— Им тоже тяжело. Всем нам тяжело.
Из Москвы передавали музыку. Последние известия, наверное, уже кончились. Я выключил приемник, и мы отправились спать. Впрочем, какой там сон! Мы сомкнули глаза лишь под утро — столько было разговоров, воспоминаний. Ночью несколько раз бомбили город, кажется порт, но мы ничего не замечали. Нам было хорошо, очень хорошо, и мы были счастливы. Мы знали, что это недолгое, непрочное счастье, как хрупкий побег подснежника в горах, который завтра, быть может, захлестнет безжалостная лавина. И все же мы были счастливы, самые счастливые во всем огромном, темном, хмуром городе...
Ночь пролетела с быстротою часа, и утро застало нас такими же, как ночь.
Мы были счастливы.
Через неделю мы с Иветтой покидали Марсель. У меня в кармане лежали все необходимые документы и справка жандармерии о том, что я добровольцем зачислен на трудовой фронт и посему должен явиться в Гренобль. Точно такая же справка имелась у Иветты. Жак провожал нас на вокзал. Он оказался чудесным парнем, и мне было совестно, что я тогда в баре приревновал его к Иветте. Он нам очень помог. Я был экипирован всем необходимым для путешествия в горы. У меня были документы и деньги. О чем еще мечтать в такое время? Расстались мы с ним друзьями. Он не хотел появляться на вокзале, и мы простились на улице.
На прощанье Жак сказал Иветте:
— После победы повесим в твоем баре мемориальную доску.
— И что на ней будет написано? — с улыбкой спросила Иветта.
— Хвала тебе. Ты была лучшей девушкой в баре. Иветта перестала улыбаться.
— Такие доски, Жак, вешают покойникам. А мы будем жить.
— Тогда придется придумать что-нибудь другое. Вы же не берете меня с собой, времени у меня будет достаточно, вот я и придумаю.
— У тебя будет больше дел, чем у нас, Жак,— сказала Иветта.— До свиданья!
Жак ушел, ссутулившись, по своему обыкновению, и вобрав голову в воротник пальто. Мы с Иветтой пошли на вокзал. Как только заняли места, началась проверка. Рядом с жандармом безмолвной тенью стоял гестаповец в штатском. Проверив наши документы, жандарм улыбнулся Иветте:
— Весьма похвально, мадемуазель. Похвально, что вы не щадите сил для победы!
Сдержанно улыбнулся ей и гестаповец. Затем они перешли в соседнее купе.
Мы с Иветтой переглянулись.
— Какие обаятельные господа! — сказала она громко.— Не правда ли, Жорж?
По новому паспорту я опять был Жоржем и еще не успел к этому привыкнуть.
— Чудесные люди, Иветта,— спохватившись, ответил я со всей серьезностью.
Наши соседи задрали носы и отвернулись.
Наверное, партизаны где-то взорвали дорогу, потому что поезд шел в Гренобль не своим обычным маршрутом через горы. Сначала мы направились в Арль, оттуда долиной Роны в Авиньон и Баланс и только там должны были свернуть на Гренобль.
У Этандеберского озера, недалеко от Марселя, я указал Иветте на кирпичные постройки:
— Мой прежний дом...
Прижавшись к стеклу, она разглядывала кирпичный завод, поднимавшийся над купой деревьев,— мой последний концентрационный лагерь.
— И там были печи? — спросила она.
— Огромные печи,— ответил я,— битком набитые.. кирпичами.
— Понимаю,— вздохнула Иветта.
Пока поезд шел долиной Роны, я не отходил от окна. По этой же дороге, но в обратном направлении я когда-то ехал в Испанию. Тогда я ехал совсем с другим чувством. Тогда я думал: победа не за горами, а теперь я знал, что до нее далеко, очень, очень далеко.
Увижу ли я ее? Увидит ли ее Иветта? Дождемся ли мы победы? На это нам никто не мог ответить, что само по себе было не так уж и плохо. Ответ мог оказаться отрицательным, и что бы мы делали тогда?
Настроение у меня было чудесное, и я пытался шутить. Мои шуточки изводили соседей.
— До чего же некоторые похожи на заезженную пластинку! — сказал один из наших попутчиков, явно подразумевая меня.
А я как ни в чем не бывало продолжал дурачиться. Иветта не отставала от меня. Пускай себе позлятся! Скоро нам будет не до шуток. Скоро примемся за дело.
В Авиньоне поезд задержался: грузили реквизированные фашистами на рынке продукты. Немецкий офицер, расфуфыренный как павлин, прохаживался по перрону. Иветта постучала в окно, послав ему воздушный поцелуй. Офицер широко улыбнулся и помахал рукой.
— Это уж слишком! — воскликнула пожилая дама и, подхватив свои вещи, выбежала в соседнее купе.
— Ну вот, мы снова одни,— обрадовалась Иветта.— Садись со мной рядом и говори, чем бы ты хотел полакомиться. В Балансе мы будем ужинать в ресторане.
— Поезд там стоит недолго,— сказал я.
— Я попрошу машиниста подождать. Я усмехнулся:
— Своей улыбкой ты все можешь, даже снега в Альпах растопить.
— Еще что?
— Заставить плясать целую армию противника, пока мы не заберем ее в плен.
— А еще?
— Меня с ума свести.
— Я пыталась, ничего не вышло.
— Это давным-давно сделано. Иветта взяла мои руки в свои.
— Милый! Вот так бы ехать всю жизнь.
— Ты должна придумать дорогу без конца и без края. И мы бы ехали, как в сказке.
— Жаль, что в жизни все не так, как в сказке.
— Придет время, жизнь станет сказкой.
— А мы дождемся этого? — спросила она, и я, не задумываясь, ответил:
— Дождемся, Иветта, и будем счастливы. Все будут счастливы.
^И_ Так же счастливы, как мы с тобой сегодня?
— Да, так же счастливы.
Раздался свисток, поезд тронулся. Иветта никогда не бывала в этих краях. Каждый поворот, каждая заводь Роны в обрамлении скал казались ей удивительными. Потом поезд взобрался на высокие кручи берега, и оттуда открылись сверкающие вершины Альп. Иветта озабоченно взглянула на меня. Я крепко сжал ее ладонь, шепнув на ухо:
— Держись, милая, все будет хорошо.
В Балансе поезд стоял недолго, и нам не суждено было поужинать в ресторане. Едва отцепили вагон с награбленными продуктами, поезд отошел, повернул направо, и скоро мы мчались долиной реки Изер по направлению к Альпам.
— До Гренобля осталось немного,— сказала Иветта.— Помнишь станцию, на которой мы должны сойти?
— Муарона.
— Давай собираться. Говорят, это маленькая станция. Поезд стоит всего несколько минут.
Надев пальто, мы встали у окна. Горы все больше теснили долину. Кое-где на возвышенностях виднелся снег, а центральные массивы Альп, казалось, были прикрыты белым саваном. Не верилось, что в этих снежных заоблачных высях живут люди, живут и борются за свободу...
Внезапно горы расступились. Река, сделав крутую петлю, отклонилась к югу. Колеса прогремели по стальному мосту, заскрежетали тормоза, поезд сбавил скорость. Паровоз тяжко вздохнул и остановился. «Муарона»,— прочитал я.
Мы сошли с поезда. Я остался с вещами, Иветта отправилась разыскивать такси. Со слов Жака я знал, что здесь нас должен встретить шофер-таксист из Гренобля, некогда работавший в Марселе. До Гренобля отсюда было километров двадцать пять, и машина, вероятно, уже поджидала нас.
Вскоре подкатил старый дребезжащий «рено». Иветта с улыбкой пригласила меня занять место. Сама она сидела рядом с шофером. Я с вещами устроился сзади. И скоро Муарона осталась позади.
— Вчера вечером нова шел снег,— сетовал шофер, кивая на мокрое шоссе.— Весна будет поздняя.
— А в Марселе уже тепло,— сказала Иветта.
— Не говорите мне о Марселе,— вздохнул шофер.—
Я сплю и вижу этот город. Как там сейчас, какие новости?
— Все по-старому,— отвечала Иветта.— Приятного мало.
— Везде то же самое,— сказал шофер,— по всей Франции. И в Гренобле не лучше.
— Мы сейчас в каком департаменте? — спросила Иветта.
— Департамент Изер. Подъезжаем к границе Савойи. Там я вас высажу.
Дальше ехали молча. В долины спускались сумерки. Снежные вершины в лучах заходящего солнца алели, будто истекая кровью. Печка в машине была испорчена. Иветта то и дело потирала озябшие руки.
— Потерпите, скоро приедем,— сказал шофер и свернул с шоссе на дорогу, где гравий, смешавшись с талым снегом, превратился в мокрую бурую массу. Машина, дребезжа, запрыгала по камням, потом, фыркая, вскарабкалась вверх по склону и, вдруг зажужжав, как огромная муха, стала спускаться в лощину.
Мы остановились возле дома фермера. Шофер представил нас хозяину и пустился в обратный путь. Поужинав и наполнив термосы глинтвейном, мы в сопровождении хозяина фермы отправились дальше в горы.
Шли всю ночь и только на рассвете добрались до лагеря партизан.
В середине апреля на горы обрушились вьюги. По отвесным склонам с грохотом, похожим на раскаты грома, в долины ринулись лавины снега. Одна из них, начисто скосив еловый лесок на склоне, чуть не прошлась по нашему лагерю, который был разбит на опушке в летней пастушьей хижине. Над самой изгородью загона навис огромный сугроб, грозя в любую минуту стереть с лица земли домик с его обитателями.
Командир созвал совещание. У пышущей жаром печки собралось шесть человек. Еще двое находились на посту. Командир отряда Фредерик, невысокий, смуглый, энергичный француз, сдвинул на затылок берет и, глядя в огонь, сказал:
— Товарищи, в горы вернулась зима. Это не настоящая зима, это вешние бури, но они похуже зимних. Густой мокрый снег не держится на скалах и катится вниз. Нашему лагерю грозит опасность. У меня есть предложение: перебраться ниже в долину. Еще какие будут предложения?
Все молчали. За окном выл ветер, начиналась метель. Где-то с грохотом обрушилась лавина.
— Значит, решено,— сказал Фредерик.— Кто бы хотел разведать место для нового лагеря?
Мы с Иветтой переглянулись и почти одновременно подняли руки.
— Значит, наши новые друзья, Иветта и Жорж? Хорошо, пусть будет так. Но вам нельзя идти одним. Кто из наших ветеранов согласится отправиться с ними?
На этот раз все подняли руки. Командир улыбнулся.
— В таком случае я пойду сам. Задание трудное, ответственное. Позвольте его выполнить мне.
Совещание окончилось. Мы с Иветтой, не теряя времени, стали готовиться к нашей первой операции. "В рюкзаки следовало уложить все, что нужно альпинисту, а сверх того взять с собой автомат, патроны и взрывчатку. После обеда мы покинули лагерь.
Фредерик шагал впереди, прокладывая дорогу в глубоком снегу. Пройдя несколько километров, мы присели отдохнуть под скалой.
— Удивительная земля Франция! — заговорил Фредерик.— В горах пурга, а долины в цвету.
— В долинах льется кровь,— сказала Иветта.
— Да, в долинах льется кровь,— повторил Фредерик.— Я недавно виделся с рабочими электростанции. У них каждый десятый расстрелян за саботаж. Каждый десятый. Отец у меня врач. Мне часто приходилось от него слышать, что больного легче спасти, пока он не потерял сознание. Франция потеряла сознание. Но теперь она приходит в себя, и мы спасем ее. Свободу потерять легко, вернуть ее ужасно трудно.
— Ужасно трудно,— повторила Иветта, глядя на облака, проносившиеся над головой.— И куда они спешат?
— Мистраль их гонит к Марселю,— ответил я.
— Тогда передайте привет Жаку! — весело крикнула Иветта.
— Я сообщил ему, что вы добрались благополучно,— деловито сказал командир и осведомился, умеет ли Иветта стрелять.
— Еще в Испании научилась,— ответила Иветта.— Правда, из винтовки.
— Я бы хотел убедиться в этом,— сказал Фредерик и отнес берет метров на пятьдесят в сторону.
Там он спрятался за скалу и скомандовал:
— Огонь!
Иветта дала короткую очередь Над беретом взвился снег. Командир с беретом в руке вернулся к нам. В поношенном фетре зияла дырочка.
— Отлично! — сказал я, и Фредерик добавил:
— Хороший выстрел.
Иветта приосанилась и, довольная, улыбнулась.
Отдохнув, мы продолжали путь. Теперь я шел впереди. Иветта шагала за мной, а шествие замыкал командир. Мы выбрались из облаков, и перед нами открылась широкая, окутанная синим туманом долина, по которой петляла река. Вдоль правого берега тянулось шоссе, вдоль левого — железная дорога. А дальше опять громоздились горы, увенчанные снегом.
— Мы в долине Изера между Греноблем и Шам-бери,— пояснил командир.— Превосходное место для операций. Здесь где-то поблизости заброшенная сыроварня. Если она по-прежнему пустует, мы устроим в ней свой лагерь.
Со стороны долины сыроварню прикрывал еловый лес. Вниз вела узкая, запорошенная снегом тропа. По ней, видно, давно не ступала нога человека. Мы окружили сыроварню и стали наблюдать. Однако ничего подозрительного не обнаружили. Тогда я отправился на разведку. Дверь была заперта, и мне пришлось забраться внутрь через разбитое окно. Кругом не было ни малейших признаков жизни.
Я подал сигнал, и спустя некоторое время подошли Иветта и командир. Мы осмотрели помещение и решили, что оно вполне пригодно для нашей временной резиденции. Рядом с сыроварней под елями находился занесенный снегом погреб. Он был на запоре, и мы не стали его трогать. Во дворе на возвышении стояла крестообразная колоколенка с прохудившейся крышей. Когда-то под ней, видно, висел колокол, отбивавший время пастухам в горах. А теперь от всего этого остался лишь потемневший деревянный крест.
Один из нас должен был вернуться за товарищами. Иветта вызвалась идти первой, но мне стало жаль ее, и я уговорил командира послать меня., Забрав с собой
356
лишь самое необходимое, я отправился в путь. Идти было нетрудно. Ветер не успел замести протоптанную тропу. Но близился вечер, и я торопился. Добравшись до пояса облаков, я встретил нашего часового. Мы присели покурить. Я здорово устал и должен был хоть немного отдохнуть.
Вдруг в долине послышались выстрелы. Сыроварни не было видно, но я был уверен, что выстрелы доносились оттуда.
Часовой остался на посту, я бросился к товарищам. Приготовившись к бою, мы стали быстро спускаться в долину. По дороге к нам присоединились часовые. Нас было шестеро хорошо вооруженных бойцов.
Когда мы выбрались из облаков, перестрелка затихла. Долина хранила молчание, не давая ответа на мучивший нас вопрос что с ними? Мы торопились. Я бежал впереди. Скоро приблизились к тому месту, где Иветта стреляла в берет Федерика. На снегу еще были заметны следы. Вот следы Иветты, а эти — Фредерика. Она хорошо выстрелила, и мы тогда радовались, обнаружив дырочку в берете. Если на них напали, они, наверное, сумели постоять за себя и заставили противника отступить. Хоть бы скорей прийти к сыроварне! Тогда все прояснится.
Когда мы приблизились к ней, повалил густой снег. Он падал огромными хлопьями. Мы осторожно подступили к молчаливому дому. Сначала окружили его, постепенно смыкая кольцо. Кругом стояла тишина.
Я не выдержал. С автоматом наперевес бросился во двор. Товарищи бежали за мной. Двор был истоптан сапогами. Кое-где на снегу алели пятна крови. Сквозь выбитое окно я забрался в сыроварню, но там никого не было.
Внезапно во дворе послышалось:
— Иветта!
Я ринулся туда. Товарищи стояли у заснеженного креста. На нем, будто примороженное, повисло тело Иветты. Одежда с нее была сорвана, она осталась в одной рубашке, слегка трепетавшей на ветру. На лбу ее зияла алая рана. Воздетые кверху руки, казалось, взывали о помощи. Голова с густыми прядями волос, закрывавшими лицо, клонилась книзу, на ее обнаженные плечи падали снежинки, падали и уже не таяли.
Они распяли ее на кресте.
Пока товарищи снимали ее с креста, сооружали
носилки из ельника, я не знал, что делать с собою. Снег таял на моей обнаженной голове, на лбу, на щеках. Я ничего не замечал. Я был где-то далеко, и со мной была живая Иветта, единственная женщина, которую я полюбил. Вместе с нею я еще раз обходил исхоженные тропы, и я должен был до боли стиснуть зубы, чтобы подавить в себе отчаянный вопль.
Когда тело Иветты уже лежало на носилках, я спросил:
— А Фредерик?
— Они увели его с собой,— ответил кто-то.
Я вернулся в сыроварню посмотреть, не остались ли там вещи Иветты. Нет, ничего не осталось. Во дворе нога наткнулась на что-то твердое. Я нагнулся и поднял автомат Иветты. В его обойме не было ни одного патрона.
Стемнело. Снег перестал, из-за туч выплыла луна. В молчании мы подняли на плечи носилки и отправились в горы.
Мы взбирались все выше и выше. На плечах покачивалось заледеневшее тело Иветты с алой раной во лбу. Мы толком не знали, куда несем ее и где похороним. Вокруг была ночь, студеная ночь, неприступные вершины да беспокойные тучи, мчавшиеся к морю. И в том ледяном царстве не было ни одной живой души — только шесть согнувшихся, увязавших по пояс в снегу фигурок. Рядом с моей разгоряченной щекой в такт шагам раскачивалась прядь волос Иветты, и на мгновение мне показалось, что она живая и шагает рядом со мной. Нет, ей теперь никогда не шагать рядом, никогда теперь она не взглянет на меня большими ясными глазами, никогда не скажет: «Милый, держись!»
В скалах жалобно выл ветер, будто исполняя похоронный марш. Сквозь просветы в тучах струился мертвенно-зеленый свет луны. Цепи гор были похожи на необъятный катафалк, застланный бледным саваном снегов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Из Москвы передавали музыку. Последние известия, наверное, уже кончились. Я выключил приемник, и мы отправились спать. Впрочем, какой там сон! Мы сомкнули глаза лишь под утро — столько было разговоров, воспоминаний. Ночью несколько раз бомбили город, кажется порт, но мы ничего не замечали. Нам было хорошо, очень хорошо, и мы были счастливы. Мы знали, что это недолгое, непрочное счастье, как хрупкий побег подснежника в горах, который завтра, быть может, захлестнет безжалостная лавина. И все же мы были счастливы, самые счастливые во всем огромном, темном, хмуром городе...
Ночь пролетела с быстротою часа, и утро застало нас такими же, как ночь.
Мы были счастливы.
Через неделю мы с Иветтой покидали Марсель. У меня в кармане лежали все необходимые документы и справка жандармерии о том, что я добровольцем зачислен на трудовой фронт и посему должен явиться в Гренобль. Точно такая же справка имелась у Иветты. Жак провожал нас на вокзал. Он оказался чудесным парнем, и мне было совестно, что я тогда в баре приревновал его к Иветте. Он нам очень помог. Я был экипирован всем необходимым для путешествия в горы. У меня были документы и деньги. О чем еще мечтать в такое время? Расстались мы с ним друзьями. Он не хотел появляться на вокзале, и мы простились на улице.
На прощанье Жак сказал Иветте:
— После победы повесим в твоем баре мемориальную доску.
— И что на ней будет написано? — с улыбкой спросила Иветта.
— Хвала тебе. Ты была лучшей девушкой в баре. Иветта перестала улыбаться.
— Такие доски, Жак, вешают покойникам. А мы будем жить.
— Тогда придется придумать что-нибудь другое. Вы же не берете меня с собой, времени у меня будет достаточно, вот я и придумаю.
— У тебя будет больше дел, чем у нас, Жак,— сказала Иветта.— До свиданья!
Жак ушел, ссутулившись, по своему обыкновению, и вобрав голову в воротник пальто. Мы с Иветтой пошли на вокзал. Как только заняли места, началась проверка. Рядом с жандармом безмолвной тенью стоял гестаповец в штатском. Проверив наши документы, жандарм улыбнулся Иветте:
— Весьма похвально, мадемуазель. Похвально, что вы не щадите сил для победы!
Сдержанно улыбнулся ей и гестаповец. Затем они перешли в соседнее купе.
Мы с Иветтой переглянулись.
— Какие обаятельные господа! — сказала она громко.— Не правда ли, Жорж?
По новому паспорту я опять был Жоржем и еще не успел к этому привыкнуть.
— Чудесные люди, Иветта,— спохватившись, ответил я со всей серьезностью.
Наши соседи задрали носы и отвернулись.
Наверное, партизаны где-то взорвали дорогу, потому что поезд шел в Гренобль не своим обычным маршрутом через горы. Сначала мы направились в Арль, оттуда долиной Роны в Авиньон и Баланс и только там должны были свернуть на Гренобль.
У Этандеберского озера, недалеко от Марселя, я указал Иветте на кирпичные постройки:
— Мой прежний дом...
Прижавшись к стеклу, она разглядывала кирпичный завод, поднимавшийся над купой деревьев,— мой последний концентрационный лагерь.
— И там были печи? — спросила она.
— Огромные печи,— ответил я,— битком набитые.. кирпичами.
— Понимаю,— вздохнула Иветта.
Пока поезд шел долиной Роны, я не отходил от окна. По этой же дороге, но в обратном направлении я когда-то ехал в Испанию. Тогда я ехал совсем с другим чувством. Тогда я думал: победа не за горами, а теперь я знал, что до нее далеко, очень, очень далеко.
Увижу ли я ее? Увидит ли ее Иветта? Дождемся ли мы победы? На это нам никто не мог ответить, что само по себе было не так уж и плохо. Ответ мог оказаться отрицательным, и что бы мы делали тогда?
Настроение у меня было чудесное, и я пытался шутить. Мои шуточки изводили соседей.
— До чего же некоторые похожи на заезженную пластинку! — сказал один из наших попутчиков, явно подразумевая меня.
А я как ни в чем не бывало продолжал дурачиться. Иветта не отставала от меня. Пускай себе позлятся! Скоро нам будет не до шуток. Скоро примемся за дело.
В Авиньоне поезд задержался: грузили реквизированные фашистами на рынке продукты. Немецкий офицер, расфуфыренный как павлин, прохаживался по перрону. Иветта постучала в окно, послав ему воздушный поцелуй. Офицер широко улыбнулся и помахал рукой.
— Это уж слишком! — воскликнула пожилая дама и, подхватив свои вещи, выбежала в соседнее купе.
— Ну вот, мы снова одни,— обрадовалась Иветта.— Садись со мной рядом и говори, чем бы ты хотел полакомиться. В Балансе мы будем ужинать в ресторане.
— Поезд там стоит недолго,— сказал я.
— Я попрошу машиниста подождать. Я усмехнулся:
— Своей улыбкой ты все можешь, даже снега в Альпах растопить.
— Еще что?
— Заставить плясать целую армию противника, пока мы не заберем ее в плен.
— А еще?
— Меня с ума свести.
— Я пыталась, ничего не вышло.
— Это давным-давно сделано. Иветта взяла мои руки в свои.
— Милый! Вот так бы ехать всю жизнь.
— Ты должна придумать дорогу без конца и без края. И мы бы ехали, как в сказке.
— Жаль, что в жизни все не так, как в сказке.
— Придет время, жизнь станет сказкой.
— А мы дождемся этого? — спросила она, и я, не задумываясь, ответил:
— Дождемся, Иветта, и будем счастливы. Все будут счастливы.
^И_ Так же счастливы, как мы с тобой сегодня?
— Да, так же счастливы.
Раздался свисток, поезд тронулся. Иветта никогда не бывала в этих краях. Каждый поворот, каждая заводь Роны в обрамлении скал казались ей удивительными. Потом поезд взобрался на высокие кручи берега, и оттуда открылись сверкающие вершины Альп. Иветта озабоченно взглянула на меня. Я крепко сжал ее ладонь, шепнув на ухо:
— Держись, милая, все будет хорошо.
В Балансе поезд стоял недолго, и нам не суждено было поужинать в ресторане. Едва отцепили вагон с награбленными продуктами, поезд отошел, повернул направо, и скоро мы мчались долиной реки Изер по направлению к Альпам.
— До Гренобля осталось немного,— сказала Иветта.— Помнишь станцию, на которой мы должны сойти?
— Муарона.
— Давай собираться. Говорят, это маленькая станция. Поезд стоит всего несколько минут.
Надев пальто, мы встали у окна. Горы все больше теснили долину. Кое-где на возвышенностях виднелся снег, а центральные массивы Альп, казалось, были прикрыты белым саваном. Не верилось, что в этих снежных заоблачных высях живут люди, живут и борются за свободу...
Внезапно горы расступились. Река, сделав крутую петлю, отклонилась к югу. Колеса прогремели по стальному мосту, заскрежетали тормоза, поезд сбавил скорость. Паровоз тяжко вздохнул и остановился. «Муарона»,— прочитал я.
Мы сошли с поезда. Я остался с вещами, Иветта отправилась разыскивать такси. Со слов Жака я знал, что здесь нас должен встретить шофер-таксист из Гренобля, некогда работавший в Марселе. До Гренобля отсюда было километров двадцать пять, и машина, вероятно, уже поджидала нас.
Вскоре подкатил старый дребезжащий «рено». Иветта с улыбкой пригласила меня занять место. Сама она сидела рядом с шофером. Я с вещами устроился сзади. И скоро Муарона осталась позади.
— Вчера вечером нова шел снег,— сетовал шофер, кивая на мокрое шоссе.— Весна будет поздняя.
— А в Марселе уже тепло,— сказала Иветта.
— Не говорите мне о Марселе,— вздохнул шофер.—
Я сплю и вижу этот город. Как там сейчас, какие новости?
— Все по-старому,— отвечала Иветта.— Приятного мало.
— Везде то же самое,— сказал шофер,— по всей Франции. И в Гренобле не лучше.
— Мы сейчас в каком департаменте? — спросила Иветта.
— Департамент Изер. Подъезжаем к границе Савойи. Там я вас высажу.
Дальше ехали молча. В долины спускались сумерки. Снежные вершины в лучах заходящего солнца алели, будто истекая кровью. Печка в машине была испорчена. Иветта то и дело потирала озябшие руки.
— Потерпите, скоро приедем,— сказал шофер и свернул с шоссе на дорогу, где гравий, смешавшись с талым снегом, превратился в мокрую бурую массу. Машина, дребезжа, запрыгала по камням, потом, фыркая, вскарабкалась вверх по склону и, вдруг зажужжав, как огромная муха, стала спускаться в лощину.
Мы остановились возле дома фермера. Шофер представил нас хозяину и пустился в обратный путь. Поужинав и наполнив термосы глинтвейном, мы в сопровождении хозяина фермы отправились дальше в горы.
Шли всю ночь и только на рассвете добрались до лагеря партизан.
В середине апреля на горы обрушились вьюги. По отвесным склонам с грохотом, похожим на раскаты грома, в долины ринулись лавины снега. Одна из них, начисто скосив еловый лесок на склоне, чуть не прошлась по нашему лагерю, который был разбит на опушке в летней пастушьей хижине. Над самой изгородью загона навис огромный сугроб, грозя в любую минуту стереть с лица земли домик с его обитателями.
Командир созвал совещание. У пышущей жаром печки собралось шесть человек. Еще двое находились на посту. Командир отряда Фредерик, невысокий, смуглый, энергичный француз, сдвинул на затылок берет и, глядя в огонь, сказал:
— Товарищи, в горы вернулась зима. Это не настоящая зима, это вешние бури, но они похуже зимних. Густой мокрый снег не держится на скалах и катится вниз. Нашему лагерю грозит опасность. У меня есть предложение: перебраться ниже в долину. Еще какие будут предложения?
Все молчали. За окном выл ветер, начиналась метель. Где-то с грохотом обрушилась лавина.
— Значит, решено,— сказал Фредерик.— Кто бы хотел разведать место для нового лагеря?
Мы с Иветтой переглянулись и почти одновременно подняли руки.
— Значит, наши новые друзья, Иветта и Жорж? Хорошо, пусть будет так. Но вам нельзя идти одним. Кто из наших ветеранов согласится отправиться с ними?
На этот раз все подняли руки. Командир улыбнулся.
— В таком случае я пойду сам. Задание трудное, ответственное. Позвольте его выполнить мне.
Совещание окончилось. Мы с Иветтой, не теряя времени, стали готовиться к нашей первой операции. "В рюкзаки следовало уложить все, что нужно альпинисту, а сверх того взять с собой автомат, патроны и взрывчатку. После обеда мы покинули лагерь.
Фредерик шагал впереди, прокладывая дорогу в глубоком снегу. Пройдя несколько километров, мы присели отдохнуть под скалой.
— Удивительная земля Франция! — заговорил Фредерик.— В горах пурга, а долины в цвету.
— В долинах льется кровь,— сказала Иветта.
— Да, в долинах льется кровь,— повторил Фредерик.— Я недавно виделся с рабочими электростанции. У них каждый десятый расстрелян за саботаж. Каждый десятый. Отец у меня врач. Мне часто приходилось от него слышать, что больного легче спасти, пока он не потерял сознание. Франция потеряла сознание. Но теперь она приходит в себя, и мы спасем ее. Свободу потерять легко, вернуть ее ужасно трудно.
— Ужасно трудно,— повторила Иветта, глядя на облака, проносившиеся над головой.— И куда они спешат?
— Мистраль их гонит к Марселю,— ответил я.
— Тогда передайте привет Жаку! — весело крикнула Иветта.
— Я сообщил ему, что вы добрались благополучно,— деловито сказал командир и осведомился, умеет ли Иветта стрелять.
— Еще в Испании научилась,— ответила Иветта.— Правда, из винтовки.
— Я бы хотел убедиться в этом,— сказал Фредерик и отнес берет метров на пятьдесят в сторону.
Там он спрятался за скалу и скомандовал:
— Огонь!
Иветта дала короткую очередь Над беретом взвился снег. Командир с беретом в руке вернулся к нам. В поношенном фетре зияла дырочка.
— Отлично! — сказал я, и Фредерик добавил:
— Хороший выстрел.
Иветта приосанилась и, довольная, улыбнулась.
Отдохнув, мы продолжали путь. Теперь я шел впереди. Иветта шагала за мной, а шествие замыкал командир. Мы выбрались из облаков, и перед нами открылась широкая, окутанная синим туманом долина, по которой петляла река. Вдоль правого берега тянулось шоссе, вдоль левого — железная дорога. А дальше опять громоздились горы, увенчанные снегом.
— Мы в долине Изера между Греноблем и Шам-бери,— пояснил командир.— Превосходное место для операций. Здесь где-то поблизости заброшенная сыроварня. Если она по-прежнему пустует, мы устроим в ней свой лагерь.
Со стороны долины сыроварню прикрывал еловый лес. Вниз вела узкая, запорошенная снегом тропа. По ней, видно, давно не ступала нога человека. Мы окружили сыроварню и стали наблюдать. Однако ничего подозрительного не обнаружили. Тогда я отправился на разведку. Дверь была заперта, и мне пришлось забраться внутрь через разбитое окно. Кругом не было ни малейших признаков жизни.
Я подал сигнал, и спустя некоторое время подошли Иветта и командир. Мы осмотрели помещение и решили, что оно вполне пригодно для нашей временной резиденции. Рядом с сыроварней под елями находился занесенный снегом погреб. Он был на запоре, и мы не стали его трогать. Во дворе на возвышении стояла крестообразная колоколенка с прохудившейся крышей. Когда-то под ней, видно, висел колокол, отбивавший время пастухам в горах. А теперь от всего этого остался лишь потемневший деревянный крест.
Один из нас должен был вернуться за товарищами. Иветта вызвалась идти первой, но мне стало жаль ее, и я уговорил командира послать меня., Забрав с собой
356
лишь самое необходимое, я отправился в путь. Идти было нетрудно. Ветер не успел замести протоптанную тропу. Но близился вечер, и я торопился. Добравшись до пояса облаков, я встретил нашего часового. Мы присели покурить. Я здорово устал и должен был хоть немного отдохнуть.
Вдруг в долине послышались выстрелы. Сыроварни не было видно, но я был уверен, что выстрелы доносились оттуда.
Часовой остался на посту, я бросился к товарищам. Приготовившись к бою, мы стали быстро спускаться в долину. По дороге к нам присоединились часовые. Нас было шестеро хорошо вооруженных бойцов.
Когда мы выбрались из облаков, перестрелка затихла. Долина хранила молчание, не давая ответа на мучивший нас вопрос что с ними? Мы торопились. Я бежал впереди. Скоро приблизились к тому месту, где Иветта стреляла в берет Федерика. На снегу еще были заметны следы. Вот следы Иветты, а эти — Фредерика. Она хорошо выстрелила, и мы тогда радовались, обнаружив дырочку в берете. Если на них напали, они, наверное, сумели постоять за себя и заставили противника отступить. Хоть бы скорей прийти к сыроварне! Тогда все прояснится.
Когда мы приблизились к ней, повалил густой снег. Он падал огромными хлопьями. Мы осторожно подступили к молчаливому дому. Сначала окружили его, постепенно смыкая кольцо. Кругом стояла тишина.
Я не выдержал. С автоматом наперевес бросился во двор. Товарищи бежали за мной. Двор был истоптан сапогами. Кое-где на снегу алели пятна крови. Сквозь выбитое окно я забрался в сыроварню, но там никого не было.
Внезапно во дворе послышалось:
— Иветта!
Я ринулся туда. Товарищи стояли у заснеженного креста. На нем, будто примороженное, повисло тело Иветты. Одежда с нее была сорвана, она осталась в одной рубашке, слегка трепетавшей на ветру. На лбу ее зияла алая рана. Воздетые кверху руки, казалось, взывали о помощи. Голова с густыми прядями волос, закрывавшими лицо, клонилась книзу, на ее обнаженные плечи падали снежинки, падали и уже не таяли.
Они распяли ее на кресте.
Пока товарищи снимали ее с креста, сооружали
носилки из ельника, я не знал, что делать с собою. Снег таял на моей обнаженной голове, на лбу, на щеках. Я ничего не замечал. Я был где-то далеко, и со мной была живая Иветта, единственная женщина, которую я полюбил. Вместе с нею я еще раз обходил исхоженные тропы, и я должен был до боли стиснуть зубы, чтобы подавить в себе отчаянный вопль.
Когда тело Иветты уже лежало на носилках, я спросил:
— А Фредерик?
— Они увели его с собой,— ответил кто-то.
Я вернулся в сыроварню посмотреть, не остались ли там вещи Иветты. Нет, ничего не осталось. Во дворе нога наткнулась на что-то твердое. Я нагнулся и поднял автомат Иветты. В его обойме не было ни одного патрона.
Стемнело. Снег перестал, из-за туч выплыла луна. В молчании мы подняли на плечи носилки и отправились в горы.
Мы взбирались все выше и выше. На плечах покачивалось заледеневшее тело Иветты с алой раной во лбу. Мы толком не знали, куда несем ее и где похороним. Вокруг была ночь, студеная ночь, неприступные вершины да беспокойные тучи, мчавшиеся к морю. И в том ледяном царстве не было ни одной живой души — только шесть согнувшихся, увязавших по пояс в снегу фигурок. Рядом с моей разгоряченной щекой в такт шагам раскачивалась прядь волос Иветты, и на мгновение мне показалось, что она живая и шагает рядом со мной. Нет, ей теперь никогда не шагать рядом, никогда теперь она не взглянет на меня большими ясными глазами, никогда не скажет: «Милый, держись!»
В скалах жалобно выл ветер, будто исполняя похоронный марш. Сквозь просветы в тучах струился мертвенно-зеленый свет луны. Цепи гор были похожи на необъятный катафалк, застланный бледным саваном снегов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76