В ногах ее сидел Мунро. Его покрытая
сединами голова была низко опущена; изборожденное морщинами лицо, напол
овину скрытое рассыпавшимися в беспорядке прядями седых волос, выражал
о боль тяжелой утраты. Рядом с ним стоял Гамут с обнаженной головой; его гр
устный, встревоженный взгляд беспрестанно переходил с томика, из которо
го можно было почерпнуть так много святых изречений, на существо, которо
е было дорого его сердцу. Хейворд стоял вблизи, прислонясь к дереву, мужес
твенно стараясь подавить порывы горя.
Но, как ни печальна, ни грустна была эта сцена, она была далеко не столь тро
гательна, как та, что происходила на противоположном конце поляны. Ункас
в самых великолепных, богатых одеждах своего племени сидел, словно живой
, в величественной, спокойной позе. Над головой его развевались роскошны
е перья, ожерелья и медали украшали в изобилии его грудь. Но глаза его были
неподвижны, безжизненны.
Перед трупом стоял Чингачгук, без оружия, без украшений, без раскраски; то
лько синяя эмблема его племени ярко выступала на обнаженной груди сагам
ора. С того времени как собрались все его соплеменники, могиканин не свод
ил пристального взгляда с безжизненного лица своего сына.
Вблизи стоял разведчик в задумчивой позе, опираясь на свое роковое оружи
е мести. Таменунд, поддерживаемый старейшинами своего племени, сидел на
возвышении, откуда мог смотреть на безмолвное, печальное собрание.
В стороне от толпы стоял воин в чужестранной форме; за ним Ц его боевой ко
нь, находившийся в центре всадников, очевидно приготовившихся отправит
ься в далекое путешествие. По одежде воина видно было, что он занимал важн
ое место при губернаторе Канады. По-видимому, он явился слишком поздно, чт
обы исполнить данное ему поручение Ц примирить пылких противников, Ц
и теперь присутствовал молчаливым свидетелем при последствиях битвы, к
оторую ему не удалось предотвратить.
День приближался уже к полудню, а между тем толпа пребывала все в том же тя
желом безмолвии. Иногда раздавалось тихое, заглушенное рыдание; но в тол
пе не было заметно ни малейшего движения. Только по временам поднимался
кто-нибудь, чтобы оказать простые, трогательные почести умершим. Наконе
ц делаварский мудрец протянул, руку и встал, опираясь на плечи своих това
рищей. Он казался очень слабым, словно с того времени, как он говорил в пос
ледний раз со своим племенем, прошел целый век.
Ц Люди ленапов! Ц сказал он глухим голосом. Ц Лицо Маниту скрылось за т
учей! Взор его отвращен от нас, уши закрыты, язык не даст ответа. Вы не видит
е его, но кара его перед вами. Откройте ваши сердца, и пусть души ваши не гов
орят лжи. Люди ленапов! Лицо Маниту скрыто за тучами!
За этими простыми, но страшными словами наступило глубокое безмолвие, ка
к будто дух, которому они поклонялись, сам произнес эти слова. Даже безжиз
ненный Ункас казался живым существом в сравнении с неподвижной толпой, о
кружавшей его.
Но, когда постепенно впечатление от этих слов несколько ослабело, тихие
голоса начали песнь в честь умерших. То были женские голоса, мягкие и невы
разимо печальные. Когда кончала одна певица, другая продолжала хвалу или
жалобу. По временам пение прерывалось общими взрывами горя. Одна из деву
шек начала восхваление покойного воина скромными намеками на его качес
тва. Она называла его «барсом своего племени», говорила о нем, как о воине,
чей мокасин не оставлял следа на росе; прыжок его походил на прыжок молод
ого оленя; глаза были ярче звезд в темную ночь; голос во время битвы могуч,
как гром Маниту. Она напоминала о матери, которая родила его, и пела о счас
тье быть матерью такого сына.
Другие девушки еще более тихими голосами упомянули о чужестранке, почти
одновременно с молодым воином покинувшей землю. Они описывали ее несрав
ненную красоту, ее благородную решимость.
После этого девушки заговорили, обращаясь к самой Коре со словами, полны
ми нежности и любви. Они умоляли ее быть спокойной и не бояться за свою буд
ущую судьбу. Спутником ее будет охотник, который сумеет исполнить малейш
ее ее желание и защитить ее от всякой опасности. Они обещали, что путь ее б
удет приятен, а ноша легка. Они советовали ей быть внимательной к могучем
у Ункасу. Потом, в общем бурном порыве, девушки соединили свои голоса в пес
не в честь могиканина. Они называли его благородным, мужественным, велик
одушным.
В самых нежных словах они сообщали ему, что знают о влечении его сердца. Де
лаварские девушки не привлекали его; он был из племени, некогда владычес
твовавшего на берегах Соленого Озера, и его желания влекли его к народу, к
оторый жил вблизи могил его предков. Раз он выбрал белую девушку Ц значи
т, так нужно. Все могли видеть, что она была пригодна для полной опасности
жизни в лесах, а теперь, прибавляли девушки, мудрый владыка земли перенес
ее в те края, где она может быть счастлива навеки. Потом, переменив свой на
пев, плакальщицы вспомнили о другой девушке Ц Алисе, рыдавшей в соседне
й хижине. Они сравнивали ее с хлопьями снега Ц с легкими, белыми, чистыми
хлопьями. Они знали, что она прекрасна в глазах молодого воина, так похоже
го на нее цветом кожи.
Делавары слушали как зачарованные; по их выразительным лицам ясно было,
как глубоко их сочувствие. Даже Давид охотно прислушивался к тихим голос
ам девушек, и задолго до окончания пения по восторженному выражению его
глаз было видно, что душа его глубоко потрясена.
Разведчик Ц единственный из белых, понимавший песни, Ц очнулся от разд
умья, в которое он был погружен, и наклонил голову, как бы для того, чтобы ул
овить смысл песни.
Когда девушки заговорили о том, что ожидало Кору и Ункаса, он покачал голо
вой, как человек, сознающий заблуждения их простых верований, и, приняв пр
ежнюю позу, оставался в таком положении, пока не окончилась церемония по
гребального обряда.
Чингачгук составлял единственное исключение из всей толпы туземцев, та
к внимательно следивших за совершением обряда. За все это время взгляд е
го не отрывался от сына, и ни один мускул на застывшем лице не дрогнул даже
при самых отчаянных или трогательных взрывах жалоб.
Все его чувства как бы замерли, для того чтобы глаза могли в последний раз
взглянуть на черты, которые он любил так долго и которые скоро будут навс
егда сокрыты.
Когда пение окончилось, из толпы выступил воин, известный своими подвига
ми, человек сурового, величественного вида. Он подошел к покойнику медле
нной поступью и стал рядом с ним.
Ц Зачем ты покинул нас, гордость делаваров? Ц начал он, обращаясь к безж
изненному телу Ункаса. Ц Время твоей жизни походило на солнце, когда оно
еще только встает из-за деревьев, твоя слава была ярче его света в полдень
. Кто из видевших тебя в битве подумал бы, что ты можешь умереть? Твои ноги п
оходили на крылья орла, рука была тяжелее падающих ветвей сосны, а голос н
апоминал голос Маниту, когда он говорит в облаках. Гордость делаваров, за
чем ты покинул нас?
Следом за ним, в строгом порядке, подходили другие воины.
Когда большинство самых знаменитых людей племени отдали свою дань поко
йному, восхвалив его в песнях или речах, снова наступило глубокое, внушит
ельное безмолвие.
Тогда в воздухе послышался какой-то тихий звук, похожий на музыку, такой т
ихий, что нельзя даже было разобрать, откуда он доносился. За ним последов
али другие звуки, все повышавшиеся, пока до слуха присутствующих не доне
слись сначала протяжные, часто повторяющиеся восклицания, а затем и слов
а. По раскрытым губам Чингачгука можно было догадаться, что это его песнь
Ц песнь отца. Хотя ни один взгляд не устремился на него, но по тому; как все
присутствующие подняли головы, прислушиваясь, ясно было, что они ловили
эти звуки так же внимательно, как слушали самого Таменунда. Но напрасно о
ни прислушивались. Звуки, только что усилившиеся настолько, что можно бы
ло разобрать слова, стали снова ослабевать и дрожать, словно уносимые ду
новением ветра. Губы сагамора сомкнулись, и он замолк. Делавары, поняв, что
друг их не в состоянии победить силой воли свои чувства, перестали присл
ушиваться и с врожденной деликатностью обратили свое внимание на погре
бение девушки-чужестранки.
Один из старейших вождей сделал знак женщинам, стоявшим вокруг Коры. Дев
ушки подняли носилки с телом Коры на плечи и пошли медленным, размеренны
м шагом с новой жалобной песней, восхвалявшей покойную. Гамут, все время в
нимательно следивший за обрядом, теперь наклонился к отцу девушки, наход
ившемуся почти в бессознательном состоянии, и шепнул ему:
Ц Они несут останки твоей дочери. Не пойти ли нам за ними и присмотреть, ч
тобы ее похоронили по-христиански?
Мунро вздрогнул. Бросив вокруг себя тревожный взгляд, он встал и пошел за
скромной процессией. Друзья окружили его с выражением горя, которое было
слишком сильно для того, чтобы назвать его просто сочувствием. Даже моло
дой француз, глубоко взволнованный ранней, печальной кончиной такой кра
сивой девушки, принял участие в процессии. Но, когда последняя женщина пл
емени присоединилась к траурному шествию, мужчины-ленапы сомкнули снов
а свой круг перед Ункасом, как прежде безмолвные, торжественные и неподв
ижные.
Место, выбранное для могилы Коры, оказалось небольшим холмом, на котором
росла группа молодых сосен, бросавших унылую тень на землю. Дойдя до этог
о места, девушки положили свою ношу на землю и стали скромно ждать какого-
нибудь знака со стороны близких Коры, что они удовлетворены совершенным
обрядом. Тогда разведчик, один только знакомый с их обычаями, сказал на яз
ыке делаваров:
Ц Дочери мои хорошо поступили: белые люди благодарят их.
Девушки, обрадованные похвалой, положили тело в гроб, искусно сделанный
из березовой коры, и затем опустили его в мрачное, последнее жилище. Так же
просто и безмолвно они засыпали могилу, прикрыв свежую землю листьями и
цветами. Но, когда добрые создания закончили свое печальное дело, они ост
ановились, показывая этим, что не знают, как им следует поступить дальше. Р
азведчик снова обратился к ним.
Ц Вы, молодые женщины, достаточно сделали, Ц сказал он, Ц душа бледноли
цего не требует ни пищи, ни одежды… Я вижу, Ц прибавил он, выглянув на Дави
да, который открывал свою книгу, видимо приготовляясь запеть какую-нибу
дь священную песнь, Ц что тот, кто лучше меля знает христианские обычаи,
собирается заговорить.
Женщины скромно отошли в сторону и из главных действующих лиц превратил
ись в покорных, внимательных зрителей происходившей перед ними сцены. Вс
е время, пока Давид изливал свои набожные чувства, у них не вырвалось ни од
ного жеста удивления, ни одного нетерпеливого взгляда. Они слушали, как б
удто понимая значение чуждых им слов и чувство глубокой печали, которое
должны были выражать эти слова.
Взволнованный только что происшедшей сценой и своими собственными чув
ствами, учитель пения превзошел самого себя. Он закончил свой гимн, как и н
ачал, среди глубокого, торжественного безмолвия.
Когда последние звуки гимна достигли слуха присутствующих, боязливые в
згляды украдкой устремились на отца покойной, и тихий, сдержанный шепот
пробежал среди рядов собравшихся. Мунро обнажил свою седую кудрявую гол
ову и окинул взглядом окружавшую его толпу робких, тихих женщин. Потом да
л знак рукой разведчику, чтобы тот слушал его, и проговорил:
Ц Скажите этим добрым женщинам, что убитый горем старик благодарит их…

Голова Мунро снова упала на грудь, и он уже начал погружаться в то состоян
ие оцепенения, из которого его вывела предыдущая сцена, когда молодой фр
анцуз, о котором упоминалось раньше, решился слегка дотронуться до его л
октя. Когда ему удалось обратить на себя внимание погруженного в печаль
старика, он указал ему на группу молодых индейцев, несших легкие, плотно з
акрытые носилки, а затем поднял руку вверх, показывая на солнце. Ц Я пони
маю вас, сэр, Ц проговорил Мунро с напускной твердостью, Ц я понимаю вас.
Это воля неба, и я покоряюсь ей… Кора, дитя мое! Если бы молитвы убитого гор
ем отца могли иметь какое-либо значение для тебя, как счастлива была бы ты
теперь!.. Идемте, джентльмены, Ц прибавил он, оглядываясь вокруг с величе
ственным видом, хотя страдания, искажавшие его измученное лицо, были сли
шком велики, чтобы он мог скрыть их. Ц Наш долг выполнен, идемте отсюда.
Хейворд повиновался приказанию, заставившему его удалиться от места, гд
е он чувствовал, что каждое мгновение может потерять самообладание. Пока
его спутники садились на лошадей, он успел пожать руку разведчику и повт
орить уговор встретиться с ним в рядах британской армии. Потом он вскочи
л в седло и, пришпорив коня, подъехал к носилкам, откуда доносились тихие,
подавленные рыдания Алисы Ц единственный признак ее присутствия.
Таким образом, все белые люди, за исключением Соколиного Глаза, Ц Мунро с
опущенной на грудь головой, Хейворд и Давид, ехавшие в грустном молчании
в сопровождении адъютанта Монкальма и его свиты, Ц проехали перед дела
варами и вскоре исчезли в густом лесу.
Но делавары не забыли тех, с которыми их связало общее горе. Многие годы сп
устя в их племени все еще ходила легенда о белой девушке и молодом воине-м
огиканине. Через разведчика они узнали впоследствии, что Седая Голова вс
коре умер, а Щедрая Рука отвез его белокурую дочь далеко в селение бледно
лицых, где она наконец перестала лить слезы, и лицо ее снова начало озарят
ься улыбкой. Но это события уже позднейших лет. А пока Соколиный Глаз верн
улся к месту, куда его влекло с неотразимой силой. Он поспел как раз воврем
я, чтобы бросить прощальный взгляд на Ункаса, которого делавары уже обле
кли в его последнюю одежду из звериных шкур. Индейцы остановились, чтобы
дать разведчику возможность бросить долгий любящий взгляд на черты усо
пшего; потом тело Ункаса завернули, с тем чтобы уже никогда не открывать. В
ыступила процессия, похожая на первую, и все племя собралось вокруг врем
енной могилы вождя Ц временной, так как впоследствии его останки должны
были покоиться среди останков его соплеменников.
Делавары шли к могиле Ункаса. Вокруг новой могилы были те же серьезные, оп
ечаленные лица, царило то же гробовое молчание, наблюдалось то же почтит
ельное уважение, как и у могилы Коры. Тело покойного было помещено в сидяч
ем положении, в позе, выражавшей покой, лицом к восходящему солнцу; вблизи
него были положены орудия войны и охоты. Могилу зарыли и приняли меры, что
бы защитить ее от нападения диких зверей.
Погребение было окончено, и все присутствующие обратились к следующей ч
асти обряда.
Чингачгук снова стал предметом общего внимания. Он еще ничего не говорил
, а между тем все ожидали услышать что-нибудь поучительное от такого мудр
ого воина. Сознавая желание народа, суровый, сдержанный воин поднял голо
ву и открыл лицо, до тех пор скрытое в складках одежды, и твердым взглядом
обвел всех присутствующих. Его крепко сжатые, выразительные губы раскры
лись, и в первый раз за всю долгую церемонию голос его прозвучал так, что б
ыл слышен всем.
Ц Зачем печалятся мои братья? Ц сказал он, смотря на скорбные, угрюмые л
ица окружавших его воинов. Ц О чем плачут мои дочери? О том, что молодой че
ловек пошел на счастливые поля охоты, что вождь с честью прожил время сво
ей жизни? Он был добр, он был справедлив, он был храбр. Кто может отрицать эт
о? Маниту нуждается в таком воине, и он призвал его. Что же касается меня, сы
на и отца Ункаса, то я Ц лишенная хвои сосна на просеке бледнолицых. Род м
ой удалился и от берегов Соленого Озера и от делаварских гор. Но кто может
сказать, что змей племени позабыл свою мудрость! Я одинок…
Ц Нет, нет! Ц крикнул Соколиный Глаз. Он все время пристальным взглядом
смотрел на строгие, словно застывшие черты своего друга, сохраняя самооб
ладание, но тут не выдержал. Ц Нет, сагамор, ты не одинок! Мы, может быть, раз
личны по цвету кожи, но нам суждено идти по одному пути. У меня нет родных и
Ц я могу сказать, как и ты, Ц нет своего народа. Ункас был твой сын, красно
кожий по природе, и, может быть, ближе тебе по крови, но, если я когда-нибудь
забуду юношу, который так часто сражался в битвах бок о бок со мной и споко
йно спал рядом в часы отдыха, пусть тот, кто создал всех нас, какого бы цвет
а мы ни были, забудет меня! Мальчик покинул нас, но ты не одинок сагамор!
Чингачгук схватил руку разведчика, в горячем порыве протянутую над свеж
ей могилой Ункаса, и в этой дружеской позе два мужественных и неустрашим
ых воина склонили голову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41