Но раз не желаешь, тогда... Пойми, тебе хочу помочь. Тебе! Взгляни без предвзятости на происходящее. Ты плывешь против течения. Тебе не хватает здравого смысла. Ты висишь на волоске, и он может оборваться. Я желаю тебе добра, Федерико, но ты должен понять: предоставив тебе убежище, наша семья пошла на риск.
— Пошла на риск? — простодушно удивился Федерико.— Но ведь вы, фалангисты, пока хозяева положения здесь, в Гранаде. Неужели ты, Луис, всерьез считаешь, что, укрываясь у вас в доме, я могу на вас навлечь неприятности?
— Да, Федерико, так оно и есть,— холодно ответил Луис Росалес.— Но если бы ты согласился исполнить
мою просьбу, это изменило бы положение и никто и приверженцев нового порядка в Испании не посмел бы тебя считать нежелательным элементом.
— Если я правильно тебя понял,— ответил Федерико,— ты от меня требуешь духовного самоубийства.
Луис вспылил:
— Ничего я от тебя не требую, а прошу. Выполнение моей просьбы оградило бы от неприятности не только тебя, но и всех нас. Не понимаю, при чем тут духовное самоубийство? Об этом никто не узнает. Мы обещаем держать это в тайне. Подумай о своем будущем! Опомнись, ДНИ республики сочтены. Испания вступает в новую фазу. Каудильо железной метлой выметет из страны всех красных, мешающих национальному возрождению Испании, ее возвращению к богу и порядку. Это единственно верный путь, Федерико, иначе мы окажемся меж жерновами истории или на свалке.
— С каких это пор, Луис, ты стал говорить языком генерала Кейпо де-Льяно, вещающего по севильскому радио? — улыбаясь, сказал Федерико.— За многие годы нашей дружбы я не замечал в тебе пристрастия к политике. Всегда полагал, что тебя, как и меня, занимает только поэзия.
Луис усмехнулся.
— А ты забыл свой романс о жандармерии? И свои интервью? Я тебя ни в чем не упрекаю, просто хочу, чтобы ты верно оценил свое шаткое положение. Время требует перемены курса. Иначе почва уйдет из-под ног, и мы окажемся в пропасти. Тогда не останется следа ни от нас самих, ни от нашей поэзии. Если бы ты был более чуток к зову времени, то, здраво поразмыслив над моим предложением, не отверг бы его столь резко и скоропалительно, а, напротив, всем сердцем бы принял его.
— Всем сердцем? — проговорил, улыбаясь, Федерико, но тут же нахмурился.— Вместо фалангистского гимна я от всего сердца написал бы песню в память тысяч убитых, которые по всей Испании лежат грудами под кладбищенскими стенами, о том, как в почетном карауле над ними стоят вечнозеленые кипарисы, о том, как их смерть оплакивает весь народ.
— Федерико Гарсиа Лорка! — взорвался Луис Ро-салес.— Идея о фалангистском гимне не моя, об этом тебя просит мой брат Хосе. И не он один. Хосе, как и я, пытается отвести от тебя нависшую угрозу. Неужели
не понимаешь? Или, думаешь, мы, Росалесы, всесильны? Глубоко заблуждаешься, Федерико. Не хотелось бы напоминать тебе о судьбе мэра Гранады, твоего родственника Монтесино. Но учти: о твоем местонахождении знают все, кого это может интересовать.
— Неужели правда? — недоверчиво спросил Федерико.
— К сожалению,— ответил Луис.— Сотни людей переступают порог нашего дома, а ты ведешь себя так, будто не считаешь нужным скрываться.
— Почему же ты меня не предупредил?
— Я полагал, ты сам достаточно хорошо понимаешь обстановку. Но, вижу, до сих пор ты в ней не разобрался. Верно говорит моя мать, сеньора Камачо: подчас ты ведешь себя как наивный ребенок. Возьмись наконец за ум!
— Никак не пойму, что происходит! — почти с отчаянием произнес Федерико.
Давно его томило предчувствие неотвратимой беды, и поводом тому подчас бывали внешне незначительные события, например, случай с белым ягненком и черными кабанами, или выходка пьяного жандарма, ни с того ни с сего направившего на него карабин, или — совсем недавно — залетевшая в вагон оса, не говоря уж о речах Алонсо в соседнем купе и его зловещих взглядах. И вот ко всем этим недобрым предзнаменованиям присоединились еще откровенные угрозы друга юности.
Теперь Федерико ни днем ни ночью не знал покоя. Он стал более осмотрительным, хотя прекрасно понимал, что остерегаться следовало раньше, что положение Росалесов не служит достаточной гарантией перед нависшей угрозой. Но что же делать, как исправить допущенную ошибку? Написать фалангистский гимн? Нет! И речи быть не может о таком предательстве, это равносильно смерти. Кто подаст совет, подскажет, как выбраться из чертовски сложного положения?
В томительных раздумьях прошло еще восемь дней. 16 августа в особняк Росалесов неожиданно явились вооруженные люди. Никого из молодых Росалесов дома не оказалось. Дверь открыла хозяйка дома Эсперансо Камачо. Командовал нарядом уже знакомый нам Рамон Руис Алонсо. Он предъявил ордер на арест Федерико Гарсиа Лорки. Хозяйка объявила, что никого не впустит в дом, пока не вернется хотя бы один из ее сыновей.
Алонсо, размахивая ордером, хотел силой проложить дорогу, но Камачо не отступала. «В трехстах метрах от нашего дома находится штаб фаланги. Там вы найдете моего сына. Ступайте и позовите его!» — сказала она.
С перекошенным от злобы лицом Алонсо, казалось, был готов на все, но один из спутников удержал его занесенную руку и заметил, что им и в самом деле не мешает заглянуть в ближайший штаб к Росалесу. Переговорив между собой, они удалились, оставив у входа постового. Немного погодя вернулись вместе с Мигелем Росалесом. По дороге Мигель думал, но так и не смог придумать, как спасти положение. Гранада находилась в состоянии полной неразберихи, у фашистов не было единого руководства, каждая группа действовала самостоятельно. Никто не мог сказать, кто же в конце концов одержит верх. В подобной ситуации вооруженные молодчики Алонсо по его слову могли вломиться в дом Росалесов и перебить всех без исключения. Алонсо и новый губернатор Вальдес ненавидели Росалесов и при теперешней борьбе за власть способны были на все, лишь бы расправиться с ними, а укрывательство Лорки могло быть использовано в качестве пред. Никаких писаных законов у фалангистов не было. Единственным законом была ненависть, единственным наказанием — смерть. Мигель это понимал, и, несмотря на то, что он и все его братья были фалангистами, за укрывательство Федерико Гарсиа Лорки их тоже могли арестовать и применить к ним единственное из имевшихся наказаний. По дороге из штаба домой Мигель, разыгрывая удивление, спросил Алонсо, в чем именно обвиняется Лорка и не является ли все это просто недоразумением, на что получил лаконичный ответ: «Своим пером он принес больше зла, чем другие оружием».
Когда из дома Росалесов выводили в серой полосатой пижаме не успевшего переодеться поэта, Алонсо, верный своей вероломной натуре, сказал:
— Там разберутся, так что вы не волнуйтесь. И Лорка сдержанно ответил:
— А я нисколько не волнуюсь.
В десять вечера домой вернулись Хосе и Луис Роса-лесы. Узнав о случившемся, они вместе с друзьями отправились к гражданскому губернатору майору Вальдесу. В приемной у него сидел Алонсо. Луис Росалес с порога крикнул ему:
— Как ты посмел вломиться в наш дом? Рамон Алонсо надменно ответил:
— Я это сделал под свою личную ответственность. Выхватив пистолет, Хосе ворвался в кабинет губернатора Вальдеса:
— Это ты приказал Алонсо пойти к нам в дом арестовать Лорку?
Изменившись в лице, Вальдес ответил:
— Я никогда никому не приказывал заходить в ваш дом и арестовывать Лорку.
Какими бы фанатиками не были Алонсо и Вальдес, они не могли не понимать, что арест поэта Федерико Гарсиа Лорки дело слишком серьезное, чтобы оно не осталось без последствий. Трудно было предвидеть, как отнесется к аресту поэта начальство, особенно генерал Кейпо де-Льяно, руководивший из Севильи действиями фашистов в Андалусии; впрочем, на совести этого генерала уже было столько жертв — известных писателей. В аресте же Лорки главную роль сыграл Алонсо, хотя они с Вальдесом действовали заодно. Как стало позднее известно от одного из участников ареста, некоего Хуана Трескастро, именно Алонсо явился к губернатору Валь-десу, сообщил ему о.местонахождении Лорки и сумел убедить майора, что поэт является «красным агентом», имеет радиопередатчик.
На следующий день утром Хосе Росалес был на приеме у военного губернатора полковника Эспиносы и добился письменного приказа об освобождении Лорки. Оттуда Хосе тотчас направился к гражданскому губернатору Вальдесу и потребовал освобождения Лорки.
— Весьма сожалею,— ответил Вальдес,— но Гарсиа Лорки здесь больше нет. На рассвете его увезли в Вис-нар, так что, возможно, он уже расстрелян.— Потом добавил с ноткой угрозы в голосе: — А теперь подумаем, как нам поступить с твоим братом.
Вальдес имел в виду Луиса Росалеса, который, будучи фалангистом, укрыл в своем доме собрата по перу — Лорку. Но ведь он-то, Хосе, один из главарей фалангистов в Гранаде, свой человек для новой власти. «Что же все-таки происходит?» — сам себя спрашивал Хосе. До него не сразу дошло: идет борьба за власть, а потому, чтобы один возвысился, другой должен пасть. И Хосе пришел к выводу, что он утратил свое первоначальное влияние, что теперь важнейшие вопросы решают став-
ленники генерала Франко, назначенные им губернаторы. Когда нужно было расстреливать сторонников республики, городскую бедноту, местным фалангистам дали полную волю, а теперь...
Встревоженный грозящими брату Луису бедами, Хосе все еще топтался перед столом Вальдеса, с горечью сознавая, что бессилен что-либо сделать. И губернатор спросил:
— Что тебе еще нужно? Чего ты хочешь?
— Того, ради чего я пришел,— ответил Росалес.— Освободите Лорку.
— Тогда вот что я тебе скажу! — заговорил Валь-дес.— Раз уж Руис Алонсо так обошелся с твоим дружком, подкарауль его где-нибудь за городом на большой дороге и пристрели. Я на это закрою глаза.
Хосе и в голову не могло прийти, что утверждение Вальдеса, будто Лорку увезли в Виснар на расстрел,— ложь. В тот момент Федерико все еще находился в резиденции губернатора, к тому же в одной из соседних комнат. И все же Вальдес тем самым выболтал план готовящегося преступления. Для приведения в исполнение этого плана недоставало лишь согласия генерала Кейпо де-Льяно. Разумеется, не для каждой казни требовалось одобрение генерала, а только в тех случаях, когда речь шла о людях выдающихся, таких, как Лорка. За арест подобного человека Вальдес ждал от шефа если не повышения, то хотя бы благодарности.
Получив согласие начальства, Вальдес приступил к выполнению плана. Вечером 16 августа Федерико Гар-сиа Лорку вместе с другим арестованным, тореадором Галади, вывели из резиденции Вальдеса и повезли в расположенное в десяти километрах селение Виснар, где ежедневно без суда и следствия расстреливали арестованных.
В Виснаре автомобиль остановился у здания старой школы, известной под названием «Ла КоЛониа», здесь содержались обреченные на смерть. В этой импровизированной тюрьме поэт провел двое суток, все еще не веря в то, что его ждет. Он склонялся к мысли, что заброшенную школу собираются превратить в концлагерь и что в таком случае он сможет набрать из заключенных театральную труппу. Ему приходилось читать о подобных случаях в фашистских газетах, расхваливавших гитлеровские лагеря смерти. Лорка все еще мечтал, не понимая, что над этим, похожим на склеп зданием впору написать: «Оставь надежду, всяк сюда входящий!»
Часы тянулись медленно, словно обутые в свинец. Немытое зарешеченное окно не позволяло любоваться вольным миром. По ночам донимала бессонница. Скреблись мыши, грызли торчавшую из матраса солому. Воздух в тесной комнатенке тяжелый, дышалось с трудом. Дважды в день хромоногий надзиратель, словно больному-туберкулезнику, приносил по кружке козьего молока да по ломтю серого хлеба, как и все здесь, отдававшего гнилью.
Федерико захотелось послать о себе весть домой, и он попросил у хромого бумаги, карандаш, но тот словно воды в рот набрал. «Добрый день»,— вот и все, что поэт от него ежедневно слышал.
Нервы у Федерико были взвинчены до предела. От сырых, заплесневелых стен веяло трупным холодом. Лишь в верхней части окна зиял выпавший из стекла треугольник, через который в темницу проникала струйка свежего воздуха. Временами ветер теребил запыленные нити паутины, растянутой по крестовине рамы. «Значит, здесь должно быть какое-то живое создание, хотя бы паук»,— подумал Федерико, обнаружив в сетях несколько высохших мух.
А вот и он — огромный, длинноногий, важный, настоящий хозяин темницы, с крестообразной метой на круглой спине. Похоже, это и есть ядовитый паук-крестовик. Федерико встрепенулся от омерзения. Не к добру это, как и мыши, выползавшие из нор, шуршавшие в темноте соломой, и молчаливый хромоногий надзиратель, приносивший вонючую бурду и синеватое козье молоко. Все служило дурным предвестием. Вокруг ни малейших признаков жизни. А узкая комнатенка с зеленовато-серым потолком и черными крестами решетки похожа на склеп.
Интересно, чем сейчас заняты дома родные, о чем думают отец и мать, Кончита, Изабелла и младший, всегда замкнутый брат Франциско? Удалось ли разыскать тело Монтесино, похоронен ли он? И что стало с садовником, добряком Габриэлем? Не расстрелян ли и он, как Монтесино, у кладбищенских стен, и не ползают ли сейчас по его лицу такие же синие мухи, как те, что застряли в развешанных паучьих сетях?
Никто не мог ответить на эти вопросы. И тогда Федерико мысленно перенесся из Гранады в Мадрид. Что
происходит там? Неужто исполнились его мрачные прорицания и улицы и площади Мадрида покрылись трупами? Нет, жителей Мадрида им не сломить. Стоило послушаться совета Пабло Неруды остаться в Мадриде. Вместе было бы легче жить и бороться. Тогда бы он не оказался в дурацком положении...
Потом Федерико вспомнил театр, Маргариту Ксиргу. Яркая актриса, талантливый режиссер, для него она была примером, чего способна достичь женщина, презревшая предрассудки католической церкви, мещанства. Федерико в душе обожал ее, но стеснялся ей признаться в своих чувствах и никогда не переходил грань деловых и дружеских отношений. Он был ей благодарен за то, что часть своего таланта она щедро отдавала Федерико, ставя на сцене его пьесы, играя в них главные роли.
Совершенно иначе, с более земными чувствами Федерико вспомнил другую женщину из театрального мира, Молодую танцовщицу Энкарнасьон Лопес, прозванную Аргентиночкой. С ней он познакомился в свой первый вечер в Мадриде, когда приехал поступать в университет. Живую, озорную, миловидную, все ее считали будущей звездой балета. Она не осталась равнодушной к стеснительному Федерико. Встречи с Аргентиночкой глубоко запали ему в душу, и здесь, в этом темном, страшном склепе, воспоминания о них согревали его. «Как 0ез-жалостна жизнь,— думал он.— Ведь я никогда никому не делал зла. Почему же меня оторвали от друзей и близких, бросили в темницу, к паукам и мышам? С каким удовольствием я бы сейчас опять оказался на Кубе, в Гаване, вместе со своим другом Николасом Гильеном или отплясывал румбу с гибкими мулатками в Сантьяго, читал бы им свои стихи, распевал андалусские песни! Проклятые фашисты, проклятая судьба!»
Федерико перебирал в памяти свои многочисленные встречи в Америке, Испании. От воспоминаний становилось легче на сердце. Но тревога за судьбу родителей и близких неотступно сверлила мозг. И еще он впервые по-настоящему встревожился за судьбу всей Испании, всего народа. Что будет, если победит фашизм? И паук-крестовик на тюремной решетке предстал символом кровавого фашизма. Сколько невинных людей сгноят они в тюрьмах, расстреляют под стенами кладбищ, как это сделали фашисты в Гранаде. Недавно Федерико слышал по радио речь генерала Кейпо де-Льяно из Севильи,
в которой тот разглагольствовал о национальном возрождении Испании. Что это за государство, которое собираются возродить на реках крови и грудах трупов? Велеречивый генерал призывал народ вернуться к богу, верой и правдой служить церкви, а сам будто начисто забыл заповедь «Не убий».
Сравнительно безразличное отношение к событиям общественной жизни прошло. Теперь, после жутких дней и ночей, у Федерико возникло множество вопросов, на которые не терпелось найти ответы. Ответы эти он искал так же старательно, как человек во тьме разыскивает иголку. Себя он упрекал за то, что раньше все происходящее воспринимал упрощенно, в романтической дымке. Сожалел, что не прислушался к мудрым и настойчивым словам Рафаэля Альберти о роли поэта в утверждении будущего своего народа, о долге бороться за это всеми силами своего таланта.
На рассвете 20 августа у мрачного здания в Виснаре остановился все тот же легковой автомобиль, за несколько дней до этого доставивший сюда Федерико Гарсиа Лорку и тореадора Галади.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
— Пошла на риск? — простодушно удивился Федерико.— Но ведь вы, фалангисты, пока хозяева положения здесь, в Гранаде. Неужели ты, Луис, всерьез считаешь, что, укрываясь у вас в доме, я могу на вас навлечь неприятности?
— Да, Федерико, так оно и есть,— холодно ответил Луис Росалес.— Но если бы ты согласился исполнить
мою просьбу, это изменило бы положение и никто и приверженцев нового порядка в Испании не посмел бы тебя считать нежелательным элементом.
— Если я правильно тебя понял,— ответил Федерико,— ты от меня требуешь духовного самоубийства.
Луис вспылил:
— Ничего я от тебя не требую, а прошу. Выполнение моей просьбы оградило бы от неприятности не только тебя, но и всех нас. Не понимаю, при чем тут духовное самоубийство? Об этом никто не узнает. Мы обещаем держать это в тайне. Подумай о своем будущем! Опомнись, ДНИ республики сочтены. Испания вступает в новую фазу. Каудильо железной метлой выметет из страны всех красных, мешающих национальному возрождению Испании, ее возвращению к богу и порядку. Это единственно верный путь, Федерико, иначе мы окажемся меж жерновами истории или на свалке.
— С каких это пор, Луис, ты стал говорить языком генерала Кейпо де-Льяно, вещающего по севильскому радио? — улыбаясь, сказал Федерико.— За многие годы нашей дружбы я не замечал в тебе пристрастия к политике. Всегда полагал, что тебя, как и меня, занимает только поэзия.
Луис усмехнулся.
— А ты забыл свой романс о жандармерии? И свои интервью? Я тебя ни в чем не упрекаю, просто хочу, чтобы ты верно оценил свое шаткое положение. Время требует перемены курса. Иначе почва уйдет из-под ног, и мы окажемся в пропасти. Тогда не останется следа ни от нас самих, ни от нашей поэзии. Если бы ты был более чуток к зову времени, то, здраво поразмыслив над моим предложением, не отверг бы его столь резко и скоропалительно, а, напротив, всем сердцем бы принял его.
— Всем сердцем? — проговорил, улыбаясь, Федерико, но тут же нахмурился.— Вместо фалангистского гимна я от всего сердца написал бы песню в память тысяч убитых, которые по всей Испании лежат грудами под кладбищенскими стенами, о том, как в почетном карауле над ними стоят вечнозеленые кипарисы, о том, как их смерть оплакивает весь народ.
— Федерико Гарсиа Лорка! — взорвался Луис Ро-салес.— Идея о фалангистском гимне не моя, об этом тебя просит мой брат Хосе. И не он один. Хосе, как и я, пытается отвести от тебя нависшую угрозу. Неужели
не понимаешь? Или, думаешь, мы, Росалесы, всесильны? Глубоко заблуждаешься, Федерико. Не хотелось бы напоминать тебе о судьбе мэра Гранады, твоего родственника Монтесино. Но учти: о твоем местонахождении знают все, кого это может интересовать.
— Неужели правда? — недоверчиво спросил Федерико.
— К сожалению,— ответил Луис.— Сотни людей переступают порог нашего дома, а ты ведешь себя так, будто не считаешь нужным скрываться.
— Почему же ты меня не предупредил?
— Я полагал, ты сам достаточно хорошо понимаешь обстановку. Но, вижу, до сих пор ты в ней не разобрался. Верно говорит моя мать, сеньора Камачо: подчас ты ведешь себя как наивный ребенок. Возьмись наконец за ум!
— Никак не пойму, что происходит! — почти с отчаянием произнес Федерико.
Давно его томило предчувствие неотвратимой беды, и поводом тому подчас бывали внешне незначительные события, например, случай с белым ягненком и черными кабанами, или выходка пьяного жандарма, ни с того ни с сего направившего на него карабин, или — совсем недавно — залетевшая в вагон оса, не говоря уж о речах Алонсо в соседнем купе и его зловещих взглядах. И вот ко всем этим недобрым предзнаменованиям присоединились еще откровенные угрозы друга юности.
Теперь Федерико ни днем ни ночью не знал покоя. Он стал более осмотрительным, хотя прекрасно понимал, что остерегаться следовало раньше, что положение Росалесов не служит достаточной гарантией перед нависшей угрозой. Но что же делать, как исправить допущенную ошибку? Написать фалангистский гимн? Нет! И речи быть не может о таком предательстве, это равносильно смерти. Кто подаст совет, подскажет, как выбраться из чертовски сложного положения?
В томительных раздумьях прошло еще восемь дней. 16 августа в особняк Росалесов неожиданно явились вооруженные люди. Никого из молодых Росалесов дома не оказалось. Дверь открыла хозяйка дома Эсперансо Камачо. Командовал нарядом уже знакомый нам Рамон Руис Алонсо. Он предъявил ордер на арест Федерико Гарсиа Лорки. Хозяйка объявила, что никого не впустит в дом, пока не вернется хотя бы один из ее сыновей.
Алонсо, размахивая ордером, хотел силой проложить дорогу, но Камачо не отступала. «В трехстах метрах от нашего дома находится штаб фаланги. Там вы найдете моего сына. Ступайте и позовите его!» — сказала она.
С перекошенным от злобы лицом Алонсо, казалось, был готов на все, но один из спутников удержал его занесенную руку и заметил, что им и в самом деле не мешает заглянуть в ближайший штаб к Росалесу. Переговорив между собой, они удалились, оставив у входа постового. Немного погодя вернулись вместе с Мигелем Росалесом. По дороге Мигель думал, но так и не смог придумать, как спасти положение. Гранада находилась в состоянии полной неразберихи, у фашистов не было единого руководства, каждая группа действовала самостоятельно. Никто не мог сказать, кто же в конце концов одержит верх. В подобной ситуации вооруженные молодчики Алонсо по его слову могли вломиться в дом Росалесов и перебить всех без исключения. Алонсо и новый губернатор Вальдес ненавидели Росалесов и при теперешней борьбе за власть способны были на все, лишь бы расправиться с ними, а укрывательство Лорки могло быть использовано в качестве пред. Никаких писаных законов у фалангистов не было. Единственным законом была ненависть, единственным наказанием — смерть. Мигель это понимал, и, несмотря на то, что он и все его братья были фалангистами, за укрывательство Федерико Гарсиа Лорки их тоже могли арестовать и применить к ним единственное из имевшихся наказаний. По дороге из штаба домой Мигель, разыгрывая удивление, спросил Алонсо, в чем именно обвиняется Лорка и не является ли все это просто недоразумением, на что получил лаконичный ответ: «Своим пером он принес больше зла, чем другие оружием».
Когда из дома Росалесов выводили в серой полосатой пижаме не успевшего переодеться поэта, Алонсо, верный своей вероломной натуре, сказал:
— Там разберутся, так что вы не волнуйтесь. И Лорка сдержанно ответил:
— А я нисколько не волнуюсь.
В десять вечера домой вернулись Хосе и Луис Роса-лесы. Узнав о случившемся, они вместе с друзьями отправились к гражданскому губернатору майору Вальдесу. В приемной у него сидел Алонсо. Луис Росалес с порога крикнул ему:
— Как ты посмел вломиться в наш дом? Рамон Алонсо надменно ответил:
— Я это сделал под свою личную ответственность. Выхватив пистолет, Хосе ворвался в кабинет губернатора Вальдеса:
— Это ты приказал Алонсо пойти к нам в дом арестовать Лорку?
Изменившись в лице, Вальдес ответил:
— Я никогда никому не приказывал заходить в ваш дом и арестовывать Лорку.
Какими бы фанатиками не были Алонсо и Вальдес, они не могли не понимать, что арест поэта Федерико Гарсиа Лорки дело слишком серьезное, чтобы оно не осталось без последствий. Трудно было предвидеть, как отнесется к аресту поэта начальство, особенно генерал Кейпо де-Льяно, руководивший из Севильи действиями фашистов в Андалусии; впрочем, на совести этого генерала уже было столько жертв — известных писателей. В аресте же Лорки главную роль сыграл Алонсо, хотя они с Вальдесом действовали заодно. Как стало позднее известно от одного из участников ареста, некоего Хуана Трескастро, именно Алонсо явился к губернатору Валь-десу, сообщил ему о.местонахождении Лорки и сумел убедить майора, что поэт является «красным агентом», имеет радиопередатчик.
На следующий день утром Хосе Росалес был на приеме у военного губернатора полковника Эспиносы и добился письменного приказа об освобождении Лорки. Оттуда Хосе тотчас направился к гражданскому губернатору Вальдесу и потребовал освобождения Лорки.
— Весьма сожалею,— ответил Вальдес,— но Гарсиа Лорки здесь больше нет. На рассвете его увезли в Вис-нар, так что, возможно, он уже расстрелян.— Потом добавил с ноткой угрозы в голосе: — А теперь подумаем, как нам поступить с твоим братом.
Вальдес имел в виду Луиса Росалеса, который, будучи фалангистом, укрыл в своем доме собрата по перу — Лорку. Но ведь он-то, Хосе, один из главарей фалангистов в Гранаде, свой человек для новой власти. «Что же все-таки происходит?» — сам себя спрашивал Хосе. До него не сразу дошло: идет борьба за власть, а потому, чтобы один возвысился, другой должен пасть. И Хосе пришел к выводу, что он утратил свое первоначальное влияние, что теперь важнейшие вопросы решают став-
ленники генерала Франко, назначенные им губернаторы. Когда нужно было расстреливать сторонников республики, городскую бедноту, местным фалангистам дали полную волю, а теперь...
Встревоженный грозящими брату Луису бедами, Хосе все еще топтался перед столом Вальдеса, с горечью сознавая, что бессилен что-либо сделать. И губернатор спросил:
— Что тебе еще нужно? Чего ты хочешь?
— Того, ради чего я пришел,— ответил Росалес.— Освободите Лорку.
— Тогда вот что я тебе скажу! — заговорил Валь-дес.— Раз уж Руис Алонсо так обошелся с твоим дружком, подкарауль его где-нибудь за городом на большой дороге и пристрели. Я на это закрою глаза.
Хосе и в голову не могло прийти, что утверждение Вальдеса, будто Лорку увезли в Виснар на расстрел,— ложь. В тот момент Федерико все еще находился в резиденции губернатора, к тому же в одной из соседних комнат. И все же Вальдес тем самым выболтал план готовящегося преступления. Для приведения в исполнение этого плана недоставало лишь согласия генерала Кейпо де-Льяно. Разумеется, не для каждой казни требовалось одобрение генерала, а только в тех случаях, когда речь шла о людях выдающихся, таких, как Лорка. За арест подобного человека Вальдес ждал от шефа если не повышения, то хотя бы благодарности.
Получив согласие начальства, Вальдес приступил к выполнению плана. Вечером 16 августа Федерико Гар-сиа Лорку вместе с другим арестованным, тореадором Галади, вывели из резиденции Вальдеса и повезли в расположенное в десяти километрах селение Виснар, где ежедневно без суда и следствия расстреливали арестованных.
В Виснаре автомобиль остановился у здания старой школы, известной под названием «Ла КоЛониа», здесь содержались обреченные на смерть. В этой импровизированной тюрьме поэт провел двое суток, все еще не веря в то, что его ждет. Он склонялся к мысли, что заброшенную школу собираются превратить в концлагерь и что в таком случае он сможет набрать из заключенных театральную труппу. Ему приходилось читать о подобных случаях в фашистских газетах, расхваливавших гитлеровские лагеря смерти. Лорка все еще мечтал, не понимая, что над этим, похожим на склеп зданием впору написать: «Оставь надежду, всяк сюда входящий!»
Часы тянулись медленно, словно обутые в свинец. Немытое зарешеченное окно не позволяло любоваться вольным миром. По ночам донимала бессонница. Скреблись мыши, грызли торчавшую из матраса солому. Воздух в тесной комнатенке тяжелый, дышалось с трудом. Дважды в день хромоногий надзиратель, словно больному-туберкулезнику, приносил по кружке козьего молока да по ломтю серого хлеба, как и все здесь, отдававшего гнилью.
Федерико захотелось послать о себе весть домой, и он попросил у хромого бумаги, карандаш, но тот словно воды в рот набрал. «Добрый день»,— вот и все, что поэт от него ежедневно слышал.
Нервы у Федерико были взвинчены до предела. От сырых, заплесневелых стен веяло трупным холодом. Лишь в верхней части окна зиял выпавший из стекла треугольник, через который в темницу проникала струйка свежего воздуха. Временами ветер теребил запыленные нити паутины, растянутой по крестовине рамы. «Значит, здесь должно быть какое-то живое создание, хотя бы паук»,— подумал Федерико, обнаружив в сетях несколько высохших мух.
А вот и он — огромный, длинноногий, важный, настоящий хозяин темницы, с крестообразной метой на круглой спине. Похоже, это и есть ядовитый паук-крестовик. Федерико встрепенулся от омерзения. Не к добру это, как и мыши, выползавшие из нор, шуршавшие в темноте соломой, и молчаливый хромоногий надзиратель, приносивший вонючую бурду и синеватое козье молоко. Все служило дурным предвестием. Вокруг ни малейших признаков жизни. А узкая комнатенка с зеленовато-серым потолком и черными крестами решетки похожа на склеп.
Интересно, чем сейчас заняты дома родные, о чем думают отец и мать, Кончита, Изабелла и младший, всегда замкнутый брат Франциско? Удалось ли разыскать тело Монтесино, похоронен ли он? И что стало с садовником, добряком Габриэлем? Не расстрелян ли и он, как Монтесино, у кладбищенских стен, и не ползают ли сейчас по его лицу такие же синие мухи, как те, что застряли в развешанных паучьих сетях?
Никто не мог ответить на эти вопросы. И тогда Федерико мысленно перенесся из Гранады в Мадрид. Что
происходит там? Неужто исполнились его мрачные прорицания и улицы и площади Мадрида покрылись трупами? Нет, жителей Мадрида им не сломить. Стоило послушаться совета Пабло Неруды остаться в Мадриде. Вместе было бы легче жить и бороться. Тогда бы он не оказался в дурацком положении...
Потом Федерико вспомнил театр, Маргариту Ксиргу. Яркая актриса, талантливый режиссер, для него она была примером, чего способна достичь женщина, презревшая предрассудки католической церкви, мещанства. Федерико в душе обожал ее, но стеснялся ей признаться в своих чувствах и никогда не переходил грань деловых и дружеских отношений. Он был ей благодарен за то, что часть своего таланта она щедро отдавала Федерико, ставя на сцене его пьесы, играя в них главные роли.
Совершенно иначе, с более земными чувствами Федерико вспомнил другую женщину из театрального мира, Молодую танцовщицу Энкарнасьон Лопес, прозванную Аргентиночкой. С ней он познакомился в свой первый вечер в Мадриде, когда приехал поступать в университет. Живую, озорную, миловидную, все ее считали будущей звездой балета. Она не осталась равнодушной к стеснительному Федерико. Встречи с Аргентиночкой глубоко запали ему в душу, и здесь, в этом темном, страшном склепе, воспоминания о них согревали его. «Как 0ез-жалостна жизнь,— думал он.— Ведь я никогда никому не делал зла. Почему же меня оторвали от друзей и близких, бросили в темницу, к паукам и мышам? С каким удовольствием я бы сейчас опять оказался на Кубе, в Гаване, вместе со своим другом Николасом Гильеном или отплясывал румбу с гибкими мулатками в Сантьяго, читал бы им свои стихи, распевал андалусские песни! Проклятые фашисты, проклятая судьба!»
Федерико перебирал в памяти свои многочисленные встречи в Америке, Испании. От воспоминаний становилось легче на сердце. Но тревога за судьбу родителей и близких неотступно сверлила мозг. И еще он впервые по-настоящему встревожился за судьбу всей Испании, всего народа. Что будет, если победит фашизм? И паук-крестовик на тюремной решетке предстал символом кровавого фашизма. Сколько невинных людей сгноят они в тюрьмах, расстреляют под стенами кладбищ, как это сделали фашисты в Гранаде. Недавно Федерико слышал по радио речь генерала Кейпо де-Льяно из Севильи,
в которой тот разглагольствовал о национальном возрождении Испании. Что это за государство, которое собираются возродить на реках крови и грудах трупов? Велеречивый генерал призывал народ вернуться к богу, верой и правдой служить церкви, а сам будто начисто забыл заповедь «Не убий».
Сравнительно безразличное отношение к событиям общественной жизни прошло. Теперь, после жутких дней и ночей, у Федерико возникло множество вопросов, на которые не терпелось найти ответы. Ответы эти он искал так же старательно, как человек во тьме разыскивает иголку. Себя он упрекал за то, что раньше все происходящее воспринимал упрощенно, в романтической дымке. Сожалел, что не прислушался к мудрым и настойчивым словам Рафаэля Альберти о роли поэта в утверждении будущего своего народа, о долге бороться за это всеми силами своего таланта.
На рассвете 20 августа у мрачного здания в Виснаре остановился все тот же легковой автомобиль, за несколько дней до этого доставивший сюда Федерико Гарсиа Лорку и тореадора Галади.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76