проверенные временем взаимные обязательства серфа и
господина были упразднены и заменены. Но чем же? Надобность в крестьянском
труде не отпала, а вот вознаграждения за него - защиты, заботы, щедрости
Возвышенных - крестьяне лишились. Эти "освобожденные" серфы попросту
пренебрегли своим величайшим преимуществом в обмен на иллюзорную свободу,
которая ни на что не могла им сгодиться. В этом смысле, и правда,
переменилось немногое. Вероятно, Дреф сын-Цино, где бы он сейчас ни
находился, не согласился бы с ней, и напрасно. Однажды, возможно, совсем
скоро, думала Элистэ, они поймут масштабы своей ошибки, и если не будут
чересчур уж тупы, упрямы и заморочены красноречием экспров, то по доброй
воле захотят вернуться к прежней жизни - устоявшейся и правильной. А пока
вокруг царили хаос, глупость и утомительная нелепость.
- Приведется ли нам когда еще есть барашка из Во Гранса, госпожа? -
спросила Карт. - И этот голубой сыр из Жерюндии? И пить славный фабекский
сидр? Я бы продала собственные волосы за кувшинчик домашнего сидра,
клянусь, что продала бы.
- Ну раз так, то я куплю их на парик и накладку для волос, -
улыбнулась Элистэ. - У нас ведь волосы одного цвета. Но я не думаю, что
тебе надо так далеко заходить.
После вторжения в Бевиэр во всех провинциях, кроме Совани, начались
столкновения. Крестьяне Вонара, вдохновленные успехами своих шерринских
собратьев, жгли поместья и замки, где хранились записи их долгов и
повинностей. Провинциальные Возвышенные, рьяно защищавшие свою
собственность и традиционный уклад жизни, предприняли контратаку.
Воззвание короля об освобождении серфов они игнорировали с самого начала,
и серфы остались прикованы к поместьям хозяев. Судебные исполнители,
управляющие и сборщики налогов при поддержке вооруженных наемников
по-прежнему в течение некоторого времени взимали обычные поборы. Не
признавались и ущемления по части привилегий, и даже время от времени
составлялись заговоры, имевшие целью нападение на Шеррин, освобождение
короля и подавление бунта одним крепким ударом. Однако вскоре по стране
расползлись слухи, подтверждающие бессилие Чар Возвышенных, и на них не
замедлила последовать реакция со стороны черни. Почти немедленно
образовались разнообразные местные лиги Комитетов Патриотов-Защитников,
насчитывавшие большое число участников, и роялистская оппозиция была
быстро подавлена. Теперь же, шесть месяцев спустя, поражение сеньоров
казалось очевидным. Их открытое сопротивление ограничивалось провинцией
Фабек, несколькими областями Во Гранса и Оссадскими горами, которыми
владели самые могущественные творцы наваждений общины Божениль. Страна
находилась в руках патриотов, чувствующих себя все более уверенно, и
депутаты Конституционного Конгресса, числом в триста пятьдесят человек,
выбранные в примерном соответствии с численностью населения и по-разному в
разных провинциях, по собственному усмотрению были вольны отправиться в
Шеррин, собираться в Старой Ратуше, отремонтированной и переделанной для
их надобностей, и там продолжать заниматься будущим страны. И все бы
хорошо, но шерринцам, а в особенности привыкшим к роскоши Возвышенным,
трудно было переносить нехватку разных товаров и лишения, связанные с
беспорядками в провинции. Продуктов оставалось мало, и даже Возвышенным
пришлось свыкнуться с ржаным хлебом вместо белого, а еще город был просто
залит вином, которое слегка припахивало серой. Не хватало топлива, и к
тому же оно было плохого качества. Трудно стало добыть тонкие ткани,
кожаные изделия, духи, а импортные услады жизни - первосортный чай, кофе,
шоколад, табак - и вовсе сделались недоступными ввиду возросшей
нервозности соседей, ведших торговлю с Вонаром. Бедняки, разумеется,
продолжали по-прежнему голодать - собственно, даже пуще прежнего. Их
предполагаемая победа нимало не улучшила их материального положения, и эта
истина доставляла изрядное саркастическое удовлетворение исполненным
презрения Возвышенным.
- А сможем мы снова ездить, куда захотим, госпожа? - настойчиво
спросила Кэрт. - Будет ли простой народ на улицах снова почтителен с нами?
Станете ли вы опять фрейлиной Чести?
- Разумеется, - с твердой уверенностью ответила Элистэ, поскольку ей
требовалось убедить в этом самое себя. - И думаю, теперь уже совсем скоро.
- А я так рассуждаю, что не очень-то скоро. Я уж сыта по горло всеми
этими беспорядками, руганью, воплями и визгами, тычками и толчками,
неразберихой и бранными словами. Хочу, чтобы все успокоилось, хочу обратно
во дворец. Госпожа, помните, как там полы блестели - как замерзший пруд? А
помните все эти свечи - они так хорошо пахли! И повсюду зеркала, видишь,
как входишь и идешь... А уж еда...
- И музыка день и ночь. И танцы. Элегантность, изящество,
учтивость... - Элистэ протяжно вздохнула, совсем позабыв о своем прежнем
раздражении мертвенностью и искусственностью придворной жизни. - И
кавалеры...
- С цветами и конфетами, подарками и записочками, которые все время
носили туда-сюда. Помните его высочество Феронта, госпожа? Сколько он вам
всякого присылал, а вы все возвращали, кроме серебряного медальона. Вот
это был человек, который знал, чего хотел, и шел напролом! Не какой-нибудь
слюнтяй.
- Да, помню. - Но тон Элистэ не располагал к продолжению, разговора.
Она так и не собралась с духом, чтобы рассказать горничной о той сцене в
апартаментах герцога.
- А как вы думаете, что случилось с его высочеством, госпожа?
- Все еще содержится в Бевиэре, я думаю.
- Должно быть, тяжко такому благородному господину, как он, оказаться
в клетке.
- Не тяжелей, чем мне оказаться в клетке здесь. - Элистэ нетерпеливо
ударила по подоконнику.
- О, но ведь это совсем не то же самое. Вы же вольны разгуливать по
городу.
- Не вполне. Бабушка не выпускает меня. Боится, что меня забросают на
улице камнями, или голодающие крестьяне сварят меня в масле и съедят, или
еще что-нибудь в этом роде. А ведь произносила пышные речи, что не
позволит страху управлять собой.
- Да, госпожа, но, по правде сказать, я слышала такие истории, от
которых прямо мороз по коже.
- Подумаешь, истории!
Этот бесплодный разговор был прерван появлением Аврелии, вбежавшей в
комнату, даже не соизволив постучать. Упрек замер на губах Элистэ, когда
она увидела лицо кузины - разгоряченное, взволнованное, глаза блестят. Ее
гладкие розовые щеки странно контрастировали с модными разводами
небесно-голубого цвета, которыми кузина украсила свои темные кудряшки две
недели назад по случаю пятнадцатилетия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96