Из всех шести тысяч персон тут только двое наслаждаются в душе каким-то р
айским наслаждением Ц Василий Игнатьич Захолустьев и супруга его Фекл
а Семеновна; счастливая чета ходит под ручку. Он Ц седые волосы в кружок,
гладко-прегладко расчесаны, борода Ц волос от волоса отделен, на плечах
древний боярский кафтан с золотым шитьем, с петлицами, меч с темляком пер
епоясывает не просто талию, но огромное депо здравия и благоденствия. Он
а Ц в обшитом золотым кружевом гарнитуровом платье, которое спереди как
следует приподнялось, на голове повязан золотошвейный платок, в ушах се
рьги бурмицкого зерна, на шее жемчужное ожерелье ниток в пятьдесят, паль
цы расперло от многоценных перстней. У Василия Игнатьича раскраснелось
лицо и от самодовольствия и от жару; с трудом ворочая голову, подпертую ши
тым воротником, он отирает пестрым платком чело свое; из приличия не воро
чает ее на стороны; взор его как навесный выстрел направлен через головы,
чтоб кого-нибудь не задеть. Фекла Семеновна также не ворочает головой; но
зато глаза ее как на пружинах, то вправо, то влево.
Ц Что, Фекла Семеновна, хорошо? ась? Ц произносит тихо Василий Игнатьич,
проходя по опустевшему углу галереи между колоннами.
Ц И господи, как прикрасно! Ц отвечает Фекла Семеновна, Ц да что ж это т
акое, для чего господа-то собрались?
Ц Вот, спрашивает; ты смотри да примечай.
Ц Да уж у меня и глаза разбежались! Когда ж это они присядут? Ах, смотри-ко,
смотри, что это сбежались все в кучу? Что там случилось? Пойдем посмотрим!

Ц Не приходится идти туда; знай честь. Вот посмотрим отсюда.
Ц Что ж это там, пляска, что ли?
Ц Тс! а ты смотри себе да примечай.
В первый раз бог привел Василию Игнатьичу и Фекле Семеновне быть в собра
нии, как же не подивиться всем диковинкам.
Ц Василий Игнатьич, Ц начала снова Фекла Семеновна, Ц если б Прохоруш
ка был здесь, он, чай, также пошел бы в танцы?… то-то бы посмотрела!
Ц Ну-у! Ц отвечал Василий Игнатьич.
Ц Что ну, ведь он, чай, не хуже господ, не тех вот, что в кавалериях, а вот эти
х штатских-то, право-ну!
Ц Тс! что ты это! Ц сказал Василий Игнатьич, толкнув супругу свою под бок.

Ц Поди-ко-сь, слова нельзя сказать! Ц заговорила Фекла Семеновна под ух
о мужу, Ц легко ли, добро бы я говорила про господ великих; а то, смотри ты, п
ро эту голь слова не скажи! Вот он, тут же, писаришко-то, что тебе бумаги ход
ит писать… да поругался с тобой Ц мало, вишь, дал ему на чай…
Ц Где, матушка, где ты тут нашла писаришку?
Ц Да вот он, вот трется около благородных-то… вот увидал тебя…
Ц Пьфу, в самом деле!… Пойдем, пойдем! осрамит еще, мошенник!
Надо сказать правду, что богатство и почести не по наследию и не даром дос
тались Василию Игнатьичу; он нажил их трудом не с умом, а с грехом пополам.
И потому, как ни поверни, бывало, Василия Игнатьича, с одной стороны как бу
дто честный человек, богач, а с другой Ц старый плут, точно нищий, и не дале
ко ушел от того Васьки Игнатова, который лет за сорок торговал в деревне б
абками, потом служил в харчевне и угощал пьяных вместо вина винным запах
ом. Он и продолжал бы карьер свой по винной части, но судьба решила иначе. Е
го соблазнила чайная торговля. Он узнал, что, кроме китайского ван-сун-чо-
дзи, есть русский Иван-сун-чо-дзи и стал торговать чаем, завел магаз
ин китайских чаев, сахару и кофе.
Сахар и кофе Ц дрянные продукты, от них барыша десять, а много пятнадцать
процентов… В сахарный песок можно бы подбавить самого лучшего белого пе
ску, да не тает, окаянный! Про кофе и говорить нечего: ни один род бобов не по
дходит к нему.
Нужно ли говорить, что мелочная торговля чаем не удовлетворила Василья И
гнатова, он пустился в оптовую, пустился сам на Кяхту
[117] Кяхта Ц город на китайск
о-русской границе, являвшийся в прошлом веке центром чайной торговли Ки
тая с Россией.
; сам съездил в Дмитровский уезд, чтоб сделать оптовую закупку само
го лучшего сорту Иван-сун-чо-дзи. Но для оптовой торговли чаем необходим
о иметь свой дом, с запертыми воротами, на дворе лабазы, амбары, палатки и т
ому подобные заведения. Всем этим обзавелся Василий Игнатьич.
В производстве Иван-сун-чо-дзи помогал ему только сынишка Прохорушка.
Ц Это, Ц толковал он ему, Ц вот видишь, цветы чайные; а вот это лучший сор
т, а вот это похуже; а вот как смешаешь того и другого, да вспрыснешь цветам
и-те, так и выйдет цветочный, а без цветов Ц семейный, а как приложишь щепо
точку, так выйдет сквозничок… Понимаешь?
Таким образом, можно заключить, что эта торговля была впрок Василью Игна
тьичу. Он подумал, подумал да купил за двести тысяч каменный дом, для постр
ойки которого какой-то князь выписал из Италии архитектора, из Голланди
и кирпич, из Англии железо, из Франции обои и мебель, из Саксонии фарфоровы
е вазы, еще из Италии картинную галерею и этрусские горшки, из Египта двух
сфинксов на ворота, из Венеции гондолу для пруда, из Китая киоск для саду и
так далее, словом, с целого света стащил тьму чудес. Все это стоило миллио
нов десять. Когда князь кончил жизнь, сын его, не получив в наследие ни вел
ьможества, ни причуд вельможеских и не заботясь, откуда что папенька вып
исал и что ему все это стоило, тотчас же решился сбыть весь драгоценный хл
ам итальянского вкуса с рук и завести скорее всё рококо. Дом показался ем
у глуп, меблировка стара, масляные картины слишком замаслены и закоптели
, и Ц вследствие этого обитель вельможи, со всей ее обстановкой, за двести
тысяч поступила во владение Василья Игнатьича.
Ц Ну, что, Фекла Семеновна, каково? Ц спросил он у жены, проходя по комнат
ам купленного дома.
Ц И, господи, как прикрасно! Ц отвечала она, Ц позову в гости Домну Ники
тишну, то-то, чай, подивится.
Ц Позови, позови, да ты смотри, примечай: ведь все шелк, а не ярославка.
Ц Да шелк же, шелк.
Ц Кахменные-то статуи черт знает что, я их в сарай велю снести али в сад по
ставлю; а вот золоченые-то по углам Ц хороши: из залы-то я их в гостиную.
Ц Что ж это у них в руках-то словно вербы?
Ц А тут все шкалики ставятся, вот примером, как в люминацию.
Ц Ух, страсти какие! на стенах все люди! а на потолке-то! ох, страм какой! Нет
, Василий Игнатьич, вели замалевать! Словно выпарилась да в передбаннике
отдыхает… и лебедя из рук кормит… экой соблазн!
Ц В самом деле, Ц сказал Василий Игнатьич, смотря на потолок, в котором в
ставлена была мастерская картина, изображающая Леду
[118] Леда Ц в древ
негреческом мифе возлюбленная бога Зевса, к которой он являлся в образе
лебедя.
, Ц пришло же в голову намалевать такую вещь!…
Ц Да я в этом покое ни за что бы одна не осталась, право! Мне все бы казалос
ь, что на стенах-то живые люди, Ц того и гляди, что вот этот бросится с шпаг
ой-то да убьет… Христа ради, вели замалевать, да и то еще я буду бояться… ве
лел бы совсем щекатурку сбить да снова ощекатурить.
Ц Щекатурка! Тут не щекатурка, а обои, смотри-кось, тканье али вязанье, кто
их знает?
Ц Ох, ты! знает толк! Это шитье по канве.
Ц Ааа! вот вишь ты; бывают же такие случаи, что и бабий ум пригоден. По канв
е шитые! чай, ведь дорого взяли вышить во всю стену-то? Чай, ста по два за сте
ну?
Ц И уж! Как дашь свою шерсть, так рублей за двадцать за пять швея сработае
т. Чай, видал ты в лавке у Трофима Кириловича подушки шитые? Из его шерсти б
ерут по два с полтиной; а работа-то не такая, а мелкая.
Рассмотрев таким образом гобелены, Василии Игнатьич с Феклой Семеновно
й обошли весь дом, выбрали для жилья себе задние комнаты, где была гардеро
бная и жил камердинер. Входя в особую картинную галерею, новый хозяин вск
рикнул:
Ц Вот славная кладовая будет у меня!… Тут картины-то, верно, лишние разве
шаны Ц я их сбуду, да и всё дрянь какая: капуста намалевана, разная овощь д
а птица разная…
Ц Звери-то, звери какие! Ц вскричала Фекла Семеновна, Ц коровы-то, коро
вы! тьфу ты, окаянная! Вели ты, пожалуйста, выкинуть эту срамоту, да поскоре
й бы призвать батюшку со святой водой.
Обрадовался Василий Игнатьич и величине бывшего манежа:
Ц Вот, Ц говорил он, Ц лабазов-то мне не нужно строить Ц готовый да как
ой славный будет!
Поселясь в белокаменных палатах, Василий Игнатьич тотчас же потщился пр
инести пользу казне; не собственно для пользы казны, а для полу
чения звания именитого гражданина. После этого необходимо было подумат
ь и об сыне Прохорушке и отдать в коммерческое училище. Сын Прохорушка бы
л малый с способностями: он тотчас перенял и тон и манеру
богатых купеческих сынков, которые в свою очередь переняли тон и ма
неру от юных конторщиков-негоциантов с тою разницею, что этим напели еще
в пеленках:
«Смотри, mon enfant или mein Kind, ты в конторщиках веди себя честно и трудолюбиво, копи д
еньги, сколоти капиталец, приютись сперва к кому-нибудь в компанию, глядь
, со временем сам будешь негоциантом; понимаешь? Следуй вкусу людей, угожд
ай вкусу и прихотям людей, а с своим вкусом и прихотями не суйся. Ja, mein Kind, надо к
опить богатство: богатство Ц великая вещь! Когда накопишь значительный
капитал, тогда можешь жить по своим прихотям: можешь завести комнатки тр
и чистеньких, свою кухарку, свою собственную конфорку для кофею или шоко
ладу, и даже патэ-фруа
[119] Холодный паштет (франц.).
и бутылку вина для приятелей; а до тех пор показывай вид, что ты сыт; н
а чужой счет вместо завтрака хоть обедай, а на свой счет вместо обеда толь
ко завтракай. Даром ничего, никому и ни для кого; потому что: за что ж
даром давать и кто ж даром дает?»
На Руси подобных наставлений купеческим сынам не дают, потому что на Рус
и коммерция не наука, а свободное искусство; успех и обогащение зависит н
е собственно от расчету, но от талану. У Прохорушки нисколько н
е было талану наживать, а, напротив, вдруг развился талан проживать нажит
ое отцовское. Василью Игнатьичу очень понравилось, что Прохорушка смотр
ит не купеческим сынком, а чем-то тово! Фекла Семеновна не могла на него на
радоваться,
Ц Смотри-ко, вот дал бог нам сынка: настоящий господин, да еще и лучше, Ц г
оворила она всегда, любуясь на сына своего.
Ц Нече сказать, залихватский сынишко! Ц говаривал и Василий Игнатьич,
Ц да, тово… боюсь, офранцузится!…
Ц Поди-ко-сь, уж как так ведется у господ, так не отставать-стать; господа-
то знают получше нас, что делать; да и невесты-то теперь всё ученые, словно
француженки; вот, примером, у Селифонта Михеича дочь Авдотья Селифонтьев
на Ц все мадеумазелью величают. А уж как она, голубушка, переня
ла по-господскому-то манежиться? Перетянута вся в рюмочку Ц жалости дос
тойно! Извелась, бедная; а хорошо! Как начнет: «Мама, мама!» Ц «Что, дитятко?
» Ц «Мне что-то дурно!» Ц «Отчего же, дитятко?» Ц «Так!» Ц «Как так? за обе
дом-те в рот ничего не взяла, как не стошниться! Ты бы чего-нибудь покушала
». Ц «Но!» Ц «Ничего не вулэ?»
[120] Но (франц. поп)
Ц нет; в у л е (франц. vouliez) Ц хотите.
скажет и Марья Ивановна по-французскому. Ц «Но!» И, госп
оди, какая вели-катная! Куда уж ударить за что-нибудь! Слово скажи с сердце
м, так так голубушка и упадет без памяти!… Вот бы невеста-то Прохорушке!
Ц И на струменте играет?
Ц Играет! уж как играет-то! Пальчики словно взапуски бегают!
Ц Ну, ладно, так я не продам струмента, что в зале-то стоит.
Ц Не продавай!
Таким образом поговорили, поговорили, да и решили, что быть так.
Оставалось Прохору Васильевичу кончить только науку. По летам он уже бы
л годков двадцати, по наружности Ц просвещение прикинуло ему несколько
годков, и цвет лица его был матовый; по статьям он был до учения малый ражи
й, но когда изучился, то несколько похудел и вытянулся.
Покуда отец и мать выжидали времени и часу, чтоб женить Прохорушку, он усп
ел поизбаловаться; отец осерчал было на него за забранные без
спросу у приказчика Трифона и промотанные деньги, но Фекла Семеновна убе
дила, что нельзя же молодцу не погулять, успокоила пословицей, что ж
енится, пере женится, и принялась закидывать невод на Авдотью Селиф
онтьевну. Дело шло изрядно; да на беду заболела бедная Фекла Семеновна. Бы
вало, от засорения желудка поест редечки с кваском Ц и все сно
ва ладно; бывало, простудится Ц сходит в баню, выпарится хорошенько да на
трется медом с солью, Ц и снова как встрепанная; но, поразнежившись в боя
рском дому на господскую стать, нельзя уже жить и быть по-прежнему, все де
лать попросту: господа лучше знают, что угодно господской натуре. Прохор
ушка же особенно озаботился, чтоб его тятенька и матушка не уд
арили лицом в грязь; он их учил, как все ставить на благородную ногу. Не тол
ько редька, обычное лекарство Феклы Семеновны от засорения желудка, но д
аже орехи и сырая репа, Ц до которых она была страстная охотница и которы
ми прежде засоряла желудок, Ц вывелись из употребления. Вместо четвери
ка репы и мешка орехов, надо же было по привычке грызть, употреблять что-н
ибудь благородное; и вот Фекла Семеновна заменила их фисташками и каштан
ами. Они подействовали как нельзя лучше; без доктора облагороженный желу
док и не думал переваривать фисташек и каштанов.
Ц Надо призвать доктора, тятенька, Ц сказал Прохорушка.
Ц Поди-ко-сь, доктора! Ц сказал Василий Игнатьич, Ц доктор а-то кусаютс
я!
Ц Что ж, умирать мне прикажешь, что ли? Ц простонала Фекла Семеновна.
Ц Выпила бы рюмочку водки с перцем, так и все бы прошло; а то еще доктора.
Ц Как это можно, тятенька. Я позову Степана Кузьмича, Ц сказал Прохоруш
ка.
Ц Что, тятенька! небойсь я не знаю, как они морочат людей? Приед
ет, расшаркается, подержит за руку, да высуни ему язык как дурак,
а потом взял да написал записку в аптеку Ц и давай ему красную ассиг
нацию. А в аптеках-то что? Не я, небойсь, отпускал в аптеки-то спирт? Подкрас
ят его чем-нибудь, вот-те и лекарство! Уж, брат, знаем!
Ц Умори, умори меня! Ц прикрикнула снова Фекла Семеновна.
Ц Да по мне, пожалуй, бросай деньги на аптечную настойку! Наживал, нажива
л, а тут возьми да и кинь!
Ц У меня есть приятель, отличный медик, тятенька, он ничего не возьмет; по
сле можно ему будет подарить фунт хорошего чаю.
Ц Ну, за вылечку, пожалуй, и фунта два дадим китайской уборки.
Юный медик, приятель Прохорушки, явился в спальню к Фекле Семеновне. Снач
ала она пришла в ужас, увидев перед собой молодого человека.
Ц Что ты это, батюшка, какого ты молокососа ко мне привел? Это, верно, учени
к докторской? Ц прикрикнула она было на сына; но он уверил ее, что наука и о
пытность наживаются не постепенно, а гуртом.
Хотя молодой медик следовал не русской пословице: век живи, век учи
сь, но он убедился долговременным употреблением искусства над желу
дком Феклы Семеновны, что действительно ars longa, a vita brevis
[121] Наука длинна, а жизнь кор
отка (латинская пословица).
. Желудочные деятели Феклы Семеновны пришли в недоумение от ф
исташек и от каштанов, подняли тревогу: «Это что такое? это черт знает что,
а не репа! Пусть кто хочет варит эту дрянь, а мы не будем ее варить!» Бывало,
бунт прекращался редькой, и все от боязни редьки принималось снова за ра
боту; но когда вместо горькой редьки прибыла в желудок подслащенная венс
кая микстура и стала уговаривать желудочных деятелей немецким наречие
м, они отвечали ей: «Извольте сами варить, сударыня, немецкие продукты!» Ц
и отправились в голову жаловаться Фекле Семеновне, что вот так и так, деск
ать, посылают нам сверху черт знает что. Фекла Семеновна, вместо того чтоб
ы по старому обычаю приложить к голове кислой капустки, в свою очередь по
жаловалась медику, что вот так и так Ц голову смерть разломило! Медик не д
олго думал; тотчас же употребил решительное средство: обложил голову льд
ом, к ногам синопизмы
[122] Горчичники.
, к животу катаплазмы
[123] Припарки.
, Ц всполошил всех жизненных деятелей, забросались они во все стор
оны, бегут жаловаться в голову, а в голове уж пожар, Ц плохо! И медик видит,
что плохо.
Ц Надо, Ц говорит, Ц сделать консилиум.
Ц Что такое значит это, сударь? Ц спрашивает его Василий Игнатьич.
Ц Созвать докторов на совет.
Ц Эх вы, сударь! спалили дом, да собирать совет, как из головешек вновь его
построить!
Ц Я чем же виноват? Ц сказал обидевшийся медик.
Ц Чем? Уж вестимо, что ничем: где ж вам пальцем искру тушить! Поехали за тру
бой!
Несмотря на отца, Прохор Васильевич собрал нескольких медицинских изве
стностей, по желанию приятеля своего, который хотел, чтоб авторитет меди
цины подтвердил, что он употребил все известные средства, предписываемы
е наукой, для восстановления здоровья Феклы Семеновны, и нисколько не ви
новат в том, что они не помогают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75