Пусть только попробуют! Надолго отобьем у них охоту. Они даже не знают, сколько людей под ружьем в моем распоряжении. А знали бы — и пикнуть не посмели.
Однако бодрые слова зятя еще больше встревожили Федерико. Значит, и в Гранаде неспокойно. Фашисты всюду поднимают головы. Против кого они плетут козни? Конечно же против республики. Может, в распоряжении Монтесино в самом деле значительные силы, но останутся ли люди до конца верны ему? А если нет, что случится тогда? Разве можно доверять жандармам?
Но чем ближе они подъезжали к дому, тем больше он думал о встрече с родителями, о своем старом рояле, о комнате с балконом, выходящим в цветущий благоухающий сад. Федерико молча любовался Гранадой, как будто не видел ее долгие годы. Прекрасный город всегда вызывал в нем множество дорогих воспоминаний, а на этот раз встреча была особенно волнующей. Интересно, как сейчас выглядят беленные известкой пещеры цыган на холме Сакро Монте? И что нового в Альгамбре, в садах Райских Зодчих? Все так же ли шумят фонтаны,
цветут цветы и распевают соловьи? А местный театр скорее всего закрылся на лето, сдав помещение какой-нибудь андалусской труппе.
Улицы были заполнены народом, и в пестрой толпе Федерико без труда отличал приезжих от исконных жителей Гранады. Всю дорогу он хранил молчание. Молчали и сестра с мужем, понимая, как волнующа для Федерико встреча с Гранадой.
Остановились перед усадьбой Сан-Висенте, и, едва распахнулась калитка, Федерико увидел спешащих навстречу мать, отца, сестру Изабеллу, брата Франциско.
— Донья Висента, вот, доставили сына! — воскликнул Монтесино, а мать уже обнимала Федерико.
Отец, Федерико Гарсиа Родригес, поседевший, с пышными усами, терпеливо дожидался, когда мать выплачется и наступит его черед.
— Федерико, мы тебя так ждали! — сквозь слезы говорила мать.— Время тревожное, злое, столько ходит всяких слухов... Мы боялись, как бы тебя не задержали в Мадриде. Хорошо, сынок, что приехал!
— Успокойтесь, донья Висента! Здесь Федерико находится под моей охраной, как, впрочем, и все вы. Пусть кругом болтают сколько влезет, людям рты не заткнешь. Но вы же знаете, на меня можно положиться. К тому же фалангистами пока что верховодят из дружественного вам дома Росалесов. Вас они не тронут. Да и причины для этого нет.
— Не забывай, Мануэль Фернандо,— возразила донья Висента,— что Рамон Руис Алонсо зуб на тебя точит из-за того, что ты, а не он стал мэром Гранады. Потому вы с Кончей сами будьте осторожны! — говорила мать, и вид у нее был озабоченный.— А Федерико чего бояться, он поэт, его не тронут...
Не в силах дождаться, когда придет его черед, отец осторожно взял жену за плечи и отодвинул ее в сторону, а затем обнял сына мускулистыми руками.
— Как я рад, Федерико! Наконец-то мы все вместе! Наша семья как скала, ей не страшны никакие бури. Коль уж до сих пор ничего худого не произошло, и на сей раз, думаю, обойдется. Пусть люди брешут что угодно. Единственный человек, кому я доверяю,— это Мануэль Фернандо Монтесино. Он в курсе всех дел, а потому имеет верное суждение. Как хорошо, Федерико, что ты не позволил себя запугать, не остался в Мадриде. Мадрид, конечно, чудесный город, но Гранада
есть Гранада. И в такую тревожную пору всем на* следует быть вместе.
В мятой белой рубашонке, в несколько потертых брюках, заметно конфузясь, подошел поздороваться и младший брат Франциско, совсем еще подросток. Он всегда робел в присутствии своего знаменитого брата.
Затем на дорожке сада показался садовник Габриэль с охапкой роз. Отец сказал:
— А вот и Габриэль. Полюбуйся, какие розы! Такие растут только у нас, в Гранаде.
Габриэль всю охапку передал Федерико и по-отцовски поцеловал его.
— Добро пожаловать, сеньор! Какое счастье снова видеть вас. Поставьте их у себя в комнате. Ничто не может сравниться с этими цветами. По-моему, вы, как никто, знаете цену цветам. Потому и стали лучшим поэтом Испании, гордостью Гранады.
И затем, словно извиняясь за свое вторжение в семейный круг, Габриэль отступил, давая дорогу младшей сестре Изабелле. Та молча прижалась к груди брата, всхлипывая и пряча лицо в цветы, чтобы никто не видел ее слез. Федерико осторожно погладил ее волосы, потом обнял за плечи:
— Веди меня в дом, Изабелла. Я же еще должен поздороваться с нашим очагом. Как вы тут поживаете? Должно быть, все по-старому?
Но тут в разговор опять вмешался садовник Габриэль:
— Вы бы первым делом садом полюбовались! Сейчас самое цветенье.
— Да-да, пройдемтесь по саду,— согласился Федерико, чем окончательно растрогал Габриэля.
— Спасибо, сеньор! — сказал тот.— Я всегда за ним ухаживаю с мыслью о вас. Посмотрите на эти розы!
— И какой аромат! — отозвался Федерико.— Спасибо, Габриэль, за труды и память! Прекрасный вид! — продолжал он, остановившись на дорожке и с восхищением оглядывая великолепную панораму горного массива Сьерра-Невады с заснеженной макушкой Муласена посредине.— Какая красота! Какая прохлада! А запахи! Ах, Муласен! Мое заснеженное чудо!
У Габриэля от радости заблестели глаза, как будто он не только ухаживал за садом, но и соорудил, обсыпал снегом затянутый дымкой Муласен. Красота сада ели-
валась воедино с величавой панорамой гор. Пер$д домом все опять остановились, залюбовавшись красотой природы, и мать сказала:
— Ну как, Федерико?
— Я сам не свой от счастья! — воскликнул сын.— Отсюда меня никакими силами не вытащить. Мадрид теперь мне кажется раскаленной сковородкой, залитой прогорклым маслом. А душистые ветры Гранады вдохновляют и врачуют душу.
Мать пригласила завтракать, и все направились в столовую, только садовник Габриэль было отказался, сославшись на дела.
— Какие дела! — удивилась донья Висента.— Дела подождут! Федерико приехал, стало быть, у всех сегодня праздник, и у вас, сеньор Габриэль. Цветы польете вечером по холодку. Вы и так убрали сад на славу.
Габриэлю ничего не оставалось, как присоединиться к остальным членам семьи, занявшим место за столом с белоснежной скатертью. Посредине стояла ваза с розами. Все вокруг сверкало и блистало, и это само по себе говорило, что донья Висента с Изабеллой выжидании Федерико изрядно потрудились. Теперь они обе подавали на стол. Завтрак затянулся. У каждого на душе накопилось достаточно о чем поговорить, расспросить, рассказать. Дона Родригеса больше всего интересовало положение в Мадриде, об этом он наслушался столько разноречивых слухов, и Федерико пришлось пространно рассказывать о напряженной атмосфере в столице, об уличных демонстрациях, стычках. Слушая его, отец все больше мрачнел. Очень его взволновало известие о том, что из Мадрида в Гранаду вернулся Рамон Руис Алонсо.
— Фашистский прихвостень, нечистый на руку политикан! — воскликнул отец.— Мануэль, остерегайся его! Алонсо тебе никогда не простит, что ты стал алькальдом. И еще он тебя ненавидит за преданность республике. Уж наверное он что-то замышляет против нас. Не к добру это, не к добру! — заключил отец.
А мать, слушая его, горестно вздыхала. И Мануэль Монтесино снова успокаивал встревоженное семейство:
— Можете не волноваться, Гранада под моим контролем. Хозяин положения здесь я. В моем распоряжении значительный воинский контингент, он выполняет лишь мои приказы. А потому оставьте ваши страхи, спокойно живите, работайте.
Слова Монтесино отчасти достигли цели: все вроде бы успокоились, заговорили о повседневных делах. Возможно, семейство так и просидело бы за столом до вечера, если бы Конче не вздумалось пройтись до калитки и вынуть из почтового ящика местную газету «Идеал»; там ей попалось на глаза странное сообщение. Остановившись посреди столовой, Кончита вслух прочитала:
— «Сегодня из Мадрида к нам в город прибыл поэт Федерико Гарсиа Лорка».
Все замерли, будто громом пораженные. Первым опомнился Федерико:
— Зачем? Кому это понадобилось? Что за провинциализм! — проговорил он сердито.
— Интересно! — подал голос Монтесино.— Я более чем уверен: тут руку приложил твой попутчик Алонсо.
— Ящер! — негодовал Федерико.— Должно быть, он телеграфировал в редакцию с какой-нибудь станции.
— Похоже, что так,— согласилась Конча.— Он сотрудничает в этой газете. «Идеал» понемногу скатывается в фалангистское болото.
— Но с какой стати понадобилось давать такую информацию? — удивился Федерико.— Это же просто непорядочно. Не успел человек позавтракать, а про него уже раструбили на весь город. Я-то надеялся, здесь будет так же спокойно, как раньше. Проклятый ящер!
Задушевные разговоры за столом умолкли. Первым поднялся и, сославшись на занятость, ушел садовник Габриэль. Остальные, каждый про себя, додумывали свои мысли, но все они так или иначе вращались вокруг Федерико. Заметка в газете — уж не сигнал ли это для жандармов? А может, для кого-то еще? Однако в точности никто ничего не знал, даже Монтесино.
— Конча, сожги газету! — посоветовал отец.
— Разве этим поможешь? — отозвалась мать.— А что, если заметку поместили без дурного умысла? Просто для праздного любопытства жителей Гранады? Что поделаешь, наш Федерико знаменит!
— Тут много неясного,— обронил Монтесино.— Сегодня же вызову редактора и устрою ему головомойку.
Первый день для Федерико был испорчен. Правда, сам он заметке не придавал серьезного значения, хотя она и вызвала досаду. После завтрака Федерико поднялся к себе наверх, откуда открывался еще более вели-
честный вид на Сьерра-Неваду. В его комнате- тоже все сверкало чистотой» Дверь на балкон была открыта, комната полна бодрящего горного воздуха, напоенного запахом цветов, зелени сада, пшеничных колосьев соседнего поля. Рояль отливал чернотой. Федерико любовно открыл крышку инструмента, пробежал пальцами по клавишам. Рояль отозвался легко и чисто, и Федерико понял, что инструмент в его отсутствие не расстроен неумелым бренчанием. Затем, томимый беспокойством, он подсел к столу, подвинул белый лист бумаги. Несколько штрихов — и с листа глянула гнусная рожа Рамона Алонсо. Федерико усмехнулся. Не послать ли эту карикатуру в «Идеал» с подписью: «Вчера из Мадрида в Гранаду с Андалусским экспрессом прибыл видный фашистский деятель Рамон Алонсо»? Эти слова он в самом деле написал под карикатурой, но, позабавившись немного, скомкал рисунок и бросил его в корзину для бумаг.
— Здесь твое место,— сказал он с усмешкой.
Федерико вышел на балкон и с наслаждением вдохнул приносимый с гор воздух, однако на сердце после всех разговоров и происшествий легла тяжесть. Желая отвлечься, он взял один из своих сборников стихав, раскрыл его на том месте, где лежала закладка. Должно быть, мать или Изабелла читали стихи. Стихотворение было написано в одну из мрачных минут:
Если умру я —
Не закрывайте балкона,
Дети едят апельсины.
(Я это вижу с балкона.)
Жницы сжинают пшеницу.
(Я это вижу с балкона.)
Если умру я —
Не закрывайте балкона '.
Федерико тщетно пытался вспомнить, что за дурные предчувствия побудили его написать эти строки. Помрачнев еще больше, он спустился в сад, решив погулять в одиночестве. Габриэль рыхлил мотыгой землю под кустами роз. Кивнув на кучу вырванных сорняков, Габриэль сказал:
— Сеньор Федерико, а вы не могли бы своими стихами, статьями вот так же выполоть в Испании фашистскую нечисть?
— Думаете, так много у нас этой нечисти? — спросил Федерико.
— Много, сеньор, очень много. Просто мы тешим себя мыслью, что немного. Но кто ж тогда клеймит нас красными?
— Да разве нас кто-то клеймит?
— А вам не приходилось слышать? Я бы промолчал, если б это, скажем, относилось только ко мне или к вашему зятю, хоть я всего-навсего маленькое зернышко по сравнению с мэром Гранады. Но и про вас болтают то же самое. А все, наверно, из-за ваших стихов про жандармов, тут вы угодили не в бровь, а в глаз. Всех, кто стоит за правду, они обзывают красными. Всех! Меня — потому что профсоюзный активист, работаю у вашего отца, а он, в свою очередь, в родстве с Монте-сино. Лютая злоба раздирает их сердца, если только у этих мерзавцев есть сердца... А если есть, то вместо крови, должно быть, в них течет змеиный яд.
— Сеньор Габриэль, не преувеличиваете ли вы? — с улыбкой спросил Лорка.
— Нисколько. Я простой человек, но кое в чем разбираюсь, многое приходится слышать, о многом думать. Наша жизнь идет не туда, куда следует, и вскорости вообще может сойти с рельсов. Вот так, сеньор...
Из дома донесся голос Изабеллы: Федерико звал к себе отец. Федерико извинился и ушел. Дон Родригес сидел, приникнув к приемнику.
— Что бы это могло означать, сын? — спросил он с беспокойством в голосе.— В пять часов включил приемник послушать последние известия. Но все время передают одно и то же: «Над всей Испанией безоблачное небо! Над всей Испанией безоблачное небо!» Неслыханно! Сигнал какой-то, что ли?
Федерико молча склонился над приемником и слушал многократно повторяемые слова: «Над всей Испанией безоблачное небо!»
— Надо позвонить Монтесино, может, он знает, в чем дело,— сказал Федерико.
Однако и мэр Гранады был в недоумении.
— Справлюсь у командующего гарнизоном генерала Кампина,— ответил Мануэль и повесил трубку.
Немного погодя, не дождавшись ответа, отец снова позвонил в мэрию, однако, к его удивлению, трубку никто не снял. Вскоре у садовой калитки притормозила машина мэра, из нее торопливо вышли Мануэль и Конча.
В дом они вошли слегка запыхавшись, будто перед этим бежали.
— Спасибо, отец, за известие. Мы только что от генерала Кампина. Сам он ничего не знал, но один из его друзей, жандармский офицер, сказал, что это сигнал для фашистов к восстанию против республики.
Отец подскочил на стуле от удивления:
— Сигнал к восстанию против республики? Что это значит?
— Маленький африканец с Канарских островов что-то затевает.
Маленьким африканцем называли генерала Франко, командующего Испанским иностранным легионом и марокканской армией, самого кровожадного из всех генералов.
В комнате стало тихо, тревожно тихо, потом отец с удивлением повторил:
— Сигнал к восстанию против республики? — После чего обратился к Монтесино: — А командующий гарнизоном генерал Кампин останется верным республике?
— Трудно утверждать наверняка,— ответил Монтесино и добавил: — До сих пор служил верой и правдой. И, насколько мне известно, как и все остальные, присягнул на верность республике.
— Ты хочешь сказать, присягнул точно так же, как и генерал Франко? — довольно резко переспросил отец.
— Навряд ли Кампин такой же негодяй, как Франко,— ответил Монтесино.— Кому-то надо доверять. Нельзя же всех держать на подозрении! В конце концов, что такое генерал Кампин? Под его командованием всего пятьсот человек, немного пехоты, немного артиллерии. В распоряжении фаланги шестьсот активистов, у католической буржуазии и националистов — немногим более. Что они могут сделать нашему восьмитысячному отряду членов профсоюза? Ничего! В городской управе восемь социалистов, три республиканца, один коммунист и ни одного противника республики. И потому будем оптимистами, не станем омрачать наше семейное торжество недобрыми предположениями.
Но отец не успокоился, продолжал расспрашивать:
— Но скажи, пожалуйста, кто распоряжается оружием, боеприпасами?
Монтесино поерзал, подумал, затем сказал:
— Разумеется, находится в ведении командующего гарнизоном. Но генералу Кампину без разрешения управы запрещено раздавать его кому бы то ни было. А потому не волнуйтесь, спокойно празднуйте именины. Я хозяин положения, а не противники республики. Положитесь на меня и только на меня. Не знаю, как в других местах, но в Гранаде без моего ведома ни один волос не упадет с вашей головы. И потому, отец, спокойствие, доверие!
— Твоими бы устами да мед пить! — молвил отец и добавил: — Ведь я не о себе — о Федерико беспокоюсь. Фашисты и жандармы его ненавидят. И при таких обстоятельствах всякое может случиться. Но тебе я верю!
— Все будет в порядке! — самонадеянно заключил Монтесино.
Слова зятя успокоили отца, и он, в свою очередь, постарался успокоить мать. Но известия поступали одно другого тревожнее: генерал Франко по воздуху и морем перебрасывал из Африки в Испанию иностранный легион и марокканские части...
Тем временем мать с Изабеллой готовились к завтрашнему торжеству, наполняли миски солеными оливками, чистили анчоусы, расставляли в холодильнике легкие сухие вина. Федерико занимался в своей комнате: листал книги, делал пометки в записной книжке. Вскоре он с головой ушел в работу, только теперь по-настоящему почувствовав удовольствие и радость возвращения в отчий дом. Время от времени он выходил на балкон полюбоваться цветущим садом и снегами Сьерра-Невады. Набрав полные легкие бодрящего воздуха, Федерико вновь возвращался к работе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Однако бодрые слова зятя еще больше встревожили Федерико. Значит, и в Гранаде неспокойно. Фашисты всюду поднимают головы. Против кого они плетут козни? Конечно же против республики. Может, в распоряжении Монтесино в самом деле значительные силы, но останутся ли люди до конца верны ему? А если нет, что случится тогда? Разве можно доверять жандармам?
Но чем ближе они подъезжали к дому, тем больше он думал о встрече с родителями, о своем старом рояле, о комнате с балконом, выходящим в цветущий благоухающий сад. Федерико молча любовался Гранадой, как будто не видел ее долгие годы. Прекрасный город всегда вызывал в нем множество дорогих воспоминаний, а на этот раз встреча была особенно волнующей. Интересно, как сейчас выглядят беленные известкой пещеры цыган на холме Сакро Монте? И что нового в Альгамбре, в садах Райских Зодчих? Все так же ли шумят фонтаны,
цветут цветы и распевают соловьи? А местный театр скорее всего закрылся на лето, сдав помещение какой-нибудь андалусской труппе.
Улицы были заполнены народом, и в пестрой толпе Федерико без труда отличал приезжих от исконных жителей Гранады. Всю дорогу он хранил молчание. Молчали и сестра с мужем, понимая, как волнующа для Федерико встреча с Гранадой.
Остановились перед усадьбой Сан-Висенте, и, едва распахнулась калитка, Федерико увидел спешащих навстречу мать, отца, сестру Изабеллу, брата Франциско.
— Донья Висента, вот, доставили сына! — воскликнул Монтесино, а мать уже обнимала Федерико.
Отец, Федерико Гарсиа Родригес, поседевший, с пышными усами, терпеливо дожидался, когда мать выплачется и наступит его черед.
— Федерико, мы тебя так ждали! — сквозь слезы говорила мать.— Время тревожное, злое, столько ходит всяких слухов... Мы боялись, как бы тебя не задержали в Мадриде. Хорошо, сынок, что приехал!
— Успокойтесь, донья Висента! Здесь Федерико находится под моей охраной, как, впрочем, и все вы. Пусть кругом болтают сколько влезет, людям рты не заткнешь. Но вы же знаете, на меня можно положиться. К тому же фалангистами пока что верховодят из дружественного вам дома Росалесов. Вас они не тронут. Да и причины для этого нет.
— Не забывай, Мануэль Фернандо,— возразила донья Висента,— что Рамон Руис Алонсо зуб на тебя точит из-за того, что ты, а не он стал мэром Гранады. Потому вы с Кончей сами будьте осторожны! — говорила мать, и вид у нее был озабоченный.— А Федерико чего бояться, он поэт, его не тронут...
Не в силах дождаться, когда придет его черед, отец осторожно взял жену за плечи и отодвинул ее в сторону, а затем обнял сына мускулистыми руками.
— Как я рад, Федерико! Наконец-то мы все вместе! Наша семья как скала, ей не страшны никакие бури. Коль уж до сих пор ничего худого не произошло, и на сей раз, думаю, обойдется. Пусть люди брешут что угодно. Единственный человек, кому я доверяю,— это Мануэль Фернандо Монтесино. Он в курсе всех дел, а потому имеет верное суждение. Как хорошо, Федерико, что ты не позволил себя запугать, не остался в Мадриде. Мадрид, конечно, чудесный город, но Гранада
есть Гранада. И в такую тревожную пору всем на* следует быть вместе.
В мятой белой рубашонке, в несколько потертых брюках, заметно конфузясь, подошел поздороваться и младший брат Франциско, совсем еще подросток. Он всегда робел в присутствии своего знаменитого брата.
Затем на дорожке сада показался садовник Габриэль с охапкой роз. Отец сказал:
— А вот и Габриэль. Полюбуйся, какие розы! Такие растут только у нас, в Гранаде.
Габриэль всю охапку передал Федерико и по-отцовски поцеловал его.
— Добро пожаловать, сеньор! Какое счастье снова видеть вас. Поставьте их у себя в комнате. Ничто не может сравниться с этими цветами. По-моему, вы, как никто, знаете цену цветам. Потому и стали лучшим поэтом Испании, гордостью Гранады.
И затем, словно извиняясь за свое вторжение в семейный круг, Габриэль отступил, давая дорогу младшей сестре Изабелле. Та молча прижалась к груди брата, всхлипывая и пряча лицо в цветы, чтобы никто не видел ее слез. Федерико осторожно погладил ее волосы, потом обнял за плечи:
— Веди меня в дом, Изабелла. Я же еще должен поздороваться с нашим очагом. Как вы тут поживаете? Должно быть, все по-старому?
Но тут в разговор опять вмешался садовник Габриэль:
— Вы бы первым делом садом полюбовались! Сейчас самое цветенье.
— Да-да, пройдемтесь по саду,— согласился Федерико, чем окончательно растрогал Габриэля.
— Спасибо, сеньор! — сказал тот.— Я всегда за ним ухаживаю с мыслью о вас. Посмотрите на эти розы!
— И какой аромат! — отозвался Федерико.— Спасибо, Габриэль, за труды и память! Прекрасный вид! — продолжал он, остановившись на дорожке и с восхищением оглядывая великолепную панораму горного массива Сьерра-Невады с заснеженной макушкой Муласена посредине.— Какая красота! Какая прохлада! А запахи! Ах, Муласен! Мое заснеженное чудо!
У Габриэля от радости заблестели глаза, как будто он не только ухаживал за садом, но и соорудил, обсыпал снегом затянутый дымкой Муласен. Красота сада ели-
валась воедино с величавой панорамой гор. Пер$д домом все опять остановились, залюбовавшись красотой природы, и мать сказала:
— Ну как, Федерико?
— Я сам не свой от счастья! — воскликнул сын.— Отсюда меня никакими силами не вытащить. Мадрид теперь мне кажется раскаленной сковородкой, залитой прогорклым маслом. А душистые ветры Гранады вдохновляют и врачуют душу.
Мать пригласила завтракать, и все направились в столовую, только садовник Габриэль было отказался, сославшись на дела.
— Какие дела! — удивилась донья Висента.— Дела подождут! Федерико приехал, стало быть, у всех сегодня праздник, и у вас, сеньор Габриэль. Цветы польете вечером по холодку. Вы и так убрали сад на славу.
Габриэлю ничего не оставалось, как присоединиться к остальным членам семьи, занявшим место за столом с белоснежной скатертью. Посредине стояла ваза с розами. Все вокруг сверкало и блистало, и это само по себе говорило, что донья Висента с Изабеллой выжидании Федерико изрядно потрудились. Теперь они обе подавали на стол. Завтрак затянулся. У каждого на душе накопилось достаточно о чем поговорить, расспросить, рассказать. Дона Родригеса больше всего интересовало положение в Мадриде, об этом он наслушался столько разноречивых слухов, и Федерико пришлось пространно рассказывать о напряженной атмосфере в столице, об уличных демонстрациях, стычках. Слушая его, отец все больше мрачнел. Очень его взволновало известие о том, что из Мадрида в Гранаду вернулся Рамон Руис Алонсо.
— Фашистский прихвостень, нечистый на руку политикан! — воскликнул отец.— Мануэль, остерегайся его! Алонсо тебе никогда не простит, что ты стал алькальдом. И еще он тебя ненавидит за преданность республике. Уж наверное он что-то замышляет против нас. Не к добру это, не к добру! — заключил отец.
А мать, слушая его, горестно вздыхала. И Мануэль Монтесино снова успокаивал встревоженное семейство:
— Можете не волноваться, Гранада под моим контролем. Хозяин положения здесь я. В моем распоряжении значительный воинский контингент, он выполняет лишь мои приказы. А потому оставьте ваши страхи, спокойно живите, работайте.
Слова Монтесино отчасти достигли цели: все вроде бы успокоились, заговорили о повседневных делах. Возможно, семейство так и просидело бы за столом до вечера, если бы Конче не вздумалось пройтись до калитки и вынуть из почтового ящика местную газету «Идеал»; там ей попалось на глаза странное сообщение. Остановившись посреди столовой, Кончита вслух прочитала:
— «Сегодня из Мадрида к нам в город прибыл поэт Федерико Гарсиа Лорка».
Все замерли, будто громом пораженные. Первым опомнился Федерико:
— Зачем? Кому это понадобилось? Что за провинциализм! — проговорил он сердито.
— Интересно! — подал голос Монтесино.— Я более чем уверен: тут руку приложил твой попутчик Алонсо.
— Ящер! — негодовал Федерико.— Должно быть, он телеграфировал в редакцию с какой-нибудь станции.
— Похоже, что так,— согласилась Конча.— Он сотрудничает в этой газете. «Идеал» понемногу скатывается в фалангистское болото.
— Но с какой стати понадобилось давать такую информацию? — удивился Федерико.— Это же просто непорядочно. Не успел человек позавтракать, а про него уже раструбили на весь город. Я-то надеялся, здесь будет так же спокойно, как раньше. Проклятый ящер!
Задушевные разговоры за столом умолкли. Первым поднялся и, сославшись на занятость, ушел садовник Габриэль. Остальные, каждый про себя, додумывали свои мысли, но все они так или иначе вращались вокруг Федерико. Заметка в газете — уж не сигнал ли это для жандармов? А может, для кого-то еще? Однако в точности никто ничего не знал, даже Монтесино.
— Конча, сожги газету! — посоветовал отец.
— Разве этим поможешь? — отозвалась мать.— А что, если заметку поместили без дурного умысла? Просто для праздного любопытства жителей Гранады? Что поделаешь, наш Федерико знаменит!
— Тут много неясного,— обронил Монтесино.— Сегодня же вызову редактора и устрою ему головомойку.
Первый день для Федерико был испорчен. Правда, сам он заметке не придавал серьезного значения, хотя она и вызвала досаду. После завтрака Федерико поднялся к себе наверх, откуда открывался еще более вели-
честный вид на Сьерра-Неваду. В его комнате- тоже все сверкало чистотой» Дверь на балкон была открыта, комната полна бодрящего горного воздуха, напоенного запахом цветов, зелени сада, пшеничных колосьев соседнего поля. Рояль отливал чернотой. Федерико любовно открыл крышку инструмента, пробежал пальцами по клавишам. Рояль отозвался легко и чисто, и Федерико понял, что инструмент в его отсутствие не расстроен неумелым бренчанием. Затем, томимый беспокойством, он подсел к столу, подвинул белый лист бумаги. Несколько штрихов — и с листа глянула гнусная рожа Рамона Алонсо. Федерико усмехнулся. Не послать ли эту карикатуру в «Идеал» с подписью: «Вчера из Мадрида в Гранаду с Андалусским экспрессом прибыл видный фашистский деятель Рамон Алонсо»? Эти слова он в самом деле написал под карикатурой, но, позабавившись немного, скомкал рисунок и бросил его в корзину для бумаг.
— Здесь твое место,— сказал он с усмешкой.
Федерико вышел на балкон и с наслаждением вдохнул приносимый с гор воздух, однако на сердце после всех разговоров и происшествий легла тяжесть. Желая отвлечься, он взял один из своих сборников стихав, раскрыл его на том месте, где лежала закладка. Должно быть, мать или Изабелла читали стихи. Стихотворение было написано в одну из мрачных минут:
Если умру я —
Не закрывайте балкона,
Дети едят апельсины.
(Я это вижу с балкона.)
Жницы сжинают пшеницу.
(Я это вижу с балкона.)
Если умру я —
Не закрывайте балкона '.
Федерико тщетно пытался вспомнить, что за дурные предчувствия побудили его написать эти строки. Помрачнев еще больше, он спустился в сад, решив погулять в одиночестве. Габриэль рыхлил мотыгой землю под кустами роз. Кивнув на кучу вырванных сорняков, Габриэль сказал:
— Сеньор Федерико, а вы не могли бы своими стихами, статьями вот так же выполоть в Испании фашистскую нечисть?
— Думаете, так много у нас этой нечисти? — спросил Федерико.
— Много, сеньор, очень много. Просто мы тешим себя мыслью, что немного. Но кто ж тогда клеймит нас красными?
— Да разве нас кто-то клеймит?
— А вам не приходилось слышать? Я бы промолчал, если б это, скажем, относилось только ко мне или к вашему зятю, хоть я всего-навсего маленькое зернышко по сравнению с мэром Гранады. Но и про вас болтают то же самое. А все, наверно, из-за ваших стихов про жандармов, тут вы угодили не в бровь, а в глаз. Всех, кто стоит за правду, они обзывают красными. Всех! Меня — потому что профсоюзный активист, работаю у вашего отца, а он, в свою очередь, в родстве с Монте-сино. Лютая злоба раздирает их сердца, если только у этих мерзавцев есть сердца... А если есть, то вместо крови, должно быть, в них течет змеиный яд.
— Сеньор Габриэль, не преувеличиваете ли вы? — с улыбкой спросил Лорка.
— Нисколько. Я простой человек, но кое в чем разбираюсь, многое приходится слышать, о многом думать. Наша жизнь идет не туда, куда следует, и вскорости вообще может сойти с рельсов. Вот так, сеньор...
Из дома донесся голос Изабеллы: Федерико звал к себе отец. Федерико извинился и ушел. Дон Родригес сидел, приникнув к приемнику.
— Что бы это могло означать, сын? — спросил он с беспокойством в голосе.— В пять часов включил приемник послушать последние известия. Но все время передают одно и то же: «Над всей Испанией безоблачное небо! Над всей Испанией безоблачное небо!» Неслыханно! Сигнал какой-то, что ли?
Федерико молча склонился над приемником и слушал многократно повторяемые слова: «Над всей Испанией безоблачное небо!»
— Надо позвонить Монтесино, может, он знает, в чем дело,— сказал Федерико.
Однако и мэр Гранады был в недоумении.
— Справлюсь у командующего гарнизоном генерала Кампина,— ответил Мануэль и повесил трубку.
Немного погодя, не дождавшись ответа, отец снова позвонил в мэрию, однако, к его удивлению, трубку никто не снял. Вскоре у садовой калитки притормозила машина мэра, из нее торопливо вышли Мануэль и Конча.
В дом они вошли слегка запыхавшись, будто перед этим бежали.
— Спасибо, отец, за известие. Мы только что от генерала Кампина. Сам он ничего не знал, но один из его друзей, жандармский офицер, сказал, что это сигнал для фашистов к восстанию против республики.
Отец подскочил на стуле от удивления:
— Сигнал к восстанию против республики? Что это значит?
— Маленький африканец с Канарских островов что-то затевает.
Маленьким африканцем называли генерала Франко, командующего Испанским иностранным легионом и марокканской армией, самого кровожадного из всех генералов.
В комнате стало тихо, тревожно тихо, потом отец с удивлением повторил:
— Сигнал к восстанию против республики? — После чего обратился к Монтесино: — А командующий гарнизоном генерал Кампин останется верным республике?
— Трудно утверждать наверняка,— ответил Монтесино и добавил: — До сих пор служил верой и правдой. И, насколько мне известно, как и все остальные, присягнул на верность республике.
— Ты хочешь сказать, присягнул точно так же, как и генерал Франко? — довольно резко переспросил отец.
— Навряд ли Кампин такой же негодяй, как Франко,— ответил Монтесино.— Кому-то надо доверять. Нельзя же всех держать на подозрении! В конце концов, что такое генерал Кампин? Под его командованием всего пятьсот человек, немного пехоты, немного артиллерии. В распоряжении фаланги шестьсот активистов, у католической буржуазии и националистов — немногим более. Что они могут сделать нашему восьмитысячному отряду членов профсоюза? Ничего! В городской управе восемь социалистов, три республиканца, один коммунист и ни одного противника республики. И потому будем оптимистами, не станем омрачать наше семейное торжество недобрыми предположениями.
Но отец не успокоился, продолжал расспрашивать:
— Но скажи, пожалуйста, кто распоряжается оружием, боеприпасами?
Монтесино поерзал, подумал, затем сказал:
— Разумеется, находится в ведении командующего гарнизоном. Но генералу Кампину без разрешения управы запрещено раздавать его кому бы то ни было. А потому не волнуйтесь, спокойно празднуйте именины. Я хозяин положения, а не противники республики. Положитесь на меня и только на меня. Не знаю, как в других местах, но в Гранаде без моего ведома ни один волос не упадет с вашей головы. И потому, отец, спокойствие, доверие!
— Твоими бы устами да мед пить! — молвил отец и добавил: — Ведь я не о себе — о Федерико беспокоюсь. Фашисты и жандармы его ненавидят. И при таких обстоятельствах всякое может случиться. Но тебе я верю!
— Все будет в порядке! — самонадеянно заключил Монтесино.
Слова зятя успокоили отца, и он, в свою очередь, постарался успокоить мать. Но известия поступали одно другого тревожнее: генерал Франко по воздуху и морем перебрасывал из Африки в Испанию иностранный легион и марокканские части...
Тем временем мать с Изабеллой готовились к завтрашнему торжеству, наполняли миски солеными оливками, чистили анчоусы, расставляли в холодильнике легкие сухие вина. Федерико занимался в своей комнате: листал книги, делал пометки в записной книжке. Вскоре он с головой ушел в работу, только теперь по-настоящему почувствовав удовольствие и радость возвращения в отчий дом. Время от времени он выходил на балкон полюбоваться цветущим садом и снегами Сьерра-Невады. Набрав полные легкие бодрящего воздуха, Федерико вновь возвращался к работе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76