Почтение к хозяевам вошло у нее в плоть
и кровь. Стоило ей, однако, узнать Дрефа, как она разразилась
обличительной тирадой. Что это он о себе возомнил и с чего перед ней
задается? Он всегда был паршивой овцой, больно умный и шустрый, совсем не
по чину, вот и вбил себе в голову всякие глупости. Одним Словом,
набаламутил.
Да, Бабка Дро была все так же остра на язык, самая злобная старуха во
всем Фабеке. Дреф к ней подольстился, и старуха радостно заквохтала. Куда
все подевались? Бабка Дро для виду пожаловалась и попеняла, но потом
удовлетворила его любопытство. "Времена переменились, - поведала она
тоном, равно исполненным осуждения и злобного торжества. - Серфов нынче
нету, а которые были серфами, так они теперь в барском доме строят из себя
патриотов". - "В барском доме?" - "Вот-вот, в барском, только сейчас он
принадлежит народу, по крайней мере, тем, которые нынче называют себя
народом". - "А сеньор и его родня?" - "Ну, сеньор помер тому месяцев
десять, коли не больше, и сам кругом виноват - не нужно было велеть слугам
стрелять в членов Народного Комитета экспроприационистов. На что
напросился, то и схлопотал. Его же серфы в ту самую ночь захватили дом,
выволокли маркиза в ночной рубашке и вздернули на одном из высоких
деревьев, что стоят вдоль подъездной парадной аллеи". Бабка Дро все ждала,
что вот-вот нагрянут солдаты и поквитаются за убийство маркиза, но
солдаты, странное дело, так и не объявились. "Ну, а родня маркиза, что с
нею?" - "Вдову с тетушками и прочими приживалками выставили, позволив
взять с собой ровно столько, сколько те смогли на себе унести, и скатертью
им дорожка. Дочка маркизова, эта балованная сопливая задавака, еще раньше
куда-то исчезла, и что с нею стало, никому неизвестно". - "А мастер Кинц?"
- "Про него никто ничего не знает, как есть ничего. Странный он был
человек, всегда на отшибе, а? Нет, про мастера Кинца не могу сказать
ничего определенного". - "Челядинцы маркиза?" - "Которые были самые
порченые, скоты и жополизы, вроде Борло сын-Бюни и ему подобных, - так их
перевешали - и по заслугам. Другие, поумнее, - продолжала Бабка Дро, -
унесли ноги, пока было не поздно. Взять хотя бы твоего батюшку, Цино, - у
него хватило ума перебраться в Беронд, где он, по слухам, прилично
зарабатывает столяром-краснодеревщиком. Но большинство крестьян и
освобожденных серфов остались, объединились в Народную коммуну экспров
Дерриваля и поселились в барском доме. Думают, коли зажили в хозяйском
доме, так сразу научились вести хозяйство". Бабка Дро от всей души желала
им удачи - она им ох как будет нужна, ведь глупые они, глупые, словно
только что из скорлупы вылупились. Ничегошеньки не соображают. Каждый
лезет в управляющие да бригадиры, мотыгой махать никого не заманишь.
Весна, самая пора сеять, а никто и не чешется. Посмотреть бы на этих
самозваных бригадиров по осени, как придет время убирать урожай, - то-то
смеху будет. А пока у всех на уме одни только мудреные разговоры, особенно
у некоторых. При этих словах черные глазки весьма красноречиво уставились
на Дрефа, так что он легко догадался, кого именно старуха имеет в виду. Но
он не стал с нею спорить. Вежливо попрощавшись, он вышел и направился
через поле и сад к дому во Дерривалей, оставляя позади вымерший поселок
серфов.
В запущенной живой изгороди из кустов самшита зияла дыра; Дреф нырнул
в нее - и перед ним предстал старый особняк: не столь роскошный и
величественный, как рисовала память, свежерасписанный красными ромбами и с
выбитыми кое-где стеклами, но в основном почти не изменившийся. Не успел
Дреф приблизиться к дому и на сотню футов, как двое вооруженных серпами
караульных встали у него на пути. Он знал их еще со старых времен и
окликнул по именам. Караульные растерялись, осторожно приблизились,
разглядывая его, узнали и радостно поздоровались. Ибо перед ними предстал
легендарный Дреф сын-Цино, который разбил сопатку самому маркизу еще
тогда, когда серф и помыслить не мог поднять руку на хозяина, пусть даже
для самозащиты. Дреф сын-Цино, который единственный на памяти серфов
провел собак сеньора и бесследно исчез из Фабека. Дреф - настоящий герой;
Народная коммуна экспроприационистов Дерриваля всегда окажет ему самый
сердечный прием. Ему сообщили, что он как раз поспел к послеполуденной
трапезе. Не окажет ли честь?
Еще как окажет.
Его провели через кухню - грязную, вонючую и запущенную; во времена
старого маркиза такое было бы невозможно. Длинный, не застеленный ковром
коридор привел Дрефа сын-Цино в покои, где ему еще не доводилось бывать.
Впрочем, он слышал об этих комнатах. Знакомые слуги нередко расписывали
ему их невероятную роскошь. Действительность не оправдала его ожиданий.
Вероятно, эти большие старые комнаты с высокими потолками и окнами и
резными каминами некогда были красивы. Но сейчас в оконных стеклах зияли
дыры, люстры были разбиты, а паркет поцарапан и не натерт. Мебели почти не
осталось - растащили или продали, чтобы выручить деньги; последнее всего
вероятней, ибо разграбленный, холодный и заросший грязью дом вопиял о
нищете. Дреф повсюду наталкивался на следы нерадивости и наплевательского
отношения к собственности. Возможно, Бабка Дро говорила правду - крестьяне
и бывшие серфы быстро научились презирать честный труд. Но, скорее всего,
деревенька Дерриваль просто взяла да и переселилась в барские хоромы,
прохватив с собой все свое безнадежное лихо.
В столовой было многолюдно, но тихо. Коммуна экспроприационистов
собралась тут в полном составе на послеполуденную трапезу - зрелище,
напоминающее Братские Трапезы Равных, введенные декретом в Шеррине. На
Братрах, однако, царила обязательная шумиха, тогда как здесь застольная
беседа велась вполголоса и довольно вяло. Трапеза проходила за длинным
столом красного дерева - тем самым, за которым покойный маркиз закатывал
грандиозные пиры. Но полированный лак со столешницы давно облез, стулья с
парчовой обивкой исчезли; их место заняли длинные скамьи из необтесанных
досок, на которых свободно могли разместиться несколько десятков
патриотических задниц. В конце комнаты, на грубом возвышении, наскоро
сколоченном из таких же некрашеных досок, находился стол поменьше,
накрытый грязной скатеркой. За этим столом восседали десять человек,
прекрасно знакомых Дрефу: самые остервенелые, отчаянные и горластые в
Дерривале. Девять мужчин и всего одна женщина - его сестра Стелли, с
красным рубином на корсаже. Она первой увидела Дрефа, когда тот вошел, и
наградила брата долгим недобрым взглядом.
Появление Дрефа возымело эффект разорвавшейся бомбы. Бывшие его
сотоварищи, словно проснувшись, столпились вокруг своего героя - жали
руку, хлопали по спине, орали и спрашивали, спрашивали, спрашивали... Он
отделывался краткими отговорками и в свою очередь задавал вопросы,
запоминая ответы по мере того, как галдящие собратья увлекали его к
столику на помосте, за которым, как он впоследствии выяснил, занимали
места члены местного Народного Совета Экспроприационистов. Советники,
видимо, вызывали у всех остальных такое же безграничное, чуть ли не
подобострастное уважение, как в свое время - Возвышенные.
Решив, что ему будет приятно сесть рядом с сестрой, советники
уступили ему соседнее место. Дреф оправдал их ожидания, запечатлев на
сестринской щечке сухой поцелуй, встреченный ликованием всех
присутствующих. С таким же успехом он Мог бы приложиться губами к статуе.
Стелли и бровью не повела. Только когда он уселся, она изволила
повернуться и смерила его долгим пристальным взглядом, начиная от башмаков
с пряжками до жилета с кантом и пальто без единой заплаты.
- Великолепно, - наконец сухо заметила Стелли. Сама она по-прежнему
носила обычное платье фабекских женщин-серфов. Вероятно, так было нужно. -
Насовсем пожаловал или как?
Отнюдь, заявил он. Теперь он служит агентом у одного шерринского
буржуа, и завтра у него деловая встреча в Луиссе...
- Заделался деловым человеком? Великолепно, - повторила Стелли.
Кстати, он заглянул всего на пару часов, ему нужно поспеть к
дилижансу на север.
- Приморский дилижанс проехал час тому с небольшим, - тут же сказала
Стелли, припечатав его взглядом недоверчивых черных глаз, словно двумя
чугунными гирями.
Да, но скоро будет почтовый дилижанс, напомнил Дреф.
- И верно, - ухмыльнулась она. - Смотри, как хорошо рассчитал!
Что правда, то правда, признал он. "Нет, она безусловно не забыла о
Зене сын-Сюбо. Не забыла и не простила".
Известие о ближайших планах Дрефа мигом облетело весь стол. Почтовый
дилижанс! Оплатить место в скором почтовом дилижансе по карману лишь
важным Лицам. Послышались восхищенные перешептывания. Дреф сын-Цино
прекрасно устроился, тут и говорить не о чем. Значит, серф и вправду
способен добиться многого в этом мире? Здесь, в Дерривале, жизнь
по-прежнему не балует, но, может, в других местах?.. Однако поди убедись -
кто позволит! Они ликовали, когда организовывали экспроприационистскую
коммуну, принимали ее устав и голосовали за Совет, который сам себя
выбрал, но веселье было недолговечно. Скоро выяснилось, что
новооперившейся утопии потребуются усилия и самоотверженность всех ее
членов, чтобы она не сгинула во младенчестве. Возникла острая нехватка
рабочей силы. Не прошло и полугода после смерти сеньора, как Совет был
вынужден установить новый "рабочий налог". Отныне каждый член Народной
коммуны экспроприационистов Дерриваля, желающий сменить местожительство,
обязан был в порядке возмещения ущерба за то, что лишает коммуну рабочих
рук, внести в общий котел соответствующую сумму наличными. Это, считал
Совет, не только законно, но и справедливо: коммуна объединяет всех, и
если кто-то своим уходом подрывает коллективный трудовой фонд, то обязан
возместить собратьям эту потерю. Однако, при всех разговорах о
справедливости, оставалось признать очевидное: дерривальские крестьяне,
проснувшись в одно прекрасное утро, обнаружили, что прикованы к земле так
же накрепко, как в дни монархии с ее рабской системой.
Тут с кухни принесли еду, и беседа временно прервалась. Верхний стол
обслужили в первую очередь. Подали жидкое овощное рагу - безвкусное и в
малом количестве, несколько ломтиков хлеба грубого помола, чуть
подкрашенную винным уксусом воду и жилистую курицу - одну на одиннадцать
человек. Подавальщица - их было две - плеснула водой на скатерть. Стелли
недовольно хмыкнула, и девушка отпрянула, словно ее ударили. На нижний
стол подали то же самое, кроме курицы. Чем эта еда отличалась от той, что
они ели, будучи серфами? Ничем, только посуда была другая. Теперь ту же
нищенскую жратву им подавали на фамильных тарелках во Дерривалей - с
золотым ободком по просвечивающему фарфору, а розоватое пойло наливали в
бокалы тончайшего хрусталя. К этому и сводился их экспроприационизм.
По просьбе советников Дреф потешил собратьев занятными историями из
шерринской жизни. За нижним столом те, раскрыв рты, внимали его рассказам
о столице и бесчисленных ее чудесах: о революционных преобразованиях в
Шеррине; о легендарных патриотах, каковых ему довелось видеть мельком,
включая самого Уисса Валёра и его кузена Бирса. Пока Дреф
разглагольствовал, сестра не сводила с него немигающего свинцового
взгляда. Она никогда не скрывала своих чувств. Вот и сейчас на ее лице
отчетливо проступали мрачность, враждебность и недоверие. Однако за
последние, столь богатые событиями месяцы она изменилась, возможно,
впервые почувствовала собственную значимость - ведь она стала советницей.
Раньше она не раздумывая шла напролом, теперь научилась ждать, взвешивать,
прикидывать. И за этим внушающим страх спокойствием ощущалось какое-то
потаенное удовлетворение человека, знающего то, чего не знают другие.
Дреф оправдал ожидания слушателей и при этом соврал самую малость.
Покончив со своей частью, он получил право самому расспрашивать о местных
новостях. Советники с готовностью начали распространяться о победах
экспроприационизма - все, за исключением его сестры, которая хранила
зловещее молчание и внимательно слушала. Лишь изредка она вставляла
коротенькое замечание или наблюдение, и тогда остальные внимали ей с
уважением, переходящим в почтительность. Похоже, они ее побаивались, что
удивило Дрефа: Стелли, хоть и сильная личность, была всего лишь молодой
женщиной из бывших серфов. Правда, десять месяцев назад она шла во главе
толпы, штурмовавшей дом во Дерривалей, но отношение к ней со стороны
коммунаров все равно было трудно понять.
Земляки, перебивая друг друга, осыпали Дрефа новостями, но их
сообщения, в сущности, мало чем отличались от рассказанного Бабкой Дро.
Маркиза-преступника по заслугам лишили жизни, а его собственность отошла
победившему народу. О мастере Кинце никто ничего толком не знал, что было
уже интересней. Старый господин и по сю пору мог обретаться в своем тайном
укрытии, если таковое существовало на самом деле, ибо две-три вооруженные
вылазки в горы не дали никаких результатов, а регулярно патрулирующие
округу отряды патриотов ничего не обнаружили. Кинц во Дерриваль, вероятней
всего, бежал или давно умер, но об этом оставалось только гадать.
- Ну что, выяснил все, что хотел? - спросила Стелли с издевкой.
Лицо Дрефа не выразило ни удивления, ни каких иных чувств. Если она
надеялась застать его врасплох, то ее ждало разочарование. "Разве можно
выяснить о событиях в Дерривале все, что хочется?" - вежливо ответствовал
Дреф, и Стелли нахмурила черные брови. Возможно, когда-нибудь она научится
управлять своим лицом - и тогда-то станет по-настоящему опасной.
Пока же еще не научилась. Ее черты исказились от бешенства, она
порывисто вскочила, едва не опрокинув стол. Разговоры разом смолкли.
Напуганные коммунары тревожно уставились на нее, разинув рты, но она не
обращала на них внимания. Глаза ее метали молнии, кулаки сжимались, она
стояла, пожирая брата яростным взглядом. Тот, однако, и ухом не повел.
- Думаешь, ты такой умный? Думаешь, умнее всех прочих? Но погоди,
может, и мне известно кое-что, о чем ты не знаешь!
Не дожидаясь ответа, она повернулась и вышла из столовой, дробно
простучав по доскам настила деревянными башмаками.
Дреф проводил ее взглядом. Лицо его по-прежнему оставалось спокойным,
только меж бровей обозначилась вертикальная складка.
Смущенное неловкое молчание воцарилось за столами, но Дреф спас
положение - поведал несколько историй, долженствующих наглядно
продемонстрировать превосходство доброго надежного фабекского здравого
смысла над бестолковой шерринской ученостью. Он умел польстить самолюбию
земляков, не перегибая палки. Анекдот про умного фермера, продающего
яблоки, и простоватого, но самодовольного покупателя-горожанина заставил
благодарных слушателей покатиться со смеху. Дреф посмеялся вместе со
всеми, однако вертикальная складочка меж бровей не разгладилась. Он часто
поглядывал в окно, за которым тени становились длиннее, а небо покрывалось
багрянцем. Наконец он извлек карманные часы - обычную "луковицу" в простом
металлическом корпусе, которая тем не менее вызвала восхищенный ропот
обитателей Дерриваля, ибо никто из них в жизни не владел подобным
сокровищем. Пора идти, заявил Дреф. Нельзя терять ни минуты, если он
намерен поспеть к почтовому дилижансу на тракт Равенства. Нет, никаких
провожаний, он не хочет доставлять друзьям лишние хлопоты. Последовали
теплые слова и прощальные объятья. Вертикальная складочка обозначилась еще
резче. Дреф сын-Цино откланялся и покинул Народную коммуну
экспроприационистов Дерриваля со всей быстротой, на какую были способны
его длинные ноги.

Из столовой Стелли дочь-Цино прямиком направилась в свою комнату -
бывший кабинет маркиза во Дерриваля. Войдя, она закрыла дверь, но запирать
не стала, ибо никому не могло взбрести в голову нарушить ее покой. Люди
безотчетно обходили стороной рабочий кабинет своего бывшего сеньора -
комната сама по себе внушала страх, к тому же там хранилась жуткая
коллекция препаратов, плававших в химических растворах за стеклом бутылей
и банок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96