На сей раз судебного фарса не понадобилось. Поскольку сам Защитник
Республики заверил своей подписью и печатью документ, изобличающий
преступных депутатов, требовалось всего лишь установить личности - и
приговор воспоследовал молниеносно. К трем часам пополудни все бывшие
члены Конгресса, раздетые донага и со связанными руками, оказались на
площади Равенства. Шерринцы были потрясены этой казнью, но обошлось без
эксцессов. Судя по всему, жертвы не успели опомниться, - внезапное падение
и смертный приговор их подкосили. Они приняли смерть покорно, как овцы. И
только юный Пульп, как рассказывали очевидцы, до конца сохранивший
невозмутимость и достоинство, поднимаясь на эшафот, произнес: "Революция,
как безумное божество древних мифов, в конце концов пожирает собственных
детей".
Все надеялись, что по завершении Весенней Бойни - так назвали чистку
Конгресса - Уисс Валёр на какое-то время угомонится. Однако это оказалось
не так. Ликвидация надуманных врагов не успокоила его - напротив, посеяла
в его душе новый, еще больший ужас. Страх Защитника явно сказывался в его
нервозной дергающейся походке, в хроническом дрожании рук и, главное, в
подозрительном взгляде, несущем гибель тем, на ком он останавливался.
Зеленые глаза, горящие негасимым огнем и казавшиеся огромными на высохшем
лице, неустанно шарили по сторонам - и те несчастные, на которых
задерживался их взгляд, могли считать себя обреченными: от них все
шарахались. Уцелевшие депутаты как могли скрывали свой ужас, а некоторые,
самые отчаянные, начали объединяться в интересах самосохранения. Если до
Весенней Бойни подозрения Уисса Валёра были совершенно беспочвенны, то
теперь против Защитника и впрямь назревал заговор.
Тем временем до шерринцев дошло, что казнь двадцати депутатов отнюдь
не умиротворила Защитника. Пошли аресты - массовые, непредсказуемые, то
был откровенный произвол. Народный Авангард забросил широкие сети, в
которые попадались люди уже и вовсе случайные. По слухам, после бегства
Флозины Валёр за двое суток арестовали несколько сотен. Жертвам, конечно,
не вели строгий счет, но одно не вызывало сомнений: все столичные тюрьмы
оказались опять переполнены - как в те времена, когда Кокотта еще только
приступила к своей великой трапезе.
Понять, чем руководствуются власти в выборе жертв, было невозможно,
однако насчет конечной цели повальных арестов сомнений не оставалось. Во
всех трех тюрьмах Шеррина задержанных подвергали допросам и пыткам, от
которых наиболее слабые умирали на месте. Увы, лишь немногим счастливцам
выпала удача мгновенной смерти; большинству арестованных предстояли
неизбежный суд и казнь.
Допрашивали круглосуточно, но вопросы оставались все те же. Знай хотя
бы один из истязуемых что-то о неуловимом Кинце во Дерривале, его планах и
местонахождении, рьяные народогвардейцы не преминули бы "расколоть"
жертву. Но никто, решительно никто не имел ни малейшего представления о
чародейном враге Защитника. Народному Авангарду так и не удалось ничего
выяснить. Время шло, и Уисс Валёр тихо сходил с ума: Кинц во Дерриваль
по-прежнему оставался загадочным невидимкой. Правда, ретивым сыщикам не
дано было знать, что теперь он далеко не так опасен, как раньше.

Лежащий на постели старик пошевелился и открыл глаза.
- Вам полегчало, мастер Кинц? - спросил Дреф сын-Цино.
- Голова просто раскалывается. Это ты, мой мальчик? Ох, в глазах все
плывет. - Кинц говорил еле слышно. Он поднял дрожащую руку к лицу: - А где
очки?
- Вероятно, остались в садах Авиллака.
Дрожащая рука потянулась ко лбу, коснулась повязки.
- А это?..
- Вам угодили камнем в голову. Рассечен висок, большая потеря крови.
- Я ничего не помню.
- Не удивительно. Вы пролежали без сознания целые сутки.
- Да? Неужто? Ну и ну. Как же я здесь очутился, мой мальчик? Не
иначе, как меня притащили сюда малышка Элистэ и мастерица Валёр. Верно?
- Нет, только одна Флозина.
- Прекрасно. Позовите ее, я хочу сказать ей спасибо.
- Она отбыла. Полагаю, в провинцию Ворв. Сорвалась, как испуганная
голубка. Я ее уговаривал, но не сумел удержать.
- И не стоило, ей требуется побыть в одиночестве, чтобы залечить
раны. Разве можно ее винить?
- Можно и нужно. Ей следовало остаться, она перед вами в неоплатном
долгу. Меня так и подмывало ее задержать.
- Ни-ни! Забудьте и думать об этом, мой мальчик. Вы поступили бы
очень жестоко, а она и без того настрадалась сверх меры.
- Переживания сестрицы Уисса Валёра меня не волнуют. Есть заботы
поважнее - например, судьба Элистэ.
- Элистэ? Ах да, пусть девочка навестит меня, мне нужно ее за многое
поблагодарить.
- Вряд ли она сможет вас навестить. Она исчезла. Так и не вернулась
из садов Авиллака. Я жду подтверждения, но, судя по тому, что мне стало
известно, прошлой ночью она наверняка попала в лапы Народного Авангарда.
Дреф говорил спокойно и ровно - как всегда, когда сообщал о большом
несчастье.
Кинц отнюдь не отличался подобной выдержкой.
- Не может быть! Ох, быть такого не может!
Старик попытался встать, но тут же, задыхаясь, упал на подушки.
- Успокойтесь, сударь. Вам предписано лежать. Вставать на ноги вам
еще рано.
- Как же такое могло случиться?
- Флозина так толком и не объяснила - ей тогда было не до того. Когда
вы потеряли сознание, наваждение с народогвардейскими мундирами
рассеялось. По просьбе Элистэ Флозина принялась его восстанавливать, и тут
появился отряд Народного Авангарда. Флозина лишь краем сознания отметила,
что Элистэ куда-то исчезла. По всей видимости, она отвлекла на себя
внимание народогвардейцев. Но какой ценой!
- Это моя вина, только моя! - У Кинца на глазах выступили слезы. -
Зачем я ее туда привел?! Но я и мысли не допускал об опасности - считал,
что мое искусство надежно нас защитит. Самонадеянный дурак! И вот теперь
Элистэ страдает из-за моей неосмотрительности, моей самоуверенности, моей
чудовищной глупости! Как же мне ей помочь?!
- Тише, мастер Кинц. Успокойтесь, соберитесь с мыслями. Бесполезно
корить себя, да и бессмысленно - только силы напрасно потратите.
- Как вы можете рассуждать так спокойно, так сдержанно? Разве вам
безразлична судьба моей племянницы? Неужели вы за нее не переживаете?
- Сейчас не время предаваться переживаниям - ни мне, ни вам. Лучше
подумаем, как ее вызволить.
- Верно, мой мальчик, вы, как всегда, правы. Простите старика, я ведь
понимаю - вам она так же дорога, как и мне. Если б у меня в голове
прояснилось! А то все спуталось и перемешалось, как в тумане. Я ничего не
вижу, это так мне мешает...
- Последствия травмы, но вы оправитесь и, будем надеяться, скоро. Что
до очков, то найдем вам другие, это проще простого. А вы тем временем
постарайтесь собраться с силами и сосредоточиться па самом главном.
Флозина Валёр бежала вместе с моими надеждами использовать ее чародейный
дар для освобождения Элистэ и Шорви Нирьена. Флозины нет, но вы-то
остались. До сих пор "Гробница" считалась неприступной. Но после того, как
я узнал, что вы можете менять внешний вид человека, у меня возникли
кое-какие идеи. Вы в силах изменить мой облик, мастер Кинц? Придать мне
внешность и голос другого лица?
- Из ныне живущих, мой мальчик? Но кого именно?
- Скажем, Уисса Валёра.
- О, понимаю. Блестящая мысль! Раньше у меня бы, конечно, получилось,
но не уверен, что справлюсь с этим в моем нынешнем состоянии. Однако
попробуем. Будьте добры, помогите мне подняться.
Дреф подхватил Кинца во Дерриваля под мышки, осторожно приподнял,
подсунул под спину подушки и поднес стакан воды. Кинц немного посидел,
собираясь с силами, затем опустил голову и начал вполголоса бормотать
что-то непонятное. Он бормотал и бормотал; от губительного для магических
чар напряжения он даже охрип, на лбу у него выступили предательские
капельки пота.
Наконец он замолк, поднял голову и открыл полные слез глаза.
- Не получается, - прошептал он. - Волшебство не дается, все усилия
тщетны. Дар покинул меня.
- Вернется вместе с новыми силами, - успокоил Дреф сын-Цино, не
позволив прорваться наружу и малейшей тени охватившего его сомнения и
глубочайшего разочарования.
- Что будет с Элистэ? Я так боюсь за нее! - расплакался Кинц, и
крупные слезы покатились по его серым щекам. - Простите меня, мой мальчик.
Ох, как же я виноват!

"Гробница" обманула ее ожидания. Из перешептываний, какие в свое
время Элистэ удалось подслушать, явствовало, что заключенные там имеют
возможность общаться друг с другом почти без помех. Для многих
Возвышенных, которым приходилось скрываться долгие страшные месяцы,
отказываясь от имени и от наследия предков, заключение отчасти позволяло
расслабиться, перевести дух. Оно хотя бы клало конец неопределенности,
страхам, притворству и одиночеству. Тут гибель последних надежд
освобождала несчастных от кромешного ужаса, и жертвы революции нередко
проводили отпущенные им перед смертью часы в относительном мире, ободряя и
поддерживая друг друга.
Но Элистэ была уготована иная участь.
Ее провели в тюрьму через боковую дверь, незаметную, если не тайную.
В нос ей ударила неимоверная вонь - тошнотворная смесь кислой грязи,
потного страха, дыма, чадящего масла и прежде всего неизбывной
застоявшейся сырости. Пахло куда хуже, чем в "Сундуке", - вероятно,
потому, что "Гробница" была древнее и ее миазмы вызревали на протяжении
веков. Элистэ чуть не задохнулась.
- Пообвыкнешь, бонбошка, - посочувствовал какой-то народогвардеец. -
Дыши ртом.
Поразительно, но поймавшие ее солдаты, казалось, отнюдь не испытывали
к ней ненависти; они, скорее, вели себя как гладиаторы, готовые
побрататься с противником после окончания схватки. Впрочем,
народогвардейцы могли себе это позволить: каждый из них, несомненно, уже
прикидывал, сколько ему достанется из сотни рекко, обещанных за поимку
Элистэ во Дерриваль. Добродушие их, таким образом, было вполне понятно.
Ее обыскали - не распуская при этом рук. Затем провели зловонной
галереей и вниз по сырой спиральной лестнице, потом по другому коридору с
лужами на полу и остановились перед крохотной темной камерой. Элистэ
вошла, обводя взглядом отвратительно влажные стены, парашу в углу и узкую
койку-полку, напоминавшую нары в "Приюте Прилька". Дверь захлопнулась,
лязгнул засов, солдаты ушли и унесли фонарь, оставив ее в кромешном мраке
совсем одну. Такого она никак не предполагала.
Девушка на ощупь добралась до койки, села и стала ждать, пока глаза
привыкнут к темноте. Тем временем пелена благодетельного тумана, что
окутывала ее сознание с минуты ареста, начала рассеиваться. Мысли и
чувства возвращались к ней, как ни гнала она их от себя. Ее охватил слепой
ужас, скрутил в жгут, заставил бешено биться сердце. Промозглая сырость и
тьма обрушились на нее; тело покрылось холодным потом, она задыхалась.
Куда лучше было бы остаться в ступоре - но отупенье прошло, и вернуть его
невозможно. Она застыла, проклиная очнувшееся сознание, ибо в мертвом
безмолвии ее слух не улавливал ни звука.
И тут мысли хлынули потоком.
Ее специально посадили в одиночку - она ведь не такая, как все. Не
заурядная Возвышенная пленница, а племянница Кинца во Дерриваля,
чародейного врага Республики; его родственница, сподвижница и сообщница.
Уж она-то сможет рассказать им о Кинце - о его планах, чародейных приемах
и (если Флозине удалось извлечь его из садов Авиллака) о его
местонахождении. Кровопийцы "Гробницы" наверняка попробуют все это из нее
выпытать.
Выпытать.
Элистэ содрогнулась во мраке. Об ужасах "Гробницы" ходили легенды.
Если она позволит себя сломить, дядюшке Кинцу конец. Дрефу тоже. А с
Дрефом - и всей подпольной организации нирьенистов. Ее предательство
навлечет гибель на всех.
Но есть ли надежда выстоять? Если за нее возьмутся всерьез, разве она
не выболтает все на свете? Разве найдутся такие, кто смог бы молчать?
"Найдутся. Были. Цераленн смогла бы".
И бабушка тут же возникла перед ее мысленным взором. Никакие угрозы и
пытки не сломили бы волю Цераленн во Рувиньяк, не было в мире силы,
способной заставить ее предать человека. И не то чтобы она была наделена
чародейным даром сопротивления - нет, она просто приняла как данность
определенные убеждения, которые стали источником ее духовной силы и в то
же время роковой - для нее - неспособности приноравливаться к
обстоятельствам. Она прожила и умерла в согласии с этими убеждениями. И от
своей внучки имела право требовать того же.
Цераленн всецело принадлежала прошлому и ни за что не примирилась бы
с теперешним, чудовищно изменившимся образом жизни. Но есть понятия
неизменные и переменам не доступные - например, верность и честь. Цераленн
во Рувиньяк умерла бы под пытками, но не предала родных и друзей. Что ж,
Элистэ следует поступить так же.
Она будет хранить молчание. От нее ничего не добьются. Это решение
ужаснуло ее, но, как ни странно, принесло удовлетворение. Совсем одна, в
безмолвии и мраке, она лелеяла свою новообретенную решимость, как мать -
больное дитя.
На нее наваливалась кромешная тьма - ни лучика света. Может, утро
принесет перемены?
Но ждать до утра не пришлось.
Она вдруг поняла, что различает очертания параши в углу,
прямоугольник койки. Элистэ встала, подошла к двери и заглянула в
зарешеченное квадратное оконце. Блики желтого света в коридоре делались
все ярче, послышался стук башмаков по каменным плитам. Она отпрянула от
двери и забегала испуганным взглядом по крохотной камере, в которой
становилось все светлее, надеясь отыскать укрытие. Смешно! Где тут
укрыться? Элистэ глубоко вздохнула и выпрямилась во весь рост.
За оконцем появились фигуры. Скрипнул засов, дверь отворилась. Двое
народогвардейцев вошли, молча схватили ее за руки и вытащили из камеры.
Элистэ не сопротивлялась и не расспрашивала, куда ее ведут: первое было бы
глупо, второе - бессмысленно. Вот собраться с силами и призвать на помощь
все свое мужество - это действительно сейчас необходимо.
Они прошли коридором до уже знакомой ей сырой спиральной лестницы и
начали бесконечный головокружительный спуск - вниз, вниз, вниз, в мрачное
подвальное чрево "Гробницы", царство желто-серых испарений, запотевших
сводов и стен в корке минеральных наростов. Подземелье больше напоминало
естественную пещеру, нежели творение человеческих рук. Затем - по
наклонному туннелю с таким низким потолком, что солдатам пришлось пригнуть
головы, через двери черного кованого железа они наконец вошли в печально
знаменитую камеру пыток.
Элистэ не представляла себе ни самой камеры, ни того, что ее там
ждет. Этот застенок был окружен покровом тайны, что многократно усиливало
внушаемый им ужас - ужас, призванный сломить сопротивление узника задолго
до начала допроса, как прекрасно понимали хозяева древней темницы. Против
ожиданий Элистэ застенок вполне отвечал традиционным представлениям: без
окон, само собой, так как находился глубоко под землей; промозглый холод и
застоявшаяся вонь; необычно высокий потолок - этажа на три, так что ребра
свода терялись в тяжелом плотном тумане; сочащиеся влагой каменные стены,
в пятнах сырости пол; чад фонарей, потухшие жаровни; набор мерзких древних
орудий пыток - одни непонятного назначения, другие, напротив, до жути
очевидного, но все одинаково ржавые и покрытые толстым слоем пыли: ими
явно давно не пользовались. И три устройства поновее - чистые,
отполированные, смазанные затейливые механизмы, снабженные зажимами,
ремнями и пряжками; украшенные проволочками, шипами, металлическими
зубцами и блестящими стеклянными рожками - по образцу Чувствительниц, с
которыми они состояли в ублюдочном дальнем родстве. Наконец простой
сосновый стол и пара удобных кресел, в одном из которых сидел мужчина;
Элистэ сразу признала его по массивной фигуре, широкому плоскому лицу и
огромным рукам - Бирс Валёр, верховный жрец Кокотты.
Высвободившись из рук народогвардейцев, Элистэ сама подошла к столу и
остановилась перед Бирсом Валёром. Солдаты стали на страже у двери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96