Поздравляю! - Кинц улыбнулся,
подошел к ней и поцеловал в щеку. Не успел он, однако, коснуться ее
губами, как из угла послышалось возбужденное гудение и пощелкивание. Дядя
и племянница удивленно обернулись и увидели, что Чувствительница Глориэль
загорелась пульсирующими огнями, а ее полированный металлический купол
дрожит мелкой дрожью.
- Что с ней? - спросила Элистэ, в то время как гудение
Чувствительницы поднялось до пронзительного механического визга.
- Она разволновалась. Мне не следовало целовать тебя в ее
присутствии.
- Почему?
- Это ее расстроило. Бедная моя красавица чувствует себя неуверенно.
Ей требуется любовь, понимание и, в первую очередь, заверения.
- В чем?
- В любви.
- Да неужто она ревнует?
- Попытайся ее понять, дитя мое. Она чрезвычайно ранима, а главное -
ей не хватает самоуверенности.
- Вот уж не сказала бы. Ладно, ладно, дядюшка Кинц, не нужно ничего
объяснять.
- Я прошу тебя не говорить так о ней.
Кинц, опустившись на колени перед обиженной Чувствительницей,
принялся оглаживать ее стеклянные рожки и бормотать какие-то нежности.
Глориэль перестала раздраженно мигать и засияла ровным мягким светом.
Пронзительный механический визг перешел в тихое мурлыканье и пощелкивание
Кинц посмотрел на Элистэ:
- Она пришла в себя. Сейчас самое время к ней обратиться. Иди-ка
сюда, моя дорогая, и положи на нее ладони.
- Я? Зачем? - опешила Элистэ.
- Глориэли нужно привыкнуть к твоему прикосновению, дитя мое, иначе
ты не сумеешь помочь нам нынче ночью.
- А, понимаю... Хорошо. Что вы там говорили о носильщиках?
Элистэ опустилась на колени рядом с дядей и осторожно протянула руку.
- Видишь ли, мой скромный план освобождения мастерицы Флозины Валёр
предполагает участие Глориэли. Глориэль великодушно согласилась помочь, но
нам предстоит решить одну проблему. Дитя мое, просто приложи к ней ладони.
Она не будет против. Обе ладони - вот так. Умница.
Элистэ прикоснулась пальцами к металлической поверхности, затем
прижала ладони к серебристым бокам Глориэли, ожидая то ли отталкивания
мертвой материи, то ли удара. Но она почувствовала под руками всего лишь
тепло и идущую откуда-то изнутри дрожь. Мурлыканье Глориэли перешло в
другую тональность, а огни из золотых превратились в густо-оранжевые.
- Как мило с ее стороны! Полный успех. По-моему, дитя мое, ты
пришлась ей по душе.
"Отнюдь, - подумала Элистэ. - Как и она - мне. Но ради вас, дядюшка,
она меня перетерпит. Не понимаю, откуда пришло ко мне это знание, но
пришло".
- Дивно, дивно, все восхитительно!
- М-м-м... - протянула Элистэ. "Вовсе нет".
- Отлично. Теперь - к делу. Ты мне поможешь, дитя мое?
- С радостью, дядюшка. Что нужно сделать?
- Отнести нынче вечером Глориэль в сады Авиллака. Увы, мне одному не
под силу ее поднять. У юного Дрефа свои дела, а это задание я мог бы
доверить только ему и тебе.
- В сады Авиллака? Но зачем и что будет делать там Глориэль?
- Сперва она освоится. А потом... потом поглядим.
- Дядюшка, вы говорите загадками. Я понимаю, после вы все объясните.
Правда, вы расскажете мне, когда мы будем в Садах? А сейчас, раз нам нужно
идти, вы, конечно, придадите нам иной облик, верно?
- Разумеется. Я все продумал, моя дорогая. Ты только представь себе,
какие у нас возможности! Кем ты хочешь стать? Брюнеткой? Выше ростом? Или,
напротив, коротышкой? Полноватой матроной? Юной гризеткой? Старой
торговкой с Набережного рынка? Выбирай.
- Молодым парнем! Девушкой, обряженной под парня. В театре такое все
время показывают.
- Неужто? Однако любопытно. Но зачем?
- Затем, чтобы актрисы могли покрасоваться в облегающих панталонах.
- Ага, понимаю. Понимаю. Ну что ж, хочешь стать пареньком, будь им.
Но никаких облегающих... этих... дорогая моя. А я стану матросом, - заявил
Кинц. - В расцвете лет, с черными курчавыми бакенбардами и великолепными
усами. Сплошные мускулы и потрясающие татуировки. Быть может, шейный
платок в горошек. Повадка дерзкая, убийственно самоуверенная. Характер
вспыльчивый, явно любит подраться. Кольцо в ухе... нет, в обоих ушах. Вот
именно. Мне это нравится.
- Мне тоже. Дядюшка Кинц, мы превратимся прямо сейчас?
- Сию же минуту.
Превращение осуществилось мгновенно и как бы само собой. Элистэ
почувствовала, что тело ее начало меняться - как уже было много месяцев
назад, когда Кинц придал ей обличье волчицы. Она стала выше, обросла
мускулами, раздалась в плечах, руки и ноги у нее удлинились. Волосы стали
короткими, щеки обросли юношеским пушком, обещающим превратиться в
бородку. Длинное платье и белое фишу преобразились в мешковатые штаны,
потрепанную карманьолку и шейный платок. Она посмотрела на свои широкие
ладони, глянула в зеркало на новоприобретенный курносый веснушчатый нос -
и захихикала. Тогда Элистэ испугалась перемены и растерялась, но теперь
все было наоборот. Ведь она научилась преодолевать наваждения и видеть под
маской саму себя - настоящую, неизменную, не преображенную чарами. И
подлинный облик дядюшки Кинца, стоящего рядом, тоже проступал под ложной
личиной бицепсов, бравады и боевитости. Она веселилась от всей души.
- А ты и вправду кое-чему научилась, моя дорогая, - заметил Кинц; его
мягкий голос приобрел призрачную хрипоту. - Кажется, тебе это пошло на
пользу.
- Спасибо, дядюшка, ведь это благодаря вам.
- Ну что ты, девочка, не стоит благодарности. Учить тебя - сущее
наслаждение. Однако, как это ни мило, время торопит. Подготовим мою
Глориэль.
- С помощью наваждения?
- Пока что в нем нет надобности. Будем действовать, как обычно. -
Кинц извлек из бюро уже знакомую парусиновую сумку и ласково обратился к
Чувствительнице:
- Уверен, моя красавица все поймет и любезно позволит на короткое
время подвергнуть себя процедуре, которая может показаться ей
унизительной. Однако я прошу мою Глориэль потерпеть - все это ради доброго
дела и совсем ненадолго.
Чувствительница ответила мурлыканьем, вероятно, в знак согласия, ибо
Кинц кивнул с явным облегчением и упрятал ее в сумку, словно в саван.
- Прекрасно. Прекрасно. Она у нас великодушна! И как добра!
Элистэ воздержалась от комментариев.
- Дорогая моя, выгляни, пожалуйста, в коридор.
Элистэ выполнила просьбу и доложила:
- Ни души.
- Отлично. Выходим. Будь добра... - Кинц указал на сумку. Случись тут
кто посторонний, он бы наверняка посмеялся, увидев, что силач-матрос не
может без посторонней помощи управиться с таким незначительным грузом.
Тащить вдвоем сумку с упакованной в нее Глориэлью было не очень
удобно. Они благополучно одолели коридор, спустились по лестнице и вышли в
тупик Слепого Кармана. На улице болтались студенты, в таверне играла
музыка, из ближайших харчевен доносился запах жареного мяса. Элистэ с
удовольствием вздохнула полной грудью.
Весна. Воздух прохладный, но мягкий и ласковый; зима явно миновала,
оставив о себе жуткие воспоминания. Как хорошо выйти на улицу, не опасаясь
обжигающей стужи! Как хорошо чувствовать себя в безопасности и не
испытывать страха - вдруг кто-то тебя опознает. Как чудесно быть парнем!
До садов Авиллака они доехали в фиакре, а дальше пошли пешком,
спотыкаясь на сумеречных безлюдных дорожках, осененных ветвями с только
что пробившейся листвой. Белый гравий скрипел под ногами, неподалеку
заходились кваканьем лягушки. Глориэль помалкивала в сумке, лишь изредка
производя тихое жужжание, приглушаемое парусиной.
Еще до полуночи они успели добраться до прогалины под названием
Средоточие Света - излюбленного места свиданий, которое в последнее время,
по причине соседства с Кипарисами, утратило присущее ему в прошлом
романтическое очарование. Юные парочки по большей части предпочитали
теперь встречаться в других местах. Как и предполагал Кинц во Дерриваль,
они не встретили на поляне ни души.
Осторожно опустив сумку посреди поляны на круг мелкого белого гравия,
Кинц высвободил Глориэль, и вместо парусины над ней засияло усыпанное
звездами небо. Чувствительница, судя по всему, начала приспосабливаться к
своему новому окружению. По ее стеклянным рожкам пробежали прерывистые
огоньки, она испустила несколько тревожных посвистов и задумчиво загудела.
Кинц во Дерриваль склонился над своим творением.
- Верь мне, красавица моя, - произнес он умоляюще, - не бойся и не
сомневайся.
Элистэ не терпелось уйти.
- Что теперь, дядюшка? - спросила она.
- Теперь-то и начнется потеха. Отойди. Нет, дальше, к самому краю
прогалины. Скорее, детка.
Взяв Элистэ за руку, он увлек ее под сень деревьев, окружающих
Средоточие Света. Элистэ безмолвно повиновалась, уверенная, что сейчас все
объяснится.
Так оно и произошло. Под деревьями Кинц во Дерриваль остановился,
глубоко вздохнул и принялся шевелить губами. И тут началось такое...
Элистэ не сводила глаз с дядюшки, который, казалось, не замечал ее.
Он что-то бормотал себе под нос, и хотя она не слышала, что именно, но
почему-то посмотрела на Глориэль - и поймала миг великого преображения.
Лишь секунду назад Чувствительница спокойно пребывала посреди прогалины -
низкая овальная сфера, испускающая пульсирующее свечение, - и вдруг
выросла в нечто чудовищное, огромное, выше самых высоких деревьев. Огни
погасли, урчание стихло. Она омертвела. Внезапная метаморфоза заняла всего
миг и произошла в полнейшей тишине. Элистэ научилась противиться
наваждениям, но даже ее это застало врасплох. Такого она никак не ожидала.
Глориэль и под огромным своим подобием оставалась все той же приземистой
полусферой во всеоружии своих ощущений. Но неподготовленный взгляд никогда
бы не различил малой Чувствительницы под гигантской новоявленной
Оцепенелостью.
- Ну, дядюшка, нет слов!
- Она тебе нравится, дорогая моя?
- Занятно. Очень занятно. Но зачем?
- Наживка, дитя мое. Наживка. Глориэль останется здесь на ночь, и уж
не заметить ее - в теперешнем-то виде - вряд ли возможно.
- Еще бы! Утром тут будет не протолкнуться. Но для чего вы... Ой,
поняла! Сюда приведут сестру или отца Уисса Валёра, чтобы пробудить
Оцепенелость, правда?
- Ты у меня, как всегда, умница.
- А вдруг они что-то заподозрят? Они же знают, что в столице
действует чародей из Возвышенных, знают про вас, и внезапное появление
огромной невиданной Оцепенелости заставит их насторожиться...
- Чистая правда, дитя мое. Однако я думаю, что новая Чувствительница
с ее неизведанными возможностями будет для них непреодолимым соблазном.
Народному Авангарду не под силу транспортировать Глориэль в Арсенал. То
есть им так покажется, а стало быть, у них не останется иного выхода, как
доставить к Оцепенелости кого-нибудь из пленных чародеев.
- И, вероятно, под особо усиленной охраной?
- Разумеется, но с этим я, пожалуй, управлюсь К тому же мне помогут.
Тут Глориэли предстоит сыграть свою роль.
- Вот как? А что она будет делать? - спросила Элистэ, снедаемая
любопытством; у нее дух захватывало от того, что дядя приобщил ее к своим
чародейным замыслам. - И когда?
- Вскоре. Завтра вечером я вернусь сюда, и все начнется.
- Дивно! Я приду с вами.
- Ох, дорогая моя, я бы тебе не советовал.
- Как? Отстранить меня после того, как я вам помогла? Нет, это просто
несправедливо!
- Дитя мое, я же забочусь о тебе.
- Ну, пока я с вами, мне ничего не грозит, - заявила Элистэ и вдруг
поняла, что ни за что не позволит дядюшке лишить ее такого захватывающего
приключения. - А кроме того, вдруг понадобится унести Глориэль? Вам одному
не справиться, да и Дреф, скорее всего, будет занят своими делами. А я
сумею вам помочь. Сумею помочь Глориэли.
"В яблочко".
Дядюшка Кинц поежился.
- Дорогая моя, лучше поговорить об этом в другом месте, но не здесь и
не сейчас. Давай-ка вернемся домой.
Элистэ не стала спорить, и они направились к дорожке.
Вдруг позади раздалось гневное шипение, заставившее их обернуться.
Глориэль под своим огромным подобием вся тряслась и вибрировала, ее
огоньки разгорелись яростным алым свечением, маленькие лопасти вращались
во всю свою мощь.
- Что с ней? - спросила Элистэ. - Почему... ох!
Белый камешек просвистел в воздухе подобно пуле и угодил ей в ногу.
Многочисленные юбки смягчили удар, но она все равно пошатнулась. В нес
полетел второй камешек - и тоже попал в цель. Элистэ вскрикнула от боли,
бросилась за дерево и осторожно выглянула из-за ствола.
Глориэль стояла на декоративной площадке, посыпанной белым гравием.
Каким-то непонятным образом - происходящего под ее металлическим корпусом
не было видно - Чувствительница подбирала с земли камешки, втягивала в
себя и выстреливала ими через воздушные клапаны с поразительной силой и
точностью. Элистэ мигом убрала голову. Гравийный залп обрушился на дерево,
за которым она спряталась.
- Глориэль! Красавица моя, попробуй успокоиться, я очень тебя прошу.
Глориэль! - Кинц бросился к Чувствительнице, пырнув в сотворенное им
огромное наваждение, как корабль входит в полосу тумана, и опустился перед
ней на колени. - Ну же, красавица ты моя, зачем так расстраиваться? Никто
тебя не бросает, завтра я вернусь, обещаю тебе. Мы же обо всем
договорились, разве ты не помнишь? Поверь, никто не уводит меня от моей
Глориэли. Все в порядке, все хорошо, успокойся.
Нежные уговоры постепенно возымели действие. Обстрел гравием
прекратился. Алые вспышки уступили место тревожным оранжевым огонькам, а
пронзительный свист перешел в капризное гудение. Кинц поднялся и начал
осторожно пятиться. Глориэль взвыла, однако воздержалась от военных
действий.
- Ну вот, по-моему, удалось ее переубедить, - удовлетворенно заметил
Кинц. - Правда, она повеселела? Думаю, теперь она разрешит нам уйти.
- Разрешит? - Элистэ трясло от страха и бешенства. - Разрешит! С
каких это пор жалкая ничтожная кучка железных деталей стала распоряжаться
нашими приходами и уходами?
- Тише, моя дорогая, она может услышать!
- Ну и пусть!
- Дитя мое, будь терпеливой, пойми - мы имеем дело с чрезвычайно
сложным устройством, хрупким и очень ранимым...
- Она чудовищно избалована! Добрый удар кувалдой пошел бы ей только
на пользу.
- Нет, нет, насилие никогда не помогает. Если б ты могла проникнуть в
ее многочисленные тревоги, в ее нужды и страхи...
- А как быть с моими страхами? Эта тварь пыталась меня убить!
- Что ты, ничего подобного! Она всего лишь расстроилась, подумав, что
ее бросили...
- Она прекрасно знала, что делает! А я в результате не могу и шагу
ступить.
- Умоляю, дитя мое, постарайся! Нам бы только выбраться на дорогу.
Сумеешь? Обопрись на меня.
Дядя Кинц пришел в такое волнение, его узкое лицо под обличьем
усатого матроса покрылось такой смертельной бледностью, что Элистэ
пожалела о своей вспышке и умерила тон.
- Со мной все в порядке. Я преувеличила. Прошу прощения. Идемте,
дядюшка, - сказала она.
Кинца не пришлось просить дважды. Взявшись за руки, они покинули
Средоточие Света и быстрым шагом прошли по извилистым темным дорожкам.
Выйдя из садов Авиллака, они разжали руки. На улице видавшему виды моряку
с его юным спутником удалось сесть в ободраннейший из фиакров.
Кинц распрощался с Элистэ у дверей пансиона и отправился по своим
ночным делам. Она не знала, чем он будет заниматься, он же не приглашал ее
с собой. Элистэ проводила взглядом крепкую высокую фигуру, пока та не
растворилась во мраке, потом обошла пансион и на заднем дворе, спрятавшись
в тени от случайного взгляда, развеяла наваждение, скрывающее ее подлинный
облик. Вернув себе прежний вид, она вошла в пансион и поднялась в
квартирку Дрефа. На лестнице и в коридоре, к счастью, не было ни души.
Дреф, конечно, отсутствовал; последнее время он редко появлялся дома. Не
приходилось сомневаться в том, что он и его дружки-нирьенисты где-то
обсуждают очередной безумный и безнадежный план вызволения наставника и
товарищей. Ох, не сносить ему головы! Впрочем, нет, он слишком умен. Но
безрассуден - всегда безрассуден. Арест грозил ему каждый день, и никакие
ее слова или действия не могли его удержать - или помочь ему. Он не хотел
от нее помощи и в помощи не нуждался - как не нуждался и в ней самой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96