Он ужасно как любил свадьбы.
Когда этому седому филину случалось догадываться, что ему желают все от
чистого сердца смерти, воображая, что дряхлому старику жизнь уже в тягос
ть, тогда он твердил всем: «Врете вы, собаки, не тогда умру, когда вам хочетс
я, а тогда умру, когда сам захочу».
И действительно, жил-жил и дотянул канитель жизни почти до ста лет, сохран
ив все чувства, память и любовь к свадьбам. Наконец он умер.
Сын Чарова, как мы видели, был светский человек, не занимался устройством
наследственного имения. Барский двор опустел. Сторожа стерегли дом снар
ужи, а внутри все само собою было в целости и сохранности; и управляющий и
Трифон, на руках которого был дом, боялись входить в него: хозяин умер; но х
озяйский страх все еще как будто расхаживал по пустым комнатам и грозил,
чтоб никто ни до чего не смел дотрогиваться.
Прошло несколько лет; а известно, что все живо только духом человеческим.
Без него тля истлила бы земной шар, не только что дом отца Чарова со всеми
принадлежностями. Неожиданно приехал сын, и вдруг все зажило новой жизнь
ю.
Ц Барин, барин молодой приехал! Ц кричали по селу от мала до велика; и вот
ребятишки, бабы, девки, парни, мужики, десятские, староста бегут во двор бо
ярский.
Там управляющий стоял уже подле кареты и помогал молодому барину выходи
ть из нее, молодой барин высаживал молодую барыню, а домохранитель Трифо
н, запыхавшись, отпирал дом, ставни…
Ц Это-то батюшкины палаты? Ц спросил Чаров, посмотрев на поседелый дом.
Крыша заросла мохом и местами березовым кустарником, стены несколько по
хилились.
Ц Это развалины! Ц проговорила Саломея, смотря на все с отвращением, Ц
куда вы меня привезли?…
Ц Это все мигом устроится, ma ch?re, Ц отвечал Чаров.
Ц Боже мой, какая сырость, духота, мертвенность! Все истлело!… Это гроб; ту
т недостает только трупа! Ц повторяла Саломея. Ц Мне страшно!
Люди бросились вытирать пыль с мебели; но, увы, вместе с пылью стирается, к
ак прах, и истлевшая шелковая материя. Дотронулись до занавесей Ц занав
еси распались клочками.
Но новая жизнь, хотя с ужасом и отчаянием, а водворилась кое-как на развал
инах старой.
Отказавшись навеки от своего имени, звания и своей собственной судьбы, С
аломея как будто век была Эрнестиной де Мильвуа, несчастной вдовой, кото
рая имеет право располагать своей рукою. Никогда и никто не внушал ей ник
аких правил и законов, которые бы связывали и обуздывали ее волю. Следова
тельно, воля ее была вполне свободна; а вследствие этого также свободно и
независимо ни от какой любви сердце. В отношении отдачи руки она также не
затруднялась: у ней было две руки. Отдав которую-то из них Яликову, она реш
илась отдать другую Чарову, и… но оставим покуда эту нить рассказа и обра
тимся к другой, которая также входит в основу нашей узорчатой и волнисто
й ткани.
IV
За несколько времени до приезда Чарова в свое поместье в селении Притычи
не стоял полковой штаб. Штаб по новому расписанию был переведен на новые
квартиры, а полковой медик и хирург Иван Данилович Увалень по болезни ос
тался на старой. Чтоб дать понятие о человеке, который впоследствии изба
вит нашу героиню от спазмов, мы почерпнули из моря житейского следующие
об нем сведения.
По собственной охоте, или по воле родительской, или так, пи с того ни с сего,
Иван Данилович Увалень, как говорится, пошел по медицине. На казенный кош
т изучил он, чем кормить и поить человека, провинившегося против искусст
ва быть здоровым; как отнимать у него все, что мешает ему сущест
вовать на белом свете, и был определен в полковые медики. Тут было ему жить
е. Его «гигиена для военных» нравилась всем: он говорил, что так как вредна
я сырость в воздухе происходит от недостатка электричества, то и необход
имо пополнять его в организме приемом алкоголя в чистой воде. Во время же
жаров, для уравновешивания внутреннего жара с наружным, тот же прием, но в
обратном приготовлении, и именно: не напоение алкоголя водой, но насыщен
ие воды алкоголем.
При операциях он эфиризировал субъект свой для притупления чувствител
ьности нервов стаканом чистого алкоголя. Он говорил: «Чтоб удачно о
тнять что-нибудь у человека, отними сперва у него память», и все опер
ации его были необыкновенно счастливы. Субъект, которому он отнял, напри
мер, ногу, очнувшись, думал, что нога тут, а только на нее Иван Данилович нал
ожил успокоительный пластырь.
Действуя предохранительными средствами, он ввел в употребление, чтоб ка
ждый больной, кроме халата, имел непременно ларец с уравновешивающим тем
пературу лекарством.
Ц Здоровье, Ц говорил он каждому из своих пациентов, Ц есть самая лучш
ая вещь в свете, а болезнь самая скверная, и потому надо избегать болезни.
Если заболеешь Ц и не присылай за мной: залечу, ей-богу залечу. Медицина н
е дошла еще до совершенства; сам Гуфланд
[244] Гуфланд Христоф (1762 Ц 1836) Ц немец
кий врач и деятель в области медицинского образования и улучшения быта в
рачей, с 1809 года профессор Берлинского университета.
за нее не ручается; а я-то с какой стати буду за нее ручаться?
В самом деле, Иван Данилович терпеть не мог больных и жестоко бранил их.
Ц Эх, брат, подлинно дрянь! От болезни не умел предостречь себя; а, кажется
, простое дело: соблюдай температуру. Ну, что пропишу я тебе из латинской к
ухни, когда и русскую-то желудок не варит?
Иван Данилович славная был душа; но когда заляжет спать, то уж не проси у н
его помощи. От кого бы ни пришли, ни прибежали, ни приехали за ним, денщик Фи
лат, смотря по своему благоусмотрению, отвечал: «Дома нет!… Уехал, да не бы
вал еще; и сам не знаю где». Или: «Нездоров Иван Данилович; сам на лекарстве
». Исключение было только для полкового командира или, лучше сказать, для
полковницы. В таком случае Филат не только не сердился, но будил его без це
ремоний: «От полковника вестовой. Извольте вставать, Иван Данилович!» Ко
гда же Иван Данилович сердился, что его беспокоят из каких-нибудь пустяк
ов, тогда Филат уговаривал его и смирял его сердце здравым рассуждением,
что «нельзя же, Иван Данилович, ведь это полковница. Прислал бы хоть адъют
ант полковой или баталионный командир, да я и сам разве бы только с боку на
бок перевернулся. Ну, а тут нельзя».
Филат заведовал не только всем хозяйством Ивана Даниловича, но даже домо
вой аптекой. «Подай-ко сюда, Ц скажет барин, Ц как бишь ее…» Ц «Что? акву
сатурновну
[245] Латинское название свинцовой примочки aqua saturnina в устах вельтмановского п
ерсонажа превратилось в акву сатурновну.
?» Ц спрашивал он, так только, по привычке спрашивать и чтоб показат
ь, что мы, дескать, знаем, что кому из больных потребно. Он в самом деле приме
нился к обычным недугам каждого из больных.
Филат был золотой человек: славно стряпал, славно умел заплатать дырочку
, бесподобно штопал чулки, отлично стирал белье.
Ц Велика мудрость стирать! Ц говорил он, Ц что, хуже я какой-нибудь пра
чки выстираю?… Взял, отпарил в щелоку, выстирал в корыте, выполоскал на пру
де, выжал хорошенько да развесил, и прав; а выкатать не штука!
Из всего этого следовало, что, имея такого денщика, Ивану Даниловичу суще
ственно не нужно было ни жены, ни дворни. Филату и в голову не приходило ни
когда, чтоб барин его женился; да и Ивану Даниловичу не шла на ум женитьба,
тем более что ему сроду не случалось лечить девушек. От дамских болезней
он также отказывался, частию по природной застенчивости, а главное потом
у, что, бог знает, с чего вообразил он, что «женские болезни не суть болезни;
следовательно и неизлечимы: слабость нервов, например, Ц говорил он, Ц
какая ж это болезнь? Это не болезнь, а просто слабость нервов. От раздражит
ельности, от причуды, от вынь-да-выложи также в медицине нет лекарств: мед
ицина не отец, не мать, не муж и не возлюбленный: ни платья не сошьет, ни шляп
ки не купит, ни на бал не повезет, не приласкает и не прижмет к пламенному с
ердцу. Что ж тут делать?»
Так рассуждал часто Иван Данилович сам с собою, вслух, возвращаясь домой
от полковницы, и, боясь женских болезней, закаялся жениться. Но так как кля
нутся и заклинаются всегда люди, которые ни за что бы не клялись, если б ок
овы, налагаемые клятвами, были немножко пожелезнее и не так легко разрыв
ались и сбрасывались, то настал же таков момент, что и Иван Дани
лович поклялся бы снова, что он пошутил, что глупо давать клятвы в том, в че
м сам от себя не зависишь, словом, он «умно отрекся от глупого отречения, и
таким образом возвратился в самого себя».
Это происходило следующим образом:
Полковой штаб, при котором состоял Иван Данилович, расположен был в одно
й коалиции деревянных строений, получившей название города, н
о не вступившей еще на степень конкретирования городской
особенности. Вместо колес там служили еще ноги; на улицах разда
валась еще национальная поэзия; по праздникам можно было водить хоровод
и выходить на кулачный бой, а весной и осенью охотиться на главной площад
и за дикими утками и куликами, потому что момент потребления дичи
еще не настал для этого города, носившего все признаки захолустья. В
невежественном состоянии, там не знали еще болезней, но знали только «го
лова болит, худо можется, нездоровится» и утешали друг друга словами: «Ве
лика беда, что голова болит: поболит, поболит, да и пройдет». Прикинется но
гтоеда, обрежет кто-нибудь палец, Ц «ну, не плачь, до свадьбы заживет!…» У
женщин проявлялась одна только болесть, да и то, говоря словам
и Ивана Даниловича, не болезнь, а естественный момент органического разв
ития.
Первый момент неизвестных дотоле болезней, требующих медицинских посо
бий, проявился у Машеньки, дочери одного мелкопоместного отца огромного
семейства, который приезжал в город на ярмарку.
Причиною болезни Машеньки был чисто нравственный момент сильного, необ
ычного впечатления на чувства, привыкшие к обычному. Приехав совершенно
здоровою в г©рвд, здоровехонька легла почивать Машенька, вдруг разбужен
а была поутру странным стуком и какими-то чудными звуками. С испугом вско
чила она с постели, а в это самое время, к несчастию, вбежала в комнату ее ст
арая няня и вскрикнула: «Барышня, барышня! посмотри-ко, сударыня, что на ул
ице-то деется!»
Машенька бросилась к окну, взглянула, и все жилки ее затрепетали, кровь пр
иступила к сердцу, дыхание заняло: это был начальный, безотчетный момент
инфлюэнции гражданственности на нежные чувства и на национал
ьнее неопытное еще сердце; первый момент страха видеть убийственное ору
жие не в руках каких-нибудь чудовищ, а в руках каких-то нежных существ, кот
орые, проходя мимо окна, так умильно глядели на Машеньку и как будто говор
или ей: «Душенька! ангельчик! Как ты хороша! Позволь тебя убить!»
Просвещенные читатели без сомнения догадаются, что на улице было ученье
и развод. Вещи очень обыкновенные; но для такого нежного и неопытного сущ
ества, как Машенька, которая не только сроду не видывала солдат, но и не сл
ыхивала даже сказки про солдатскую душу, Ц все это показалось ужасом.
Грохот барабанов, треск труб, блеск и темп оружия, возгласы волшебных сло
в: «Марш!» «Стой!» «Стройсь!», которыми приводилась в движение толпа людей
, их особенная походка, особенные приемы, стройный стан так поразили Маше
ньку, что она взяла да и покатилась. Никто не заметил этого, кро
ме нянюшки. Смотря в окно через головы сбежавшейся толпы домашних и воск
лицая: «Господи, страсти какие! ведь это они на войну идут!», она обратилас
ь к своей барышне с предостережением от недоброго глаза офицера, который
построил свой взвод против окна, взял на перевес шпагу, устремил глаза на
Машеньку и ожидал команды.
Ц Барышня, Ц вскричала няня, Ц поди ты от окна! Что он уставился на тебя!
Ц Но Машенька была уже почти без чувств.
Ц Господи! Что с тобой! Ц проговорила с испугом няня и, схватив ее на руки
, отнесла от окна. Но инфлюэнция уже совершилась. Машенька слегла. Всем, ка
залось бы, здорова, но слабость такая во всех членах, что не может встать с
постели, да и только.
Ц Бог ее знает, что с ней сделалось? Ц говорили отец и мать.
Ц Сглазил, сглазил! Ц кричала няня, Ц вот этот, как его, солдатской-то оф
ицер сглазил!
Сглазил, сглазил Ц и водица с уголька не помогла.
Против новой болезни старые средства Ц плохая надежда. И вот, после долг
их споров с няней и сбежавшимися смотреть эту болезнь бабами, Машенькина
маменька решила, наконец, послать за полковым лекарем, несмотря на то, что
папенька говорил, что так пройдет. И послали просить Ивана Даниловича по
жаловать к Ивану Абрамовичу. Филат, как будто предчувствуя, что что-нибуд
ь да не так, долго стоял на том, что барина нет дома; потом, когда прислали в
десятый раз, сказал, что барин почивает; но, наконец, умилился на слезную п
росьбу посланного слуги: «Доложи, брат, сделай милость, доложи! ведь меня з
агоняют, что не привез лекаря. Целый день вот бегаю к вам, говорю, что, деска
ть, нет дома; так барыня говорит: хоть, умри, да жди, покуда приедет домой!»
Филат доложил, что вот, так и так, просят пожаловать.
Ц Скажи, что дома нет.
Ц Я сто раз говорил; да так пристали, что не отделаешься. Сидит тут, плачет
; а нейдет домой, да и все тут. Говорит, барышня умирает.
Ц Дз! Эх, терпеть не могу! Ц сказал Иван Данилович.
Ц Да что ж делать-то, Иван Данилович, побывайте; жалко на человека-то гляд
еть; всю ночь здесь ждал, да вот и день прошел; а у него еще во рту куска не бы
ло; уж я сжалился да накормил его; а дома и есть не дают, покуда доктор не при
едет; а барышня, говорит, такая распрекрасная.
Ц Ну, уж эти мне распрекрасные! Ц сказал Иван Данилович, Ц я знаю, что ка
кие-нибудь пустяки; а если не пустяки, так уж, верно, послали за мной тогда,
как нужно посылать за дьячком читать отходную.
Ц Ну, да вы побывайте, да и скажете просто, что со смертного одра и крюком н
е подымешь на ноги.
Ц Терпеть не могу! Ц повторил Иван Данилович. Ц Давай мундир! Ц Надел
мундир, воткнул шпагу и отправился с человеком в дом родителя Машеньки.
Она забылась легким сном, когда привели Ивана Даниловича к ее постели.
Ц Помогите, пожалуйста! бог знает что с ней приключилось, Ц шептала ему
мать; а отец, и вся семья, и все люди, и вся дворня стояли тут же толпой в како
м-то ожидании чуда.
Чудо действительно совершилось, но невидимо, в недрах Ивана Даниловича.
Когда он, пораженный субъектом, дрожащими руками пощупал пульс Машеньки
, Машенька открыла глаза, взглянула па Ивана Даниловича, вздрогнула, лицо
обдалось пламенем, проговорила едва слышно самой себе: «Ах, боже мой! офиц
ер!…», хотела закрыть лицо одеялом, а в эту минуту рефлекция, или воздейств
ие пораженных ее чувств совершило обратную инфлюэнцию на Ивана Данилов
ича, и он, как окаменевший, безмолвно, бездыханно держал руку Машеньки.
Все окружавшие смотрели и благоговейно молчали в ожидании от него слова
; но Иван Данилович еще думал. Возмущенные мысли его перемешались, и он про
должал стоять неподвижно в положении медика, наблюдающего пульс.
Ц Что, батюшка? Ц спросила мать.
Ц Я женюсь на ней! Ц отвечал Иван Данилович, не помня сам себя и посмотре
в на мать взором, показывающим, что болезнь опасна.
Ц Что такое, батюшка? Ц спросила мать, не поняв слов Ивана Даниловича.
Ц Пожалуйте поскорей бумажки, Ц продолжал Иван Данилович, Ц медлить о
пасно… пожалуйте скорей бумажки.
Ц Господи!… Ц проговорила мать, Ц что ж это такое значит? Пнин Абрамови
ч, есть у тебя бумага?
Ц Нет, матушка, какая ж у меня бумага!
Ц Как же быть-то! никакой бумаги у нас нет.
Ц Послать скорее ко мне, Ц сказал Иван Данилович, Ц или позвольте, я сам
принесу.
И Иван Данилович, схватив свою треугольную шляпу, побежал домой. А между т
ем смущение лекаря и его торопливость перепугали мать. Выбежав в другую
комнату, она ломала себе руки.
Ц Господи! Что такое сказал он, я, право, не расслыхала; Иван Абрамович, что
он сказал о болезни-то Машеньки?
Ц Право, не расслышал; бог его знает, верно что-нибудь по-латыни.
Ц Да уж я тебе говорю… Вот те Христос!… Ц раздалось в толпе баб у дверей.
Ц Что, что такое? Лукерья, что такое? Ц крикнула Машенькина мать.
Ц Да вот, сударыня, Фетинья говорит, что слышала, будто лекарь-то сказал, ч
то я, говорит, женюсь на Марье Ивановне.
Ц Что-о?…
Ц Ей-ей так, сударыня, Ц отвечала Фетинья, Ц так-таки и сказал! Что ж мне
лгать-то, уши-то у меня не чужие.
Ц Женится?
Ц Ох ты, вострое ухо! Ц проговорила няня, Ц все-то ты слышишь!
Ц Да с чего ж это ему вдруг сказать так!
Ц Ни с того ни с сего вдруг: женюсь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Когда этому седому филину случалось догадываться, что ему желают все от
чистого сердца смерти, воображая, что дряхлому старику жизнь уже в тягос
ть, тогда он твердил всем: «Врете вы, собаки, не тогда умру, когда вам хочетс
я, а тогда умру, когда сам захочу».
И действительно, жил-жил и дотянул канитель жизни почти до ста лет, сохран
ив все чувства, память и любовь к свадьбам. Наконец он умер.
Сын Чарова, как мы видели, был светский человек, не занимался устройством
наследственного имения. Барский двор опустел. Сторожа стерегли дом снар
ужи, а внутри все само собою было в целости и сохранности; и управляющий и
Трифон, на руках которого был дом, боялись входить в него: хозяин умер; но х
озяйский страх все еще как будто расхаживал по пустым комнатам и грозил,
чтоб никто ни до чего не смел дотрогиваться.
Прошло несколько лет; а известно, что все живо только духом человеческим.
Без него тля истлила бы земной шар, не только что дом отца Чарова со всеми
принадлежностями. Неожиданно приехал сын, и вдруг все зажило новой жизнь
ю.
Ц Барин, барин молодой приехал! Ц кричали по селу от мала до велика; и вот
ребятишки, бабы, девки, парни, мужики, десятские, староста бегут во двор бо
ярский.
Там управляющий стоял уже подле кареты и помогал молодому барину выходи
ть из нее, молодой барин высаживал молодую барыню, а домохранитель Трифо
н, запыхавшись, отпирал дом, ставни…
Ц Это-то батюшкины палаты? Ц спросил Чаров, посмотрев на поседелый дом.
Крыша заросла мохом и местами березовым кустарником, стены несколько по
хилились.
Ц Это развалины! Ц проговорила Саломея, смотря на все с отвращением, Ц
куда вы меня привезли?…
Ц Это все мигом устроится, ma ch?re, Ц отвечал Чаров.
Ц Боже мой, какая сырость, духота, мертвенность! Все истлело!… Это гроб; ту
т недостает только трупа! Ц повторяла Саломея. Ц Мне страшно!
Люди бросились вытирать пыль с мебели; но, увы, вместе с пылью стирается, к
ак прах, и истлевшая шелковая материя. Дотронулись до занавесей Ц занав
еси распались клочками.
Но новая жизнь, хотя с ужасом и отчаянием, а водворилась кое-как на развал
инах старой.
Отказавшись навеки от своего имени, звания и своей собственной судьбы, С
аломея как будто век была Эрнестиной де Мильвуа, несчастной вдовой, кото
рая имеет право располагать своей рукою. Никогда и никто не внушал ей ник
аких правил и законов, которые бы связывали и обуздывали ее волю. Следова
тельно, воля ее была вполне свободна; а вследствие этого также свободно и
независимо ни от какой любви сердце. В отношении отдачи руки она также не
затруднялась: у ней было две руки. Отдав которую-то из них Яликову, она реш
илась отдать другую Чарову, и… но оставим покуда эту нить рассказа и обра
тимся к другой, которая также входит в основу нашей узорчатой и волнисто
й ткани.
IV
За несколько времени до приезда Чарова в свое поместье в селении Притычи
не стоял полковой штаб. Штаб по новому расписанию был переведен на новые
квартиры, а полковой медик и хирург Иван Данилович Увалень по болезни ос
тался на старой. Чтоб дать понятие о человеке, который впоследствии изба
вит нашу героиню от спазмов, мы почерпнули из моря житейского следующие
об нем сведения.
По собственной охоте, или по воле родительской, или так, пи с того ни с сего,
Иван Данилович Увалень, как говорится, пошел по медицине. На казенный кош
т изучил он, чем кормить и поить человека, провинившегося против искусст
ва быть здоровым; как отнимать у него все, что мешает ему сущест
вовать на белом свете, и был определен в полковые медики. Тут было ему жить
е. Его «гигиена для военных» нравилась всем: он говорил, что так как вредна
я сырость в воздухе происходит от недостатка электричества, то и необход
имо пополнять его в организме приемом алкоголя в чистой воде. Во время же
жаров, для уравновешивания внутреннего жара с наружным, тот же прием, но в
обратном приготовлении, и именно: не напоение алкоголя водой, но насыщен
ие воды алкоголем.
При операциях он эфиризировал субъект свой для притупления чувствител
ьности нервов стаканом чистого алкоголя. Он говорил: «Чтоб удачно о
тнять что-нибудь у человека, отними сперва у него память», и все опер
ации его были необыкновенно счастливы. Субъект, которому он отнял, напри
мер, ногу, очнувшись, думал, что нога тут, а только на нее Иван Данилович нал
ожил успокоительный пластырь.
Действуя предохранительными средствами, он ввел в употребление, чтоб ка
ждый больной, кроме халата, имел непременно ларец с уравновешивающим тем
пературу лекарством.
Ц Здоровье, Ц говорил он каждому из своих пациентов, Ц есть самая лучш
ая вещь в свете, а болезнь самая скверная, и потому надо избегать болезни.
Если заболеешь Ц и не присылай за мной: залечу, ей-богу залечу. Медицина н
е дошла еще до совершенства; сам Гуфланд
[244] Гуфланд Христоф (1762 Ц 1836) Ц немец
кий врач и деятель в области медицинского образования и улучшения быта в
рачей, с 1809 года профессор Берлинского университета.
за нее не ручается; а я-то с какой стати буду за нее ручаться?
В самом деле, Иван Данилович терпеть не мог больных и жестоко бранил их.
Ц Эх, брат, подлинно дрянь! От болезни не умел предостречь себя; а, кажется
, простое дело: соблюдай температуру. Ну, что пропишу я тебе из латинской к
ухни, когда и русскую-то желудок не варит?
Иван Данилович славная был душа; но когда заляжет спать, то уж не проси у н
его помощи. От кого бы ни пришли, ни прибежали, ни приехали за ним, денщик Фи
лат, смотря по своему благоусмотрению, отвечал: «Дома нет!… Уехал, да не бы
вал еще; и сам не знаю где». Или: «Нездоров Иван Данилович; сам на лекарстве
». Исключение было только для полкового командира или, лучше сказать, для
полковницы. В таком случае Филат не только не сердился, но будил его без це
ремоний: «От полковника вестовой. Извольте вставать, Иван Данилович!» Ко
гда же Иван Данилович сердился, что его беспокоят из каких-нибудь пустяк
ов, тогда Филат уговаривал его и смирял его сердце здравым рассуждением,
что «нельзя же, Иван Данилович, ведь это полковница. Прислал бы хоть адъют
ант полковой или баталионный командир, да я и сам разве бы только с боку на
бок перевернулся. Ну, а тут нельзя».
Филат заведовал не только всем хозяйством Ивана Даниловича, но даже домо
вой аптекой. «Подай-ко сюда, Ц скажет барин, Ц как бишь ее…» Ц «Что? акву
сатурновну
[245] Латинское название свинцовой примочки aqua saturnina в устах вельтмановского п
ерсонажа превратилось в акву сатурновну.
?» Ц спрашивал он, так только, по привычке спрашивать и чтоб показат
ь, что мы, дескать, знаем, что кому из больных потребно. Он в самом деле приме
нился к обычным недугам каждого из больных.
Филат был золотой человек: славно стряпал, славно умел заплатать дырочку
, бесподобно штопал чулки, отлично стирал белье.
Ц Велика мудрость стирать! Ц говорил он, Ц что, хуже я какой-нибудь пра
чки выстираю?… Взял, отпарил в щелоку, выстирал в корыте, выполоскал на пру
де, выжал хорошенько да развесил, и прав; а выкатать не штука!
Из всего этого следовало, что, имея такого денщика, Ивану Даниловичу суще
ственно не нужно было ни жены, ни дворни. Филату и в голову не приходило ни
когда, чтоб барин его женился; да и Ивану Даниловичу не шла на ум женитьба,
тем более что ему сроду не случалось лечить девушек. От дамских болезней
он также отказывался, частию по природной застенчивости, а главное потом
у, что, бог знает, с чего вообразил он, что «женские болезни не суть болезни;
следовательно и неизлечимы: слабость нервов, например, Ц говорил он, Ц
какая ж это болезнь? Это не болезнь, а просто слабость нервов. От раздражит
ельности, от причуды, от вынь-да-выложи также в медицине нет лекарств: мед
ицина не отец, не мать, не муж и не возлюбленный: ни платья не сошьет, ни шляп
ки не купит, ни на бал не повезет, не приласкает и не прижмет к пламенному с
ердцу. Что ж тут делать?»
Так рассуждал часто Иван Данилович сам с собою, вслух, возвращаясь домой
от полковницы, и, боясь женских болезней, закаялся жениться. Но так как кля
нутся и заклинаются всегда люди, которые ни за что бы не клялись, если б ок
овы, налагаемые клятвами, были немножко пожелезнее и не так легко разрыв
ались и сбрасывались, то настал же таков момент, что и Иван Дани
лович поклялся бы снова, что он пошутил, что глупо давать клятвы в том, в че
м сам от себя не зависишь, словом, он «умно отрекся от глупого отречения, и
таким образом возвратился в самого себя».
Это происходило следующим образом:
Полковой штаб, при котором состоял Иван Данилович, расположен был в одно
й коалиции деревянных строений, получившей название города, н
о не вступившей еще на степень конкретирования городской
особенности. Вместо колес там служили еще ноги; на улицах разда
валась еще национальная поэзия; по праздникам можно было водить хоровод
и выходить на кулачный бой, а весной и осенью охотиться на главной площад
и за дикими утками и куликами, потому что момент потребления дичи
еще не настал для этого города, носившего все признаки захолустья. В
невежественном состоянии, там не знали еще болезней, но знали только «го
лова болит, худо можется, нездоровится» и утешали друг друга словами: «Ве
лика беда, что голова болит: поболит, поболит, да и пройдет». Прикинется но
гтоеда, обрежет кто-нибудь палец, Ц «ну, не плачь, до свадьбы заживет!…» У
женщин проявлялась одна только болесть, да и то, говоря словам
и Ивана Даниловича, не болезнь, а естественный момент органического разв
ития.
Первый момент неизвестных дотоле болезней, требующих медицинских посо
бий, проявился у Машеньки, дочери одного мелкопоместного отца огромного
семейства, который приезжал в город на ярмарку.
Причиною болезни Машеньки был чисто нравственный момент сильного, необ
ычного впечатления на чувства, привыкшие к обычному. Приехав совершенно
здоровою в г©рвд, здоровехонька легла почивать Машенька, вдруг разбужен
а была поутру странным стуком и какими-то чудными звуками. С испугом вско
чила она с постели, а в это самое время, к несчастию, вбежала в комнату ее ст
арая няня и вскрикнула: «Барышня, барышня! посмотри-ко, сударыня, что на ул
ице-то деется!»
Машенька бросилась к окну, взглянула, и все жилки ее затрепетали, кровь пр
иступила к сердцу, дыхание заняло: это был начальный, безотчетный момент
инфлюэнции гражданственности на нежные чувства и на национал
ьнее неопытное еще сердце; первый момент страха видеть убийственное ору
жие не в руках каких-нибудь чудовищ, а в руках каких-то нежных существ, кот
орые, проходя мимо окна, так умильно глядели на Машеньку и как будто говор
или ей: «Душенька! ангельчик! Как ты хороша! Позволь тебя убить!»
Просвещенные читатели без сомнения догадаются, что на улице было ученье
и развод. Вещи очень обыкновенные; но для такого нежного и неопытного сущ
ества, как Машенька, которая не только сроду не видывала солдат, но и не сл
ыхивала даже сказки про солдатскую душу, Ц все это показалось ужасом.
Грохот барабанов, треск труб, блеск и темп оружия, возгласы волшебных сло
в: «Марш!» «Стой!» «Стройсь!», которыми приводилась в движение толпа людей
, их особенная походка, особенные приемы, стройный стан так поразили Маше
ньку, что она взяла да и покатилась. Никто не заметил этого, кро
ме нянюшки. Смотря в окно через головы сбежавшейся толпы домашних и воск
лицая: «Господи, страсти какие! ведь это они на войну идут!», она обратилас
ь к своей барышне с предостережением от недоброго глаза офицера, который
построил свой взвод против окна, взял на перевес шпагу, устремил глаза на
Машеньку и ожидал команды.
Ц Барышня, Ц вскричала няня, Ц поди ты от окна! Что он уставился на тебя!
Ц Но Машенька была уже почти без чувств.
Ц Господи! Что с тобой! Ц проговорила с испугом няня и, схватив ее на руки
, отнесла от окна. Но инфлюэнция уже совершилась. Машенька слегла. Всем, ка
залось бы, здорова, но слабость такая во всех членах, что не может встать с
постели, да и только.
Ц Бог ее знает, что с ней сделалось? Ц говорили отец и мать.
Ц Сглазил, сглазил! Ц кричала няня, Ц вот этот, как его, солдатской-то оф
ицер сглазил!
Сглазил, сглазил Ц и водица с уголька не помогла.
Против новой болезни старые средства Ц плохая надежда. И вот, после долг
их споров с няней и сбежавшимися смотреть эту болезнь бабами, Машенькина
маменька решила, наконец, послать за полковым лекарем, несмотря на то, что
папенька говорил, что так пройдет. И послали просить Ивана Даниловича по
жаловать к Ивану Абрамовичу. Филат, как будто предчувствуя, что что-нибуд
ь да не так, долго стоял на том, что барина нет дома; потом, когда прислали в
десятый раз, сказал, что барин почивает; но, наконец, умилился на слезную п
росьбу посланного слуги: «Доложи, брат, сделай милость, доложи! ведь меня з
агоняют, что не привез лекаря. Целый день вот бегаю к вам, говорю, что, деска
ть, нет дома; так барыня говорит: хоть, умри, да жди, покуда приедет домой!»
Филат доложил, что вот, так и так, просят пожаловать.
Ц Скажи, что дома нет.
Ц Я сто раз говорил; да так пристали, что не отделаешься. Сидит тут, плачет
; а нейдет домой, да и все тут. Говорит, барышня умирает.
Ц Дз! Эх, терпеть не могу! Ц сказал Иван Данилович.
Ц Да что ж делать-то, Иван Данилович, побывайте; жалко на человека-то гляд
еть; всю ночь здесь ждал, да вот и день прошел; а у него еще во рту куска не бы
ло; уж я сжалился да накормил его; а дома и есть не дают, покуда доктор не при
едет; а барышня, говорит, такая распрекрасная.
Ц Ну, уж эти мне распрекрасные! Ц сказал Иван Данилович, Ц я знаю, что ка
кие-нибудь пустяки; а если не пустяки, так уж, верно, послали за мной тогда,
как нужно посылать за дьячком читать отходную.
Ц Ну, да вы побывайте, да и скажете просто, что со смертного одра и крюком н
е подымешь на ноги.
Ц Терпеть не могу! Ц повторил Иван Данилович. Ц Давай мундир! Ц Надел
мундир, воткнул шпагу и отправился с человеком в дом родителя Машеньки.
Она забылась легким сном, когда привели Ивана Даниловича к ее постели.
Ц Помогите, пожалуйста! бог знает что с ней приключилось, Ц шептала ему
мать; а отец, и вся семья, и все люди, и вся дворня стояли тут же толпой в како
м-то ожидании чуда.
Чудо действительно совершилось, но невидимо, в недрах Ивана Даниловича.
Когда он, пораженный субъектом, дрожащими руками пощупал пульс Машеньки
, Машенька открыла глаза, взглянула па Ивана Даниловича, вздрогнула, лицо
обдалось пламенем, проговорила едва слышно самой себе: «Ах, боже мой! офиц
ер!…», хотела закрыть лицо одеялом, а в эту минуту рефлекция, или воздейств
ие пораженных ее чувств совершило обратную инфлюэнцию на Ивана Данилов
ича, и он, как окаменевший, безмолвно, бездыханно держал руку Машеньки.
Все окружавшие смотрели и благоговейно молчали в ожидании от него слова
; но Иван Данилович еще думал. Возмущенные мысли его перемешались, и он про
должал стоять неподвижно в положении медика, наблюдающего пульс.
Ц Что, батюшка? Ц спросила мать.
Ц Я женюсь на ней! Ц отвечал Иван Данилович, не помня сам себя и посмотре
в на мать взором, показывающим, что болезнь опасна.
Ц Что такое, батюшка? Ц спросила мать, не поняв слов Ивана Даниловича.
Ц Пожалуйте поскорей бумажки, Ц продолжал Иван Данилович, Ц медлить о
пасно… пожалуйте скорей бумажки.
Ц Господи!… Ц проговорила мать, Ц что ж это такое значит? Пнин Абрамови
ч, есть у тебя бумага?
Ц Нет, матушка, какая ж у меня бумага!
Ц Как же быть-то! никакой бумаги у нас нет.
Ц Послать скорее ко мне, Ц сказал Иван Данилович, Ц или позвольте, я сам
принесу.
И Иван Данилович, схватив свою треугольную шляпу, побежал домой. А между т
ем смущение лекаря и его торопливость перепугали мать. Выбежав в другую
комнату, она ломала себе руки.
Ц Господи! Что такое сказал он, я, право, не расслыхала; Иван Абрамович, что
он сказал о болезни-то Машеньки?
Ц Право, не расслышал; бог его знает, верно что-нибудь по-латыни.
Ц Да уж я тебе говорю… Вот те Христос!… Ц раздалось в толпе баб у дверей.
Ц Что, что такое? Лукерья, что такое? Ц крикнула Машенькина мать.
Ц Да вот, сударыня, Фетинья говорит, что слышала, будто лекарь-то сказал, ч
то я, говорит, женюсь на Марье Ивановне.
Ц Что-о?…
Ц Ей-ей так, сударыня, Ц отвечала Фетинья, Ц так-таки и сказал! Что ж мне
лгать-то, уши-то у меня не чужие.
Ц Женится?
Ц Ох ты, вострое ухо! Ц проговорила няня, Ц все-то ты слышишь!
Ц Да с чего ж это ему вдруг сказать так!
Ц Ни с того ни с сего вдруг: женюсь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75