Нам все известно, все...
Антон Витум, опустив глаза, молча думал о чем-то. Потом, подняв седую голову, упрямо бросил:
— Нет, этого не может быть! Священник отпевал...
— Может быть, вы хотите, чтобы мы разрыли могилу вашего сына? Гроб пуст!
Для Витума это прозвучало громом среди ясного неба. Стиснув зубы, он некоторое время молчал, затем изо всей силы стукнул кулаком по столу.
— Гроб не пуст! И вы не посмеете вскрыть его! Не осмелитесь осквернить приходское кладбище! — грозил Витум.— Никто вам этого не простит. Гроб не пуст...
Витум задыхался, и я опасался, как бы от волнения у него не сделался сердечный приступ. Айвар подал ему стакан воды и спокойно продолжал:
— Может, конечно, случиться, что гроб и не пуст. Но в нем лежит не ваш сын.
Витум, оторвавшись от стакана, словно недоумевая, спросил:
— Что вы сказали?
— В гробу лежит не ваш сын,— повторил Айвар. Витум поднялся. У него дрожали руки и тряслась борода.
— В гробу лежит мой Аугуст, мой сын. Я сам, вот этими руками, положил его туда. Вы не смеете трогать могилу!
— А где же вы похороните своего настоящего сына? — спросил Айвар.
Витум от неожиданности сел.
— Какого сына?
— Того, которого нашли на колокольне... Я еще раз сличил обе фотографии, и мне все стало
ясно. На обоих снимках был один человек, разница длшъ в возрасте. Я взглянул на Витума. Его морщинистый лоб покрылся мелкими капельками пота.
— Это не мой сын! — еле слышно выдохнул он.— Суди меня бог, если я говорю неправду! Вырви мне язык, сделай меня немым! Это не мой сын...
— Бог не станет судить вас,— заметил Айвар.— Если найдут нужным, вас будет судить наш суд. Это ваш сын Аугуст. Он не лежал в гробу, а жил на колокольне церкви. Чтобы обмануть органы безопасности, вы зарыли гроб. Разве не правда?
— Зачем бы я стал все это делать? — спросил Витум.— Аугуст ничего плохого не сделал. Он подлежит амнистированию. Многие носили гитлеровскую форму. Ее силой заставляли надевать. Это должно быть вам известно, товарищ Лицис. Мои сыновья были хорошо воспитанными, образованными людьми. Оба студенты. Старший, Вилнис, был агрономом, Аугуст — архитектором. Им претили злодеяния гитлеровцев. Я как отец знаю об этом. Они спасли многих обреченных на смерть людей.
Айвар подал мне пачку фотографий. Я бегло просмотрел их. На них были засняты массовые убийства людей. На первом снимке группа полуобнаженных женщин и детей. Дети плачут, матери их успокаивают, вокруг них с видом победителей стоят молодые гитлеровцы в форме. На переднем плане, расставив ноги и зажав под мышкой автомат, с властной ухмылкой на губах стоит сын старого Витума Аугуст. На второй фотографии сняты люди, которых уводят на расстрел. Кто-то из малышей, запутавшись в своей рубашонке, споткнулся, и конвойный ткнул , его сапогом в голову. На третьем снимке приговоренные к смерти стоят на краю продолговатой ямы, где уже лежат десятки трупов. Некоторые женщины, закрыв лицо руками, плачут, другие целуют последним поцелуем прильнувших к груди детишек. На обреченных на смерть людей направлены грозные автоматы. Сын Витума стоит, подняв руку для команды...
Больно сжималось сердце и от негодования дрожали руки при виде этого зверского акта, увековеченного с профессиональным мастерством и удивительным хладнокровием на изящной светочувствительной фотобумаге.
Четвертый снимок изображал следующий после
страшного залпа момент. Расстрелянные лежат на откосе ямы. Сын Витума Аугуст, подойдя к женщине с ребенком, видимо еще живой, целится из пистолета ей в голову...
Нет, я больше не в состоянии смотреть на это! Передавая фотографии Айвару, я с ненавистью глянул на старика Витума.
Айвар протянул фотографии Антону Витуму:
— Гражданин Витум, ознакомьтесь!
Витум взял снимки. У него тоже, как и у меня, дрожали руки, только вызвано это было другим чувством — чувством страха. Нахмурив густые брови, он нервно перебрал снимки и положил их на стол.
— Это не доказательство,— сказал он.— Их вам дал кто-то из недоброжелателей, чтобы очернить нашу семью. Откуда у вас эти фотографии? Они поддельные!
Айвар улыбнулся.
— Зачем вы придумываете такие глупые версии? Подделка! Фильм, с которого сделаны эти снимки, ваш Аугуст сам дал проявить фотографу. К сожалению, он не успел их увидеть, потому что гитлеровцы капитулировали в курземском котле. Но фотограф сохранил их и представил как вещественное доказательство. Что вы на это скажете, гражданин Витум?
— Наш фотограф? — не веря своим ушам, спросил Витум, и Айвар еще раз подтвердил сказанное:
— Ваш фотограф. Может быть, вы хотите, чтобы я зачитал его показания?
Витум отрицательно мотнул седой головой.
— Нет. Мой свидетель — бог. Я клянусь им, всевышним, что мой сын не совершил этого добровольно. Его заставили это сделать. Он пошел против своей совести. Я знаю своего сына. Его принудили, так же как и других.
— Но ведь не все сделались убийцами. Не все встретили Советскую Армию с обагренными кровью руками, как ваш сын. Поэтому-то ваш Аугуст, несмотря на амнистию, не смел показаться людям на глаза. Не угрызения совести, а страх заставлял его долгие годы скрываться под защитой церковных стен...
Витум молча, неподвижно уставился на пол. Впервые я заметил слезы у него на глазах. Но это были слезы не боли и отчаяния, к слезы досады — досады на то, что перед лицом фактов и доказательств он бессилен, как тщтя.
Айвар еще раз показал Витуму снимок трупа.
— Взгляните на него, и вы узнаете вашего Аугуста —
убийцу, умертвившего сотни невинных людей. С какой целью вы придумали фокус с преждевременным захоронением его на церковном кладбище?
Упорство старого Витума было сломлено.
— Я хотел спасти его,— выдохнул он.— Ведь он мой сын. Я хотел укрыть его...
— Значит, вам были известны его преступления? Отвечайте! Ваше поведение говорит о том, что вам многое было известно.
— Я не знал,— не поднимая глаз, шептал Витум.— Он говорил, что не смеет показываться людям. И я хотел спасти его. Первые послевоенные годы он жил в бункере, в глухой лесной чаще. Но потом... после амнистии...
Витум умолк.
— Ну говорите, говорите! — настаивал Айвар.— Почему он после амнистии не покинул своего логова и не вышел на дневной свет?
— Он боялся,— сказал Витум.— Аугусту стало казаться, что его повсюду кто-то преследует, повсюду... Темными ночами он иногда приходил домой... Он боялся даже матери. Поэтому мы встречались в церкви...
— Следовательно, мать ничего не знала?
— Нет,— с облегчением вздохнул Витум.— Мать ничего не знала.
— Когда вы построили потайную каморку на колокольне? — спросил неожиданно Айвар, и старик вздрогнул.
— Какую каморку?
— Потайную комнату в колокольне, над колоколом? Витум беспокойно поежился.
— Я не понимаю, о какой комнате идет речь.
— О той, где скрывался ваш Аугуст. Вы же в ту ночь хотели спрятать его труп в этой потайной комнате, но сломалась стремянка.
— Ее сломали мальчишки.
— Вы ее сломали. В спешке вы не вынули повешенного из петли, а перерезали веревку колокола и хотели унести труп в потайное помещение, чтобы скрыть следы и сказать людям, что веревку дергала сова. Но под двойной тяжестью стремянка сломалась. Вы ушиблись и захромали. Ведь так, не правда ли? Почему вы молчите? Отвечайте! Нам все известно. Когда вы устроили там комнату?
— Комнату? — повторил старый Витум, словно не понимая вопроса.— Это я... так... ремонтировал коло-
кольню. Ее обстреливали. Вот я... и подумал... когда-нибудь может пригодиться...
— Вы практичный человек,— засмеялся Айвар.— Настоящий специалист своего дела. Комната устроена великолепно. Не забыта даже железная печка.
— Зима была очень суровой,— деловито пояснил Ви-тум.— Я боялся, чтобы он не замерз.
— И когда же он ее топил?
— По ночам, чтобы дым был незаметен.
— Дымоход оборудован в колокольне,— заметил Айвар.
— Да,— сказал Витум.— Но дым из колокольни уходил в слуховые окна. Так лучше... все рассеивается.
— Где он доставал дрова?
— Я топил ризницу и...
— Значит, он находился и в ризнице?
— Да, в холодные зимние дни, когда на колокольне стоял сильный холод, а топить нельзя было.
— Священник знал об этом?
— Священник? Нет, священник ничего не знал.
— Лжете!
— Не знал, свидетель бог! — перекрестился Витум.— Если не верите, спросите у священника. Он ничего не знал.
— Странный священник! — усмехнулся Айвар.— Не знает, что творится в его церкви. Кто же, в конце концов, отвечает за это?
— Я, пономарь,— поспешно ответил Витум.
И все-таки ясно чувствовалось, что старый Витум без ведома священника не действовал бы так смело. Построить в колокольне целую комнату и годами укрывать в ней преступника? Нет, это было более чем сомнительно! Витум просто выгораживал священника
— Хорошо, я вам верю,— наконец согласился Айвар,— хотя все это весьма сомнительно. Но объясните, пожалуйста, почему повесился ваш сын? Расскажите все честно и откровенно. Это смягчит вашу вину.
— Мою вину? — удивился старый Витум. Айвар вскипел.
— Не притворяйтесь простофилей! Вы человек с высшим образованием. И вы не могли не понимать, что в продолжение ряда лет укрывали преступника.
— Я не знал этого.
— Вы это знали. Мнимые похороны сына задолго до его настоящей смерти — не что иное, как хладнокровно
обдуманный трюк, чтобы люди и судебные органы подумали, что ваш сын умер. Басня о запутавшейся в веревке сове и тот факт, что вы упрямо отказались признать в умершем вашего сына, говорят о том, что над вашими отцовскими чувствами и любовью взяли верх холодный рассудок и расчет. Вы сознательно укрывали преступника. А теперь расскажите ясно и без обмана, как все это произошло!
— Пути господни неисповедимы,— сказал Витум.— Он отнял у него разум.
— Опять бог! — воскликнул Айвар, обращаясь ко мне.— И чего только не случается на этом божьем свете!
— Да, он лишил его рассудка,— повторил Витум.
— Но как же это случилось? — спросил Айвар.— Я слушаю, рассказывайте!
И Витум начал дрожащим голосом:
— Вначале, когда Аугуст еще жил в лесу, все было нормально. Но вскоре ему стало казаться, что его повсюду преследуют.
— Вы уже говорили об этом,— перебил Айвар.
— Да, я уже говорил об этом. Я не хочу ничего скрывать... Ну, а затем... Это случилось в одну из суровых, морозных зим, когда в окрестности появились волки... Ему казалось, что они подосланы, чтобы растерзать его. И тогда я перевел его в церковь.
— Потайная комната была уже готова?
— Да, я ее приготовил заранее.
— С его ведома?
— Он мне и предложил это сделать.
— Ну, а дальше?
— Дальше он стал жить в церкви.
— Вы жене об этом ничего не говорили?
— Нет. Эмилия ничего не знала. Она все время считала, что Аугуст находится в лесу.
— Так. Продолжайте.
— Потом Аугусту стали слышаться какие-то таинственные шаги вокруг церкви. Он стал уверять меня, что за ним кто-то следит, и просил играть на органе, тогда ему не были слышны эти шаги.
— И вы играли?
— И я играл. Впоследствии ему слышались звуки органа даже тогда, когда я не играл. Он спускался вниз, к органу, чтобы встретиться со мной, он уверял, что орган звучал даже в мое отсутствие.
— Дальше?
— Потом он заметил, что Христос на распятии у ал таря двигается. Недавно он рассказывал, что Христос н распятии смеялся. Смеялся так, что вся церковь гудела. Он допытывался у меня, не собирается ли Иисус предать его.
— Что же вы ответили?
— Я сказал, что позову врача. Но он и слышать не хотел об этом. Он сказал, что в тот день, когда я приглашу врача, он застрелит нас обоих. Потом он начал пить. Когда он напивался, ему становилось легче. Он тогда мог спать без бредовых сновидений.
— Следовательно, посуда, обнаруженная нами в тот вечер в ризнице, была ваша? — спросил Айвар.
— Да, посуда была моя. За два часа до страшного события я принес ему ужин. Последний ужин...
— И бутылку водки?
— И бутылку водки,— подтвердил старый Витум.
— Значит, вы говорите, что он заболел манией преследования? — спросил Айвар, но Витум отрицательно затряс головой.
— Нет. Бог лишил его рассудка. Он боялся всего: птиц, залетавших на колокольню, галок, стрижей и летучих мышей. Под конец он стал бояться колокола. Как-то однажды Аугуст хотел вырвать у колокола язык, чтобы он не выдал его убежище. Затем он срезал веревку колокола, якобы напоминавшую ему виселицу. Я привязал веревку вновь, чтобы кто-нибудь не заметил. И тогда...
Старик умолк и начал всхлипывать. Айвар подал ему стакан воды. Выпив ее, он с трудом продолжал:
— И тогда наступил страшный вечер. Аугуст попросил у меня топор, чтобы наколоть дров. Я дал ему. Он разбил топором распятие на алтаре, а сам забрался на колокольню и... повесился...
— Ясно,— проговорил Айвар.— Благодарю вас! Теперь пойдем дальше. Вам было что-нибудь известно о злодеяниях сына Аугуста во времена гитлеровской оккупации?
На этот раз старый Витум ответил коротко и ясно:
— Нет. Он нам ничего не рассказывал.
— Откуда ваши сыновья доставали деньги на постройку домов?
— Они построены моими трудами и моим потом.
— Они построены на деньги, заплаченные за кровь расстрелянных людей. Ведь сыновья вам давали деньги? Откуда они их брали?
— Я не знаю. Вероятно, зарабатывали.
— Они заработали их пулями и автоматами. Где Аугуст хранил оружие?
— Не знаю.
— В потайной комнате в церкви найдено два автомата.
— У него был только отдан,— заметил старик.
— Мы нашли два,— сказал Айвар.— Два автомата и пять ручных гранат. Не спрятано ли было у него в лесу оружие?
— Он все принес домой.
Наступило минутное молчание. Решив, видимо, что допрос окончен, Витум с облегчением вздохнул и спросил:
— Я могу идти? Дома меня ждет жена.
— Пусть подождет,— сказал Айвар.— Вы мне еще ничего не сказали о другом вашем сыне.
— О Вилнисе? — спросил Витум.
— Да. Расскажите, что вы знаете о нем.
— Что я могу знать! — воскликнул Витум.— Живет за границей.
— Ведь вы переписываетесь?
— Изредка переписываемся, кое-когда посылку пришлет. Вначале он работал на ферме агрономом, а теперь... Большим человеком стал, служит в эмигрантском совете, хорошо зарабатывает. Вилнису повезло, он стал одним из главных...
— А чем этот «главный» в гитлеровские времена занимался? — спросил Айвар.— Он и тогда был здесь одним из главных?
Витум развел руками.
— Всем приходилось как-то цепляться за жизнь.
— Он многих лишил ее. Находясь на службе в гитлеровской тайной полиции, ваш Вилнис, ваш теперешний видный, хорошо зарабатывающий деятель, уже давно заработал виселицу. На его совести сотни убитых людей.
— Не может быть! — удивился старый Витум.— Он был славным парнем.
Айвар усмехнулся.
— Ваш «славный парень» долгое время руководил карательным отрядом здесь, в нашей местности. В ямах старого песчаного карьера расстреляно триста восемьдесят пять человек по его приказанию. Это латыши, поляки, русские, чехи. Когда приближалась Советская Армия,
1 11
он велел вырыть трупы и сжечь, чтобы скрыть следы своих кровавых злодеяний. Вам известно об этом?
— Впервые слышу! — воскликнул старый Витум.— Это ложь, я не верю этому.
— Ложь? Вы не верите этому? — глядя в упор на старого Витума, спросил Айвар.— Хорошо. Мы вам докажем.
Айвар встал и, приоткрыв дверь, попросил секретаря вызвать машину. Старый Витум тоже поднялся. Пальцы его правой руки нервно перебирали пуговицы поношенной куртки, точно клавиши органа, когда он играл хоралы своему безумному сыну Аугусту.
В кабинете Айвара Лициса наступила продолжительная, гнетущая тишина. Наконец сообщили, что машина подана.
— Идемте! — сказал Айвар и, надевая шляпу, обратился к старому Витуму: — Я хочу, чтобы вы все увидели собственными глазами. Возможно, это рассеет ваше неверие.
Буркнув в густую бороду что-то непонятное, Витум последовал за Айваром. Миновав городок, мы свернули на церковную дорогу, которая дальше вела в Мелн-силс — там и находился песчаный карьер. Я все время наблюдал за старым Витумом, неподвижным и застывшим, как соляной столб. Только когда проезжали мимо церкви, он взглянул на колокольню. Лицо старика было угрюмым, взгляд — холодным и безжизненным, а если в нем и остались какие-то человеческие чувства, то это было упрямство, непреклонное, неугасимое упрямство, и слепая ненависть к Айвару, ко мне, чужому и незнакомому человеку, и, кто знает, может быть, ко всему миру и кипевшей кругом жизни, бесконечно чуждой ему, ненавистной и враждебной.
Посреди Мелнсилса мы свернули на проселочную дорогу и вскоре очутились среди невысоких, покрытых деревьями холмов. Дорога, круто извиваясь между глубоких ям, заросших кустарником и молодым ельником, служивших когда-то картофелехранилищами немецкому барону, вывела на обширную поляну к вершине холма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Антон Витум, опустив глаза, молча думал о чем-то. Потом, подняв седую голову, упрямо бросил:
— Нет, этого не может быть! Священник отпевал...
— Может быть, вы хотите, чтобы мы разрыли могилу вашего сына? Гроб пуст!
Для Витума это прозвучало громом среди ясного неба. Стиснув зубы, он некоторое время молчал, затем изо всей силы стукнул кулаком по столу.
— Гроб не пуст! И вы не посмеете вскрыть его! Не осмелитесь осквернить приходское кладбище! — грозил Витум.— Никто вам этого не простит. Гроб не пуст...
Витум задыхался, и я опасался, как бы от волнения у него не сделался сердечный приступ. Айвар подал ему стакан воды и спокойно продолжал:
— Может, конечно, случиться, что гроб и не пуст. Но в нем лежит не ваш сын.
Витум, оторвавшись от стакана, словно недоумевая, спросил:
— Что вы сказали?
— В гробу лежит не ваш сын,— повторил Айвар. Витум поднялся. У него дрожали руки и тряслась борода.
— В гробу лежит мой Аугуст, мой сын. Я сам, вот этими руками, положил его туда. Вы не смеете трогать могилу!
— А где же вы похороните своего настоящего сына? — спросил Айвар.
Витум от неожиданности сел.
— Какого сына?
— Того, которого нашли на колокольне... Я еще раз сличил обе фотографии, и мне все стало
ясно. На обоих снимках был один человек, разница длшъ в возрасте. Я взглянул на Витума. Его морщинистый лоб покрылся мелкими капельками пота.
— Это не мой сын! — еле слышно выдохнул он.— Суди меня бог, если я говорю неправду! Вырви мне язык, сделай меня немым! Это не мой сын...
— Бог не станет судить вас,— заметил Айвар.— Если найдут нужным, вас будет судить наш суд. Это ваш сын Аугуст. Он не лежал в гробу, а жил на колокольне церкви. Чтобы обмануть органы безопасности, вы зарыли гроб. Разве не правда?
— Зачем бы я стал все это делать? — спросил Витум.— Аугуст ничего плохого не сделал. Он подлежит амнистированию. Многие носили гитлеровскую форму. Ее силой заставляли надевать. Это должно быть вам известно, товарищ Лицис. Мои сыновья были хорошо воспитанными, образованными людьми. Оба студенты. Старший, Вилнис, был агрономом, Аугуст — архитектором. Им претили злодеяния гитлеровцев. Я как отец знаю об этом. Они спасли многих обреченных на смерть людей.
Айвар подал мне пачку фотографий. Я бегло просмотрел их. На них были засняты массовые убийства людей. На первом снимке группа полуобнаженных женщин и детей. Дети плачут, матери их успокаивают, вокруг них с видом победителей стоят молодые гитлеровцы в форме. На переднем плане, расставив ноги и зажав под мышкой автомат, с властной ухмылкой на губах стоит сын старого Витума Аугуст. На второй фотографии сняты люди, которых уводят на расстрел. Кто-то из малышей, запутавшись в своей рубашонке, споткнулся, и конвойный ткнул , его сапогом в голову. На третьем снимке приговоренные к смерти стоят на краю продолговатой ямы, где уже лежат десятки трупов. Некоторые женщины, закрыв лицо руками, плачут, другие целуют последним поцелуем прильнувших к груди детишек. На обреченных на смерть людей направлены грозные автоматы. Сын Витума стоит, подняв руку для команды...
Больно сжималось сердце и от негодования дрожали руки при виде этого зверского акта, увековеченного с профессиональным мастерством и удивительным хладнокровием на изящной светочувствительной фотобумаге.
Четвертый снимок изображал следующий после
страшного залпа момент. Расстрелянные лежат на откосе ямы. Сын Витума Аугуст, подойдя к женщине с ребенком, видимо еще живой, целится из пистолета ей в голову...
Нет, я больше не в состоянии смотреть на это! Передавая фотографии Айвару, я с ненавистью глянул на старика Витума.
Айвар протянул фотографии Антону Витуму:
— Гражданин Витум, ознакомьтесь!
Витум взял снимки. У него тоже, как и у меня, дрожали руки, только вызвано это было другим чувством — чувством страха. Нахмурив густые брови, он нервно перебрал снимки и положил их на стол.
— Это не доказательство,— сказал он.— Их вам дал кто-то из недоброжелателей, чтобы очернить нашу семью. Откуда у вас эти фотографии? Они поддельные!
Айвар улыбнулся.
— Зачем вы придумываете такие глупые версии? Подделка! Фильм, с которого сделаны эти снимки, ваш Аугуст сам дал проявить фотографу. К сожалению, он не успел их увидеть, потому что гитлеровцы капитулировали в курземском котле. Но фотограф сохранил их и представил как вещественное доказательство. Что вы на это скажете, гражданин Витум?
— Наш фотограф? — не веря своим ушам, спросил Витум, и Айвар еще раз подтвердил сказанное:
— Ваш фотограф. Может быть, вы хотите, чтобы я зачитал его показания?
Витум отрицательно мотнул седой головой.
— Нет. Мой свидетель — бог. Я клянусь им, всевышним, что мой сын не совершил этого добровольно. Его заставили это сделать. Он пошел против своей совести. Я знаю своего сына. Его принудили, так же как и других.
— Но ведь не все сделались убийцами. Не все встретили Советскую Армию с обагренными кровью руками, как ваш сын. Поэтому-то ваш Аугуст, несмотря на амнистию, не смел показаться людям на глаза. Не угрызения совести, а страх заставлял его долгие годы скрываться под защитой церковных стен...
Витум молча, неподвижно уставился на пол. Впервые я заметил слезы у него на глазах. Но это были слезы не боли и отчаяния, к слезы досады — досады на то, что перед лицом фактов и доказательств он бессилен, как тщтя.
Айвар еще раз показал Витуму снимок трупа.
— Взгляните на него, и вы узнаете вашего Аугуста —
убийцу, умертвившего сотни невинных людей. С какой целью вы придумали фокус с преждевременным захоронением его на церковном кладбище?
Упорство старого Витума было сломлено.
— Я хотел спасти его,— выдохнул он.— Ведь он мой сын. Я хотел укрыть его...
— Значит, вам были известны его преступления? Отвечайте! Ваше поведение говорит о том, что вам многое было известно.
— Я не знал,— не поднимая глаз, шептал Витум.— Он говорил, что не смеет показываться людям. И я хотел спасти его. Первые послевоенные годы он жил в бункере, в глухой лесной чаще. Но потом... после амнистии...
Витум умолк.
— Ну говорите, говорите! — настаивал Айвар.— Почему он после амнистии не покинул своего логова и не вышел на дневной свет?
— Он боялся,— сказал Витум.— Аугусту стало казаться, что его повсюду кто-то преследует, повсюду... Темными ночами он иногда приходил домой... Он боялся даже матери. Поэтому мы встречались в церкви...
— Следовательно, мать ничего не знала?
— Нет,— с облегчением вздохнул Витум.— Мать ничего не знала.
— Когда вы построили потайную каморку на колокольне? — спросил неожиданно Айвар, и старик вздрогнул.
— Какую каморку?
— Потайную комнату в колокольне, над колоколом? Витум беспокойно поежился.
— Я не понимаю, о какой комнате идет речь.
— О той, где скрывался ваш Аугуст. Вы же в ту ночь хотели спрятать его труп в этой потайной комнате, но сломалась стремянка.
— Ее сломали мальчишки.
— Вы ее сломали. В спешке вы не вынули повешенного из петли, а перерезали веревку колокола и хотели унести труп в потайное помещение, чтобы скрыть следы и сказать людям, что веревку дергала сова. Но под двойной тяжестью стремянка сломалась. Вы ушиблись и захромали. Ведь так, не правда ли? Почему вы молчите? Отвечайте! Нам все известно. Когда вы устроили там комнату?
— Комнату? — повторил старый Витум, словно не понимая вопроса.— Это я... так... ремонтировал коло-
кольню. Ее обстреливали. Вот я... и подумал... когда-нибудь может пригодиться...
— Вы практичный человек,— засмеялся Айвар.— Настоящий специалист своего дела. Комната устроена великолепно. Не забыта даже железная печка.
— Зима была очень суровой,— деловито пояснил Ви-тум.— Я боялся, чтобы он не замерз.
— И когда же он ее топил?
— По ночам, чтобы дым был незаметен.
— Дымоход оборудован в колокольне,— заметил Айвар.
— Да,— сказал Витум.— Но дым из колокольни уходил в слуховые окна. Так лучше... все рассеивается.
— Где он доставал дрова?
— Я топил ризницу и...
— Значит, он находился и в ризнице?
— Да, в холодные зимние дни, когда на колокольне стоял сильный холод, а топить нельзя было.
— Священник знал об этом?
— Священник? Нет, священник ничего не знал.
— Лжете!
— Не знал, свидетель бог! — перекрестился Витум.— Если не верите, спросите у священника. Он ничего не знал.
— Странный священник! — усмехнулся Айвар.— Не знает, что творится в его церкви. Кто же, в конце концов, отвечает за это?
— Я, пономарь,— поспешно ответил Витум.
И все-таки ясно чувствовалось, что старый Витум без ведома священника не действовал бы так смело. Построить в колокольне целую комнату и годами укрывать в ней преступника? Нет, это было более чем сомнительно! Витум просто выгораживал священника
— Хорошо, я вам верю,— наконец согласился Айвар,— хотя все это весьма сомнительно. Но объясните, пожалуйста, почему повесился ваш сын? Расскажите все честно и откровенно. Это смягчит вашу вину.
— Мою вину? — удивился старый Витум. Айвар вскипел.
— Не притворяйтесь простофилей! Вы человек с высшим образованием. И вы не могли не понимать, что в продолжение ряда лет укрывали преступника.
— Я не знал этого.
— Вы это знали. Мнимые похороны сына задолго до его настоящей смерти — не что иное, как хладнокровно
обдуманный трюк, чтобы люди и судебные органы подумали, что ваш сын умер. Басня о запутавшейся в веревке сове и тот факт, что вы упрямо отказались признать в умершем вашего сына, говорят о том, что над вашими отцовскими чувствами и любовью взяли верх холодный рассудок и расчет. Вы сознательно укрывали преступника. А теперь расскажите ясно и без обмана, как все это произошло!
— Пути господни неисповедимы,— сказал Витум.— Он отнял у него разум.
— Опять бог! — воскликнул Айвар, обращаясь ко мне.— И чего только не случается на этом божьем свете!
— Да, он лишил его рассудка,— повторил Витум.
— Но как же это случилось? — спросил Айвар.— Я слушаю, рассказывайте!
И Витум начал дрожащим голосом:
— Вначале, когда Аугуст еще жил в лесу, все было нормально. Но вскоре ему стало казаться, что его повсюду преследуют.
— Вы уже говорили об этом,— перебил Айвар.
— Да, я уже говорил об этом. Я не хочу ничего скрывать... Ну, а затем... Это случилось в одну из суровых, морозных зим, когда в окрестности появились волки... Ему казалось, что они подосланы, чтобы растерзать его. И тогда я перевел его в церковь.
— Потайная комната была уже готова?
— Да, я ее приготовил заранее.
— С его ведома?
— Он мне и предложил это сделать.
— Ну, а дальше?
— Дальше он стал жить в церкви.
— Вы жене об этом ничего не говорили?
— Нет. Эмилия ничего не знала. Она все время считала, что Аугуст находится в лесу.
— Так. Продолжайте.
— Потом Аугусту стали слышаться какие-то таинственные шаги вокруг церкви. Он стал уверять меня, что за ним кто-то следит, и просил играть на органе, тогда ему не были слышны эти шаги.
— И вы играли?
— И я играл. Впоследствии ему слышались звуки органа даже тогда, когда я не играл. Он спускался вниз, к органу, чтобы встретиться со мной, он уверял, что орган звучал даже в мое отсутствие.
— Дальше?
— Потом он заметил, что Христос на распятии у ал таря двигается. Недавно он рассказывал, что Христос н распятии смеялся. Смеялся так, что вся церковь гудела. Он допытывался у меня, не собирается ли Иисус предать его.
— Что же вы ответили?
— Я сказал, что позову врача. Но он и слышать не хотел об этом. Он сказал, что в тот день, когда я приглашу врача, он застрелит нас обоих. Потом он начал пить. Когда он напивался, ему становилось легче. Он тогда мог спать без бредовых сновидений.
— Следовательно, посуда, обнаруженная нами в тот вечер в ризнице, была ваша? — спросил Айвар.
— Да, посуда была моя. За два часа до страшного события я принес ему ужин. Последний ужин...
— И бутылку водки?
— И бутылку водки,— подтвердил старый Витум.
— Значит, вы говорите, что он заболел манией преследования? — спросил Айвар, но Витум отрицательно затряс головой.
— Нет. Бог лишил его рассудка. Он боялся всего: птиц, залетавших на колокольню, галок, стрижей и летучих мышей. Под конец он стал бояться колокола. Как-то однажды Аугуст хотел вырвать у колокола язык, чтобы он не выдал его убежище. Затем он срезал веревку колокола, якобы напоминавшую ему виселицу. Я привязал веревку вновь, чтобы кто-нибудь не заметил. И тогда...
Старик умолк и начал всхлипывать. Айвар подал ему стакан воды. Выпив ее, он с трудом продолжал:
— И тогда наступил страшный вечер. Аугуст попросил у меня топор, чтобы наколоть дров. Я дал ему. Он разбил топором распятие на алтаре, а сам забрался на колокольню и... повесился...
— Ясно,— проговорил Айвар.— Благодарю вас! Теперь пойдем дальше. Вам было что-нибудь известно о злодеяниях сына Аугуста во времена гитлеровской оккупации?
На этот раз старый Витум ответил коротко и ясно:
— Нет. Он нам ничего не рассказывал.
— Откуда ваши сыновья доставали деньги на постройку домов?
— Они построены моими трудами и моим потом.
— Они построены на деньги, заплаченные за кровь расстрелянных людей. Ведь сыновья вам давали деньги? Откуда они их брали?
— Я не знаю. Вероятно, зарабатывали.
— Они заработали их пулями и автоматами. Где Аугуст хранил оружие?
— Не знаю.
— В потайной комнате в церкви найдено два автомата.
— У него был только отдан,— заметил старик.
— Мы нашли два,— сказал Айвар.— Два автомата и пять ручных гранат. Не спрятано ли было у него в лесу оружие?
— Он все принес домой.
Наступило минутное молчание. Решив, видимо, что допрос окончен, Витум с облегчением вздохнул и спросил:
— Я могу идти? Дома меня ждет жена.
— Пусть подождет,— сказал Айвар.— Вы мне еще ничего не сказали о другом вашем сыне.
— О Вилнисе? — спросил Витум.
— Да. Расскажите, что вы знаете о нем.
— Что я могу знать! — воскликнул Витум.— Живет за границей.
— Ведь вы переписываетесь?
— Изредка переписываемся, кое-когда посылку пришлет. Вначале он работал на ферме агрономом, а теперь... Большим человеком стал, служит в эмигрантском совете, хорошо зарабатывает. Вилнису повезло, он стал одним из главных...
— А чем этот «главный» в гитлеровские времена занимался? — спросил Айвар.— Он и тогда был здесь одним из главных?
Витум развел руками.
— Всем приходилось как-то цепляться за жизнь.
— Он многих лишил ее. Находясь на службе в гитлеровской тайной полиции, ваш Вилнис, ваш теперешний видный, хорошо зарабатывающий деятель, уже давно заработал виселицу. На его совести сотни убитых людей.
— Не может быть! — удивился старый Витум.— Он был славным парнем.
Айвар усмехнулся.
— Ваш «славный парень» долгое время руководил карательным отрядом здесь, в нашей местности. В ямах старого песчаного карьера расстреляно триста восемьдесят пять человек по его приказанию. Это латыши, поляки, русские, чехи. Когда приближалась Советская Армия,
1 11
он велел вырыть трупы и сжечь, чтобы скрыть следы своих кровавых злодеяний. Вам известно об этом?
— Впервые слышу! — воскликнул старый Витум.— Это ложь, я не верю этому.
— Ложь? Вы не верите этому? — глядя в упор на старого Витума, спросил Айвар.— Хорошо. Мы вам докажем.
Айвар встал и, приоткрыв дверь, попросил секретаря вызвать машину. Старый Витум тоже поднялся. Пальцы его правой руки нервно перебирали пуговицы поношенной куртки, точно клавиши органа, когда он играл хоралы своему безумному сыну Аугусту.
В кабинете Айвара Лициса наступила продолжительная, гнетущая тишина. Наконец сообщили, что машина подана.
— Идемте! — сказал Айвар и, надевая шляпу, обратился к старому Витуму: — Я хочу, чтобы вы все увидели собственными глазами. Возможно, это рассеет ваше неверие.
Буркнув в густую бороду что-то непонятное, Витум последовал за Айваром. Миновав городок, мы свернули на церковную дорогу, которая дальше вела в Мелн-силс — там и находился песчаный карьер. Я все время наблюдал за старым Витумом, неподвижным и застывшим, как соляной столб. Только когда проезжали мимо церкви, он взглянул на колокольню. Лицо старика было угрюмым, взгляд — холодным и безжизненным, а если в нем и остались какие-то человеческие чувства, то это было упрямство, непреклонное, неугасимое упрямство, и слепая ненависть к Айвару, ко мне, чужому и незнакомому человеку, и, кто знает, может быть, ко всему миру и кипевшей кругом жизни, бесконечно чуждой ему, ненавистной и враждебной.
Посреди Мелнсилса мы свернули на проселочную дорогу и вскоре очутились среди невысоких, покрытых деревьями холмов. Дорога, круто извиваясь между глубоких ям, заросших кустарником и молодым ельником, служивших когда-то картофелехранилищами немецкому барону, вывела на обширную поляну к вершине холма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76