во взбаламученных бурых
водах кружились льдины и мусор. Она сразу пойдет ко дну, и наступит конец
страху, отчаянию, холоду и голоду. Лишаю не удастся осквернить ее и
продать.
Спасение. На секунду она едва не поддалась соблазну. Нет, разумеется,
не сейчас. На мосту полно народу, люди увидят, как она прыгнет, и
какой-нибудь непрошеный герой, чего доброго, еще кинется ее спасать. А вот
позже, ближе к ночи, когда не будет свидетелей...
Она ясно представила все это и даже почувствовала: бросок с парапета,
- напор морозного воздуха, - юбки и плащ вздуваются колоколом; ужасное,
беспомощное, набирающее скорость падение; и кошмарный, неотвратимый миг
раскаяния. Удар о воду - при такой высоте это будет как удар о землю;
затем вниз, вниз, вниз, в жуткую темень и обжигающий холод. Агония,
спазмы, инстинктивная борьба тела за жизнь - слепая, отчаянная, неистовая,
в ее угасающем сознании она растянется на много часов. И в завершение -
ощущение врывающейся в легкие ледяной воды, последний ужас...
Элистэ содрогнулась. Живое воображение, которое ее, как правило,
развлекало и отвлекало, иной раз могло сыграть с ней злую шутку. Она
обеими руками оттолкнулась от парапета.
Медленно одолев мост, Элистэ пришла на рынок. Горы еды, открывшиеся
взору, заставили ее забыть обо всем на свете. Там был хлеб -
свежевыпеченные булки. Она бочком подобралась к прилавку. Но торговца
насторожил ее голодный вид, и он не спускал с нее взгляда. Попробуй стащи
- заорет на весь рынок... Бесполезно. Она поплелась дальше.
Картофель, лук, грецкие орехи, сушеные фрукты, солонина - еды полно,
и торговцы ревниво ее стерегут. Ей не удавалось даже подойти к прилавку:
каким-то шестым чувством торговцы улавливали ее намерение и все как один
гнали прочь. От унижения у Элистэ горели щеки, но голод упрямо толкал ее
вперед. Она двигалась вдоль внешней границы рынка и примерно через час
оказалась на дальнем его краю. Тут ей, наконец, улыбнулась удача - у
рыбного прилавка покупатель и продавец вели самозабвенный торг. Продавец
стоял к ней спиной, рядом с бочонком копченых сельдей. Уложенная
крест-накрест, рыба восхитительно переливалась на солнце. Элистэ осторожно
подкралась и схватила самую верхнюю. Торговец ничего не заметил, но
покупатель поднял крик. Элистэ бросилась бежать со всех ног, увертываясь и
лавируя среди прилавков с ловкостью заправского уличного мальчишки.
Торговец, понятно, не мог оставить свой товар без присмотра, чтобы
погнаться за нею из-за одной селедки, но все равно было страшно.
Поблизости могли оказаться жандармы, а уж они-то наверняка бы пустились в
погоню. Элистэ даже не решалась оглянуться.
Когда она наконец выдохлась и остановилась, Набережный рынок остался
далеко позади. Элистэ очутилась в совсем незнакомом квартале. Если память
ей не изменяла, то она впервые в этом добропорядочном округе, где
проживали горожане со средним достатком. Магазины, дома, лица - решительно
все было ей незнакомо. Прекрасно. Значит, и ее тут никто не знает. Здесь
она не привлечет внимания. Она смахнула снег со ступенек первого
попавшегося парадного, села, отдышалась и съела краденую рыбу. Когда
чувство голода немного утихло, Элистэ поднялась и пошла восвояси. Забытые
на время беды вернулись к ней с новой силой, отравляя своим дыханием все
ее мысли. Уйдя в себя, она брела, не глядя по сторонам. Поток пешеходов
нес ее в своем русле, а она, не замечая того, что все идут в одну сторону,
- двигалась вместе с толпой и очнулась только тогда, когда узкая улица
внезапно кончилась, уступив место широкой перспективе. Дома, казалось,
отбежали назад, освободив большую круглую площадь, выложенную трехцветными
гранитными плитами причудливой формы. Плиты были составлены таким образом,
чтобы взгляд, следуя их узору, сам обращался к середине пустого
пространства, где в свое время стоял конный памятник Дунуласу Великому.
Теперь памятника не было. На его месте зловеще возвышалась Кокотта.
Элистэ оказалась на площади Великого Государя, недавно
переименованной в площадь Равенства. По своей воле она бы никогда сюда не
пришла. Но теперь, оказавшись здесь случайно, она застыла как
завороженная, впервые в жизни увидев Чувствительницу. Прямо перед ней на
дощатом помосте высилась вечно голодная владычица кошмаров в своей колючей
короне. Она до последней мелочи отвечала тому, что о ней рассказывали,
однако словесные описания были бессильны раскрыть истинную суть внушающего
ужас творения, выразить его мощь и ненасытность, но прежде всего -
передать исходящее от чудовищной гробоподобной Чувствительницы жуткое
ощущение спокойного холодного самосознания. Дверцы Кокотты были
распахнуты, являя взору бесцветные внутренние шипы, которые легонько
подрагивали. Быстрые беспокойные огоньки пробегали по шипам ее короны,
вспыхивали и гасли на стекловидных завитках и стрелках-лучах. Рядом с
Чувствительницей стоял громадный мужчина с бесстрастным лицом -
несомненно, знаменитый Бирс Валёр, двоюродный брат проклятого Уисса,
церемониймейстер Революции, верховный жрец Кокотты, палач. Скольких людей,
скольких ее подруг и знакомых этот мясник-великан собственноручно отправил
на смерть?! Несть им числа, но сегодня их должно было стать еще больше.
Присутствие Бирса на эшафоте и непонятно откуда набежавшая празднично
настроенная толпа свидетельствовали о близком массовом жертвоприношении.
Элистэ со всех сторон оказалась зажата толпой зевак. В первых рядах,
поя самым эшафотом, резвились дружки и подружки Кокотты. Обожатели и
обожательницы, выряженные в рогатые головные уборы, каковые придавали им
духу, плясали, пели, выламывались как могли и взывали к Бирсу Валёру.
Подружки пришпиливали к столбам эшафота красные гвоздики, так как этот
цветок стал, в их глазах, символом Кокотты. Бирс не обращал на цветы
никакого внимания. Он застыл, опершись рукой о бок Чувствительницы, и в
его затуманенном взоре сквозила неизбывная любовь к ней. Казалось, на всем
свете для него не существует ничего кроме Кокотты.
На краю площади Равенства, где торговцы продавали с тележек еду и
сувениры, возникло легкое волнение, и толпа раздалась, пропуская
ежедневную кавалькаду, въехавшую с проспекта Аркад. Зрелище обещало быть
довольно посредственным: всего четыре открытые повозки, в каждой, как
всегда, около дюжины голых, дрожащих от холода осужденных, обычная охрана
и столь же обычный эскорт вопящих пританцовывающих патриотов. Кое-кто из
последних, дабы привлечь внимание толпы, исполнял простейшие
гимнастические номера - прыгал, ходил колесом, делал обратное сальто.
Повозки прогромыхали по гранитным плитам и остановились у подножия
эшафота. В тот же миг Кокотта преобразилась: огни вспыхнули ярче и
забегали быстрее, пронзительное механическое гудение перекрыло ропот
толпы. Бирс Валёр отскочил в сторону.
Четыре повозки вытянулись в ряд, народогвардейцы окружили помост,
готовые осадить напирающую толпу. За их штыками секретарь Народного
Трибунала поднял пачку смертных приговоров - каждый из них надлежало
снабдить пометкой о приведении в исполнение и личной подписью
ответственного за процедуру. При секретаре толклись двое верзил -
подручных Бирса Валёра, с гордостью и охотой прислуживающих главному
палачу.
Бирс сошел вниз. С помощью подручных он выгрузил осужденных из
повозок и выстроил в ряд спиной к Чувствительнице - отнюдь не из
милосердия, но по соображениям чисто практическим: опыт давно научил Бирса
тому, что жертвы, увидев работу Кокотты, начинают вопить и сопротивляться;
если же избавить их от непосильного зрелища, они, напротив, проявляют
покорность. Разгрузка повозок и расстановка жертв происходили в обычной
деловой обстановке, исключавшей любые возражения. Все жертвы
беспрекословно подчинились.
Элистэ не хотелось смотреть на все это, однако она не могла заставить
себя уйти: что-то мешало ей сдвинуться с места.
"Вдруг увижу знакомые лица?"
Этот мучивший ее вопрос в прошлом всегда оставался без ответа -
вероятно, к счастью. Но сейчас, впервые в жизни, она видела жертв воочию,
а не с высоты четвертого этажа. Впервые она сможет взглянуть в лицо
обреченным.
Подручные Бирса уже вели первую партию вверх по лестнице. Когда все
три жертвы предстали перед толпой, Элистэ вгляделась в полноватого
молодого человека с каштановыми волосами; его круглое лицо и застывший в
немом отчаянии взгляд были ей незнакомы. Она и сама не смогла бы сказать
почему, но сразу поняла, что он не из Возвышенных. Скорее всего, студент
или сын состоятельного купца. А в чем он провинился вообще было невозможно
понять: последний Акт об Осуждении, подписанный Уиссом Валёром, годился на
все случаи жизни.
На эшафоте жертвы поступали уже в распоряжение самого Бирса, и тот
управлялся с ними с легкостью, порожденной огромной физической силой и
богатой практикой. Жертва, казалось, не прошла, а пролетела над деревянным
настилом прямо в зияющее чрево Кокотты. Свинцовые дверцы сомкнулись в
мгновение ока, словно пасть хищника; механическое гудение превратилось в
невыносимый для слуха вопль; по двум большим, наставленным в небо рогам
побежали электрические разряды, все быстрее и ярче, пока не разрядились
ослепительной вспышкой зловещей дуги между двумя остриями. Дверцы
разошлись, явив взорам пустоту с обрывком окровавленной веревки; толпа же,
давно привыкшая к этому зрелищу, испустила удовлетворенный вздох - и не
более. Бирс Валёр длинным крюком подцепил обрывок размокшей веревки и
бросил в толпу, где одна из подружек Кокотты ухитрилась перехватить его на
лету, о чем возвестил ее восторженный вопль. Тем временем следующая жертва
сама поднялась на эшафот, стряхнув с себя лапы Бирсовых подмастерьев. То
была женщина, пожилая, но стройная, с царственной осанкой. Элистэ сразу же
узнала в ней бабушку.
Подобно другим осужденным, Цераленн была обнажена, но распущенные
волосы, седые, однако длинные и густые, как у молодой женщины, укутывали
ее до колен словно плащ. Держалась она, как всегда, гордо и выглядела
бесстрастно. Если бы не связанные за спиной руки, можно было подумать, что
она собралась принять ванну. Поднявшись на помост, Цераленн остановилась и
бросила взгляд на толпу. Взор ее карих глаз неспешно прошелся по задранным
вверх лицам - внимательно, пристально. Скользнув по лицу внучки, тут же
вернулся назад и застыл как прикованный. Цераленн и бровью не повела. Не
позволила, чтоб в ее глазах промелькнула малейшая тень узнавания. Но она
увидела и узнала, в этом не было никакого сомнения.
Бирс Валёр взял ее за предплечье. Она посмотрела на него и что-то
сказала, что именно - толпа не расслышала, но Бирс отшатнулся. Передернув
плечами, Цераленн легко освободилась от его хватки, а он - то ли из
почтения к ее летам, то ли на миг сраженный ее поистине королевским
достоинством, опустил руки. И она, как бы сама приняв решение, направилась
к Кокотте твердым решительным шагом. Непривыкшая к подобной
самостоятельности, толпа встретила ее поведение удивленным ропотом. Бирс
очнулся, бросился следом - но поздно. Он не успел схватить нарушительницу
ритуала: она спокойно вошла в чрево Кокотты. Двери с громом захлопнулись,
заиграли огни Я разряды.
Элистэ колотила дрожь, зуб на зуб не попадал, но все чувства в ней
умерли. Прозрачный зимний воздух вдруг потемнел и затуманился;
приглушенное бормотание толпы напомнило ей шум прибоя. Странное ощущение.
Почему-то ей стало трудно держаться на ногах. Пытаясь прийти в себя, она
помотала головой, затем подняла взгляд на эшафот. Бирс Валёр, который явно
пытался загладить только что допущенный промах, взялся за очередную жертву
- молодую белокурую девушку. Кэрт.
Короткая стрижка не позволила ей прикрыть наготу распущенными
волосами, и толпа, оценив формы юного женского тела, восторженно завопила:
- Бонбошка! Бонбошка!
В ушах Элистэ громкие ликующие крики на миг слились в непрерывный
гул. Мир Снова поплыл у нее перед глазами, она тряхнула головой и прижала
ладони к вискам. Эшафот, Кэрт в железных тисках Бирса Валёра - отчаявшееся
испуганное дитя. Но радостный визг толпы не смолкал в ушах Элистэ,
отдавался в голове, как удары колокола, наполнял слух бряцаньем цимбал и
гонгов.
Элистэ, вопреки всякой логике, на миг показалось, что она приобщилась
к сознанию самой Кокотты:
"Ибо нет Ей равных - Вечной, Славной. Она есть Мощь, и нет во
Вселенной ничего, помимо Нее. Сияние Ее заполняет и согревает Бездну. В
Ней заключено Все. Преклоните колени и вознесите хвалу. Принесите Ей
жертвы. Кормите Ее и окружите заботой, ибо глад Ее есть глад
Бесконечности".
Отработанным быстрым толчком бедняжку Кэрт послали на смерть. Двери
лязгнули, и через две секунды игра огней объявила о поглощении. Гул в ушах
Элистэ перешел в рев, в завывание бури, затем мгновенно стих, и больше она
его не слышала.
Девушка в лохмотьях, с грязными, некогда белокурыми локонами,
потеряла сознание и грохнулась на гранитные плиты. Толпа не обратила на
это внимания - такое случалось каждый день: упала от переживаний, от
болезни, а то и от голода. Конечно, по Акту об Осуждении любое сочувствие
врагам народа, выраженное публично либо в частном порядке, надлежало
рассматривать как проявление контрреволюционности, то есть измену, однако
никому и в голову не пришло истолковать голодный обморок несчастной
женщины в этом смысле. Нашлись сочувствующие, которые подняли ее, вынесли
из толпы и уложили на скамейку на краю площади Равенства. Там она и
очнулась через минуту-другую, преисполненная горя и ужаса и мечтая вновь
погрузиться в благодатное беспамятство. Но на сей раз сознание не
собиралось ее покидать.
Поднявшись со скамейки, Элистэ поплелась куда глаза глядят. Впрочем,
это не имело значения - идти ей все равно было некуда. Она бродила без
цели, словно слепая. Порой, притомившись, садилась отдохнуть,
расслаблялась и приказывала себе забыться. Когда холод выводил ее из
забвения, она вставала и плелась дальше. Так она проблуждала несколько
часов, присаживаясь все чаще и задерживаясь все дольше. До улицы Дамского
Башмачка Элистэ добрела уже в полубессознательном состоянии. Она
опустилась на каменный край большого желоба - в нем скапливалась вода
из-под водоколонки - и тупо застыла. Долго сидела она там словно мертвая,
упершись в мостовую остекленевшим взглядом, и на нее стали обращать
внимание. Двое слуг из соседней харчевни попытались к ней подкатиться, но
она не ответила на их дружеские заигрывания. Несколько домохозяек,
возвращавшихся с рынка с полными корзинками, остановились осведомиться: не
больна ли она или, может, заблудилась? Элистэ словно не слышала их. И
тогда ее оставили в покое, решив, что она из городских дурочек.
Элистэ не представляла, сколько времени она так просидела, пока
какой-то доброхот, сжалившись над несчастной сумасшедшей, не бросил ей в
подол медный бикен. Монетка мелькнула у самых ее глаз, Элистэ бессмысленно
на нее поглядела. И в тот же миг рядом возникла тень. Она устало подняла
глаза и увидела, что перед ней стоит троица невероятно грязных и
ободранных попрошаек, ясное дело, из Нищего братства.
- Тебя предупредили, - произнес один.
- А ты, небось, решила, что тебе это сойдет с рук? - спросил другой.
Она растерянно смотрела на них.
- Не попрошайничать. Приказ Лишая. Ты знала.
Элистэ уже забыла про Лишая, но теперь вспомнила. Ей не хотелось с
ними ругаться. Пусть они оставят ее в покое. Она протянула монетку:
- Вот, возьмите. Я ее не выпрашивала.
- Выпрашивала, выпрашивала, - нахально возразил один из нищих. - И
сейчас получишь за это сполна.
Он забрал бикен, спрятал под лохмотьями. Затем слегка наклонился,
будто приглядываясь, и закатил девушке оплеуху, от которой она повалилась
на мостовую.
С трудом поднявшись, она хотела бежать, но ноги ее не слушались. Не
успела она сделать и шагу, как другой нищий дернул ее за плечо и развернул
лицом к себе.
- С приветом от Карги Плесси, - молвил он и ударил ее наотмашь,
отправив в зловонные объятия третьего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96