Судя по всему, она утратила дар общения или забыла о нем. Я исключаю, что
так задумал ее строитель, и потому прихожу к единственному возможному
выводу - "Гробница" сошла с ума.
- Сошла с ума?!
- Иначе не объяснишь. Бешенство, ужас, злоба и отчаяние
многочисленных заключенных поглотили ее сознание. Она не в состоянии ни
общаться, ни понимать, ни внятно высказаться. Чудовищная несправедливость!
Молчание обрекло ее на одиночество, ее, великую гранитную твердыню; не дай
Провидение такую участь ни единой Бездумной. Несчастная, несчастная
"Гробница". Когда-нибудь, возможно, она обретет язык, но сейчас одинока,
нема и безумна.
- Значит, о заключенных - нирьенистах и всех прочих - вам ничего не
удалось разузнать?
- Почти ничего. Мастерица Флозина Валёр содержится в "Гробнице".
Нирьен и его друзья находятся там же, это я установил. А сверх того мне
ничего неизвестно.
- Так что теперь делать, дядюшка?
- Дитя мое, у меня нет ответа. Давай-ка займемся тем, что имеет к нам
самое прямое отношение. Скажем - ты делала упражнения, какие я предписал?
- Почти все, дядюшка. По мере сил. - Элистэ виновато потупилась и
добавила: - Но я не вижу в них никакого смысла. У меня ничего не
получается, как есть ничего.
- Проверим. Следи, дитя мое. - Кинц опустил голову и принялся
бормотать себе под нос. Через две-три секунды в комнате появилось много
бабочек размером с десертную тарелку - дивные создания с прозрачными
разноцветными крылышками.
- Ой, как красиво! - всплеснула руками Элистэ.
- Это не все. Прислушайся.
Бабочки запели, и нежный их хор скорее напоминал соловьиные трели,
нежели звуки, издаваемые насекомыми. Элистэ с удивлением уставилась на
ближайшую бабочку и между прозрачными радужными крылышками насекомого
обнаружила крохотную головку с клювом, дрожащее горлышко, округлую грудку
и пернатый хвост миниатюрной птички. Она вытянула палец - тотчас же
бабочка-птица подлетела и уселась на него, не переставая петь.
- Ой, дядюшка Кинц, - зачарованно выдохнула Элистэ, - это самое
прелестное из ваших созданий!
- Я в восторге, дорогая моя, что она тебе понравилась. А теперь
заставь ее исчезнуть.
- Не могу, она такая красивая.
- Дитя мое, умоляю, постарайся.
- Ну, ладно, попробую. - Элистэ сосредоточилась, напрягла сознание,
но и несколько минут спустя бабочка-птичка отнюдь не сгинула; она
по-прежнему пела, переливаясь всеми цветами радуги. Элистэ расслабилась и
вздохнула: - Простите, дядюшка. Я старалась как могла.
- Странно. Странно. Не понимаю, в чем дело.
- Я же вас предупреждала. Мне это просто не дано.
- Дорогая моя, небольшие способности у тебя есть. Честно говоря,
очень маленькие, но я готов поставить на кон мои долгие годы учения, что в
тебе есть "нечто" и это "нечто", если его развить, поможет тебе не
поддаваться чародейному наваждению. Давай проверим. Для начала -
чувствуешь ли ты в эту минуту, что на твое сознание воздействуют извне?
- Да, - сразу ответила Элистэ. - Это я способна почувствовать и сразу
понимаю, что передо мной наваждение.
- Великолепно, дорогая моя. Просто великолепно. Это действительно
трудно - распознать наваждение. Остальное сравнительно легко. Раз
убедилась, что это наваждение, - просто-напросто отмети его.
- Но я не могу, дядюшка. Я знаю, что оно призрачно, но от этого оно
не исчезает.
- Тут возникла помеха, которую мы проглядели.
- Не переживайте, дядюшка. Ваши наваждения такие милые, что я с
радостью им поддаюсь. Готова любоваться на них целыми днями.
- Здесь я, возможно, и ошибался. Отсутствует побудительный стимул
Попробуем что-нибудь другое, не столь милое.
Он махнул рукой, и бабочки-птички, к большому разочарованию Элистэ,
пропали. Затем Кинц что-то произнес, и возник новый образ. Между кроватью
и бюро заворочалась какая-то гнусная тварь - огромное обезьянье туловище,
поросшее шерстью, бородатая рогатая козлиная голова, но с клыками, грязный
петушиный хвост и торчащие над лопатками нелепые недоразвитые крылья.
Жесткая шерсть существа была заляпана пометом и грязью и кишела
паразитами, по лапе стекала моча, собираясь на полу в лужицу. У них на
глазах тварь раскорячилась и нагадила; воздух наполнился чудовищным
зловонием.
- Ну, не отвратителен ли он? Не мерзок ли? - спросил дядюшка Кинц со
скромной гордостью. - Правда, невероятная гадость? Не бойся, дорогая моя,
он не причинит тебе никакого вреда. А теперь смелее, дитя, заставь его
исчезнуть. Я уверен, у тебя получится. Только не позволяй ужасу овладеть
сознанием.
Элистэ хихикнула.
- Ой, дядюшка, такого безобразия я в жизни не видела! Он потешный,
мне он нравится.
- Так заставь его исчезнуть, дорогая моя.
- Но я не хочу, пусть еще немного побудет!
- Я рассчитывал совсем на другое, - растерянно и не без разочарования
заметил Кинц, махнул рукой, и тварь сгинула вместе с исходящей отнес
вонью.
- Пожалуйста, дядюшка, верните его!
- Вероятно, требуется совсем другой подход. Попробуем еще раз, -
произнес Кинц. Из коврика выросли крохотные цветущие яблони; повеяло
нежным ароматом.
- Чудесно, - улыбнулась Элистэ.
- То ли еще будет. Смотри.
Под деревцами возникла кукольная фигурка девушки: тонкий стан,
красивое лицо, большие глаза, волна белокурых волос.
- Это же я!
- Несомненно, дорогая моя. Но смотри дальше.
Рядом с ней появилась другая фигура, на сей раз мужская, - молодой
человек, высокий, стройный, подвижный, с острыми чертами, черноволосый и
черноглазый.
- Дреф? - Элистэ нахмурилась. - Дядюшка, что вы задумали?
Молчание.
Две маленькие фигурки шли под цветущими деревьями. Мужчина обнял
девушку за талию, она же склонила голову ему на плечо.
Щеки Элистэ покрылись румянцем.
- Дядюшка, это не смешно! - воскликнула она. - И даже несправедливо!
Мне это не нравится.
Молчание.
Неслышный ветерок всколыхнул крохотные ветви, и малюсенькие лепестки
дождем осыпались на волосы девушки. Молодой человек смахнул их, и девушка
наградила его улыбкой.
- Дядюшка, я вам доверилась, а вы надо мной издеваетесь. Как вам не
стыдно! Как вы могли?!
Молчание.
Молодой человек поцеловал девушку в губы.
Элистэ вскочила На глазах у нее выступили слезы.
- Не хочу этого видеть! - закричала она. - Не желаю!
Ее переполняли злость и стыд. И как солнечный свет, пропущенный
сквозь линзу, так и все ее возмущение и решимость сфокусировались на
миниатюрной пасторальной сценке. Впервые упражнения, которыми она исправно
занималась все эти дни, обрели для нее реальный смысл - они научили ее,
что такое полное неприятие и как его добиться.
Деревца, цветы и кукольные фигурки исчезли в мгновение ока.
- Ну и ну! - сказал Кинц. - Какие страсти, дитя мое.
Она ошеломленно поглядела на пустой коврик, подняла взгляд на Кинца и
вновь посмотрела вниз.
- И это сделала я?
- Воистину ты, моя дорогая, и еще как успешно Поздравляю! Я горжусь
моей красавицей племянницей. - Элистэ продолжала во все глаза смотреть на
дядюшку Кинца, и его восторги уступили место замешательству. - Дитя мое,
ты не гневаешься? Я уже сожалею, что прибегнул к такому недостойному
приему. Ты прощаешь своего старого дядюшку?
- Ну, конечно. О чем говорить! Но наваждение - оно и вправду исчезло
по моей воле? Это не вы его уничтожили?
- Разумеется, нет. Разве тебе самой ничто не подсказывает?
- Нет... то есть, может быть... не уверена...
- Недостает уверенности и самоконтроля, но ежедневные упражнения
разовьют и то и другое. Ты ведь продолжишь упражнения, дорогая моя?
Теперь, когда убедилась, что дело того стоит?
- Убедиться-то убедилась, но радости от этого мало. Убедиться, что
наваждения - всего лишь тени, узнать, что мысль, простое усилие сознания
способны их уничтожить... Чары наполовину утратили для меня свою прелесть
и тайну.
- Увы, дитя мое, это печальная правда. Такова плата за знание. И все
же натренированный разум надежно защищает от наваждений. Я хочу быть
уверенным, что разум моей племянницы недоступен внушениям.
- Я тоже, так что придется привыкнуть видеть вещи в их истинном
свете. Я продолжу упражнения, дядюшка.
- Отлично, моя дорогая. Полагаю, ты об этом не пожалеешь.
Дядюшка Кинц вскоре ушел - последнее время он ночами общался с
конными статуями в районе столичного Арсенала. Элистэ вернулась к себе,
смирившись с тем, что в очередной раз будет ужинать в одиночестве. Но тут
она ошиблась: Дреф вошел следом за ней. Она не видела его и не говорила с
ним уже двое суток - он все время где-то пропадал. Элистэ сразу поняла:
что-то произошла - вид у него был подавленный и усталый. Он был сам на
себя не похож.
- Дурные известия? - тревожно спросила она.
- Да. Вы лучше присядьте.
Она села. Судя по всему, дурные известия имели к ней самое прямое
отношение. С нарастающим беспокойством Элистэ следила, как он вынул из
кармана бумагу, развернул, разгладил и положил на стол.
- Полюбуйтесь. Вечером расклеили по всему городу.
Элистэ осторожно взяла бумагу и прочитала:
"Распоряжение Комитета Народного Благоденствия: НАГРАДА В СТО РЕККО
за сведения, которые помогут задержать..."
Это превзошло ее самые мрачные опасения. Два портрета, два врага
народа, два имени: бывший Возвышенный Кинц во Дерриваль, бывшая
Возвышенная Элистэ во Дерриваль. Описание внешности разыскиваемых верно до
последней мелочи. Изображения: две гравюры на дереве грубой работы -
дядюшки Кинца, весьма неточное, и ее, удивительно похожее - лицо
сердечком, широко расставленные глаза, изгиб губ, все как есть.
Недоумевая, Элистэ долго изучала бумагу.
- Нам никогда не установить наверняка, откуда у них ваши имена и
изображения, но кое о чем я догадываюсь, - ответил Дреф на ее
невысказанный вопрос. - Помните, в Дерривале отряд собратьев добрался до
домика вашего дяди? Их не остановило наваждение, скрывающее тропинку, они
прекрасно знали, куда идут.
- Я тогда так и не поняла, в чем дело. Дядюшка Кинц говорил, что за
нами, должно быть, следили, но я не представляю, каким образом.
- Я тоже, но зато догадываюсь, кто именно. Сестрица тогда заявила мне
на прощанье: "Но погоди, может, и мне известно такое, о чем ты не знаешь".
Боюсь, она не шутила.
- Стелли? Но что она могла узнать и что сделать? И почему вы ничего
мне не сказали?
- Я тогда не придал ее словам большого значения. Возможно, тут я
ошибся. У вашего отца не было устройства, с помощью которого она могла бы
нас выследить? Скажем, подзорной трубы, изготовленной одним из ваших
талантливых предков?
- Не знаю. Страшно подумать, что они рылись в наших вещах.
- Ну, это еще полбеды. Безусловно, однако, что ясновидение, которое
так помогло нашим обремененным заботами друзьям в Комитете, не проникает
дальше столичных ворот, а то с чего бы им заваривать всю эту кашу? Вы
понимаете, какая вам грозит опасность?
Элистэ разглядывала свое изображение. Невероятное, просто
удивительное сходство. "Награда о сто рекко..." Ей с трудом в это
верилось. Она молча кивнула.
- Не вздумайте выходить на улицу. Отныне вам предстоит скрываться в
этих стенах.
Скрываться. Здравая мысль. Она словно очнулась.
- А как же дядюшка Кинц? Он только что ушел. Откуда ему знать про
плакат? Нужно его догнать, предупредить...
- Спокойнее. Во-первых, ваш дядя не слепой, и раз уж он вышел, то
наверняка увидит плакат - их расклеили по всему городу.
- Но он такой рассеянный, он просто не обратит внимания...
- Во-вторых, у нас нет причин бояться за мастера Кинца - способности
надежно ограждают его от обычных опасностей. Волнуюсь я главным образом за
вас. Не следовало вам возвращаться в Шеррин.
- Тогда у нас не было выбора.
- Теперь есть. Я вам устрою побег. Мы переправим вас в Стрелл.
- Ничего подобного. Я не поеду, и на сей раз вам придется с этим
смириться. Прошу - оставьте при себе ваши бесконечные доводы и не
называйте меня неразумным ребенком. Сперва выслушайте, что я хочу сказать.
Поймите, именно сейчас я не хочу бросать дядюшку - бросать одинокого
беглеца в незнакомом городе, который, вероятно, кажется ему чужим
враждебным миром. Со мной ему спокойнее, а вам ведь нужно, чтобы он
чувствовал себя спокойным и довольным, верно? В противном случае он не
сможет помочь вашему Нирьену. Кстати о Нирьене. Разве вы сами не
просиживаете с единомышленниками дни и ночи, обсуждая планы вызволения
наставника? Знаю, отвечать вы не станете, тогда я задам другой вопрос: у
вас есть лишнее время на организацию моего побега? Времени потребуется
немало, а у вас хлопот выше головы. Не лучше ли подождать, пока судьба
мастера Нирьена решится в ту или иную сторону?
- Напрасно боитесь, что я назову вас неразумным ребенком. Вы
меняетесь прямо на глазах.
- Нет, всего лишь взываю к здравому смыслу. Я останусь в этой
квартире и затаюсь как мышка. Соседи видели меня редко, да и то мельком,
теперь же не будут видеть совсем. Я сменю прическу, чтобы не так походить
на портрет. Во всяком случае, сходство не столь уж полное - разве у меня
такой острый подбородок? Я буду вести себя так, как нужно, но из Шеррина
не уеду. Это мое последнее слово.
- Будь в моих силах заставить вас уехать, не сомневайтесь, я бы это
сделал. Оставаться в столице для вас - чистое безумие, неужели не ясно?
Как вам объяснить...
- Ох, Дреф, не стоит драматизировать. Здесь я в сравнительной
безопасности; тем более что ждать недолго - как только дядюшка управится
со своим делом. Так будет лучше для всех.
- Для всех, но не для вас. Ваше безрассудное упрямство...
- Лучше позаботьтесь о Шорви Нирьене, он нуждается в этом больше, чем
я. Как идет суд?
- Как и следовало ожидать. Шорви и остальные слишком хорошо
защищаются, их красноречие весьма досаждает Государственному обвинителю,
судьям и присяжным Народного Трибунала. Я думаю, этому положат конец -
обвиняемым скоро заткнут рты.
- Вы хотите сказать, что Нирьена с друзьями убьют до окончания
процесса?
- И лишат Кокотту ее законного лакомства? Вряд ли. Куда вероятнее,
что под каким-нибудь надуманным предлогом Шорви просто лишат права
защищаться, и это решит исход дела.
- Что вы тогда предпримете, Дреф? Я ведь знаю, вы что-нибудь да
сделаете.
- Я? Если уж сам Кинц во Дерриваль признался, что бессилен одолеть
молчание "Гробницы", то на что надеяться мне?
- Ложная скромность вам не к лицу; ваши надежды не имеют границ, как
и ваша смелость. Я знаю, вы с друзьями обязательно попытаетесь помочь
Нирьену, и бессмысленно вас от этого отговаривать. Вы твердили о моем
безрассудном упрямстве. Ха! Я уповаю лишь на то, что вы не дадите себя
убить. Своей смертью вы отнюдь не послужите Шорви Нирьену, а без вас на
свете станет скучнее.
- Вот уж не чаял, что моя персона вызовет столь глубокое сочувствие!
Что ж, я постараюсь, не обрекать вас на скуку.
- Постараетесь? И только-то? Вы, если захотите, способны на большее.
- Возвышенная дева, я начинаю подозревать, что вас волнует моя
судьба.
- Разумеется, волнует, - вырвалось у нее против воли. Как некстати!
Глупо. Обидно. Но слова сказаны, и она запнувшись продолжила: - Вы слишком
умный и занимательный собеседник, чтобы умереть молодым. Я не выношу
расточительства.
Так небрежно, так бесстрастно могла бы сказать только сама Цераленн.
Элистэ покосилась на Дрефа - интересно, заметил ли он ее невольный ляпсус?
Ей показалось, что он на миг помрачнел - от разочарования? Впрочем, скорее
всего именно показалось.
- Вот как? Совсем не в стиле Возвышенных, но годы и жизненный опыт,
несомненно, избавят вас от этого недостатка.
Как всегда, он побил ее своей невозмутимостью. У нее должно было бы
полегчать на душе, однако не полегчало.
- А пока что, - продолжал Дреф, - не стоит из-за меня волноваться.
Куда большего внимания сейчас заслуживает совсем другое.
- Например?
- Ваш дядя. Если не ошибаюсь, в самое ближайшее время он намерен
освободить Евларка Валёра.

В столичном Арсенале царил вечный полумрак. Дни и ночи незаметно
сливались, переходили друг в друга, и в ровном однообразии жизни их было
не различить. Евларк Валёр потерял счет дням заключения - время для него
застыло на месте. Он уже не вспоминал о Ворве, родной провинции с ее
заболоченными лугами, высоким небосводом, мирной и вольной жизнью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96