А в оркестре вторую скрипку все еще играла молодая, талантливая, красивая еврейка Лэа Хиршман. Дирекция со дня на день собиралась ее уволить, поскольку родители Лэи уже сидели в гетто. И тут грянул гром среди ясного неба, вся опера остолбенела. Гром этот вызвал барон фон Остен-Сакен, который всем на удивление стал оказывать прекрасной скрипачке недвусмысленное внимание. Он всегда приветливо здоровался с ней, вел дружеские беседы, не скупился на советы, как достичь вершин скрипичного искусства, и во всеуслышание пророчил девушке блестящее будущее. Тронутая расположением барона, .Дэа Хиршман решила поведать ему свои горести. А их в эти тревожные, мрачные дни накопилось немало. Лэа боялась не только за себя, но и за судьбу своих родителей в гетто.
Возможность поговорить с бароном наедине скоро представилась. Однажды они вышли на улицу вместе. Барон фон Остен-Сакен попросил разрешения проводить ее и, получив согласие, взял у нее скрипку. Некоторое время они шли молча.
— Я хотела вам открыться, господин Остен-Сакен,— с дрожью в голосе заговорила девушка.— Вы позволите?
Барон приветливо улыбнулся.
— Пожалуйста, фрейлейн Хиршман. Быть может, вы разрешите называть вас просто фрейлейн Лэа?
Девушка смутилась.
— О, конечно. Я буду рада.
— Лэа! — воскликнул барон.— Это не имя, это музыка.
— Но скажите откровенно, господин барон, вы не боитесь меня?
— Бояться вас? — в недоумении переспросил Остен-Сакен.— Почему я должен вас бояться?
Девушка пожала плечами.
— Не знаю, однако многие меня сторонятся. Никогда не избегали, а теперь... Разве вы не обратили внимания? Мои коллеги не подают мне руки, даже не кланяются. Мне очень трудно, господин барон.
— Пустяки! — глядя девушке прямо в глаза, ответил скрипач.— Вам это только кажется.
— Может, вам неизвестно,— негромко сказала Лэа,— но я еврейка.
Теперь Остен-Сакен пожал плечами.
— Отчего же, фрейлейн Лэа? Я узнал об этом в первый же день. Но какое это имеет значение?
Лэа тайком утирала слезы.
— Мои родители в гетто,— еще тише произнесла Лэа.— Я слышала, меня хотят уволить. Что мне делать? Меня тоже отправят в гетто. Один мой знакомый уже пропал без вести...
Лэа плакала.
Барон фон Остен-Сакен предложил ей посидеть в скверике у канала.
— Здесь нет ни души. Мы спокойно сможем обо всем поговорить.— Он положил на скамейку обе скрипки и сел рядом с девушкой.— Так, теперь утрите слезы и расскажите мне все, что вас печалит.
— Я уже вам рассказала,— вытирая платочком мокрые щеки, ответила Лэа.— Мои родители в гетто. Меня ждет та же участь, когда я окажусь на улице. Вы не могли бы мне помочь? Вы влиятельный человек, выдающийся музыкант. Вам поверят. Помогите! — Лэа схватила холеные, нежные, белые руки барона.— Вы великодушный человек, вы моя единственная надежда. Только вы один не стыдитесь и не сторонитесь меня. Только вам я могу довериться. Не отвергайте мою просьбу, господин Остен-Сакен! Помогите мне...
Остен-Сакен дружелюбно коснулся плеча девушки.
— Успокойтесь, фрейлейн Лэа, право, вы напрасно расстраиваетесь. Я постараюсь разузнать о судьбе ваших родителей, и... если только это возможно, я...
— Умоляю вас, умоляю! — воскликнула Лэа, и ее темные глаза без слов говорили о бесконечной признательности человеку, который в эту трудную для нее минуту выслушал ее и обещал помочь.— Я готова отдать вам все, что у меня есть, если вы поможете мне... Я буду жить и работать с мыслями о вас. Моя скрипка отныне будет петь только для вас, господин Остен-Сакен, и что бы она ни играла, это будет песня благодарности моему спасителю, единственной опоре в этот черный день моей жизни.
Остен-Сакен слегка поморщился. Заметив это, Лэа продолжала:
— Пожалуйста, не думайте, что я сентиментальна. Нет, господин Остен-Сакен, отнюдь нет. Меня так растрогала ваша доброта и отзывчивость, что я на миг потеряла самообладание. Но все, что я вам сказала, это правда. Если бы вы могли заглянуть в мое сердце, вы убедились бы, что оно переполнено признательностью к вам.
— Я вам верю, дорогая Лэа,— в свою очередь с большой искренностью произнес барон.— И я сделаю все, что в моих силах. Разумеется, вы не должны слишком сильно порицать нас. Немецкий народ очень много выстрадал. Его лишили жизненного пространства — земель наших предков, наших колоний. Фюрер хочет все это вернуть нам, и только. Мы дадим Европе новый порядок — тысячелетний мир. И если кто-то будет нам противиться, мы этого не потерпим. Потому-то приходится подчас напрасно проливать кровь. Но мы не виноваты. Виноваты наши враги, в том числе и люди вашей национальности, Лэа.
— Мои родители никогда никого не обижали! — воскликнула Лэа.— Наказывайте виновных. А в чем они виноваты?
— Разумеется, дорогая Лэа,— его голос зазвучал учтиво, но с холодком.— Невиновных не станут наказывать. Я уверен, ваши родители невиновны. Но если во имя истины допускаются порой ошибки, нельзя судить нас слишком строго.
— Но если во имя истины такую ошибку допустят в отношении меня, смогу я обратиться к вам за помощью?
— Конечно, фрейлейн Лэа,— усмехнувшись, ответил барон.— Всегда к вашим услугам.
— Благодарю вас, господин Остен-Сакен! Я никогда в жизни никому не делала зла. Я живу только своей скрипкой, музыкой, и больше мне ничего не надо. Я всегда старалась делать людям только хорошее, хоть на миг старалась унести их из повседневности на звучных крыльях музыки. Когда я играю, мне безразлично, кто меня слушает — латыш или немец, русский или еврей. Среди каждого народа есть дурные и хорошие люди. Но те, кто любит музыку, те хорошие. Правда, господин Остен-Сакен?
— Совершенно верно,— ответил барон, и его гибкие пальцы беспокойно забегали по спинке скамьи.— Музыка облагораживает людей. Она делает их прекрасными,
большими и полноценными. Об этом свидетельствует история моего народа. Великий Бетховен, полный атлантовой мощи Вагнер и магический Бах вознесли мой народ на вершину несравненной силы и невиданной отваги. Однако нам надо спешить, фрейлейн Лэа,— взглянув на свой золотой брегет, с явным сожалением заметил Остен-Сакен.— Это была очень интересная беседа. И я вот что хочу вам сказать. У меня есть хорошие друзья, фрейлейн Лэа. Мы часто вместе музицируем. Вы бы не согласились подарить один из ваших вечеров мне и моим друзьям?
— С удовольствием, господин Остен-Сакен* — воскликнула Лэа.— Если только ваши друзья согласятся.
— Они будут вам рады,— поспешно вставая, ответил Остен-Сакен.— Значит, условились. Но прошу об одном — никому ни слова. Наша дружба может быть превратно истолкована.— Барон взял свою скрипку и на прощанье поцеловал руку девушки.— До свидания, фрейлейн Лэа. Вы оказали мне большую честь. До свидания...
Лэа еще долго сидела на скамейке у канала, перебирая в памяти все происшедшее. Кто бы мог подумать, что барон Остен-Сакен такой замечательный человек? Теперь она чувствовала себя гораздо спокойнее. Теперь у нее есть покровитель, и кто? Человек, которого она вначале по своей глупости боялась. Ее сердце ликовало от счастья. Ее губы едва слышно шептали: «Не горюй, мамочка, со мной ничего не случится! У меня есть друг, и мы спасем вас с отцом, мы очень скоро снова будем вместе...»
В продолжение двух следующих дней Лэа Хиршман чувствовала себя, как птица, опьяненная вешним воздухом. Оркестранты, знавшие об ожидавшей девушку участи, диву давались, что с ней происходит. Скрипка Лэи пела, ликовала и рыдала, как никогда. Никто не знал истинной причины этой метаморфозы, и тем не менее все чувствовали, что в жизни Лэи случилось нечто загадочное, большое и значительное.
Барон фон Остен-Сакен, как всегда, был вежлив, сдержан и замкнут. Даже самый искушенный наблюдатель не решился бы утверждать, что это Он виновник наступившей в девушке перемены. Барон дарил ее своим вниманием не более, чем прежде. Точно так же вела себя и Лэа.
— Замечательно, фрейлейн Лэа! — как-то в антракте, пожимая руку девушки, воскликнул барон.— Вы превзошли себя!
— Я рада, что доставила вам удовольствие,— прикрыв глаза густыми черными ресницами, тихо ответила девушка.— Вы вернули мне веру в жизнь...
— Я польщен,— сказал барон Остен-Сакен.— Я не думал, что вы можете так играть.
Лза весело рассмеялась.
— Спасибо за комплимент, господин барон. Какой скрипач не мечтает стать первой скрипкой!
— И вы об этом мечтаете?
— Конечно. Как вы думаете, я когда-нибудь достигну этого?
Барон фон Остен-Сакен натянуто улыбнулся.
— Хм, время покажет. Я хочу сказать, все зависит от вас самой, от вашего упорства.
— Нет, господин барон,— воскликнула девушка, тряхнув черными кудрями.— Все зависит от вас, от вашей помощи, от вашей поддержки. Я с нетерпением жду того дня, когда мы вместе будем музицировать. Этот день для меня будет праздником.
Улыбнувшись девушке, барон мгновение помедлил, потом, оглядевшись, нет ли кого поблизости, тихо сказал:
— Я хочу, чтобы этот праздник был сегодня. Если вы согласны, разумеется.
— Сегодня после спектакля? — спросила Лэа.
— Сегодня после спектакля,— торжественно повторил барон Остен-Сакен и продолжал, понизив голос: — Я выйду первым и буду ждать вас у газона возле фонтана.
— Хорошо, господин Остен-Сакен,— сказала Лэа.— Но я хотела бы заехать домой переодеться.
— Это излишне, фрейлейн Лэа! — воскликнул барон, с улыбкой разглядывая ее платье.— Вам очень идет этот искрящийся вечерний туалет. В нем вы похожи на сверкающий черный алмаз.
Лэа звонко рассмеялась.
— Господин барон, ваше поэтическое сравнение убедило меня. Если хотите, я поеду в этом платье.
— Итак, после спектакля у фонтана? — переспросил барон, и Лэа ответила:
— Хорошо, я приду...
После спектакля они встретились у фонтана. Барон фон Остен-Сакен стоял поодаль, в тени деревьев. Как только на песке дорожки послышались шаги Лэи, он вышел девушке навстречу, молча принял у нее скрипку и,
нежно взяв под руку, повел к машине, дежурившей через улицу, напротив гостиницы «Рим». Он внимательно оглядел улицу и только тогда распахнул дверцу и предложил девушке сесть. Сам он вместе со скрипками уселся впереди, бросив шоферу:
— Форвертс!
Машина рванула с места. Они понеслись с бешеной скоростью, не замедляя даже на перекрестках. Лэа была довольна, ее нисколько не пугала быстрая езда. Ее не пугало и то, что шофер в военной форме. В те дни на это никто не обращал внимания. Минут через пятнадцать машина лихо затормозила. Лучи фар скользнули по высокой кирпичной стене и уткнулись в железные ворота. Их открыл солдат с автоматом на груди.
Машина въехала во двор и остановилась.
— Ну вот, фрейлейн Лэа,— после долгого молчания произнес барон.— Мы приехали.
Они вышли из машины. Пока Лэа при свете фар любовалась двухэтажным особняком в стиле барокко, ее спутник разговаривал с шофером. Потом хлопнула дверца, машина развернулась и выкатила на улицу. Тяжелые ворота бесшумно затворились, неприятно звякнул ключ в замочной скважине. Барон, открывая дверь, сказал:
— Это мой дом. Прошу вас, фрейлейн Лэа. Хрустальная люстра в передней ослепила девушку.
— Как светло! — воскликнула она.— И вы здесь живете один?
— Нет,— помогая ей снять пальто, ответил хозяин.— Я занимаю лишь нижний этаж, а наверху живет друг моей юности генерал полиции Шталекер. Это влиятельный человек, к тому же он безумно любит музыку и прекрасно играет на фортепиано. Я сегодня вас познакомлю. Будьте с ним приветливы и ласковы. Все зависит от него... Ваша судьба в его руках...
Среди роскошной обстановки чужого дома девушка вдруг оробела, с трудом воспринимая то, что ей говорил барон. В память врезались только две фразы: «Будьте с ним приветливы и ласковы. Все зависит от него...» Из этого она сделала вывод, что в мире есть еще более могущественный человек, который может покарать или помиловать. И Лэа волновалась, ожидая встречи с ним. Она шла за хозяином по просторным залам, словно тень из другого мира. Барон остановился у камина, облицованного голландскими изразцами, и сказал, кивнув на противоположную часть комнаты, где под огромным зеркалом, освещенный светом люстры, сверкал черный концертный рояль:
— Вот здесь мы музицируем.— В его голосе звучала гордость самим собой и всем, что его окружало. Он бережно положил скрипки на бархатный диван и продолжал:
— Генерал Шталекер скоро приедет. У него уйма работы. В городе еще действуют враги. Их надо обезвредить. Это очень тяжелая работа, фрейлейн Лэа, ответственнейшая работа. Почему вы все время молчите? Чувствуйте себя как дома! Доставьте мне удовольствие, фрейлейн Лэа, улыбнитесь!
Лэа натянуто улыбнулась. Томно глядя на девушку, барон воскликнул:
— Мой черный алмаз! Никогда не встречал ничего подобного. Мой черный алмаз! Вы не представляете, какое ужасное преступление я совершил, пригласив вас к себе.
— Преступление? — наивно спросила Лэа. Барон усмехнулся.
— И очень хорошо, что вы не понимаете. Меня успокаивает лишь то, что из-за подобных чар люди шли и на более тяжкие преступления.
Лэа восприняла эти слова как обычный комплимент и потому весело ответила:
— Господин барон, вы очень щедры в своих выражениях. Но если бы я знала, что вы в самом деле совершаете преступление, пригласив меня к себе, я бы и минуты здесь не осталась, потому что не хочу, чтобы у вас из-за меня возникли неприятности.
— Ради вас я готов принять какое угодно наказание,— с улыбкой сказал хозяин и добавил: — Идемте, фрейлейн Лэа, идемте! В ожидании друзей мы что-нибудь перекусим, выпьем бокал-другой хорошего вина или коньяку, как вам будет угодно. Прошу вас!
Барон распахнул дверь в столовую. Там в торжественном великолепии сверкал огромный, во всю стену, буфет из красного дерева. Посреди комнаты стоял стол, накрытый на четыре персоны. Он был весь заставлен холодными закусками, хрустальными вазами с фруктами. Из боковой двери тихо, словно привидение, выскользнул слуга. Хозяин махнул рукой, и тот так же бесшумно удалился.
— Садитесь, моя дорогая,— выдвинув стул, сказал хозяин.— Что позволите вам предложить?
— Спасибо, я ничего не хочу,— ответила Лэа. Барон громко рассмеялся.
— В вашем возрасте и в вашем положении вам должно многого хотеться. Но если вы в самом деле так скромны, я угощу вас вином и фруктами.— Барон с шумом стрельнул в потолок пробкой шампанского, наполнил два бокала и кивнул на вазу с фруктами: — Эти апельсины из Валенсии. Испанцы их называют кровавыми, наверное, потому, что у них алая мякоть.— Он протянул девушке шипящий бокал и чокнулся.— Просит, фрейлейн Лэа. За ваше здоровье, за ваше будущее!
Лэа пригубила бокал. В ярком свете он сверкал как факел.
— Пейте, пейте! — торопил ее хозяин, уже осушивший свой бокал. Пока Лэа маленькими глоточками пила шампанское, барон колдовал фруктовым ножом над апельсином.— Фрейлейн Лэа, я из него сотворю волшебный цветок. Алую лилию...
— Алую лилию? Никогда не видела!
— Сейчас увидите. И я преподнесу ее вам, фрейлейн Лэа, вам, моему черному алмазу. Сейчас она распустится, сейчас...— В нежных руках барона золоченый нож действительно создал подобие водяной лилии. И он с поклоном протянул ее своей гостье.
— Спасибо, господин барон. Какой ароматный цветок!
— Кроваво-красная лилия, не правда ли, фрейлейн Лэа? Я налью вам еще вина. Это настоящее французское шампанское из погребов Эперена.
Лэа пила шампанское и любовалась алой лилией. Они говорили о всяких пустяках. Робость и волнение, охватившие ее вначале, прошли. Ее больше не пугала предстоящая встреча с друзьями барона. Напротив, она ждала их с чисто женским любопытством.
Наконец они явились. Хлопнув дверью, громыхая сапогами, они со смехом вошли в соседнюю комнату. Барон фон Остен-Сакен, извинившись, вышел им навстречу.
Лэа положила на тарелку разломанный на дольки апельсин, вытерла салфеткой ароматный сок с кончиков пальцев и стала ждать. Спокойствие вновь покидало ее. Вот сейчас она предстанет перед человеком, от которого зависит ее судьба. Что будет, что будет? Если бы поблизости не было любезного хозяина, ее обаятельного коллеги барона фон Остен-Сакена, она, пожалуй, не выдержала бы и попыталась бежать. Бежать? Но как убежишь,
когда кругом часовые? Нет, лучше с поднятой головой выслушать свой приговор. Может, он окажется не таким уж суровым. Может, этот человек будет великодушным, и не только к ней, но и к родителям. Она вспомнила слова барона: «Будьте с ним приветливы и ласковы. Все зависит от него». И Лэа решила про себя, что будет с ним очень приветлива.
Они приближались. Они были уже за дверью. Вот дверь открылась, перед Лэей стоял хозяин и двое в военной форме. Один из них, в новом мундире с погонами капитана, был тяжеловат в движениях, большеротый, с расплывшейся улыбкой забулдыги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Возможность поговорить с бароном наедине скоро представилась. Однажды они вышли на улицу вместе. Барон фон Остен-Сакен попросил разрешения проводить ее и, получив согласие, взял у нее скрипку. Некоторое время они шли молча.
— Я хотела вам открыться, господин Остен-Сакен,— с дрожью в голосе заговорила девушка.— Вы позволите?
Барон приветливо улыбнулся.
— Пожалуйста, фрейлейн Хиршман. Быть может, вы разрешите называть вас просто фрейлейн Лэа?
Девушка смутилась.
— О, конечно. Я буду рада.
— Лэа! — воскликнул барон.— Это не имя, это музыка.
— Но скажите откровенно, господин барон, вы не боитесь меня?
— Бояться вас? — в недоумении переспросил Остен-Сакен.— Почему я должен вас бояться?
Девушка пожала плечами.
— Не знаю, однако многие меня сторонятся. Никогда не избегали, а теперь... Разве вы не обратили внимания? Мои коллеги не подают мне руки, даже не кланяются. Мне очень трудно, господин барон.
— Пустяки! — глядя девушке прямо в глаза, ответил скрипач.— Вам это только кажется.
— Может, вам неизвестно,— негромко сказала Лэа,— но я еврейка.
Теперь Остен-Сакен пожал плечами.
— Отчего же, фрейлейн Лэа? Я узнал об этом в первый же день. Но какое это имеет значение?
Лэа тайком утирала слезы.
— Мои родители в гетто,— еще тише произнесла Лэа.— Я слышала, меня хотят уволить. Что мне делать? Меня тоже отправят в гетто. Один мой знакомый уже пропал без вести...
Лэа плакала.
Барон фон Остен-Сакен предложил ей посидеть в скверике у канала.
— Здесь нет ни души. Мы спокойно сможем обо всем поговорить.— Он положил на скамейку обе скрипки и сел рядом с девушкой.— Так, теперь утрите слезы и расскажите мне все, что вас печалит.
— Я уже вам рассказала,— вытирая платочком мокрые щеки, ответила Лэа.— Мои родители в гетто. Меня ждет та же участь, когда я окажусь на улице. Вы не могли бы мне помочь? Вы влиятельный человек, выдающийся музыкант. Вам поверят. Помогите! — Лэа схватила холеные, нежные, белые руки барона.— Вы великодушный человек, вы моя единственная надежда. Только вы один не стыдитесь и не сторонитесь меня. Только вам я могу довериться. Не отвергайте мою просьбу, господин Остен-Сакен! Помогите мне...
Остен-Сакен дружелюбно коснулся плеча девушки.
— Успокойтесь, фрейлейн Лэа, право, вы напрасно расстраиваетесь. Я постараюсь разузнать о судьбе ваших родителей, и... если только это возможно, я...
— Умоляю вас, умоляю! — воскликнула Лэа, и ее темные глаза без слов говорили о бесконечной признательности человеку, который в эту трудную для нее минуту выслушал ее и обещал помочь.— Я готова отдать вам все, что у меня есть, если вы поможете мне... Я буду жить и работать с мыслями о вас. Моя скрипка отныне будет петь только для вас, господин Остен-Сакен, и что бы она ни играла, это будет песня благодарности моему спасителю, единственной опоре в этот черный день моей жизни.
Остен-Сакен слегка поморщился. Заметив это, Лэа продолжала:
— Пожалуйста, не думайте, что я сентиментальна. Нет, господин Остен-Сакен, отнюдь нет. Меня так растрогала ваша доброта и отзывчивость, что я на миг потеряла самообладание. Но все, что я вам сказала, это правда. Если бы вы могли заглянуть в мое сердце, вы убедились бы, что оно переполнено признательностью к вам.
— Я вам верю, дорогая Лэа,— в свою очередь с большой искренностью произнес барон.— И я сделаю все, что в моих силах. Разумеется, вы не должны слишком сильно порицать нас. Немецкий народ очень много выстрадал. Его лишили жизненного пространства — земель наших предков, наших колоний. Фюрер хочет все это вернуть нам, и только. Мы дадим Европе новый порядок — тысячелетний мир. И если кто-то будет нам противиться, мы этого не потерпим. Потому-то приходится подчас напрасно проливать кровь. Но мы не виноваты. Виноваты наши враги, в том числе и люди вашей национальности, Лэа.
— Мои родители никогда никого не обижали! — воскликнула Лэа.— Наказывайте виновных. А в чем они виноваты?
— Разумеется, дорогая Лэа,— его голос зазвучал учтиво, но с холодком.— Невиновных не станут наказывать. Я уверен, ваши родители невиновны. Но если во имя истины допускаются порой ошибки, нельзя судить нас слишком строго.
— Но если во имя истины такую ошибку допустят в отношении меня, смогу я обратиться к вам за помощью?
— Конечно, фрейлейн Лэа,— усмехнувшись, ответил барон.— Всегда к вашим услугам.
— Благодарю вас, господин Остен-Сакен! Я никогда в жизни никому не делала зла. Я живу только своей скрипкой, музыкой, и больше мне ничего не надо. Я всегда старалась делать людям только хорошее, хоть на миг старалась унести их из повседневности на звучных крыльях музыки. Когда я играю, мне безразлично, кто меня слушает — латыш или немец, русский или еврей. Среди каждого народа есть дурные и хорошие люди. Но те, кто любит музыку, те хорошие. Правда, господин Остен-Сакен?
— Совершенно верно,— ответил барон, и его гибкие пальцы беспокойно забегали по спинке скамьи.— Музыка облагораживает людей. Она делает их прекрасными,
большими и полноценными. Об этом свидетельствует история моего народа. Великий Бетховен, полный атлантовой мощи Вагнер и магический Бах вознесли мой народ на вершину несравненной силы и невиданной отваги. Однако нам надо спешить, фрейлейн Лэа,— взглянув на свой золотой брегет, с явным сожалением заметил Остен-Сакен.— Это была очень интересная беседа. И я вот что хочу вам сказать. У меня есть хорошие друзья, фрейлейн Лэа. Мы часто вместе музицируем. Вы бы не согласились подарить один из ваших вечеров мне и моим друзьям?
— С удовольствием, господин Остен-Сакен* — воскликнула Лэа.— Если только ваши друзья согласятся.
— Они будут вам рады,— поспешно вставая, ответил Остен-Сакен.— Значит, условились. Но прошу об одном — никому ни слова. Наша дружба может быть превратно истолкована.— Барон взял свою скрипку и на прощанье поцеловал руку девушки.— До свидания, фрейлейн Лэа. Вы оказали мне большую честь. До свидания...
Лэа еще долго сидела на скамейке у канала, перебирая в памяти все происшедшее. Кто бы мог подумать, что барон Остен-Сакен такой замечательный человек? Теперь она чувствовала себя гораздо спокойнее. Теперь у нее есть покровитель, и кто? Человек, которого она вначале по своей глупости боялась. Ее сердце ликовало от счастья. Ее губы едва слышно шептали: «Не горюй, мамочка, со мной ничего не случится! У меня есть друг, и мы спасем вас с отцом, мы очень скоро снова будем вместе...»
В продолжение двух следующих дней Лэа Хиршман чувствовала себя, как птица, опьяненная вешним воздухом. Оркестранты, знавшие об ожидавшей девушку участи, диву давались, что с ней происходит. Скрипка Лэи пела, ликовала и рыдала, как никогда. Никто не знал истинной причины этой метаморфозы, и тем не менее все чувствовали, что в жизни Лэи случилось нечто загадочное, большое и значительное.
Барон фон Остен-Сакен, как всегда, был вежлив, сдержан и замкнут. Даже самый искушенный наблюдатель не решился бы утверждать, что это Он виновник наступившей в девушке перемены. Барон дарил ее своим вниманием не более, чем прежде. Точно так же вела себя и Лэа.
— Замечательно, фрейлейн Лэа! — как-то в антракте, пожимая руку девушки, воскликнул барон.— Вы превзошли себя!
— Я рада, что доставила вам удовольствие,— прикрыв глаза густыми черными ресницами, тихо ответила девушка.— Вы вернули мне веру в жизнь...
— Я польщен,— сказал барон Остен-Сакен.— Я не думал, что вы можете так играть.
Лза весело рассмеялась.
— Спасибо за комплимент, господин барон. Какой скрипач не мечтает стать первой скрипкой!
— И вы об этом мечтаете?
— Конечно. Как вы думаете, я когда-нибудь достигну этого?
Барон фон Остен-Сакен натянуто улыбнулся.
— Хм, время покажет. Я хочу сказать, все зависит от вас самой, от вашего упорства.
— Нет, господин барон,— воскликнула девушка, тряхнув черными кудрями.— Все зависит от вас, от вашей помощи, от вашей поддержки. Я с нетерпением жду того дня, когда мы вместе будем музицировать. Этот день для меня будет праздником.
Улыбнувшись девушке, барон мгновение помедлил, потом, оглядевшись, нет ли кого поблизости, тихо сказал:
— Я хочу, чтобы этот праздник был сегодня. Если вы согласны, разумеется.
— Сегодня после спектакля? — спросила Лэа.
— Сегодня после спектакля,— торжественно повторил барон Остен-Сакен и продолжал, понизив голос: — Я выйду первым и буду ждать вас у газона возле фонтана.
— Хорошо, господин Остен-Сакен,— сказала Лэа.— Но я хотела бы заехать домой переодеться.
— Это излишне, фрейлейн Лэа! — воскликнул барон, с улыбкой разглядывая ее платье.— Вам очень идет этот искрящийся вечерний туалет. В нем вы похожи на сверкающий черный алмаз.
Лэа звонко рассмеялась.
— Господин барон, ваше поэтическое сравнение убедило меня. Если хотите, я поеду в этом платье.
— Итак, после спектакля у фонтана? — переспросил барон, и Лэа ответила:
— Хорошо, я приду...
После спектакля они встретились у фонтана. Барон фон Остен-Сакен стоял поодаль, в тени деревьев. Как только на песке дорожки послышались шаги Лэи, он вышел девушке навстречу, молча принял у нее скрипку и,
нежно взяв под руку, повел к машине, дежурившей через улицу, напротив гостиницы «Рим». Он внимательно оглядел улицу и только тогда распахнул дверцу и предложил девушке сесть. Сам он вместе со скрипками уселся впереди, бросив шоферу:
— Форвертс!
Машина рванула с места. Они понеслись с бешеной скоростью, не замедляя даже на перекрестках. Лэа была довольна, ее нисколько не пугала быстрая езда. Ее не пугало и то, что шофер в военной форме. В те дни на это никто не обращал внимания. Минут через пятнадцать машина лихо затормозила. Лучи фар скользнули по высокой кирпичной стене и уткнулись в железные ворота. Их открыл солдат с автоматом на груди.
Машина въехала во двор и остановилась.
— Ну вот, фрейлейн Лэа,— после долгого молчания произнес барон.— Мы приехали.
Они вышли из машины. Пока Лэа при свете фар любовалась двухэтажным особняком в стиле барокко, ее спутник разговаривал с шофером. Потом хлопнула дверца, машина развернулась и выкатила на улицу. Тяжелые ворота бесшумно затворились, неприятно звякнул ключ в замочной скважине. Барон, открывая дверь, сказал:
— Это мой дом. Прошу вас, фрейлейн Лэа. Хрустальная люстра в передней ослепила девушку.
— Как светло! — воскликнула она.— И вы здесь живете один?
— Нет,— помогая ей снять пальто, ответил хозяин.— Я занимаю лишь нижний этаж, а наверху живет друг моей юности генерал полиции Шталекер. Это влиятельный человек, к тому же он безумно любит музыку и прекрасно играет на фортепиано. Я сегодня вас познакомлю. Будьте с ним приветливы и ласковы. Все зависит от него... Ваша судьба в его руках...
Среди роскошной обстановки чужого дома девушка вдруг оробела, с трудом воспринимая то, что ей говорил барон. В память врезались только две фразы: «Будьте с ним приветливы и ласковы. Все зависит от него...» Из этого она сделала вывод, что в мире есть еще более могущественный человек, который может покарать или помиловать. И Лэа волновалась, ожидая встречи с ним. Она шла за хозяином по просторным залам, словно тень из другого мира. Барон остановился у камина, облицованного голландскими изразцами, и сказал, кивнув на противоположную часть комнаты, где под огромным зеркалом, освещенный светом люстры, сверкал черный концертный рояль:
— Вот здесь мы музицируем.— В его голосе звучала гордость самим собой и всем, что его окружало. Он бережно положил скрипки на бархатный диван и продолжал:
— Генерал Шталекер скоро приедет. У него уйма работы. В городе еще действуют враги. Их надо обезвредить. Это очень тяжелая работа, фрейлейн Лэа, ответственнейшая работа. Почему вы все время молчите? Чувствуйте себя как дома! Доставьте мне удовольствие, фрейлейн Лэа, улыбнитесь!
Лэа натянуто улыбнулась. Томно глядя на девушку, барон воскликнул:
— Мой черный алмаз! Никогда не встречал ничего подобного. Мой черный алмаз! Вы не представляете, какое ужасное преступление я совершил, пригласив вас к себе.
— Преступление? — наивно спросила Лэа. Барон усмехнулся.
— И очень хорошо, что вы не понимаете. Меня успокаивает лишь то, что из-за подобных чар люди шли и на более тяжкие преступления.
Лэа восприняла эти слова как обычный комплимент и потому весело ответила:
— Господин барон, вы очень щедры в своих выражениях. Но если бы я знала, что вы в самом деле совершаете преступление, пригласив меня к себе, я бы и минуты здесь не осталась, потому что не хочу, чтобы у вас из-за меня возникли неприятности.
— Ради вас я готов принять какое угодно наказание,— с улыбкой сказал хозяин и добавил: — Идемте, фрейлейн Лэа, идемте! В ожидании друзей мы что-нибудь перекусим, выпьем бокал-другой хорошего вина или коньяку, как вам будет угодно. Прошу вас!
Барон распахнул дверь в столовую. Там в торжественном великолепии сверкал огромный, во всю стену, буфет из красного дерева. Посреди комнаты стоял стол, накрытый на четыре персоны. Он был весь заставлен холодными закусками, хрустальными вазами с фруктами. Из боковой двери тихо, словно привидение, выскользнул слуга. Хозяин махнул рукой, и тот так же бесшумно удалился.
— Садитесь, моя дорогая,— выдвинув стул, сказал хозяин.— Что позволите вам предложить?
— Спасибо, я ничего не хочу,— ответила Лэа. Барон громко рассмеялся.
— В вашем возрасте и в вашем положении вам должно многого хотеться. Но если вы в самом деле так скромны, я угощу вас вином и фруктами.— Барон с шумом стрельнул в потолок пробкой шампанского, наполнил два бокала и кивнул на вазу с фруктами: — Эти апельсины из Валенсии. Испанцы их называют кровавыми, наверное, потому, что у них алая мякоть.— Он протянул девушке шипящий бокал и чокнулся.— Просит, фрейлейн Лэа. За ваше здоровье, за ваше будущее!
Лэа пригубила бокал. В ярком свете он сверкал как факел.
— Пейте, пейте! — торопил ее хозяин, уже осушивший свой бокал. Пока Лэа маленькими глоточками пила шампанское, барон колдовал фруктовым ножом над апельсином.— Фрейлейн Лэа, я из него сотворю волшебный цветок. Алую лилию...
— Алую лилию? Никогда не видела!
— Сейчас увидите. И я преподнесу ее вам, фрейлейн Лэа, вам, моему черному алмазу. Сейчас она распустится, сейчас...— В нежных руках барона золоченый нож действительно создал подобие водяной лилии. И он с поклоном протянул ее своей гостье.
— Спасибо, господин барон. Какой ароматный цветок!
— Кроваво-красная лилия, не правда ли, фрейлейн Лэа? Я налью вам еще вина. Это настоящее французское шампанское из погребов Эперена.
Лэа пила шампанское и любовалась алой лилией. Они говорили о всяких пустяках. Робость и волнение, охватившие ее вначале, прошли. Ее больше не пугала предстоящая встреча с друзьями барона. Напротив, она ждала их с чисто женским любопытством.
Наконец они явились. Хлопнув дверью, громыхая сапогами, они со смехом вошли в соседнюю комнату. Барон фон Остен-Сакен, извинившись, вышел им навстречу.
Лэа положила на тарелку разломанный на дольки апельсин, вытерла салфеткой ароматный сок с кончиков пальцев и стала ждать. Спокойствие вновь покидало ее. Вот сейчас она предстанет перед человеком, от которого зависит ее судьба. Что будет, что будет? Если бы поблизости не было любезного хозяина, ее обаятельного коллеги барона фон Остен-Сакена, она, пожалуй, не выдержала бы и попыталась бежать. Бежать? Но как убежишь,
когда кругом часовые? Нет, лучше с поднятой головой выслушать свой приговор. Может, он окажется не таким уж суровым. Может, этот человек будет великодушным, и не только к ней, но и к родителям. Она вспомнила слова барона: «Будьте с ним приветливы и ласковы. Все зависит от него». И Лэа решила про себя, что будет с ним очень приветлива.
Они приближались. Они были уже за дверью. Вот дверь открылась, перед Лэей стоял хозяин и двое в военной форме. Один из них, в новом мундире с погонами капитана, был тяжеловат в движениях, большеротый, с расплывшейся улыбкой забулдыги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76