Но в этом знании мы имеем в виду не «ино
е» или «неопределенное» как таковое, а только что-то
иное, что-то (при данных условиях) для нас неопределенное.
Другими словами, в том, что мы обозначаем символом х, мы предвидим наличие
неких (пока еще нам неизвестных) A , B ,
C и т.д. и, конечно, заранее знаем, что как таковые, т.е. как
определенные сами по себе Ц и лишь для нас остающиеся неопределенными,
Ц содержания они конечны (ибо конечность есть, как указано, признак, конс
титуирующий содержание как определенное содержание). Но в этом случае де
ло идет не о самом x как таковом, а о содержаниях, которы
е Ц в данном состоянии нашего знания незримо для нас Ц таятся в его лоне
, Ц не о самом «океане», а о недоступных нам «островах» в нем. Само же х как
таковое (сам «океан») по самому существу своему, в качестве «н
еизвестного», «неопределенного», бесконечно Ц точнее, совпадает с беск
онечным. Это не значит, конечно, что наше сознание актуально о
бъемлет бесконечность это было бы так, только если бы мы могли отчетливо
обозреть всю полноту содержания бесконечности. Но наше сознание п
отенциально объемлет бесконечность, что именно и обозначает, что б
есконечность присутствует в нем или для него как темная, нера
скрытая, непрозрачная бесконечность.
То же соотношение может быть уяснено еще и с другой стороны. Каждое сужде
ние Ц следовательно, каждое предметное познание Ц может, как уже было у
помянуто выше, быть сведено к форме экзистенциального суждения «А
есть ». Но что, собственно, означает это «есть»? Что мы хот
им выразить, когда говорим, что что-либо есть? Эмпирист Ц и обы
чно согласный с ним профан Ц хотят уверить нас, что это « есть
» означает в конечном счете не более, как то, что что-либо «дано в нашем опы
те», «является нам», есть «содержание нашего представления». Не входя зд
есь в обсуждение других несообразностей этого утверждения Ц напр., того
, что и непредставимое, чувственно неданное, как напр. «атомное ядро», а та
кже всякого рода общая связь может в такой же мере признавать
ся «сущим», как и определенное по месту и времени, конкретно-чувственно д
анное, Ц мы ограничиваемся лишь указанием, что при этом теряется истинн
ый смысл слова «есть», которое всегда выражает предметную, трансце
ндентную значимость познанного. «А есть » означает всег
да и во всех случаях: A должно быть признано наличным, п
рисутствующим и совершенно независимо от того, наталкивается ли на него
наш познавательный взор или нет, т.е. наличным также там и
тогда, где и когда наш познавательный взор его не у
лавливает и оно не встречается в нашем опыте, не «дано» нам. В э
том и заключается предметная значимость познания, которая составляет е
го смысл и вне которой нельзя и говорить о познании.
Но в предметной значимости познания, т.
е. в проблеме «трансцендентности», таится, как известно, тот п
арадокс, что мы должны знать о том, что per definitionem
[vii] По оп
ределению (лат.).[vii] предшествует всякому познанию и независи
мо от него: как это было разъяснено подробно в «Предмете знания», предмет
ная значимость познания как бы предполагает, что мы должны что-то у
видеть, не глядя (именно жуткость этого парадокса ведет к искушения
м всякого рода «идеализма», т.е. к бесплодным попыткам с помощью каких-либ
о хитроумных толкований отменить, объявить несуществующей трансценден
тность предметного бытия). Здесь нет надобности решать загадку трансцен
дентности (это было сделано в «Предмете знания»), но полезно с
осредоточиться на ее подлинном смысле.
Трансцендентность или предметность с
одержания познания означает, очевидно, что познание по своему содержани
ю совпадает с сущим-по-себе, т.е. с сущим как оно есть, когда познавательный
взор не коснулся и не осветил его, Ц с непознанным сущим. Для того чтобы э
та мысль Ц как указано, абсолютно необходимая и потому самоо
чевидно истинная Ц была вообще возможна, мы должны, следовательно, каки
м-то образом «иметь» не только познанное, но и непознанное, неизвестное,
Ц и притом иметь его неустранимо и ненарушимо прочно. Таким образом, вся
кое познание не только вырастает познанное, но и содержит указание на не
познанное, неизвестное, ибо весь смысл познания заключается в утвержден
ии тождества по содержанию познанного с «сущим», Ц а это значит Ц с непо
знанным, с тем, что не входит в состав познания.
Загадочное «есть» всякого суждения означает, очевидно: «принадлежит к
бытию, входит в состав бытия ». Но само эт
о бытие (в его первичном значении предметности вообще) есть, очевидно, не ч
то иное, как «неизвестное», «неосознанное», «незнакомое», взятое как все
объемлющее единство, Ц именно тот безграничный темный океан, который не
только извне окружает все познанное, но из лона которого познанное взды
мается, как «остров», и в глубинах которого оно поэтому укоренено. Но имен
но это Ц эта принадлежность его к непознанному (как острова
Ц к темному всеобъемлющему океану), к неизвестному, которое в каче
стве неизвестного дано нам с первичной неотъемлемой самоочевидно
стью, вечно присутствует у нас или для нас, Ц и есть то, что мы разуме
ем род словом «есть», под трансцендентной значимостью познания. Во
преки всей кажущейся парадоксальности дело действительно обстоит так:
мы действительно обладаем с полной очевидностью бытием как
темным всеобъемлющим «неведомым» прежде, чем наш взор на нег
о направлен и, следовательно, независимо от того, на что в нем и как долго о
н направлен и что этому взору в нем уже уяснилось. Ибо как могли бы мы вооб
ще направлять наш взор на что-либо, чего бы мы не имели, как могли бы мы прон
икать в даль, которая вообще нам не предстояла бы? Таким образом, самый смы
сл познания, именно предполагаемое им трансцендентное Ц так же, как рас
смотренная выше предметная форма познания Ц суждение, Ц содержит само
очевидное указание на наличие неведомого.
Вернемся на мгновение опять к рассмотренной уже выше психологической с
тороне дела, которая может быть теперь освещена еще и с иной точки зрения.
Удовлетворенность познанным, чувство всеведения, претензия, что познан
ным и знакомым исчерпано без остатка все сущее, есть, как известно, обычно
печальная привилегия невежды, человека, который не имеет понятия об исти
нном существе познания и по большей части вообще не познает ничего сам, а
перенимает чужие познания и удовлетворяется ими. Всякий действительно
познающий сознает Ц и чем он значительнее, чем более способен к самосто
ятельному познанию, тем сильнее в нем это чувство, Ц что все им познанное
есть лишь ничтожная, безмерно малая доля непознанного и неведомого, Ц б
олее того, что и оно само познано лишь отчасти и в значительной мере остае
тся для него темным, неуясненным. Это мучительное и вместе с тем плодотво
рно-активное сознание недостаточности всего уже достигнутого знания, э
то знание собственного неведения, на которое впервые в истории человече
ства указал Сократ (он говорил, как известно, что знает только одно
Ц что он ничего не знает, Ц и толковал изречение дельфийского орак
ула, объявившего его «мудрейшим из греков» так, что его превосходство на
д другими только в том и состоит, что другие даже и этого Ц име
нно собственного невежества Ц не знают ), Ц
повторяем, это знание собственного неведения есть определяющий пр
изнак всякого подлинного знания. Только тот, кто ошибочно принимает прои
звольное «мнение» за подлинное знание, чей взор не направлен вообще непо
средственно на самый предмет, на существо дела, может предаваться иллюзи
и, будто он обладает окончательно завершенным, вполне готовым знанием, н
е требующим дальнейшего пополнения и совершенствования. Напротив, тот, ч
ей взор направлен на самый предмет познания, всегда обладает вместе с уж
е познанным и всей бесконечностью неведомого. Ему всегда предносится не
что подобное приведенному нами образу «океана» с его неведомыми далями
и глубинами. Ньютон Ц великий испытатель природы, постигший законы движ
ения небесных тел, т.е. как бы проникший в тайны мироздания как целого, гов
орил в этом отношении так просто и прекрасно: «Я не знаю, что будут думать
обо мне грядущие поколения, но я сам представляюсь себе ребенком, которы
й на берегу океана нашел несколько выброшенных на сушу раковин, тогда ка
к сам океан во всей своей неизмеримости и неисследимости по-прежнему сто
ит перед его взором, как великая неразгаданная тайна»
[viii] Слова Нь
ютона, сказанные незадолго перед смертью, в передаче Спенса. См
.: Spence J . Anecdo t
es, Observations, and Characters of Books and Men. London , 1820, p .
54.[viii] .
2. Неведомое к
ак непостижимое для нас
Но, спросят нас, како
е отношение имеет все предыдущее размышление к собственной теме нашего
исследования, к «непостижимому»? Ведь совершенно очевидно, что «неизвес
тное», постоянное присутствие которого в качестве основы и «фона» всяко
го нашего знания мы обнаружили, не совпадает с «непостижимым». Все неизв
естное, неведомое ведь для того и существует, чтобы быть познанным и пост
игнутым нами Ц хотя бы частично: именно это и означает, что оно есть «пред
мет» знания; будучи еще непознанным, незнакомым, оно есть именно то, что по
длежит познанию и постижению. Познание его беспрерывно подвигается впе
ред, наш познающий дух овладевает все новыми частями того, что до того ему
было неизвестно, и то, что познается, тем самым теряет свою тьму и чуждость
, как бы вырывается нами из бездны «неведомого»; и нет, по-видимому, грани, к
оторая принципиально преграждала бы путь этого движения духовно-позна
вательного овладения неизвестным и его озарения.
Но еще и в другом отношении неведомое, по-видимому, отнюдь не совпадает с «
непостижимым». А именно, если мы отвлечемся от фактической относительно
й ограниченности нашего знания и наших познавательных способностей и п
опытаемся уяснить вопрос чисто принципиально, то все неведомое предста
вится нам по крайней мере потенциально постижимым, т.е. в прин
ципе доступным постижению, и притом исчерпывающему, совершенному
постижению. Ибо само по себе Ц без отношения к нашему фактическому
познаванию Ц все неизвестное представляется нам не как что-то по своему
существу темное, а, напротив, как совокупность совершенно однозначных с
одержаний, как точно, т.е. внутренне ясно и отчетливо расчлененное единст
во многообразных содержаний. Пусть это расчлененное многообразие оста
ется для нас необозримым и неуяснимым; само по себе
оно ведь существует с полной, однозначной определенностью; ведь в п
ротивном случае наше познание не имело бы всегда присущего ему пре
дметного значения Ц значения уловления, озарения для нас того, что
само по себе и без этого озарения всегда было и есть. Для Бога Ц для неког
о бесконечного сознания и опознавательного могущества Ц по-видимому, в
этом отношении во всяком случае не могло бы быть ничего непостижимого. Н
апротив, само по себе Ц как бы рассматриваемое в свете самого бытия Ц вс
е, по-видимому, существует с однозначной ясностью. Таким образом, тот прос
той и бесспорный факт, что мы не всеведущи, Ц что, говоря словами Гете,
«vor unserer Nase gar bleibt viel verschlossen»
[ix] От нашего нюха очень многое
остается скрытым (нем.).[ix] , Ц сам по себе, очевидно, не дает нам п
рава отождествлять непознанное, неведомое с «непостижимым».
Это последнее возражение мы сможем надлежащим образом оценить лишь поз
днее, когда мы приступим к обсуждению возможности «непостижимого в себе
». Оставаясь здесь в пределах обсуждения «непостижимого для нас», мы огр
аничиваемся рассмотрением первого из приведенных сомнений.
Что не всякое в данное время нам не известное содержание бытия Ц непозн
аваемо и непостижимо для нас Ц это, конечно, совершенно бесспорно и поня
тно само собой. И так как неизвестное совпадает с предметом познания и на
ше познание может двигаться вперед безгранично далеко, то «неизвестное
», по-видимому, совпадает с «познаваемым», «постижимым» и есть, следовате
льно, прямая противоположность «непостижимого». Однако как бы это ни каз
алось парадоксальным на первый взгляд, понятия «постижимого» и «непост
ижимого для нас» лишь мнимым образом противоречат друг другу. Напротив:
«постижимое» может одновременно быть и «непостижимым для на
с» Ц более того, оно должно им быть. В самом деле, хо
тя движению вперед и расширению нашего познания нельзя наперед постави
ть никакой непреодолимой преграды и оно в этом смысле потенциально бесп
редельно, все же наше познание всегда остается фактически конечны
м, ограниченным; и так как неизвестное, неведомое, как мы видели, по са
мому существу своему бесконечно, то на всякой, даже максимально высшей с
тупени познания Ц или, точнее, именно ввиду невозможности абсолютно выс
шей ступени познания Ц сохраняется остаток Ц и притом бесконечн
ый остаток Ц непознанного; и непознанное совпадает очевидно в это
м отношении с непознаваемым или непостижимым.
Но эта бесконечность непознанного Ц и в этом смысле, именно в каче
стве бесконечности, не могущего быть познанным, Ц окружает и прони
зывает нас со всех сторон, и лишь практическая привычка не обращать на эт
о внимание заставляет нас не замечать этого. Мы имеем перед собой прежде
всего пространственную бесконечность, которая ведь всегда с
тоит у нас перед глазами, если мы только не разучились, Ц как это, к сожале
нию, так часто случается, особенно с городскими жителями Ц сознательно
глядеть на небо, если мы за спешными делами не забываем о небе и за уличным
освещением Ц о звездах. Что такое эта окружающая нас со всех сторон беск
онечность, среди которой мы, прилепленные к маленькому вращающемуся ком
очку, называемому земным шаром, являемся какими-то исчезающе-маленькими
существами? Какой смысл имеет вся наша жизнь, со всеми ее скорбями, тревог
ами и радостями, перед лицом этого бесконечного пространства, молчание к
оторого повергало Паскаля в трепет
[x] У Паскал
я: «Вечное молчание этих бесконечных пространств ужасает меня». (Указ. со
ч. С. 258).[x] ? Но пространственная бесконечность столь же непостижима и с
трашна и в бесконечно малом. Можно ли конкретно понять, как вс
е доступные нам и интересующие нас, образующие или затрагивающие нашу ли
чную жизнь события и явления мира слагаются из действия неуловимо-малых
Ц выразимых лишь на бумаге в ничего не говорящих словах и цифрах каких-т
о миллионных долей миллиметра Ц атомных ядер, электронов и ионов? Не явл
яется ли, собственно, совершенно непостижимым, что наша судьба, счастье и
несчастье нашей жизни, свойства нашего характера Ц все, что мы называем
нашим «я», Ц определены строением каких-то неуловимо-малых «генов» или
«молекул»?
Но с такой же жуткой очевидностью нам открывается и непостиж
имость временной бесконечности. Прежде всего, мы стоим, как перед темной
бездной, перед непроницаемым будущим Ц все равно, есть ли это отдаленно
е будущее человечества и мира или только ближайшее будущее нас самих и н
аших близких. Что ждет нас самих и тех, кто нам дороги, в ближайш
ем году Ц а может быть, уже завтра? Когда нам и им предстоит смерть? И где то
т мудрый политик, который мог бы точно предсказать, когда, напр., разразитс
я новая мировая война и к чему она приведет? Что, собственно, мы знаем Ц чт
о знают даже ученейшие и мудрейшие из нас Ц о будущем? Если оставить в сто
роне явления, которые основаны на самых грубо-общих закономерностях, вро
де солнечных затмений Ц и то только при допущении, что какая-нибудь коме
та не столкнется с нашей солнечной системой и не разрушит ее, чего мы тоже
не можем знать, Ц и также некоторые элементарно-общие тенденции (вроде т
ого, что каждое живое существо должно расти, стариться и умереть) Ц тенде
нции, которым всегда могут противодействовать неведомые нам другие сил
ы, Ц мы не знаем о будущем решительно ничего. Будущее есть всегда великое
x нашей жизни Ц неведомая, непроницаемая тайна.
Иначе, конечно, обстоит дело с прошедшим: будучи недоступно непосредстве
нному опыту, оно открыто нашему познанию Ц пережитое нами самими прошло
е через воспоминание, прошлое за пределами нашей жизни через следы всяко
го рода, которые оно оставляет после себя. Но что значит даже и несколько т
ысячелетий исторического прошлого, которые изучены или могут быть изуч
ены, по сравнению со всем неизмеримо долгим прошлым человечества? И что з
начит все, что в них исследовано и познано, по сравнению с бесконечностью
всего, что в них было?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
е» или «неопределенное» как таковое, а только что-то
иное, что-то (при данных условиях) для нас неопределенное.
Другими словами, в том, что мы обозначаем символом х, мы предвидим наличие
неких (пока еще нам неизвестных) A , B ,
C и т.д. и, конечно, заранее знаем, что как таковые, т.е. как
определенные сами по себе Ц и лишь для нас остающиеся неопределенными,
Ц содержания они конечны (ибо конечность есть, как указано, признак, конс
титуирующий содержание как определенное содержание). Но в этом случае де
ло идет не о самом x как таковом, а о содержаниях, которы
е Ц в данном состоянии нашего знания незримо для нас Ц таятся в его лоне
, Ц не о самом «океане», а о недоступных нам «островах» в нем. Само же х как
таковое (сам «океан») по самому существу своему, в качестве «н
еизвестного», «неопределенного», бесконечно Ц точнее, совпадает с беск
онечным. Это не значит, конечно, что наше сознание актуально о
бъемлет бесконечность это было бы так, только если бы мы могли отчетливо
обозреть всю полноту содержания бесконечности. Но наше сознание п
отенциально объемлет бесконечность, что именно и обозначает, что б
есконечность присутствует в нем или для него как темная, нера
скрытая, непрозрачная бесконечность.
То же соотношение может быть уяснено еще и с другой стороны. Каждое сужде
ние Ц следовательно, каждое предметное познание Ц может, как уже было у
помянуто выше, быть сведено к форме экзистенциального суждения «А
есть ». Но что, собственно, означает это «есть»? Что мы хот
им выразить, когда говорим, что что-либо есть? Эмпирист Ц и обы
чно согласный с ним профан Ц хотят уверить нас, что это « есть
» означает в конечном счете не более, как то, что что-либо «дано в нашем опы
те», «является нам», есть «содержание нашего представления». Не входя зд
есь в обсуждение других несообразностей этого утверждения Ц напр., того
, что и непредставимое, чувственно неданное, как напр. «атомное ядро», а та
кже всякого рода общая связь может в такой же мере признавать
ся «сущим», как и определенное по месту и времени, конкретно-чувственно д
анное, Ц мы ограничиваемся лишь указанием, что при этом теряется истинн
ый смысл слова «есть», которое всегда выражает предметную, трансце
ндентную значимость познанного. «А есть » означает всег
да и во всех случаях: A должно быть признано наличным, п
рисутствующим и совершенно независимо от того, наталкивается ли на него
наш познавательный взор или нет, т.е. наличным также там и
тогда, где и когда наш познавательный взор его не у
лавливает и оно не встречается в нашем опыте, не «дано» нам. В э
том и заключается предметная значимость познания, которая составляет е
го смысл и вне которой нельзя и говорить о познании.
Но в предметной значимости познания, т.
е. в проблеме «трансцендентности», таится, как известно, тот п
арадокс, что мы должны знать о том, что per definitionem
[vii] По оп
ределению (лат.).[vii] предшествует всякому познанию и независи
мо от него: как это было разъяснено подробно в «Предмете знания», предмет
ная значимость познания как бы предполагает, что мы должны что-то у
видеть, не глядя (именно жуткость этого парадокса ведет к искушения
м всякого рода «идеализма», т.е. к бесплодным попыткам с помощью каких-либ
о хитроумных толкований отменить, объявить несуществующей трансценден
тность предметного бытия). Здесь нет надобности решать загадку трансцен
дентности (это было сделано в «Предмете знания»), но полезно с
осредоточиться на ее подлинном смысле.
Трансцендентность или предметность с
одержания познания означает, очевидно, что познание по своему содержани
ю совпадает с сущим-по-себе, т.е. с сущим как оно есть, когда познавательный
взор не коснулся и не осветил его, Ц с непознанным сущим. Для того чтобы э
та мысль Ц как указано, абсолютно необходимая и потому самоо
чевидно истинная Ц была вообще возможна, мы должны, следовательно, каки
м-то образом «иметь» не только познанное, но и непознанное, неизвестное,
Ц и притом иметь его неустранимо и ненарушимо прочно. Таким образом, вся
кое познание не только вырастает познанное, но и содержит указание на не
познанное, неизвестное, ибо весь смысл познания заключается в утвержден
ии тождества по содержанию познанного с «сущим», Ц а это значит Ц с непо
знанным, с тем, что не входит в состав познания.
Загадочное «есть» всякого суждения означает, очевидно: «принадлежит к
бытию, входит в состав бытия ». Но само эт
о бытие (в его первичном значении предметности вообще) есть, очевидно, не ч
то иное, как «неизвестное», «неосознанное», «незнакомое», взятое как все
объемлющее единство, Ц именно тот безграничный темный океан, который не
только извне окружает все познанное, но из лона которого познанное взды
мается, как «остров», и в глубинах которого оно поэтому укоренено. Но имен
но это Ц эта принадлежность его к непознанному (как острова
Ц к темному всеобъемлющему океану), к неизвестному, которое в каче
стве неизвестного дано нам с первичной неотъемлемой самоочевидно
стью, вечно присутствует у нас или для нас, Ц и есть то, что мы разуме
ем род словом «есть», под трансцендентной значимостью познания. Во
преки всей кажущейся парадоксальности дело действительно обстоит так:
мы действительно обладаем с полной очевидностью бытием как
темным всеобъемлющим «неведомым» прежде, чем наш взор на нег
о направлен и, следовательно, независимо от того, на что в нем и как долго о
н направлен и что этому взору в нем уже уяснилось. Ибо как могли бы мы вооб
ще направлять наш взор на что-либо, чего бы мы не имели, как могли бы мы прон
икать в даль, которая вообще нам не предстояла бы? Таким образом, самый смы
сл познания, именно предполагаемое им трансцендентное Ц так же, как рас
смотренная выше предметная форма познания Ц суждение, Ц содержит само
очевидное указание на наличие неведомого.
Вернемся на мгновение опять к рассмотренной уже выше психологической с
тороне дела, которая может быть теперь освещена еще и с иной точки зрения.
Удовлетворенность познанным, чувство всеведения, претензия, что познан
ным и знакомым исчерпано без остатка все сущее, есть, как известно, обычно
печальная привилегия невежды, человека, который не имеет понятия об исти
нном существе познания и по большей части вообще не познает ничего сам, а
перенимает чужие познания и удовлетворяется ими. Всякий действительно
познающий сознает Ц и чем он значительнее, чем более способен к самосто
ятельному познанию, тем сильнее в нем это чувство, Ц что все им познанное
есть лишь ничтожная, безмерно малая доля непознанного и неведомого, Ц б
олее того, что и оно само познано лишь отчасти и в значительной мере остае
тся для него темным, неуясненным. Это мучительное и вместе с тем плодотво
рно-активное сознание недостаточности всего уже достигнутого знания, э
то знание собственного неведения, на которое впервые в истории человече
ства указал Сократ (он говорил, как известно, что знает только одно
Ц что он ничего не знает, Ц и толковал изречение дельфийского орак
ула, объявившего его «мудрейшим из греков» так, что его превосходство на
д другими только в том и состоит, что другие даже и этого Ц име
нно собственного невежества Ц не знают ), Ц
повторяем, это знание собственного неведения есть определяющий пр
изнак всякого подлинного знания. Только тот, кто ошибочно принимает прои
звольное «мнение» за подлинное знание, чей взор не направлен вообще непо
средственно на самый предмет, на существо дела, может предаваться иллюзи
и, будто он обладает окончательно завершенным, вполне готовым знанием, н
е требующим дальнейшего пополнения и совершенствования. Напротив, тот, ч
ей взор направлен на самый предмет познания, всегда обладает вместе с уж
е познанным и всей бесконечностью неведомого. Ему всегда предносится не
что подобное приведенному нами образу «океана» с его неведомыми далями
и глубинами. Ньютон Ц великий испытатель природы, постигший законы движ
ения небесных тел, т.е. как бы проникший в тайны мироздания как целого, гов
орил в этом отношении так просто и прекрасно: «Я не знаю, что будут думать
обо мне грядущие поколения, но я сам представляюсь себе ребенком, которы
й на берегу океана нашел несколько выброшенных на сушу раковин, тогда ка
к сам океан во всей своей неизмеримости и неисследимости по-прежнему сто
ит перед его взором, как великая неразгаданная тайна»
[viii] Слова Нь
ютона, сказанные незадолго перед смертью, в передаче Спенса. См
.: Spence J . Anecdo t
es, Observations, and Characters of Books and Men. London , 1820, p .
54.[viii] .
2. Неведомое к
ак непостижимое для нас
Но, спросят нас, како
е отношение имеет все предыдущее размышление к собственной теме нашего
исследования, к «непостижимому»? Ведь совершенно очевидно, что «неизвес
тное», постоянное присутствие которого в качестве основы и «фона» всяко
го нашего знания мы обнаружили, не совпадает с «непостижимым». Все неизв
естное, неведомое ведь для того и существует, чтобы быть познанным и пост
игнутым нами Ц хотя бы частично: именно это и означает, что оно есть «пред
мет» знания; будучи еще непознанным, незнакомым, оно есть именно то, что по
длежит познанию и постижению. Познание его беспрерывно подвигается впе
ред, наш познающий дух овладевает все новыми частями того, что до того ему
было неизвестно, и то, что познается, тем самым теряет свою тьму и чуждость
, как бы вырывается нами из бездны «неведомого»; и нет, по-видимому, грани, к
оторая принципиально преграждала бы путь этого движения духовно-позна
вательного овладения неизвестным и его озарения.
Но еще и в другом отношении неведомое, по-видимому, отнюдь не совпадает с «
непостижимым». А именно, если мы отвлечемся от фактической относительно
й ограниченности нашего знания и наших познавательных способностей и п
опытаемся уяснить вопрос чисто принципиально, то все неведомое предста
вится нам по крайней мере потенциально постижимым, т.е. в прин
ципе доступным постижению, и притом исчерпывающему, совершенному
постижению. Ибо само по себе Ц без отношения к нашему фактическому
познаванию Ц все неизвестное представляется нам не как что-то по своему
существу темное, а, напротив, как совокупность совершенно однозначных с
одержаний, как точно, т.е. внутренне ясно и отчетливо расчлененное единст
во многообразных содержаний. Пусть это расчлененное многообразие оста
ется для нас необозримым и неуяснимым; само по себе
оно ведь существует с полной, однозначной определенностью; ведь в п
ротивном случае наше познание не имело бы всегда присущего ему пре
дметного значения Ц значения уловления, озарения для нас того, что
само по себе и без этого озарения всегда было и есть. Для Бога Ц для неког
о бесконечного сознания и опознавательного могущества Ц по-видимому, в
этом отношении во всяком случае не могло бы быть ничего непостижимого. Н
апротив, само по себе Ц как бы рассматриваемое в свете самого бытия Ц вс
е, по-видимому, существует с однозначной ясностью. Таким образом, тот прос
той и бесспорный факт, что мы не всеведущи, Ц что, говоря словами Гете,
«vor unserer Nase gar bleibt viel verschlossen»
[ix] От нашего нюха очень многое
остается скрытым (нем.).[ix] , Ц сам по себе, очевидно, не дает нам п
рава отождествлять непознанное, неведомое с «непостижимым».
Это последнее возражение мы сможем надлежащим образом оценить лишь поз
днее, когда мы приступим к обсуждению возможности «непостижимого в себе
». Оставаясь здесь в пределах обсуждения «непостижимого для нас», мы огр
аничиваемся рассмотрением первого из приведенных сомнений.
Что не всякое в данное время нам не известное содержание бытия Ц непозн
аваемо и непостижимо для нас Ц это, конечно, совершенно бесспорно и поня
тно само собой. И так как неизвестное совпадает с предметом познания и на
ше познание может двигаться вперед безгранично далеко, то «неизвестное
», по-видимому, совпадает с «познаваемым», «постижимым» и есть, следовате
льно, прямая противоположность «непостижимого». Однако как бы это ни каз
алось парадоксальным на первый взгляд, понятия «постижимого» и «непост
ижимого для нас» лишь мнимым образом противоречат друг другу. Напротив:
«постижимое» может одновременно быть и «непостижимым для на
с» Ц более того, оно должно им быть. В самом деле, хо
тя движению вперед и расширению нашего познания нельзя наперед постави
ть никакой непреодолимой преграды и оно в этом смысле потенциально бесп
редельно, все же наше познание всегда остается фактически конечны
м, ограниченным; и так как неизвестное, неведомое, как мы видели, по са
мому существу своему бесконечно, то на всякой, даже максимально высшей с
тупени познания Ц или, точнее, именно ввиду невозможности абсолютно выс
шей ступени познания Ц сохраняется остаток Ц и притом бесконечн
ый остаток Ц непознанного; и непознанное совпадает очевидно в это
м отношении с непознаваемым или непостижимым.
Но эта бесконечность непознанного Ц и в этом смысле, именно в каче
стве бесконечности, не могущего быть познанным, Ц окружает и прони
зывает нас со всех сторон, и лишь практическая привычка не обращать на эт
о внимание заставляет нас не замечать этого. Мы имеем перед собой прежде
всего пространственную бесконечность, которая ведь всегда с
тоит у нас перед глазами, если мы только не разучились, Ц как это, к сожале
нию, так часто случается, особенно с городскими жителями Ц сознательно
глядеть на небо, если мы за спешными делами не забываем о небе и за уличным
освещением Ц о звездах. Что такое эта окружающая нас со всех сторон беск
онечность, среди которой мы, прилепленные к маленькому вращающемуся ком
очку, называемому земным шаром, являемся какими-то исчезающе-маленькими
существами? Какой смысл имеет вся наша жизнь, со всеми ее скорбями, тревог
ами и радостями, перед лицом этого бесконечного пространства, молчание к
оторого повергало Паскаля в трепет
[x] У Паскал
я: «Вечное молчание этих бесконечных пространств ужасает меня». (Указ. со
ч. С. 258).[x] ? Но пространственная бесконечность столь же непостижима и с
трашна и в бесконечно малом. Можно ли конкретно понять, как вс
е доступные нам и интересующие нас, образующие или затрагивающие нашу ли
чную жизнь события и явления мира слагаются из действия неуловимо-малых
Ц выразимых лишь на бумаге в ничего не говорящих словах и цифрах каких-т
о миллионных долей миллиметра Ц атомных ядер, электронов и ионов? Не явл
яется ли, собственно, совершенно непостижимым, что наша судьба, счастье и
несчастье нашей жизни, свойства нашего характера Ц все, что мы называем
нашим «я», Ц определены строением каких-то неуловимо-малых «генов» или
«молекул»?
Но с такой же жуткой очевидностью нам открывается и непостиж
имость временной бесконечности. Прежде всего, мы стоим, как перед темной
бездной, перед непроницаемым будущим Ц все равно, есть ли это отдаленно
е будущее человечества и мира или только ближайшее будущее нас самих и н
аших близких. Что ждет нас самих и тех, кто нам дороги, в ближайш
ем году Ц а может быть, уже завтра? Когда нам и им предстоит смерть? И где то
т мудрый политик, который мог бы точно предсказать, когда, напр., разразитс
я новая мировая война и к чему она приведет? Что, собственно, мы знаем Ц чт
о знают даже ученейшие и мудрейшие из нас Ц о будущем? Если оставить в сто
роне явления, которые основаны на самых грубо-общих закономерностях, вро
де солнечных затмений Ц и то только при допущении, что какая-нибудь коме
та не столкнется с нашей солнечной системой и не разрушит ее, чего мы тоже
не можем знать, Ц и также некоторые элементарно-общие тенденции (вроде т
ого, что каждое живое существо должно расти, стариться и умереть) Ц тенде
нции, которым всегда могут противодействовать неведомые нам другие сил
ы, Ц мы не знаем о будущем решительно ничего. Будущее есть всегда великое
x нашей жизни Ц неведомая, непроницаемая тайна.
Иначе, конечно, обстоит дело с прошедшим: будучи недоступно непосредстве
нному опыту, оно открыто нашему познанию Ц пережитое нами самими прошло
е через воспоминание, прошлое за пределами нашей жизни через следы всяко
го рода, которые оно оставляет после себя. Но что значит даже и несколько т
ысячелетий исторического прошлого, которые изучены или могут быть изуч
ены, по сравнению со всем неизмеримо долгим прошлым человечества? И что з
начит все, что в них исследовано и познано, по сравнению с бесконечностью
всего, что в них было?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71