Так что давайте испробуем иные средства...
— С удовольствием, полковник. Мне давно пора поразмяться.
Полковник нажал кнопку звонка, вошли два охранника.
— Принесите этому голодранцу сапоги! — приказал полковник Морсильо.
На лицах охранников появилась отвратительная ухмылка.
— Ты когда-нибудь носил сапоги? — с издевкой спросил Морсильо.
— Нет, кроме вас, вся Испания ходит в отрепьях. Не замечали?
— Стало быть, перед смертью мы предоставим тебе возможность пощеголять в сапогах. Они сшиты еще в сапожных мастерских ее величества испанской королевы Иоанны Безумной.
Охранники внесли в комнату ржавые орудия пыток, по виду напоминавшие голенища сапог.
— Так вот они какие...— сеньор Чичаро стал с деланным любопытством рассматривать железные голенища.— Впервые вижу подобное, хотя в этаких делах у меня опыт немалый.
Полковник Морсильо самодовольно вскинул голову.
— У нас, фалангистов, есть свои национальные орудия пыток, которые мы стараемся сохранить как достояние истории Испании. Видите, это так называемый испанский сапог. Его в конце восемнадцатого столетия широко применяли не только у нас, но и во всех европейских тюрьмах. Он состоит из двух изогнутых металлических пластин, с внутренней стороны которых натыканы железные шипы. Так вот, эти голенища обхватывают икры ног и при помощи винтов постепенно сжимаются. Шипы впиваются в тело до самой кости и причиняют неимоверную боль, а чтобы она была особенно чувствительной, винты то ослабляют, то снова завинчивают, да еще по голенищам постукивают каким-нибудь тяжелым предметом, чтобы шипы эти поглубже впивались...
Скрежеща ржавым металлом, мучители приблизились к Алехандро и внезапно ударили его что есть сил сзади по коленным суставам. Алехандро упал. Чичаро уселся ему на живот, а Морсильо — на ноги, и обнаженные икры партизана были втиснуты в испанский сапог.
— Теперь ты забудешь о народе и республике, теперь ты согласишься работать на нас.
— Этому не бывать...
Значит, умрешь. — Пусть... Народ бессмертен... он отомстит. Мучители засмеялись.
Заскрежетали ржавые винты, шипы терзали тело. Алехандро стиснул зубы, глаза заволокла густая, как дым, мгла...
Очнулся он от кошмарного сна; оглядевшись, понял, что находится в той же камере, в которой провел первую ночь. Не мог определить, как долго был в беспамятстве. Ни Чичаро, ни Морсильо поблизости не было. В углу слышались знакомые шорохи, крысы грызли прелую солому. В окно пробивался рассвет. На фоне белесого неба вырисовывалась железная решетка.
Алехандро попытался подняться, но не смог. Нестерпимо болели сломанные кости, от ударов и собачьих укусов ныла спина, в голове гудело. Он вытянулся на сыром глиняном полу и принялся наблюдать за огромным пауком, который ткал паутину прямо у него над головой.
Послышались шаги, кто-то направлялся к дверям камеры... Заскрипел ржавый ключ, дверь отворилась, вошел священник в сутане с позолоченным распятием в руках. В предрассветных сумерках его лицо на темной стене казалось комом светло-желтого воска. Священник шел на цыпочках, взмахивая широкими рукавами сутаны, как коршун крыльями.
— Спишь, грешник? — спросил он.— Да отверзну т-ся глаза твои грешные и уста, и да помолимся господу нашему, чтоб не затащил сатана твою грешную душу в геенну огненную, чтоб вознесли ее ангелы в рай.
Алехандро равнодушно взглянул на незваного гостя. Подняв вверх желтый палец, как восковую свечу, святой отец продолжал:
— Покайся, грешник! Совершив преступление против государства и генерала Франко, тычтем самым согрешил и перед господом нашим, и католической церковью. Ибо в священном писании сказано, что правители — наместники бога на земле. Молись и кайся пред светлым ликом всевышнего. Только покаявшийся и смиривший гордыню обретет царствие небесное.
— У меня нет иного бога, кроме моего народа, свободы и республики!
— Не богохульствуй, сын мой! Не упоминай о народе, погрязшем во грехе, его тоже ждут адские муки. Слова «свобода» и «республика» тебе нашептывает на ухо сатана.
Алехандро не выдержал. Упершись руками об пол, он приподнялся и сел.
Священник отпрянул назад и перекрестился.
— Черт бы тебя побрал вместе с твоим адом! — воскликнул Ортэга с ненавистью.
Святой отец поспешил скрыться.
Алехандро остался один; измученный, он снова рухнул на сырой холодный пол и потерял сознание.
Очнулся он оттого, что чья-то сильная рука теребила его за плечо:
— Алехандро Ортэга!
— Да, я готов...
— Тише, товарищ Ортэга!
Партизан открыл воспаленные глаза, над ним склонился тюремный надзиратель:
— Вам тут письмо.— Всунув в руку заключенному небольшой орех, добавил: — Его мне вчера передал племянник, сын моего покойного брата. Парень ждет ответа. Поспеши, они скоро придут за тобой,— он показал рукой на дверь.
Надзиратель ушел. Алехандро прижал орех зубами, скорлупа легко распалась на две части. Внутри он обнаружил небольшую папиросную бумажку, намотанную на тонкий графитовый стержень. Жадно проглотил светло-серые буковки.
Слезы застили глаза; впервые в жизни он плакал, плакал, как ребенок, припав к тюремному полу и всхлипывая. Они живы! Все — и Макарио, и Мигуэль. Они дали клятву бороться до полной победы...
Алехандро почувствовал облегчение, схватил графитовый стержень, расправил листок на полу и на обратной его стороне написал:
«Я, как всегда, тверд. Покидая Францию, я знал, что меня ждет на родине. Обо мне не горюйте, я не жертва г- я выполняю свой долг. Благодарю за честь, которую вы мне оказали, избрав своим командиром. Меня убьют, может, через час, а может, еще раньше. Но мне не страшно, ибо знаю, за что умираю. Будь у меня тысяча жизней, отдал бы их все за свободу Испании, за победу. Продолжайте борьбу, друзья! Лучше умереть стоя, чем жить на коленях...»
31*;
Тонкий графитовый стержень рассыпался в руке. Алехандро свернул бумажку и положил в пустой орех. Липкие края скорлупы плотно склеились. Он подполз к двери и тихо постучал. Надзиратель приоткрыл дверь, взял орех и зажал его в ладони.
В конце коридора раздались тяжелые шаги. Палачи спешили завершить начатое.
Алехандро Ортэга в последний раз взглянул на светлевшее за тюремной решеткой утреннее небо.
Над горами Испании занимался рассвет.
НОКТЮРН 1
Ночь, белая полярная ночь. Уже два часа, а солнце все поблескивает над горизонтом. Оно не сияет, а именно поблескивает приглушенно, печально. Этот бледный полуночный свет наполняет мою каюту, и я никак не могу заснуть. Я встаю, задергиваю шторы на иллюминаторе, но все напрасно. Свет струится через крохотные щелочки и вместе с отражением волн беспокойно плещется по стенам каюты. Я опускаю веки, но светлые юркие блики продолжают мелькать перед глазами. Глухо гудят моторы, напряженно вращается винт, унося корабль все дальше и дальше на север. Мы входим в студеные воды Ледовитого океана. Иллюминатор наглухо закрыт, но я слышу музыку встревоженного моря. С набатным гулом волн и вкрадчивыми скрипичными мелодиями ветра, словно серебристые трели флейты, сливаются крики морских птиц. Под бортовую качку, мягко переваливаясь с боку на бок, я наконец засыпаю.
Во сне чувствую, как вздрогнул стальной корпус корабля, будто столкнувшись с подводными скалами. На пол летит мой дневник, над которым я недавно сидел. Вскакиваю с постели. Что случилось? И тут звонит корабельный телефон. Снимаю трубку, слышу спокойный голос капитана:
— Ты спишь?
— Нет, не сплю.
— Нас окружают льды. На горизонте Шпицберген. Я в штурвальной рубке, поднимись ко мне.
Спешу одеться. Одеться надо потеплее, едва ли скоро
вернусь. Через несколько минут я уже в рубке рядом с капитаном. Он кивает на север:
— Шпицберген!
Подношу к глазам бинокль, и далекий горизонт сразу становится близким. За прозрачными стеклами, словно надломленные клыки чудовища, виднеются укрытые вечными снегами горы Шпицбергена. В мертвенно-бледном свете кажется, что от них веет ледяным дыханием разрушения и смерти. Глядя издали на этот полярный архипелаг, можно подумать, что он умер, всеми заброшенный, еще миллионы лет назад. Но я знаю: в его фиордах живут рыбаки, метеорологи, шахтеры, бакенщики. Живут и работают, радуются, грустят, любят и ненавидят — такие же люди, как и все, разве что немного смелее, отважнее. Север не любит трусливых. Север любит отважных.
Наш корабль окружают ледяные поля. Лед этот выбросили в море глетчеры — громадные ледяные реки, медленно стекающие с заснеженных гор в долины полярных островов. Льдины напоминают осколки очень толстого стекла. Края у них ярко-зеленого или синего цвета. Морские волны придают им самые причудливые формы, а сверху их прикрывает чистый, сверкающий снег. Плывут они быстро, и надо быть все время начеку, чтобы не столкнуться с какой-нибудь из них. Капитан с биноклем выходит на мостик, и я слышу его голос:
— Крест! Я подхожу.
— Смотри прямо по носу корабля.
Поднимаю к глазам бинокль. Да, слегка покачиваясь на волнах, плывет огромный ледяной крест. Сначала даже не верится, что он создан водой и ветром — настолько правильны его формы. Так и кажется, что над ним потрудился резец отменного мастера. Грани креста отливают синим хрусталем, а верх припорошен снегом. По концам перекладин, подобно заиндевевшим головкам гвоздей, выступают белые бугорки. Расталкивая мелкие льдины, крест плывет прямо на нас, и капитан командует держать правее.
— Вот чудит природа,— мрачно замечает капитан, возвращаясь в штурвальную рубку.
А я еще долго стою на мостике и гляжу вслед этому странному ледяному великану. Я знаю, рано или поздно его захлестнут волны, он развалится и бесследно
нет. Но среди вечных снегов этой белой полярной ночью в памяти всплыла гая ночь, в других широтах, и другой крест, такой же белый, заледеневший крест, который никогда никакое течение не способно унести из моей памяти...
Я встретил ее в тяжелые для Испанской республики дни, когда фашисты, захватив Барселону, уже приближались к французской границе. В предгорьях Пиренеев собирались остатки разбитой армии республиканцев. В Кабанелью, небольшой городок, откуда открывался вид на снежную нелюдимую цепь Пиренеев, прибыл полевой госпиталь. Санитарные машины, петляв крутые улочки города, остановились на окраине, у реки, где среди миндалевых деревьев прятался просторный и светлый дом, как будто специально предназначенный под госпиталь. Санитары очистили помещение, поставили раскладушки, оборудовали операционную и ждали раненых.
Как раз в тот день фашисты сильно бомбили позиции нашего батальона, стоявшего неподалеку от Каба-нельи. В одну из бомбежек тяжело ранило Антанаса Маркова, маленького смуглого болгарина, и я повез его на своем грузовике в госпиталь. Там меня встретила миловидная медсестра.
— Поставьте машину под дерево! — крикнула она.— В воздухе самолеты!
Только теперь я заметил, что над Кабанельей висят бомбардировщики. Я поставил грузовик под раскидистым каштаном. Девушка принесла носилки, и мы вдвоем внесли раненого в операционную. Он потерял много крови и был без сознания.
Вошел хирург, седой испанец. Потрогав пульс, спросил:
— Кто он, Иветта?
— Да вроде испанец,— ответила девушка.
— Мы с ним из одной части, он болгарин,— поправил я.
— Необходимо переливание крови,— сказал хирург.
— Возьмите у меня,— предложила девушка.
— Нет, у вас не возьму,— сказал хирург,— на вас и так лица нет. Спасая одного, нельзя губить другого.—
И, повернувшись ко мне, добавил: — Плохо дело! При отступлении из Барселоны случилось несчастье. Фашисты бомбили шоссе. Осколком убило шофера. Машина на полном ходу врезалась в скалы. А в ней была кровь, вся наша консервированная кровь.
— Да возьмите у меня,— сказал я.— У меня первая группа. Годится для всех.
Иветта приветливо улыбнулась мне. Глаза из-под черной копны волос сверкнули как звезды.
— Возьмите у меня,— повторил я и скинул гимнастерку.
— Хорошо,— сказал хирург.— Все равно иного выхода нет. Иветта, поторопитесь! — И, посмотрев на раненого, добавил: — Он не может ждать. А я тем временем сделаю перевязку.
Иветта отвела меня в соседнюю комнату и уложила на дряхлую скрипучую кушетку, застланную белоснежной простыней. Перетянув мою левую руку резиновым жгутом, она смазала ее пониже локтя чем-то прохладным. В нос ударил резкий запах йода.
— Не бойтесь,— сказала она.— Это не больно.
— А я не боюсь.
— У вас замечательная вена,— продолжала Иветта, поглаживая мою руку.
— Это от тяжелой работы,— сказал я, наблюдая, как она берет со стола здоровенную иглу.— Я артиллерист. Кончились снаряды, и нас перевели в пехоту.
— Трудно республике...
— Может, еще победим. Случится чудо — и мы победим!
— Я в чудеса не верю,— ответила она.— Подумать только: до Франции рукой подать. Патронов нет, снарядов нет.
— Может, на Мадридском фронте перейдут в наступление,— сказал я.
— Если нас здесь разобьют, то и там конец,— сказала Иветта и кольнула меня иглой.— У вас чудесная вена.
— Мне совсем не больно.
— Вы просто притворяетесь.
— Нет, правда не больно.
Она положила на колени граненую склянку, куда стекала моя кровь.
— Как ваше имя? — вдруг спросила она.
— Жорж,— ответил я.
— По-испански Хорхе, да? Откуда вы знаете группу вашей крови?
— У меня и раньше брали кровь. Иветта усмехнулась.
— И у меня. Был даже случай, два раза в день. Но тогда очень кружилась голова, во рту все пересыхало и страшно хотелось пить.
— А мне не хочется пить. И голова не кружится.
— Вы очень сильный,— сказала Иветта.— Вы спортсмен?
— Нет.
— Да! Ведь вы артиллерист! Потому-то у вас такие сильные мышцы.
— Раньше я был шофером. Возил боеприпасы. Каждый снаряд весит сорок три килограмма.
Где-то близко, вероятно в самом городе, рвались бомбы. Был даже слышен их свист при падении. Дрожали земля и кушетка, на которой я лежал. Струйка крови, стекая в склянку, слегка трепетала, и я понял, что у Иветты трясутся руки.
— Опять бомбят! — воскликнула она.— С ума можно сойти!
— А нам нечем ответить,— проворчал я.
— Да, нам нечем ответить,— повторила она, взглянув на склянку.— Еще немного — и хватит.
— Берите больше! — сказал я.— Может, еще понадобится.
— Больше нельзя.
— Я прекрасно себя чувствую. У меня масса крови.
— Все равно больше нельзя. Пятьсот кубиков, не больше... Хорошая у вас вена! — восхищалась Иветта.— Чудная вена! Ну вот, пожалуй, довольно... Скажите, вы кто по национальности?
— Латыш.
— Латыш! — воскликнула Иветта.— Одному латышу мы ампутировали ногу. Давно уже, правда, после боев под Гвадалахарой. Моя подружка за ним ухаживала и даже влюбилась в него.
Она говорила без умолку, стараясь заставить меня забыть про боль. Но мне было не больно, и я даже решил пошутить:
— Я согласен и на ранение, если вы не откажетесь ухаживать за мной!
Иветта погрозила мне пальцем:
— Такими вещами не шутят. Вот накличете беду!
— Напротив, это было бы счастьем, если б вы за мной ухаживали.
Иветта зарделась.
— Довольно,— сказала она, вытаскивая иглу из вены. Она распутала резиновый жгут и, приложив к проколу кусочек ваты, смоченной йодом, деловито бросила: — Подержите и не вставайте! Я скоро вернусь.
Она поспешила к в раненому, я остался один. Опять бомбили, но теперь бомбы ложились где-то в стороне. Наверное, на аэродроме. Над плитой бренчала посуда, на пол с шумом упала алюминиевая поварешка. Хозяева, видно, бросили все на произвол судьбы — и дом, и миндалевый сад — и бежали к французской границе, чтобы только не попасть в лапы фашистам.
Иветта вернулась минут через двадцать. Ее смуглое лицо светилось улыбкой, глаза сияли.
— Все хорошо, будет жить! Крови он и в самом деле потерял уйму.
— У нас не было бинтов. Все израсходовали.
— Шеф разрешил выдать вам бинты. Врач у вас есть?
— Нет. В медпункт попал снаряд, все погибли.
— Что ж, придется самим перевязывать. Идемте, я дам бинты.
Иветта проверила мою руку, и мы отправились в перевязочную. Там лежали несколько раненых. Вокруг них суетились сестры. Иветта протянула мне сверток:
— Здесь пакеты первой помощи. Берите и отправляйтесь назад, вас, наверное, ждут. Никак не запомню имени вашего товарища. Как его?..
— Антанас Марков.
— Передайте командиру, что Антанас Марков будет жить.
— К нему можно зайти?
— Только не сейчас,— строго сказала Иветта.— Может, к вечеру, но не сейчас
Делать было нечего, я возвращался в надежде, что все обойдется... Антанас Марков поправится, и мы опять увидимся.
К вечеру фашисты, подтянув свежие силы, перешли в наступление. Ходили слухи, будто бы на побережье они уже подступили к границе и теперь собираются нас окружить. Я дежурил в своем грузовике под прикрытием большого дома, в котором размещался штаб батальона. На закате меня послали в соседнюю крепость
Фигуэро за боеприпасами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76