Если не сумеем задержать фашистов, мы уйдем во Францию. Спи спокойно, Иветта, скоро утро.
— А меня вовсе не пугает — погибнуть в бою. Меня пугает... Я не знаю, как тебе объяснить. Меня пугает простая, обыденная смерть.
— Если останемся живы, она рано или поздно доберется и до нас. Что поделаешь, закон природы.
— Но я умру раньше.
— Почему ты вдруг решила?
— Моя мама умерла. Она могла еще долго жить, а вот умерла.
— Отчего она умерла?
— От рака.
— От рака?
— Да. У нее был рак кого. Сделали операцию, но было уже поздно. И умерла.-
— Но при чем тут ты? Какие глупости, Иветта! Спи! Я сердит на тебя и не хочу с тобой разговаривать.
— Не сердись, милый! — ласково сказала Иветта.— Просто я хотела тебе все рассказать, чтобы ты знал... Я боюсь, и у меня в груди рак.
Теперь я не на шутку рассердился:
— Ну с чего ты взяла? Какая чушь!
— Совсем не чушь, дружок,— продолжала Иветта,— у меня одна грудь больше другой. Потому-то я и боюсь...
— Да это так у всех женщин,— пытался я ее уверить.
— У всех? — серьезно переспросила Иветта.— А ты откуда знаешь?
— Знаю. Мне рассказывали,— соврал я.
— Кто тебе рассказывал?
— Знакомый врач. Иветта как будто поверила.
— Может, он прав. Если бы ты знал, как не хочется умирать! Хочется сделать что-нибудь такое,—
не для себя, конечно,— для других. Чтобы люди были счастливы... Что-то очень, очень хорошее... Что бы я могла такое сделать, Хорхе, а?
— Мы еще сделаем много хорошего,— утешал я Иветту.— Только выбрось из головы эту чушь. Спи. Видишь, над горами уже брезжит рассвет.
— И тебе пора ложиться,— сказала она, подвинувшись на край перины.— Я нагрела тебе место.
Я поцеловал ее:
— Спи, моя милая! Как только высохнет одежда я лягу с тобой.
Иветта замолчала, как будто уснула. И кругом все спали. А мне теперь было не до сна. Костюм мой высох, я оделся и, присев на теплый камень у костра, глядел а тлеющие угли. Бедная Иветта! Может, она и в самом деле больна. А чем я могу ей помочь? Ничем. Разве постараться разуверить ее, успокоить? И только эта ночь, одна ночь! Завтра бой. Может, я погибну. Может, погибнет она, вынося с поля боя раненых. Может, останемся живы, но война разлучит нас, и мы больше никогда не увидимся, никогда...
Я подбросил в костер охапку хвороста. Он, как порох, вспыхнул жарким пламенем. Я подошел к Иветте и снял с ее лица одеяло. Она не проснулась. Она спала, плотно сжав губы и откинув назад голову, точно ребенок. Черные пряди волос и четко очерченные брови делали ее лицо совсем бледным. Сколько ей лет? Наверное, немногим больше двадцати — двадцать два, двадцать три. Она мне нравилась не только своей хрупкой красотой, но и каким-то детским простодушием.
Я осторожно откинул край одеяла и улегся рядом, положив свою ладонь на ее теплое плечо. Она пошевелилась во сне, но не проснулась. Очень устала. Мне казалось, ее волосы источают запах миндаля.
На рассвете я отправился в штаб батальона получить винтовку. Вернувшись, я застал Иветту в окружении товарищей.
— Я, наверное, выгляжу ужасно,— сказала она весело.
— Ты выглядишь чудесно! — ответил я.
Товарищи уходили на позиции. Мы с Иветтой простились сдержанно, словно стесняясь вчерашней теплоты и близости. Она дала мне свой адрес:
— Если будешь во Франции и к тому времени не забудешь меня, напиши.
— Иветта! —- воскликнул я с укоризной, но больше ничего не сказал, просто спрятал бумажку с адресом в карман.— Мне пора. Товарищи ждут.— Я протянул ей руку.— До свидания!
— До свидания, Хорхе! Будешь во Франции... напиши!
Растянувшись цепочкой, мы шли соединительным ходом, который за ночь выкопал саперный батальон марокканцев. Бруствер из свежей кроваво-красной глины был совершенно лишен маскировки. Я подумал, что эти окопы послужат прекрасной мишенью для авиации и артиллерии фашистов. На пригорке я выбрался из траншеи и оглянулся. Иветты не было видно. Никого там не было видно. И почему-то вдруг мне вспомнились ее слова: «Дождемся ли утра в этих горах?»
— Дождемся, Иветта! Должны дождаться! — почти крикнул я и, спрыгнув с траншеи, бросился догонять товарищей.
После той ночи прошло несколько лет. Все эти годы я провел в концентрационных лагерях и не писал Иветте, боясь причинит^ ей неприятности. Она благополучно пережила последние битвы за Испанию. Об этом я узнал от врача-болгарина, вместе с которым Иветта перешла французскую границу, и затем была интернирована так же, как и я. Но поскольку она была французской подданной, ее вскоре отпустили, и она вернулась к отцу. Отец Иветты был рыбак и жил неподалеку от Марселя, в маленьком городе Касси на берегу Средиземного моря. Вот и все, что мне было известно об Иветте. Отправляясь к ней, я понимал, что подвергаю ее опасности, но у меня не было иного выхода: она одна могла мне помочь.
Темной и дождливой апрельской ночью я спрыгнул на ходу с товарного поезда Марсель — Тулон, как только он сбавил скорость. Я привык обходить стороной станции, потому что там всегда дежурили жандармы и сыщики, а встречаться с ними у меня не было ни малейшего желания. Один мой вид мог вызвать подозрение. Костюм мой — смесь республиканской формы и штатской одежды — был вконец затаскан. Правда, его прикрывал изрядно потертый, к тому же тесноватый плащ,
полученный от какой-то благотворительной организации. Зеркала у меня не было, но я не сомневался, что похож на пугало: годы, проведенные в концентрационных лагерях, не могли не оставить отпечатка на моем лице. Но хуже всего было то, что в кармане у меня не имелось никаких документов, а я не сомневался, что моя фотография с отпечатками пальцев и особыми приметами хранится в архивах любого департамента и в каждой картотеке гестапо.
Дней десять я скитался по горам вокруг Марселя, выжидая, пока жандармам надоест меня разыскивать. Чтобы замести следы, я пошел даже на хитрость: на берегу реки, выше порогов, оставил смену белья в надежде, что те, кто найдет ее, подумают, будто я разбился о камни, а мой труп унесло течением. И только тогда, спустя десять тревожных дней, я решился наконец приблизиться к маленькому Касси, где надеялся разыскать Иветту.
Спрыгнув с поезда, я больно ушиб ногу о какой-то булыжник, и мне пришлось полежать в кустах, пока утихнет боль. Но особенно медлить было нельзя, я плохо знал дорогу, к тому же идти приходилось в темноте, пробираясь по чужим садам, перелезая через ограды и уклоняясь от встречи с собаками, которых прежде я так любил, а теперь терпеть не мог. К счастью, в эту ночь они не докучали мне. Наверное, дождь и холодный мистраль разогнали их по конурам. Через несколько часов пути я поднялся на пригорок. С него я увидел море и стиснутый скалами Касси. Рассмотрев дорогу, я выбрался на мокрый асфальт и скоро уже шагал по извилистым улочкам города. Иветта рассказывала, что домик ее отца стоит у самой пристани; я без труда нашел его и постучал в дверь.
Я подождал, но никто не отозвался. Тогда я постучал в ставню. За окном послышался сердитый голос:
— Кто там барабанит? Ступайте к двери!
Я вернулся к двери. Она приоткрылась, и в ярком электрическом свете я увидел мужчину лет пятидесяти в одном нижнем белье. Оглядев меня с ног до головы, он грозно спросил:
— Вам что угодно?
— Я ищу Иветту.
— Зачем вдруг среди ночи вам понадобилась моя дочь?
— Пожалуйста, передайте ей, что пришел Хорхе,
— Ее здесь нет,— все так же сурово ответил муж чина, намереваясь захлопнуть дверь.
— Скажите, где мне найти ее? — взмолился я в отчаянии.— Она нужна мне по очень важному делу.
— По важному делу? — в раздумье повторил хозяин.— Ну ладно, войдите!
Я вошел в переднюю. Отец Иветты закрыл дверь на задвижку.
— Проходите!
— Я весь промок. Позвольте оставить плащ в передней.
— Оставьте!
Я скинул плащ, повесил его на вешалку. Мы вошли в небольшую натопленную кухню. В нос ударил запах жареной рыбы, и я невольно проглотил подступивший к горлу комок.
— Обождите здесь, я оденусь.
Не взглянув на меня:, он вышел в соседнюю комнату и скоро вернулся. На нем были брюки, на плечи наброшена старая куртка, усыпанная рыбьей чешуей. Подтолкнув ногой ободранный стул, он сказал:
— Почему не садитесь? Мы сели.
— Ну, рассказывайте, что случилось?
Я замялся. Что мне было рассказывать? Мое молчание разъярило хозяина.
— Вы что, онемели? Говорите, я жду! Давно знакомы с моей дочерью?
— С испанской войны.
Отец насторожился. Достал пачку сигарет, предложил и мне. Мы закурили.
— Значит, с испанской войны,— повторил он.— Скверно вы там воевали. Зачем отдали Испанию фашистам?
— У нас не хватило оружия.
— У вас не хватило мужества — вот в чем беда! — почти крикнул отец Иветты.— Вы фашистам отдали Испанию, мы — Францию. 'Позор!
— Франция нам не помогала,— сказал я, но мой собеседник не слушал меня.
— Позор, дважды позор! — крикнул он.— Теперь они повсюду, эти синие нацистские фазаны. Республика погибла. Давно хворала, давно подгнивала, а теперь совсем погибла.
— Еще не все потеряно,— возразил я.
Он грохнул кулаком по столу.
— Все потеряно, все! Когда я вижу на улицах Марселя этих кичливых фазанов, этих живодеров-бошей, у меня сердце кровью обливается. Вы виноваты. Если бы разбили фашистов в Испании, то и Франция осталась бы свободной.
— Мы тут ни при чем, отец,— не уступал я.
— Вы скверно воевали.
— Мы отлично воевали.
— «От-лично-о!» — процедил сквозь зубы отец, но тут же смягчился.— Кое-кто, конечно, воевал неплохо. Но этого мало. И во Франции кое-кто воевал неплохо, но этого мало. Все должны были воевать, а все не воевали. Потому-то вас одолел Франко, а нас — Гитлер.
— Иветта отлично воевала,— сказал я, и отец совсем растаял.
— Ну, только честно: меня не посрамила?
— Иветта отлично воевала, она у вас отважная.
— Не врете?
— Нисколько.
— Но теперь-то и она пропащая душа,— с грустью произнес отец.
— Пропащая?
— Она так переменилась! Потянуло ее, видите ли, на легкую жизнь. Вот и меня оставила...
— Оставила? — воскликнул я.
— Да,— тихо ответил отец.— Оставила. Видать, мечтает поймать в свои сети одного из синих фазанов. Для меня больше нет Иветты, умерла...
— Вы преувеличиваете.
— И не думаю. Мне даже стыдно бывать у нее.
— А где она живет?
— Пускай себе живет где хочет.
Лишь спустя некоторое время я выяснил, что Иветта живет в Марселе и работает буфетчицей в одном из баров испанского квартала. Я пытался убедить отца, что в этом нет ничего предосудительного, но он стоял на своем: тот, кто сейчас поит и кормит мерзавцев, это и сам мерзавец. На это я возразил ему, что он своей рыбой тоже кормит мерзавцев. И отец задумался.
— А что делать? — вздохнул он.— Не могу же я съедать весь улов. И на что прикажете жить? На одной рыбе далеко не уедешь.
— Вот видите! — воскликнул ,я, надеясь, что теперь мне удастся переубедить его.— Ей ведь тоже на
что-то надо жить! Она ведь тоже должна где-то работать!
— Она могла бы работать у меня,— пробурчал отец.
— А рыба тоже идет гитлеровцам,— сказал я, и отец был вынужден согласиться.
— Все идет гитлеровцам, все.
Отец угостил меня холодной жареной рыбой. Я ел все подряд, и это нравилось хозяину. Он принес из чулана бутылочку красного вина. Мы наполнили стаканы и чокнулись.
— Вы заночуете у меня? — спросил он.
Я решил обо всем рассказать ему. Хозяин выслушал меня и задумался.
— Это хуже, если вас разыскивает полиция. Но на улицу я вас не выгоню. Можете остаться. Ко мне никто не заходит. Только сами не показывайтесь на улице.
После ужина он отвел меня в комнату Иветты.
— Здесь все как прежде, — сказал он.— Мне все кажется, она одумается, вернется к отцу.
— Как ее здоровье? — спросил я. Отец рассмеялся.
— Кто ж в ее годы на здоровье жалуется! Мне бы такое здоровье, я бы горы сдвинул.
Комната Иветты была небольшая, но уютная. Посредине, изголовьем к стене, стояла чистенькая кровать.
— Здесь она спала,— сказал отец.— Если вам будет холодно, возьмите еще одно одеяло... Вон там, в комоде.
Отец один за другим выдвигал ящики, пока не нашел одеяло.
— Вот здесь ее платья,— отец приоткрыл шкаф, стоявший у двери.— Видите, какой порядок, Иветта была очень аккуратная. Чистоту любила... Вся в мать! А это ее книги,— продолжал он, подходя к старомодной резной полочке.— Она много читала. Мы-то с матерью думали — будет у нас ученая, да ничего не вышло. Значит, не судьба...
Отец говорил об Иветте так, словно она была покойницей. Меня это раздражало, но я не смел ему перечить, И все же я понял, что отец не так уж сердит на Иветту, как могло показаться с первого взгляда. В душе он по-прежнему любил ее, только виду не доказывал по суровости своей рыбацкой натуры.
Отец погасил свет и открыл окно. Комнату наполнило свежее дыхание моря.
— Давно не проветривал,— сказал он и, выглянув
в окно, продолжал: — А дождь как будто перестал, и ветер утих. Завтра пойду в море.
Я опустился на стул и молчал. За окном, у мола, шумело море — раздольное, свободное, вечно беспокойное море. Я воспринимал его рокот не только слухом, но каждым своим нервом, каждой клеткой. И мне казалось, что весь городок, примостившийся на прибрежных скалах, слегка вздымается и опускается на волнах, словно грудь человека. Я, наверное, стал чересчур чувствительным. Я, наверное, стал похож на волка, годами таившегося от своих преследователей, которому в каждом шорохе чудится ружейный выстрел.
Отец закрыл окно и снова включил свет. Только тогда я заметил на стене в дубовой раме портрет красивой женщины. Где я видел это лицо? Нет, конечно, не Иветта, но такая же хрупкая, те же тонкие черты, те же темные густые волосы, те же губы, тронутые милой улыбкой.
Я встал и подошел поближе.
— Моя жена, мать Иветты,— сказал хозяин, перехватив мой взгляд.— Когда-то слыла первой красавицей в городе. Из-за нее я такое... Вы никому не расскажите?
— Мне здесь некому рассказывать.
— А Иветте не расскажете?
— И ей не расскажу.
Он принес еще одну бутылку вина. Мы выпили, и он продолжал.
— Восточнее Касси стоит над морем крутая скала. Мы зовем ее скалой Смертников. В былые времена с нее сбрасывали осужденных преступников. И вот с этой скалы я в драке столкнул своего соперника. Не рассчитал, ударил сильнее, чем следовало... Она была и впрямь хороша, понимаете! Просто писаная красавица. Я чуть с ума не сошел.
— Он разбился?
— В лепешку. Скала-то метров в восемьдесят. А внизу камни и вода. Потом люди говорили, что он забрался туда пьяный и свалился. Вот что меня выручило. И не я один — по ней многие сохли, но любила она только меня.
— И умерла? — спросил я, будто ничего не знал.
— Умерла,— вздохнул отец,— у нее в груди завелся рак. Отвез я ее на моторке в Марсель, положил в больницу, операцию сделали, да было уже поздно. И откуда берется такая болезнь? Говорят, от рыбы.
— Ерунда,— сказал я.
— Вот и я так думаю. А какие у нее были груди — словно спелые яблоки! Разве мог я подумать!
— Такова жизнь,— сказал я. А он добавил:
— Да, жизнь — это вам не клумба с цветами. Жизнь — это бурное море. Кто выплывет на берег, а кто утонет.
Так вот мы и беседовали с ним как два добрых, давнишних приятеля. Он наполнил стаканы, и мы снова чокнулись.
— За дружбу! — сказал он. И я повторил:
— За дружбу!
— А воевали вы все-таки скверно. Сейчас все воюют скверно. Если бы получше воевали, давно бы раздавили эту коричневую каракатицу. Вы кто такой?
— Латыш.
— Латыш?
— Из Советского Союза.
Отец откинулся на спинку стула, некоторое время пристально разглядывал меня, потом спросил:
— Не врете?
— Нисколько.
— На вас вся надежда, только на вас! Одним русским под силу разбить немцев. Остальные — зайчата. Нет, хуже, чем зайчата. Иной заяц так проведет охотника, что ой-ой-ой! А эти встанут, лапки кверху — на, стреляй.
Отец принес третью бутылку вина. Мы распили ее. У меня закружилась голова. Когда хозяин собрался идти за четвертой, я взмолился:
— Может, хватит?
— Хорошо,— согласился хозяин.— Вы, я вижу, устали. Ложитесь-ка спать! Простыни чистые. Иветта перед отъездом застелила. Не подумайте, что моя Иветта плохая дочь. Просто она упрямая, очень упрямая, а в остальном...
— Иветта чудесная девушка! — докончил я. Пожелав друг другу покойной ночи, мы разошлись.
— Завтра привезу вам свежей рыбы,— уже в дверях сказал отец.— Только на улицу не показывайтесь. У жандармов нюх собачий. А вечером я отвезу вас в Марсель. До свиданья.
Я остался один в славной комнатке Иветты, один
за долгие годы в чистой и прибранной комнате. Где я только не спал за то время! В горах Гвадаррамы и Морены, где под каждым камнем прячутся скорпионы. Спал под звездами Кастилии, Андалусии, Эстремадуры, Валенсии и Каталонии, по сырым долинам рек и на сухих пригорках, где змеиные выводки посбрасывали свои, кожи для устрашения тех, кто вздумает там заночевать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76