как люди переносят буквы ш страницы книг и газет.
Эту тайну я разгадал, поступив в полиграфическое училище. Затаив дыхание, взял я впервые в руки настоящую, «живую» букву — продолговатый металлический брусочек, который попахивал керосином и оставлял на пальцах серые, смываемые пятна. Вскоре десятки тысяч таких букв, уложенных в набор,— после того как книга или газета отпечатаны,— мне самому приходилось промывать керосином, зеленоватым мыльным раствором и сильной струей воды. Так я узнал, отчего свежие газеты слегка попахивают керосином. И позднее, из наборщика сделавшись печатником, я продолжал открывать для себя новые тайны и превращения букв. Моя жизнь все теснее сплеталась с этой простой и в то же время таинственной типографской буквой, по чьей милости мне не раз случалось попадать во всякие переделки. Расскажу об одной из них.
Было это летом 1935 года. Мне предстояло получить и передать куда требовалось набор шрифтов для подпольной типографии. Не секрет, что эти крохотные буковки, когда их много, чертовски тяжелы, и вздумай я пройтись с ними по улице, это было бы не только затруднительно, но и рискованно. А потому я подкатил к условленному месту на извозчике. Этим местом, надо заметить — многолюдным, был радиозавод. Остановив извозчика у входа, я поднялся на второй этаж, назвал нужному человеку пароль и получил от него два чемодана. Они были так тяжелы, что до про тетки пришлось тащить их поочередно. Под их тяжестью легкий экипаж накренился. Лошадь, повернув морду, подозрительно оглядела меня, но бородатый извозчик, ночью, видимо, не выспавшись, дремал на козлах, пока я занимался переноской.
Со вздохом облегчения развалился я на мягком сиденье, закинул ногу на ногу, достал из кармана газету и крикнул:
—Пошел!
Бородач встрепенулся, стегнул лошадь, и мы покатили
ко мне. Ночью я на всякий случай переправил опасный груз к товарищу, а на следующий день отвез в Задвинье к другому знакомому, обитавшему неподалеку от того
места, где в урочный день и час мне предстояло передать шрифт подпольщику-печатнику.
В то время была у меня хорошая знакомая, которую звали Бебией. Собственно, Бебия — это было не имя, а прозвище. Ну, словом, я решил воспользоваться помощью Бебии.
— Послушай,— я сказал ей,— в твоем саду растут цветы?
— Не бог весть какие, но растут,— отвечала она.
— Тогда нарви букет побольше. Ты будешь моей женой, а я твоим мужем. Разыграем переезд молодоженов. Ты понесешь цветы и маленький чемодан, я чайник и чемодан побольше. И во всем остальном будем вести себя так, как полагается молодоженам.
— Чудесно! — воскликнула она.— И я буду твоей невестой?
— Женой! Моей новой женой.
— Так позволь своей новой жене узнать, какая она по счету?
— Ты у меня единственная! — ей в тон отвечал я.— Однако шутки в сторону. Если плохо разыграем свои роли, на нас могут обратить внимание, и тогда как бы нам в самом деле не пришлось переехать на казенную квартиру.
— Этим меня не запугаешь! — воскликнула Бебия.— Я каждую неделю ношу передачи в тюрьму.
— А я не спешу познакомиться с ней ближе,— заметил я, обеспокоенный легкомыслием Бебии, и строго добавил: — Не забудь надеть нарядное платье!
Вскоре из неприметного особняка на берегу пруда Мара вышла разодетая парочка с двумя тяжелыми чемоданами, букетом цветов и чайником. Молодые шли, беспечно разговаривая, то и дело обмениваясь нежными взглядами. Дело было летом, все цвело, на деревьях щебетали птицы, ветви сирени клонились под тяжестью душистых кистей. Свои пудовые чемоданы молодожены старались нести с легкостью, будто в них лежал не свинец, а пуховые покрывала и наряды. И только старенький, хоть и натертый до блеска, чайник, который нес молодой человек, служил напоминанием о неизбежной проз жизни.
Дойдя до парка Аркадия, они по тенистым посыпанным гравием дорожкам подошли к одному из мостико на канале, где был устроен искусственный водопад.
— Отдохнем, дорогая,— сказал он, взглянув
часы.— Торопиться нам некуда. Хозяйка еще не вернулась с базара.
— Отдохнем, дорогой,— отозвалась она, не сводя с него влюбленных, смеющихся глаз.— Где бы нам посидеть?
— Да хотя бы здесь, рядом с мостиком. Мне нравится плеск воды.
— Хорошо, милый, сядем...
Поставив тяжелые ноши, они присели на скамейку. На мосту, прислонившись к перилам, стояла в обнимку какая-то парочка. С зеленого пригорка, от концертной эстрады, пошатываясь, спускался подвыпивший тип. Молодожены покосились на него и принялись целоваться. Прохожий замедлил шаги и проворчал:
— Черт знает что! Куда ни сунься, повсюду одно и то же — как собаки на случке...— И побрел к трамвайной остановке.
Молодожен снова взглянул на часы. Пора бы!
И тотчас на боковой дорожке показался человек. Не спеша подошел к сидевшим, опустился рядом на скамейку и, достав из кармана газету, негромко произнес:
— Отличная погодка! Хоть и немного жарковато!
— Погодка отличная,— согласился молодожен.— Хоть и немного жарковато.
Молодожены поднялись. Оставив у скамейки чемоданы, они вышли на мостик.
— Смотри,— сказала она.— Здесь кто-то построил мельницу!
Стоявшая там парочка, окинув их недовольным взглядом, поспешила уйти.
В самом деле, под струей воды вращалось небольшое мельничное колесо. Молодожен покосился на скамейку, где остался незнакомец с газетой и чемоданами. Тот успел их придвинуть поближе, а сам уткнулся в газету.
— Пойдем, Бебия! — сказал молодой человек своей подруге, обмакнувшей в воду уже начинавший терять свежесть букет.— Теперь-то хозяйка, думаю, вернулась.
И взяв ее под руку, помахивая пустым чайником, он тенистой аллей повел ее в глубину парка. Очутившись в укромном уголке, они многозначительно переглянулись и рассмеялись.
— Теперь ты наконец скажешь, что было в тех чемоданах? — тихо спросила она.— Неужели бомбы?
— Не стремись так много знать,— ответил он.— А то скоро состаришься.
— Ну ладно, сказала она. Раз секрет, не говори. Только почему они такие тяжелые?
— Не знаю,— ответил он и добавил: — Отличная погодка!
— Хоть и немного жарковато,— отозвалась она сердито.— Идем! С этим чайником ты похож на сумасшедшего...
Так закончилось мое «свадебное путешествие».
ЧИСТАЯ РАБОТА
Во время диктатуры Ульманиса я работал в одной солидной типографии. Находилась она в Старой Риге, неподалеку от церкви святого Петра. В войну это место было сильно разрушено. Теперь там стоят новые дома, а когда-то почти вплотную к церкви примыкало большое старинное здание, в котором с утра до вечера гудели типографские машины. Я, как и большинство молодых типографщиков, работал в так называемой третьей смене, то есть по ночам — с одиннадцати вечера до семи утра.
Директором был у нас фон Клодт, бывший балтийский барон. Он страдал близорукостью, из-за чего в типографии порой случались невероятные казусы.
На одной международной выставке он приобрел ротационную машину с многокрасочной печатью. Но была она не очень-то отлажена, и от трения бумаги в отдельных частях машины скапливались электрические заряды. Стоило приблизиться к ней человеку, незнакомому с ее фокусами, как коварная машина швыряла в него пучок искр. Разумеется, приятного в том было мало.
Однажды барон фон Клодт явился к нам в цех, чтобы лично осмотреть новую машину. Из-за близорукости ему чуть ли не носом приходилось по ней водить. Вдруг от какой-то детали отделилась искра и села ему прямо на нос. От неожиданности барон рухнул на пол. И с той поры стороной обходил зловещую машину.
Но это вовсе не означало, что директор перестал совать свой нос куда нужно и не нужно. Частенько наведывался он в переплетный цех. Встанет, бывало, с секундомером в руке за спиной какой-нибудь работницы и наблюдает, достаточно ли та проворна. Стоило ей чуть замешкаться, как он записывал имя и фамилию в блокнот и сообщал, что завтра она может прийти за расчетом.
И опять-таки из-за той же близорукости он нередко путал работниц, увольняя совсем не ту, которую собирался.
Как-то один наш рабочий должен был пронести через проходную довольно громоздкую деталь для нужд подпольной типографии. Он обернул ее в плотную бумагу и сунул под мышку. В тот день, как на грех, в проходной стоял сам барон фон Клодт. Что делать — кинуться назад или идти напропалую? К счастью, рабочий не растерялся и смело пошел на директора.
— Молодой человек, что у вас есть в портфель? — спросил барон.
— Книжка у меня тут, господин директор,— отвечал рабочий.— Я ведь в вечерней школе учусь.
— Ошень корошо, молодой шеловек,— похвалил барон.— Ущенье есть свет. Ущенье ошень корошо. Идите занимайся!
Ночную смену он редко беспокоил. Но порой и нам доставалось.
Со мной случилась такая история. Когда началась гражданская война в Испании, рижские рабочие решили откликнуться на призыв партии, собрать пожертвования в пользу республики. Понадобились воззвания. Один из приятелей спросил, не мог бы я их как-нибудь отпечатать.
— Попробую,— сказал я.— Если все сойдет благополучно, к утру будут готовы.
В начале смены я набрал текст. Затем нарезал нужным форматом синюю альбомную бумагу и, вложив набор в одну из машин, принялся печатать. Работницы по своему обыкновению не интересовались моими занятиями, так что никто не мешал. Воззвание я отпечатал на синей бумаге красным шрифтом. Включив автоматическую нумерацию, пронумеровал страницы черной краской. Занимаясь спокойно своим делом, я еще подумал про себя: «Попадись такая книжица шпикам, подивятся, откуда у коммунистов столь современная техника».
Помнится, не успел я сброшюровать все книжечки, как в дверях типографии показался барон фон Клодт. И направился прямо ко мне, так что не было ни малейшей возможности замести следы.
— Добрая ночи! — начал он.— Все машины пустил в работе?
— Как видите, господин директор. Машины работают полным ходом.
В самом деле, типография в ту ночь гудела, жужжала, как пчелиный рой.
— А чем вы занимайся? — осведомился он.
— Печатаю экстренный заказ,— спокойно отвечал я.
— Ошень корошо, это ошень корошо,— похвалил он и, взяв одну из моих книжечек, поднес ее к самому носу.— Яволь! — воскликнул он с удовольствием.— Ши-стая работа, ошень шистая работа.
— Да, господин директор,— скромно заметил я.— Это действительно чистая работа.
— Ви есть короший майстер,— продолжал он.— Следующий год я буду прибавлять вам жалованье.
— На следующий год в Париже откроется Всемирная выставка, господин директор,— сказал я.— Не могли бы вы послать меня туда подучиться? Там ведь вся новейшая полиграфическая техника.
— Корошо, корошо, надо будет думать,— согласился он.— Ви есть короший майстер, и я вас охотно посылать. Только ви обещать потом вернуться обратно ко мне.
— Разумеется, господин директор, к кому же еще!
Он снова оглядел отпечатанную мной книжечку с призывом собирать пожертвования в пользу Испанской республики и сказал на прощание:
— Да, шистая работа, ошень шистая работа... Весной я в самохм деле уехал на Всемирную выставку.
Но возвращаться к барону фон Клодту у меня не было желания. Я отправился в Испанию. Рабочие потом рассказывали, что, узнав об этом, директор сказал:
— Неужели этот шортов парень меня так обмануть? А ведь короший был майстер^ Шисто работал!
КОМЕНДАНТ КАТАРРОХИ
Катарроха — небольшой испанский городок. Его подножие мокнет в водах рисовых полей, а верха скрываются в вечнозеленых пахучих кронах цитрусов. Центр Катаррохи расположен не в средоточии города, как обычно, а на окраине, в окружении огородов, где растут земляные орехи, лук, чеснок и помидоры. Там же красуются главные постройки города — огромная церковь с бронзовым колоколом и серое каменное здание городской управы.
В дни гражданской войны в Испании анархисты устроили в церкви Катаррохи клуб и ресторан. Заведение это пользовалось большой популярностью хотя бы потому, что в погребах его хранилось отличное вино, не говоря уже о фруктах. Таких ароматных апельсинов, лимонов и в Испании пришлось бы поискать. Не удивительнее что пристанище анархистов Кктаррохи посе« щали не только местные жители. Даже иностранные моряки, сойдя в валенсийском порту со своих кораблей, время от времени наезжали в Катарроху. Не берусь ут-верждать наверное, но возможно, их привлекали и здешние красотки — сборщицы фруктов.
Как бы там ни было, в Катаррохе всегда околачивалось много приезжих, и приходилось строго следить за порядком. С этой целью весь первый этаж просторного дома городской управы, где, кстати, находилась каталажка, передали в распоряжение комендатуры. Коменданта, как правило, назначал и снимал командир той части, которая прибывала и отбывала из города.
Случалось так, что в чудесной Катаррохе задержался и наш артиллерийский дивизион. А это означало, что кого-то из нас нужно было назначить комендантом. И так как никто по доброй воле не жаждал занять этот пост, то командир дивизиона назначил коменданта приказом.
Видно, судьбе было угодно пошутить со мной, иначе я не стал бы комендантом Катаррохи. В мое распоряжение поступили просторный кабинет, пять пустых камер и пятеро солдат. Моими обязанностями, как я позднее выяснил, было заботиться о поддержании общественного порядка в городке и его окрестностях, задерживать дезертиров, нарушителей спокойствия, подозрительных субъектов. Итак, я стал комендантом Катаррохи, даже не подозревая, что за моим неожиданным взлетом последует столь же неожиданное падение.
Кому не известно, что новая метла чисто метет? Назначение нового коменданта в любом городе сопровождается усилением мер по поддержанию порядка. Так было и на этот раз. Одного из пяти приданных мне солдат я поставил у входа в комендатуру, второго — у пустых камер, а с тремя оставшимися вдоль й поперек обошел всю Катарроху и-окрестные сады. К великому огорчению, мы не встретили ни одного подозрительного субъекта, ни дезертира, ни даже нарушителя спокойствия. Тогда мы заглянули в огромный сарай, где волоокие
красавицы укладывали в ящики экспортные апельсины, но — увы! — и там ничего подозрительного не обнаружили. Усталые, мы под вечер вернулись в комендатуру и тут же повалились на нары.
Уже были сумерки, когда в комендатуру приковылял подвыпивший старикашка.
— Сеньор комендант,— начал он шепелявя,— в церкви двое подозрительных субъектов, фашистские шпионы, не иначе.
— Шпионы? С чего это вы взяли?
— Говорят не по-нашему и одеты уж больно чудно. И оглядывают все как-то подозрительно!
— А что может быть подозрительного в вашем ресторане?
— Да ведь это же не простой ресторан, сеньор комендант, а клуб анархистов. Мы обсуждаем вопросы большой важности: о войне, о мире, о свободной любви...
— И о любви?! — усмехнулся я и с интересом взглянул на сморщенное лицо старикашки, пытаясь определить его возраст. Во всяком случае, уж не больше семидесяти пяти...
— А то как же! — не моргнув глазом, отвечал он.— И о любви!
— Ну хорошо,— согласился я.— Подсядьте к ним поближе за какой-нибудь столик...
— Все столы заняты,— сообщил старик.— Пришли девочки апельсинщицы после работы... Скоро начнутся танцы. Но я встану где-нибудь поблизости и подам вам знак. Тогда хватайте этих типов и тащите. Нечего с ними церемониться. Ясное дело, шпионы. Глаза у них так и бегают...
— Ладно, ладно, возвращайтесь и продолжайте вести наблюдение,— сказал я ему.— Будем действовать сообразно обстановке.
Как только старикашка, пошатываясь, вышел, я собрал своих людей на военный совет. Как можно ни с того ни с сего арестовать людей? Где у нас доказательства, что они шпионы?
Тут один бывалый солдат предложил свой план действия:
— Спровоцируем их, задержим за хулиганство, а там разберемся. Шпион по доброй воле в руки не дастся. Шпионов самим приходится обнаруживать. А иначе как к ним подступишься? Только так — спровоцировать.
Я решил еще раз как следует обдумать, прежде чем
что-либо предпринять. Сначала надо было увидеть их, этих шпионов. И вот, приготовившись к самому худшему, мы втроем вошли через вращающуюся дверь храма. С амвона хрипел патефон, кружились в танце девчонки-апельсинщицы. Неподалеку от стойки за мраморным столиком сидело двое прилично одетых мужчин. Наш старикан стоял почти вплотную к ним, подавая недвусмысленные знаки. Все смотрели на нас, выпучив глаза: старый черт, наверное, успел растрезвонить, и люди с интересом ожидали событий. «Шпионы» тоже смотрели на нас, но больше с любопытством, чем с опаской. Наш анархист, подойдя ко мне, зашептал на ухо:
— Чего ждете, хватайте, пока не поздно... Отстранив его, я со своими солдатами подошел к
стойке, заказал три вермута. Между тем танец кончился, нас окружили девочки-апельсинщицы. Взоры всех скользнули от стойки, где стояли мы, к столику, за которым сидели незнакомцы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Эту тайну я разгадал, поступив в полиграфическое училище. Затаив дыхание, взял я впервые в руки настоящую, «живую» букву — продолговатый металлический брусочек, который попахивал керосином и оставлял на пальцах серые, смываемые пятна. Вскоре десятки тысяч таких букв, уложенных в набор,— после того как книга или газета отпечатаны,— мне самому приходилось промывать керосином, зеленоватым мыльным раствором и сильной струей воды. Так я узнал, отчего свежие газеты слегка попахивают керосином. И позднее, из наборщика сделавшись печатником, я продолжал открывать для себя новые тайны и превращения букв. Моя жизнь все теснее сплеталась с этой простой и в то же время таинственной типографской буквой, по чьей милости мне не раз случалось попадать во всякие переделки. Расскажу об одной из них.
Было это летом 1935 года. Мне предстояло получить и передать куда требовалось набор шрифтов для подпольной типографии. Не секрет, что эти крохотные буковки, когда их много, чертовски тяжелы, и вздумай я пройтись с ними по улице, это было бы не только затруднительно, но и рискованно. А потому я подкатил к условленному месту на извозчике. Этим местом, надо заметить — многолюдным, был радиозавод. Остановив извозчика у входа, я поднялся на второй этаж, назвал нужному человеку пароль и получил от него два чемодана. Они были так тяжелы, что до про тетки пришлось тащить их поочередно. Под их тяжестью легкий экипаж накренился. Лошадь, повернув морду, подозрительно оглядела меня, но бородатый извозчик, ночью, видимо, не выспавшись, дремал на козлах, пока я занимался переноской.
Со вздохом облегчения развалился я на мягком сиденье, закинул ногу на ногу, достал из кармана газету и крикнул:
—Пошел!
Бородач встрепенулся, стегнул лошадь, и мы покатили
ко мне. Ночью я на всякий случай переправил опасный груз к товарищу, а на следующий день отвез в Задвинье к другому знакомому, обитавшему неподалеку от того
места, где в урочный день и час мне предстояло передать шрифт подпольщику-печатнику.
В то время была у меня хорошая знакомая, которую звали Бебией. Собственно, Бебия — это было не имя, а прозвище. Ну, словом, я решил воспользоваться помощью Бебии.
— Послушай,— я сказал ей,— в твоем саду растут цветы?
— Не бог весть какие, но растут,— отвечала она.
— Тогда нарви букет побольше. Ты будешь моей женой, а я твоим мужем. Разыграем переезд молодоженов. Ты понесешь цветы и маленький чемодан, я чайник и чемодан побольше. И во всем остальном будем вести себя так, как полагается молодоженам.
— Чудесно! — воскликнула она.— И я буду твоей невестой?
— Женой! Моей новой женой.
— Так позволь своей новой жене узнать, какая она по счету?
— Ты у меня единственная! — ей в тон отвечал я.— Однако шутки в сторону. Если плохо разыграем свои роли, на нас могут обратить внимание, и тогда как бы нам в самом деле не пришлось переехать на казенную квартиру.
— Этим меня не запугаешь! — воскликнула Бебия.— Я каждую неделю ношу передачи в тюрьму.
— А я не спешу познакомиться с ней ближе,— заметил я, обеспокоенный легкомыслием Бебии, и строго добавил: — Не забудь надеть нарядное платье!
Вскоре из неприметного особняка на берегу пруда Мара вышла разодетая парочка с двумя тяжелыми чемоданами, букетом цветов и чайником. Молодые шли, беспечно разговаривая, то и дело обмениваясь нежными взглядами. Дело было летом, все цвело, на деревьях щебетали птицы, ветви сирени клонились под тяжестью душистых кистей. Свои пудовые чемоданы молодожены старались нести с легкостью, будто в них лежал не свинец, а пуховые покрывала и наряды. И только старенький, хоть и натертый до блеска, чайник, который нес молодой человек, служил напоминанием о неизбежной проз жизни.
Дойдя до парка Аркадия, они по тенистым посыпанным гравием дорожкам подошли к одному из мостико на канале, где был устроен искусственный водопад.
— Отдохнем, дорогая,— сказал он, взглянув
часы.— Торопиться нам некуда. Хозяйка еще не вернулась с базара.
— Отдохнем, дорогой,— отозвалась она, не сводя с него влюбленных, смеющихся глаз.— Где бы нам посидеть?
— Да хотя бы здесь, рядом с мостиком. Мне нравится плеск воды.
— Хорошо, милый, сядем...
Поставив тяжелые ноши, они присели на скамейку. На мосту, прислонившись к перилам, стояла в обнимку какая-то парочка. С зеленого пригорка, от концертной эстрады, пошатываясь, спускался подвыпивший тип. Молодожены покосились на него и принялись целоваться. Прохожий замедлил шаги и проворчал:
— Черт знает что! Куда ни сунься, повсюду одно и то же — как собаки на случке...— И побрел к трамвайной остановке.
Молодожен снова взглянул на часы. Пора бы!
И тотчас на боковой дорожке показался человек. Не спеша подошел к сидевшим, опустился рядом на скамейку и, достав из кармана газету, негромко произнес:
— Отличная погодка! Хоть и немного жарковато!
— Погодка отличная,— согласился молодожен.— Хоть и немного жарковато.
Молодожены поднялись. Оставив у скамейки чемоданы, они вышли на мостик.
— Смотри,— сказала она.— Здесь кто-то построил мельницу!
Стоявшая там парочка, окинув их недовольным взглядом, поспешила уйти.
В самом деле, под струей воды вращалось небольшое мельничное колесо. Молодожен покосился на скамейку, где остался незнакомец с газетой и чемоданами. Тот успел их придвинуть поближе, а сам уткнулся в газету.
— Пойдем, Бебия! — сказал молодой человек своей подруге, обмакнувшей в воду уже начинавший терять свежесть букет.— Теперь-то хозяйка, думаю, вернулась.
И взяв ее под руку, помахивая пустым чайником, он тенистой аллей повел ее в глубину парка. Очутившись в укромном уголке, они многозначительно переглянулись и рассмеялись.
— Теперь ты наконец скажешь, что было в тех чемоданах? — тихо спросила она.— Неужели бомбы?
— Не стремись так много знать,— ответил он.— А то скоро состаришься.
— Ну ладно, сказала она. Раз секрет, не говори. Только почему они такие тяжелые?
— Не знаю,— ответил он и добавил: — Отличная погодка!
— Хоть и немного жарковато,— отозвалась она сердито.— Идем! С этим чайником ты похож на сумасшедшего...
Так закончилось мое «свадебное путешествие».
ЧИСТАЯ РАБОТА
Во время диктатуры Ульманиса я работал в одной солидной типографии. Находилась она в Старой Риге, неподалеку от церкви святого Петра. В войну это место было сильно разрушено. Теперь там стоят новые дома, а когда-то почти вплотную к церкви примыкало большое старинное здание, в котором с утра до вечера гудели типографские машины. Я, как и большинство молодых типографщиков, работал в так называемой третьей смене, то есть по ночам — с одиннадцати вечера до семи утра.
Директором был у нас фон Клодт, бывший балтийский барон. Он страдал близорукостью, из-за чего в типографии порой случались невероятные казусы.
На одной международной выставке он приобрел ротационную машину с многокрасочной печатью. Но была она не очень-то отлажена, и от трения бумаги в отдельных частях машины скапливались электрические заряды. Стоило приблизиться к ней человеку, незнакомому с ее фокусами, как коварная машина швыряла в него пучок искр. Разумеется, приятного в том было мало.
Однажды барон фон Клодт явился к нам в цех, чтобы лично осмотреть новую машину. Из-за близорукости ему чуть ли не носом приходилось по ней водить. Вдруг от какой-то детали отделилась искра и села ему прямо на нос. От неожиданности барон рухнул на пол. И с той поры стороной обходил зловещую машину.
Но это вовсе не означало, что директор перестал совать свой нос куда нужно и не нужно. Частенько наведывался он в переплетный цех. Встанет, бывало, с секундомером в руке за спиной какой-нибудь работницы и наблюдает, достаточно ли та проворна. Стоило ей чуть замешкаться, как он записывал имя и фамилию в блокнот и сообщал, что завтра она может прийти за расчетом.
И опять-таки из-за той же близорукости он нередко путал работниц, увольняя совсем не ту, которую собирался.
Как-то один наш рабочий должен был пронести через проходную довольно громоздкую деталь для нужд подпольной типографии. Он обернул ее в плотную бумагу и сунул под мышку. В тот день, как на грех, в проходной стоял сам барон фон Клодт. Что делать — кинуться назад или идти напропалую? К счастью, рабочий не растерялся и смело пошел на директора.
— Молодой человек, что у вас есть в портфель? — спросил барон.
— Книжка у меня тут, господин директор,— отвечал рабочий.— Я ведь в вечерней школе учусь.
— Ошень корошо, молодой шеловек,— похвалил барон.— Ущенье есть свет. Ущенье ошень корошо. Идите занимайся!
Ночную смену он редко беспокоил. Но порой и нам доставалось.
Со мной случилась такая история. Когда началась гражданская война в Испании, рижские рабочие решили откликнуться на призыв партии, собрать пожертвования в пользу республики. Понадобились воззвания. Один из приятелей спросил, не мог бы я их как-нибудь отпечатать.
— Попробую,— сказал я.— Если все сойдет благополучно, к утру будут готовы.
В начале смены я набрал текст. Затем нарезал нужным форматом синюю альбомную бумагу и, вложив набор в одну из машин, принялся печатать. Работницы по своему обыкновению не интересовались моими занятиями, так что никто не мешал. Воззвание я отпечатал на синей бумаге красным шрифтом. Включив автоматическую нумерацию, пронумеровал страницы черной краской. Занимаясь спокойно своим делом, я еще подумал про себя: «Попадись такая книжица шпикам, подивятся, откуда у коммунистов столь современная техника».
Помнится, не успел я сброшюровать все книжечки, как в дверях типографии показался барон фон Клодт. И направился прямо ко мне, так что не было ни малейшей возможности замести следы.
— Добрая ночи! — начал он.— Все машины пустил в работе?
— Как видите, господин директор. Машины работают полным ходом.
В самом деле, типография в ту ночь гудела, жужжала, как пчелиный рой.
— А чем вы занимайся? — осведомился он.
— Печатаю экстренный заказ,— спокойно отвечал я.
— Ошень корошо, это ошень корошо,— похвалил он и, взяв одну из моих книжечек, поднес ее к самому носу.— Яволь! — воскликнул он с удовольствием.— Ши-стая работа, ошень шистая работа.
— Да, господин директор,— скромно заметил я.— Это действительно чистая работа.
— Ви есть короший майстер,— продолжал он.— Следующий год я буду прибавлять вам жалованье.
— На следующий год в Париже откроется Всемирная выставка, господин директор,— сказал я.— Не могли бы вы послать меня туда подучиться? Там ведь вся новейшая полиграфическая техника.
— Корошо, корошо, надо будет думать,— согласился он.— Ви есть короший майстер, и я вас охотно посылать. Только ви обещать потом вернуться обратно ко мне.
— Разумеется, господин директор, к кому же еще!
Он снова оглядел отпечатанную мной книжечку с призывом собирать пожертвования в пользу Испанской республики и сказал на прощание:
— Да, шистая работа, ошень шистая работа... Весной я в самохм деле уехал на Всемирную выставку.
Но возвращаться к барону фон Клодту у меня не было желания. Я отправился в Испанию. Рабочие потом рассказывали, что, узнав об этом, директор сказал:
— Неужели этот шортов парень меня так обмануть? А ведь короший был майстер^ Шисто работал!
КОМЕНДАНТ КАТАРРОХИ
Катарроха — небольшой испанский городок. Его подножие мокнет в водах рисовых полей, а верха скрываются в вечнозеленых пахучих кронах цитрусов. Центр Катаррохи расположен не в средоточии города, как обычно, а на окраине, в окружении огородов, где растут земляные орехи, лук, чеснок и помидоры. Там же красуются главные постройки города — огромная церковь с бронзовым колоколом и серое каменное здание городской управы.
В дни гражданской войны в Испании анархисты устроили в церкви Катаррохи клуб и ресторан. Заведение это пользовалось большой популярностью хотя бы потому, что в погребах его хранилось отличное вино, не говоря уже о фруктах. Таких ароматных апельсинов, лимонов и в Испании пришлось бы поискать. Не удивительнее что пристанище анархистов Кктаррохи посе« щали не только местные жители. Даже иностранные моряки, сойдя в валенсийском порту со своих кораблей, время от времени наезжали в Катарроху. Не берусь ут-верждать наверное, но возможно, их привлекали и здешние красотки — сборщицы фруктов.
Как бы там ни было, в Катаррохе всегда околачивалось много приезжих, и приходилось строго следить за порядком. С этой целью весь первый этаж просторного дома городской управы, где, кстати, находилась каталажка, передали в распоряжение комендатуры. Коменданта, как правило, назначал и снимал командир той части, которая прибывала и отбывала из города.
Случалось так, что в чудесной Катаррохе задержался и наш артиллерийский дивизион. А это означало, что кого-то из нас нужно было назначить комендантом. И так как никто по доброй воле не жаждал занять этот пост, то командир дивизиона назначил коменданта приказом.
Видно, судьбе было угодно пошутить со мной, иначе я не стал бы комендантом Катаррохи. В мое распоряжение поступили просторный кабинет, пять пустых камер и пятеро солдат. Моими обязанностями, как я позднее выяснил, было заботиться о поддержании общественного порядка в городке и его окрестностях, задерживать дезертиров, нарушителей спокойствия, подозрительных субъектов. Итак, я стал комендантом Катаррохи, даже не подозревая, что за моим неожиданным взлетом последует столь же неожиданное падение.
Кому не известно, что новая метла чисто метет? Назначение нового коменданта в любом городе сопровождается усилением мер по поддержанию порядка. Так было и на этот раз. Одного из пяти приданных мне солдат я поставил у входа в комендатуру, второго — у пустых камер, а с тремя оставшимися вдоль й поперек обошел всю Катарроху и-окрестные сады. К великому огорчению, мы не встретили ни одного подозрительного субъекта, ни дезертира, ни даже нарушителя спокойствия. Тогда мы заглянули в огромный сарай, где волоокие
красавицы укладывали в ящики экспортные апельсины, но — увы! — и там ничего подозрительного не обнаружили. Усталые, мы под вечер вернулись в комендатуру и тут же повалились на нары.
Уже были сумерки, когда в комендатуру приковылял подвыпивший старикашка.
— Сеньор комендант,— начал он шепелявя,— в церкви двое подозрительных субъектов, фашистские шпионы, не иначе.
— Шпионы? С чего это вы взяли?
— Говорят не по-нашему и одеты уж больно чудно. И оглядывают все как-то подозрительно!
— А что может быть подозрительного в вашем ресторане?
— Да ведь это же не простой ресторан, сеньор комендант, а клуб анархистов. Мы обсуждаем вопросы большой важности: о войне, о мире, о свободной любви...
— И о любви?! — усмехнулся я и с интересом взглянул на сморщенное лицо старикашки, пытаясь определить его возраст. Во всяком случае, уж не больше семидесяти пяти...
— А то как же! — не моргнув глазом, отвечал он.— И о любви!
— Ну хорошо,— согласился я.— Подсядьте к ним поближе за какой-нибудь столик...
— Все столы заняты,— сообщил старик.— Пришли девочки апельсинщицы после работы... Скоро начнутся танцы. Но я встану где-нибудь поблизости и подам вам знак. Тогда хватайте этих типов и тащите. Нечего с ними церемониться. Ясное дело, шпионы. Глаза у них так и бегают...
— Ладно, ладно, возвращайтесь и продолжайте вести наблюдение,— сказал я ему.— Будем действовать сообразно обстановке.
Как только старикашка, пошатываясь, вышел, я собрал своих людей на военный совет. Как можно ни с того ни с сего арестовать людей? Где у нас доказательства, что они шпионы?
Тут один бывалый солдат предложил свой план действия:
— Спровоцируем их, задержим за хулиганство, а там разберемся. Шпион по доброй воле в руки не дастся. Шпионов самим приходится обнаруживать. А иначе как к ним подступишься? Только так — спровоцировать.
Я решил еще раз как следует обдумать, прежде чем
что-либо предпринять. Сначала надо было увидеть их, этих шпионов. И вот, приготовившись к самому худшему, мы втроем вошли через вращающуюся дверь храма. С амвона хрипел патефон, кружились в танце девчонки-апельсинщицы. Неподалеку от стойки за мраморным столиком сидело двое прилично одетых мужчин. Наш старикан стоял почти вплотную к ним, подавая недвусмысленные знаки. Все смотрели на нас, выпучив глаза: старый черт, наверное, успел растрезвонить, и люди с интересом ожидали событий. «Шпионы» тоже смотрели на нас, но больше с любопытством, чем с опаской. Наш анархист, подойдя ко мне, зашептал на ухо:
— Чего ждете, хватайте, пока не поздно... Отстранив его, я со своими солдатами подошел к
стойке, заказал три вермута. Между тем танец кончился, нас окружили девочки-апельсинщицы. Взоры всех скользнули от стойки, где стояли мы, к столику, за которым сидели незнакомцы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76