-Как что? - удивился Илья Ильич. - Жить будете, дорогой мой
Евгений Викторович, жить будете, и я буду жить, и Соня, и все-все люди
вместе снова будут жить!
-Все люди? - переспросил Евгений. - Но ведь э-э-это ужасно!
-Что же в этом плохого? - спросила Соня.
Евгений уж собрался было объяснить, но потом вдруг передумал и
лишь промямлил:
-Впрочем, мэ-может быть.
Возможно, он имел некоторые соображения против загробной жизни, но
стеснялся их высказать прямо. Надо сказать, что теперь, и это заметила
Соня, он заикался гораздо меньше, чем в начале их знакомства.
По-видимому, Евгений все больше и больше обживался на Северной Заставе.
Движимый какой-то собственной идеей, он здесь нашел не только
подходящие условия существования, но и личный идеал женского сердца.
Соня, чувствуя нежелание Евгения вступать в прямые дискуссии с
Ильей Ильичем, решила прервать беседу и пригласила всех к столу.
-Сегодня необыкновенное явление произошло, - сказал Евгений,
пытаясь оборвать неловкое молчание, установившееся в начале ужина.
-Явление? Необычное? - удивилась Соня.
Она прекрасно знала, что на Северной Заставе уже лет сто никто не
наблюдал никаких необычных явлений.
-Да, над овощной базой, - подтвердил Евгений.
-Над овощной? - теперь встрепенулся Илья Ильич. - Какая еще база?
Надо сказать, что сам Илья Ильич видел - стройка за рекой мало
похожа на строительство космодрома, уж слишком близко к городу
располагался непонятный объект. Но все же он надеялся на что-либо в
этом роде и совершенно не мог согласиться с глупой идеей овощной базы.
Правда, безусые солдатики из строительного батальона, которые уплывали
на самодельных плотах в самоволку на левый берег, изрядно подвыпивши,
рассказывали своим подругам, что именно здесь, под Северной Заставой,
будет храниться стратегический запас государственного зерна.
-Пэ-право, извините, - Евгений вспомнил рассказы Сони о гипотезе
отца. - Люди так называют стройку за рекой.
-Папа, ну подожди, пусть Евгений расскажет.
-Да, над этой самой стройкой произошел птичий переполох, -
продолжил Евгений. - Сэ-сейчас я по порядку. Как раз обед кончился, я
стал счета сортировать и вдруг замечаю - в комнате потемнело, будто
кто-то взял да и накинул черный платок на сберегательную кассу. Мэ-мне
страшно стало, заведующей нет, я один, дверь открыта, и темнота
кромешная. Знаете, резко так потемнело, летом так бывает, туча наползет
внезапно, а потом как громыхнет. Я к окну, смотрю, а над головой
низко-низко, чуть не задевая крышу, летят - главное, совершенно молча -
тысячи ворон. Одной стаей, в одну сторону, одним черным крылом. Я еще
подумал: что они, с ума сэ-сошли, в стаи собираться? На юг, что ли,
подались? Выбежал на улицу, а туче этой конца не видно, точно одно
крыло черное летит. Но насчет края невидимого - это я соврал, это от
страха мне показалось вначале. Я, знаете ли, очень боюсь ворон. -
Евгений смутился.
Илья Ильич слушал сгорая от нетерпения.
-Наконец я увидел, куда стремится воронья туча. Полетела стая на
правый берег, закружила словно торнадо вокруг мачты. Будто какая-то, не
слышная мне музыка управляет каждой особью, и каждая особь вычерчивает
в пространстве зигзаг. Тысячи траекторий, тысячи летящих организмов, и
все вместе - ровный, неизменный во времени вихрь. - Евгений говорил
так, будто сейчас, здесь, над столом, покрытым вязаной скатертью, он
видит то, что поразило его днем. - Ну, а пэ-потом заведующая пришла.
Только вечером, когда шел с работы, я заметил, красные огни на мачте
мерцают, будто что-то их время от времени закрывает. Может быть, и
сейчас кружат?
Илья Ильич тут же сорвался с места, забежал в кабинет, взял
подзорную трубу и полез на чердак, откуда в вечернем тумане обнаружил,
что какие-то летающие и явно непрозрачные предметы время от времени
мелькают в поле зрения, затмевая на мгновения красные сигнальные огни
таинственного сооружения. Илья Ильич обрадовался. Таково было свойство
его души, всякий жизненный факт он подчинял своему делу. Вернувшись в
Сонину комнату, он не сел сразу за стол, а подошел к их свадебному с
Еленой Андреевной портрету, посмотрел в него, шевеля губами, потом
повернулся к молодым людям и радостно объявил:
-Летают, черти!
-Ну и что? - возмутилась Соня.
-Как что? Да ведь это же признак!
-Признак чего? - Ей показалось, что папа со своим космодромом
выглядит сейчас слишком глупо, и она решила его осадить.
-Сонечка, ну как ты не понимаешь, человечество не может вечно жить
в колыбели!
-Да причем здесь колыбель? Говорят же тебе - зернохранилище. Зерно
рассыпали, понимаешь, вот птицы и слетелись. А много так потому, что
время голодное, осень.
-Да, осень для животных очень голодное время, - подтвердил
Евгений. - Все, что выросло по полям да по долам съестного, люди
соберут и попрячут по амбарам, вот птицы и голодают.
В присутствии постороннего человека, коим пока что был Шнитке,
Илья Ильич не желал так просто сдавать своих позиций. Он уже собрался
развернуть перед молодыми людьми весь фронт потаенных аргументов в
защиту космического взгляда на вороний съезд, как вдруг в доме что-то
громко ухнуло, резко и глухо, а затем весело зазвенело и так же быстро,
как началось, затихло. Пригожины оцепенели, а Евгений выронил вилку из
рук. Несколько мгновений, пока длилась пугающая пауза, казалось, что
где-то рядом с их домом перевернулась машина, груженная пустой
стеклотарой. Но когда из-за стены послышался леденящий душу всякого
неосведомленного человека женский крик, Илья Ильич облегченно вздохнул.
-Фу ты, каналья, напугал. Опять сосед буйствует. Ну, слава богу, я
уже бог знает что подумал. Ну-ну, - успокоил Илья Ильич Евгения, -
ничего страшного, это наш сосед Афанасьич буянит.
Тем временем женский крик не прерывался, но наоборот трагически
крепчал.
-Мэ-может быть, что-нибудь нужно предпринять? - робко спросил
Евгений.
-Нет, ни в коем случае нельзя вмешиваться. Только хуже будет, -
разъяснил Илья Ильич.
Шнитке вопросительно посмотрел на Соню. Та утвердительно кивнула
головой.
-У них никогда до рукоприкладства не доходит. Но ругаются крепко,
могут и опрокинуть что-нибудь. Я уж изучил Афанасьича, это с виду
бугай, а в сущности душа у него детская. - За стенкой опять что-то
громыхнуло. - Он ведь пальцем мушки не обидит. Но сквернослов
отчаянный, право, иногда такое завернет, что просто стыдно становится.
Я его доподлинно изучил, ребенок, сущий ребенок.
-Отвратительный человек, - Соня перебила отца. - Ненавижу,
ненавижу. Как только таких людей земля носит, а? Зачем они на свете
живут? Ведь он жену мучает каждый вечер. - Соня напряженно
прислушивалась. Но, кажется, крик прекратился. - Ненавижу.
-Соня, - укоризненно начал Илья Ильич, - ты не можешь судить его.
Он не виноват, что пьет, он слабый человек, это да, но не виноват. Что
же делать, если не развитая эпоха? Пьянство - это болезнь талантливых
людей.
Соня поморщилась, а Евгений удивленно спросил, как это может быть.
-Да-да, именно талантливых. Именно от таланта и ума и пьют. Дурак
пить не будет.
-Это парадоксально! - воскликнул Евгений.
-Ни в коем случае. Пьянство - болезнь несчастливого таланта. Ведь
пьют потому, что нет того счастья, которого заслуживают. Человек
недалекий, без фантазии и ума, никогда не поймет да и не представит
истинного счастья жизни, которое он мог бы иметь, а не имеет, а
следовательно, и расстраиваться не будет. Такой и будет доволен и
скучной работой, и скучной женой, и еще каким-нибудь скучным занятием,
собиранием марок, например, или игрой в шахматы. Другое дело - человек
оригинальный, с идеями. Не имея условий для развития, он горько
страдает, ему физически больно, что жизнь, полная невероятных
приключений и удовольствий, проживается кем-то другим вместо него, а
быть может, и за счет него. Вот взять хотя бы Афанасьича, ведь он чудо
какой враль, вы бы поговорили с ним, Евгений. А как он на гармони в
молодости играл! Свою музыку сочинял, я еще застал то время, когда он
по трезвому состоянию нет-нет да и затянет, до того оригинальное, в
смысле, что свое, до того настоящее, что просто диву даешься, какой ум
пропадает. Правда, мало кто это понимал, может, оттого и запил,
бедняга.
-Бедняга! - эло повторила Соня.
-Нет, нет, Соня, Илья Ильич прав, - разволновался Евгений. - Вот и
мой пример ему на руку. Я вполне серая личность, работа у меня, смешно
сказать, какая обычная, интересы скучные, и не пью, и не буяню. Правда,
марок не собираю.
-Браво, браво, - Соня благодарно посмотрела на Евгения.
-Что вы, дорогой Евгений Викторович, я вовсе не имел вас в виду. Я
же в общем смысле, я ведь не закон открыл, а так, правило. В среднем,
так сказать. Да и жены у вас скучной пока нету. - Илья Ильич улыбнулся.
- И кроме того, я думаю, не каждый вот так вот запросто бросит
столичную жизнь и уедет в тьму-таракань. Здесь определенная загадка.
Нет, нет, - заметив попытку Евгения протестовать, перебил Илья Ильич, -
я знаю ваши мысли, мне Соня рассказывала, вы противопоставляете себя
прогрессу технической мысли. Однако, согласитесь, одной абстрактной
идеи недостаточно, чтобы вот так вот жизнь свою сломать в новое русло,
наверняка был какой-нибудь эмпирический фактик, а? Что же вы молчите,
Евгений Викторович? Вы извините, я как посторонний человек, конечно, не
имею права вторгаться.
Соня многозначительно посмотрела на Евгения, но видя, что тот
никак не может собраться с духом, решилась сама:
-Папа, мы с Евгением сегодня подали заявление в загс.
Так, в суматохе и довольно бестолково, свершилось главное событие
вечера. Илья Ильич был поставлен перед фактом, столь неожиданным, сколь
и приятным. Будучи передовым человеком своего времени, он не стал
кукситься, а сходу обрадовался, и по такому случаю достал бутылку
шампанского, приготовленного к Новому году. Потом все увлеченно
принялись строить проекты будущей жизни, и здесь Илья Ильич был
непревзойденным мастером. Он решил, что Евгению, как только они с Соней
оформят свои отношения, необходимо тут же переехать к ним, к
Пригожиным. И тут же начал воображать, как заживут они под одной
крышей, весело и дружно, как они будут собираться по вечерам и вести
интересные разговоры, и они еще поспорят с Евгением, ох, как поспорят
по принципиальным вопросам развития цивилизации. А после, захмелев от
счастья нарисованной картины, со слезами радости благословлял,
приговаривая:"Как была бы счастлива Елена Андреевна!"

11
Ранним воскресным утром на черные улицы Северной Заставы падал
первый настоящий снег. Ночью подморозило, и снег невредимо ложился на
окаменевшие следы горожан, закрывая вчерашние маршруты их путешествий.
Когда к перрону местного вокзала подошел пассажирский поезд, удивленные
зимним пейзажем гости города торопливо доставали из чемоданов шапки и
шарфы, утепляясь и поеживаясь, смешно оглядывались по сторонам.
Собственно, приезжих было двое. Едва они сошли с подножки, поезд
тронулся и вскоре растворился в заснеженном горизонте. Один из приезжих
что-то сказал попутчику, затем повернулся и быстрым шагом пошел прочь,
будто хотел остаться поскорее один. Однако если бы кто-нибудь захотел
незаметно проследить за его маршрутом, легче всего это можно было
сделать именно сейчас. Каждым своим шагом прибывший гражданин разрушал
девственную чистоту снежного покрова и, словно неумелый преступник,
оставлял отпечатки отечественных ботинок.
Пришелец шел уверенным шагом, будто он шагал здесь вчера, а не
десять лет назад. И не удивительно. Ведь за десять лет ничего не
изменилось. Эдесь он провел все свое детство и отрочество. Потом уехал
учиться в университет. Бывал наездами в каникулы, а после распределения
в Южный город перестал вообще приезжать. Но в мыслях часто возвращался
сюда, как в мыслях часто возвращаются в детство. Любил ли он этот
город? Наверное. Во всяком случае, в молодости много мечтал о том, как
однажды вернется сюда всенародно известным человеком и осветит своим
присутствием глухой провинциализм затерянной родины. Сейчас он
усмехнулся юношеским мечтам. Все получилось не так. Город встретил его
не цветами и маршами, а сонной пустотой ноябрьского утра. Наверное, и
дома все спят еще, подумал он и улыбнулся. Вряд ли кто-либо из его
знакомых знал эту улыбку. Да, эта улыбка была не для посторонних,
слишком дорого она стоила, слишком много сил он положил на нее.
Улыбнувшись таким образом, любой из нас вопреки здравому смыслу мог бы
спокойно полетать или подвигать материальными предметами на расстоянии,
в общем, сотворить какое-нибудь надчеловеческое явление.
На центральной площади он остановился и осмотрелся вокруг. Ему
показалось, что площадь раньше была значительно шире и что расстояние
от старого дворца до полукруглого государственного дома, украшенного
сейчас знаменами, было раза в два больше. Но вскоре он понял, что это
обман зрения. Так перед представлением маленькой кажется пустая арена
цирка и зрителям, пришедшим на представление, не верится, что на этом
крохотном пятачке вообще возможно какое-либо действие, тем более какая-
нибудь массовая сцена с десятками гимнастов, иллюзионистов, жонглеров и
клоунов. Но проходит несколько минут, оживает оркестр, звучат фанфары и
арена волшебным образом превращается в огромное пространство, легко
вмещающее целый мир, увлекательный, смешной и жестокий. И мы уже
удивляемся собственной непрозорливости, нерасторопности и консерватизму
своего воображения, неспособности понять истинный объем пустого
пространства.
Чтобы проверить свои ощущения, гражданин сделал, казалось, совсем
невероятное. Он вернулся обратно к арке государственного дома,
повернулся спиной к его стене, у третьего окна уперся пяткой, считая
шаги, пересек площадь по центру, чуть обогнув колонну, и на двести
шестьдесят пятом шаге уперся носком в бордюр у зеленой стены
дворца-музея.
Тихо было на центральной площади. А наверняка, если бы кто-нибудь
со стороны видел странные действия взрослого человека, он бы уж не
выдержал и громко расхохотался. А между тем человеку вполне
простительно впадать в детство, если только никто этого не заметит.
Завершив обмер центральной площади, странный гражданин обогнул
слева музей города, постоял на берегу Темной, детально рассмотрел
ажурную ферму и отправился к родительскому дому.
Внезапное появление сына произвело невообразимый переполох. Дверь
открыла мама. Вскрикнув от неожиданности, она схватилась за сердце и
молча опустилась на табуретку в сенях.
-Сережка, - придя в себя, произнесла она. - Как снег на голову...
Потом, всхлипывая, приподнялась и положила руки на грудь сыну.
Появился отец, в переднике, с большим столовым ножом в руке - видно,
кашеварил, - и тут же присоединился ко всеобщему всхлипыванию и
причитанию. Так постояли немного, потом прошли в большую проходную
комнату и вдруг, не зная, что дальше говорить, замолчали. Здесь, на
свету, родители обнаружили, как изменился за десять лет их сын, сколько
чужого, незнакомого в нем появилось, и от этого они, малограмотные
люди, сразу вспомнили, как далеко отделен он от них высшим
образованием. Сергей понял это и смутился, потому что хотел бы сразу
поставить себя рядом с ними, объяснить, что никакой он там не особенный
ученый, и что ученость сама по себе ничего не значит, а что ценится
только талант, который не зависит от образования,, но который понять
гораздо труднее. Однако объяснять такое сходу глупо, и от этого он тоже
молчал. Наконец на кухне что-то зашипело, все заохали, начали хвататься
за голову, незлобно браниться, и так сообразили, что первым делом нужно
с дороги позавтракать.
К завтраку отец намял картошки, заправленной шкворчащим салом,
принес из погреба огурчиков соленых, а мать достала из специального
секретера, запираемого ею на ключ, бутылку водки - нарочно держала в
тайне, ждала, когда приедет погостить ее Сережка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55