У него в ушах звучали слова Куанг Фонга, сказанные при прощании: «Наша победа зависит от неожиданности и смелости нападения. А затем — преследовать противника, не дать ему прийти в себя. Гнать до моря. Гнать так, чтобы земля горела у захватчиков под ногами. Свобода или смерть!»
Ай Хи со своими разведчиками прыгнул в одну из бронемашин, вскоре удалось ее завести. Они помчались из форта вслед за бегущим противником, что постепенно рассеивался, как преследуемое тигром стадо животных. Под вечер они пересекли разрушенный партизанами железнодорожный путь, ведший на Сайгон, и скоро достигли берега моря. Последний бой с пограничной группой произошел в прибрежных известняковых скалах — бой ручными гранатами, автоматами и кинжалами. Внезапность нападения, да еще с американской бронемашины, и тут помогла партизанам: после первого же
столкновения солдаты береговой охраны, прячась за скалы, в смятении отступили.
Когда Ай Хи решил, что победа верная, он выпрыгнул из перегревшейся машины и с ликующим криком побежал к берегу. Тонкинский залив был весь усеян красно-бурыми парусами рыбацких лодок. На волнах, освещенных закатным солнцем, они покачивались, словно яркие тропические бабочки, и Ай Хи хорошо знал, что среди этих лодок есть и ведомые руками партизан, где только и ждут, когда появится зеленый сигнал — «Путь открыт!».
Ай Хи взобрался на самую высокую известняковую скалу, встал во весь рост, поднял сигнальную лампу и стал непрерывно подавать сигнал: «Путь открыт! Путь открыт! Путь открыт!»
И вдруг его словно что-то больно ужалило в спину. «Наверное, пуля противника»,— промелькнуло у него в мозгу. Но это была последняя его мысль, потом затуманилась ликующая радость победы. Ай Хи упал на острый горячий выступ скалы. Руки инстинктивно искали опоры, но не могли ее найти. Тело сползло на землю, и, когда подбежали остальные разведчики, Ай Хи уже не отвечал. По выгоревшей, покрытой маскировочными листьями рубашке сочилась струйка крови, ладонь все еще судорожно сжимала сигнальную лампу, зеленый огонек которой возвещал: «Путь открыт!»
РАЗГОВОР В ЗИМНЕМ САДУ
Из соседнего санатория доносятся звуки проигрывателя, старый, военного времени, вальс «Ночь коротка, спят облака...».
Новогодняя полночь, когда в миллионах бокалов заискрится шампанское и все станут поздравлять друг друга с Новым годом, уже совсем не далеко.
За огромными стеклами санаторского зимнего сада, там, за соснами и дюнами, шумит море.
Уже третий день ветер баламутит Рижский залив — вздымает пену, словно в гигантском бокале с шампанским, а земля, жадная от нетерпения, припадает к нему губами, не в силах дождаться полуночи.
Я не танцую, ноют старые раны, потому и сижу в зимнем саду, сижу у бассейна, на дне которого умиротворяющее журчит родничок.
Меня самого, как и мой столик, на котором стоит пепельница и лежат сигареты, скрывает зелень. Белые колонны обвивает какое-то колючее вьющееся растение, ко мне склоняются ветви олеандра. Над головой, под высоким потолком, тускло мерцают разноцветные лампочки. Они отражаются в широких, занавешенных прозрачным тюлем окнах и создают впечатление, что этих лампочек вокруг видимо-невидимо.
Струясь средь мелких камешков, вроде как воспоминания в моей голове, не переставая журчит родничок на дне бассейна.
Но когда я, оторвав взгляд от бассейна, приподнял веки, то увидел, что к моему столику под олеандрами подсел человек лет тридцати. Он курил свернутую из газеты козью ножку, и мне в нос шибануло терпким запахом махорки.
Я протянул незнакомцу пачку сигарет, но он осипшим голосом произнес:
— Благодарю, к таким не привык. А ты, кажется, меня не узнаешь?
— Да вроде бы где-то видел,— сказал я, потому что испытывал какую-то неловкость, и с любопытством взглянул на его потертый военный китель с погонами майора на плечах.
— Как? Ты забыл Жоржа! — словно не веря своим собственным словам, воскликнул незнакомец.
— Жорж! — воскликнул я удивленно.— Георг Брозиньш! Быть того не может! Ты ведь сгорел, дорогой... Твой обгоревший ремень и кобура от пистолета хранятся в Музее революции.
— Не моя кобура, а твоя. Тогда, на фронте, после ранения ты на собачьей упряжке приехал в штаб полка, подарил мне пистолет с кобурой и велел дойти с ним до освобожденной Риги. Извини, что не дошел, не вышло!
— Понимаю, Жорж, ты сгорел. Сведения точные, твой самолет летел к партизанам, во время полета обледенел и врезался в гору. Все вы сгорели. Все одиннадцать.
Послышался тихий, хрипловатый смех.
— А мне рассказывали, что ты по пути в госпиталь истек кровью, умер. Наш общий друг подполковник Янис Рейнберг тебе письма слал во все госпитали. Почему не отвечал?
— Он же вскоре погиб, сражаясь в тылу врага, в батальоне лыжников. Великолепный человек, не правда ли? Герой Советского Союза.
— Звание ему присвоили посмертно. А ты не отвечал. Почему?
— Думал, не выдержу всего... Лучше уж пусть думает, что...— Я умолк, чувствуя, как задрожали мои руки. Закурил новую сигарету и продолжал: — Жорж, ты ведь понимаешь, иной раз лучше ничего не знать... Легче думать, что пропал без вести, чем потерять всякую надежду. Каким же ты выглядишь молодым!
— Я больше не старею. Таким навсегда и останусь..,
— У меня голову уже седая.
— Не сетуй! Радуйся жизни! Почему не танцуешь?
— Ранения, осколки... Ношу войну с собой изо дня в день.
Жорж снова засмеялся.
— Это неплохо. Здоровые забывают, какой ценой досталась нам победа.— Он пригнул у себя над головой ветвь олеандра, она коснулась его мягких желтоватых волос. Синие глаза сверкнули, но губы тронула грустная улыбка.— Эти олеандры разбередили мои воспоминания об Испании. Помнишь последний Новый год в Валенсии?
— Разве такое забывается? Юнцом ты тогда был, студентом, а я вполне зрелым гимназистом-старшеклассником. Мы же* с тобой почти одногодки. А тогда, в канун праздника, с южного фронта вернулись, и валенсийские студенты пригласили нас в гости. Ну и танцевали же мы! Помнишь?
— А те два Новых года в концлагерях во Франции? — спросил Жорж.
— Они были слишком тяжелы,— ответил я.— Не хочется вспоминать.
— А голод в ленинградскую" блокаду? — странно, но он улыбался и не отставал от меня.— Помнишь?
— Да,— подтвердил я и вдруг сам прыснул со смеху.— Как же, помню, у танкистов была маленькая собачонка, и мы решили ее поймать и съесть. Но, сожрав семь кружочков колбасы4— трехдневную норму семерых человек,— наша жертва улизнула, деру дала, негодница. Порасторопней оказалась, чем бульдог начальника концлагеря во Франции: того кобеля нам удалось-таки слопать в Новый год.
И у Жоржа вырвался негромкий сухой смешок. Он взглянул на стенные часы и серьезно произнес:
— Скоро двенадцать. Давай выпьем по бокалу шампанского, а? За борьбу, победу, за жизнь...погоди, сейчас принесу...— и я помчался в буфет, Когда же вернулся, часы били двенадцать. Выстрелив,
пробка взлетела под потолок, до самых лампочек. Рядом в зале гремела настоящая канонада. Я наполнил бокалы и, подняв свой, закричал:
— За борьбу, победу, за жизнь!
Моего боевого товарища за столом уже не было. В его бокале искрилось вино и медленно опадала пена, словно шампанское пили чьи-то невидимые губы. И мне показалось, что Жорж, как и сотни, тысячи, миллионы погибших, продолжает жить. Во мне и во многих других.
АНТИРАССКАЗЬ]
АНТИРАССКАЗ
В последнее время филологов и критиков волнует важная проблема. Какая именно? Определить ее можно одним словом — антироман. Что же такое антироман? А это роман, который порывает с наследием крассического романа, с его сюжетом, композицией и привычной нам системой образов. Надо сказать, и поэзия не отстала от прозы: в ней появился антипунктуациализм. Сторонники этого течения пишут стихи без знаков препинания, утверждая, что поэзия такого рода гораздо эмоциональней и доходчивей.
Один незаурядный сапожных дел мастер, страстный поклонник новой поэзии, заявил мне, что знаки препинания мешают ему воспринимать содержание, поскольку он с ними, со знаками препинания, еще со школьной скамьи не в ладах. Какие-то черточки, закорючки, точки, расставленные то в ряд, то друг на дружке, а то еще сверху колбаску прилепят... Тот же сапожник поделился со мной планами создания нового вида обуви — антибашмаков. По замыслу автора, это должны быть башмаки без подошв: обувшись в них, поэт сможет беспрепятственно ощущать тепло родной земли.
Желая шагать в ногу со временем, и я решил создать нечто в новом духе, а именно — антирассказ в противовес охотничье-рыболовным рассказам. В отличие от них мой рассказ будет основан на достоверных фактах.
Вы спросите, к чему такой антирассказ? Сейчас объясню. Любое слово из уст охотника и рыболова люди воспринимают как заведомую небылицу. Они отказываются верить даже правдивым происшествиям. Правдивым, но необычайным, которые жизнь преподносит нам на каждом шагу.
Возьмите, к примеру, меня. Со мной случалось множество курьезов, когда же я пытался о них рассказывать, все принимали их за охотничье-рыболовные небылицы. Там, где надо плакать, твой собеседник смеется тебе в глаза и говорит:
— Ну и здорово загнул!
Вскоре после войны я, бывший снайпер, твердо решил посвятить досуг охоте. С этой целью купил высокие резиновые сапоги, запасся рюкзаком для дичи. Купил, конечно, ружье, патроны и прочие принадлежности.
Первая охота, в которой я принял участие, была на лося. Лесник расставил нас длинной цепью. Я оказался в самом конце ее. Зарядив ружье картечью, стал ждать, когда загонщики поднимут зверя.
Вдруг с другого конца цепи донесся выстрел, за ним еще и еще. Пальба постепенно приближалась. От волнения у меня задрожали руки. Мне казалось, я слышу, как сохатый продирается сквозь чащу, вот-вот появится передо мной, и я свалю его метким выстрелом. И правда, за кустом мелькнуло что-то белесое. Я вскинул ружье — грянул выстрел. Отдача была до того сильна, что я едва удержался на ногах. Над кустом взмыло облачко пуха, и — никаких признаков жизни. Выхватив охотничий нож, я на цыпочках направился к убитому зверю. Каково же было мое удивление, когда на том месте я обнаружил всего-навсего заячий хвост. Опершись на дымящийся ствол, я раздумывал, как могло случиться, что от целого зайца мне достался только хвост. Поразмыслив, я пришел к такому выводу: поскольку все охотники стреляли картечью, то, пока заяц добежал до меня, от него остался только пушистый хвостик.
На той же охоте произошел и более прискорбный случай. Один из охотников по недосмотру всадил заряд дроби в зад моему приятелю. Мы, конечно, тут же уложили пострадавшего в машину и отправили в больницу, где хирург в течение двух недель извлекал у него свинцовые шарики. Но, когда я дома рассказывал о наших злоключениях, никто не хотел верить, все смеялись даже над трагическим происшествием с моим приятелем.
— Ох, и мастер ты выдумывать! — надрываясь от смеха, заявил мой лучший друг. Я предлагал ему позвонить в больницу и справиться — правда это или вымысел. Но он хохотал пуще прежнего.
После столь печального исхода я решил в дальнейшем воздержаться от охоты. В самом деле, кто поручится, что и я по недосмотру не получу заряд дроби в мягкое место? А ведь писатель, лишенный усидчивости, не способен написать ровным счетом ничего, даже охотничьих и рыболовных рассказов.
Но не успел я поставить точку на своем решении, как друзья опять пригласили меня в Дундагские леса на кабанов."
— Ладно,— уступил я,— но уж это в последний раз!
Готовясь к знаменательной охоте, я каждое утро по крайней мере час тренировался в прицеливании и спуске курка. За неделю до урочного дня я начал отпускать бороду, чтобы в лесу можно было сойти за мшистый ствол дерева» В то памятное утро жена разыскала и с трудом напялила на меня мой старый маскировочный халат. Глянув на себя в зеркало, я увидел настоящее привидение с ружьем в руках.
— Ну, если ты и на этот раз ничего не привезешь, тогда вообще тебе не стоит ездить на охоту,— сказала жена на прощанье.
— Привезу, обязательно привезу,— ответил я.— Дундагские леса кишмя кишат кабанами. Готовь сковороду и бочонок для засолки...
По жребию мне, как назло, опять выпало стоять в самом конце. Едва я остался один, в голову полезли всякие рассказы о разъяренных кабанах. Мне мерещилось, будто где-то совсем рядом шныряет огромный, обросший черной щетиной дикий кабан — спина горбом, клыки длинные-предлинные. Я его так живо представил, что у меня затряслись поджилки. Я заранее высмотрел удобную тропу для отступления.
Поразмыслив, я решил схорониться за стволом высоченной мшистой ели. Мох ее был почти такого же оттенка, как и моя борода, а разводы маскировочного халата сливались с зеленовато-серыми тонами ели. Немаловажна была и солидная толщина дерева — в случае опасности я мог бы спастись от зверя, бегая вокруг ствола. Прислонив ружье к соседней березке, я охотничьим ножом обрезал кустики у подножия ели, чтобы на бегу не зацепиться и не упасть. Потом с трепетом принялся ждать. Люблю откровенность и потому не
скрою: в тот момент я чувствовал себя привезенным в лес на расстрел.
Где-то впереди лаяли собаки, улюлюкали загонщики. Я так пристально вглядывался в чащу, что в глазах у меня зарябило. И вдруг — о ужас! — позади меня со страшной силой затрещали сучья. Только тут я обнаружил, что ружье мое по-прежнему прислонено к березке шагах в пяти. Нечеловеческим усилием воли я заставил себя обернуться. Позади меня стояла кабаниха с дюжиной маленьких кабанят, а чуть подальше, как мне показалось, сквозь дебри кустарников продирался сам черный кабан. Не совру, если скажу, что в тот момент он представлялся мне величиною с доброго слона.
Я будто к земле прирос, в голове все перемешалось. Что делать? Звать на помощь? Но криком я привлеку внимание клыкастых чудовищ. Кинуться за ружьем? Результат будет тот же.
Руки сами собой обняли ствол ели. Я стал карабкаться вверх, то и дело соскальзывая и производя при этом изрядный шум. Покосившись одним глазом, я заметил, что кабаниха с кабанятами, подойдя к моей ели, с интересом наблюдают за мной. Один из детенышей с закрученным в колечко хвостиком обнюхивал прислоненное к березе ружье.
В тот самый момент, когда кабаниха с кабанятами замкнула вокруг меня кольцо, я, выбиваясь из последних сил, ухватился за нижний сук и подтянулся. Я карабкался все выше и выше под грозное хрюканье. Острые сухие ветви разодрали сначала мой халат, потом рубашку. До макушки я добрался почти голым. Тут, к счастью, у меня развязался язык, и я закричал не своим голосом:
— На помощь! На помощь!
Вскоре вокруг ели собрались охотники.
— Слезай, чего дурачишься! — крикнул кто-то сердито.— Это же колхозная свиноматка...
— Это наши шинки,— прошепелявил неведомо откуда взявшийся мальчонка-свинопас.
Так бесславно закончилась моя последняя охота. В тот же день я решил сменить ружье на удочку и посвятить свой досуг рыболовству.
Кое-что из приобретенных ранее принадлежностей можно было использовать и в этом виде спорта. Особенно рюкзак. В него с таким же успехом можно было класть рыбу, как и кабаньи или лосиные туши. Только сапоги
казались великоваты: ведь я покупал их с таким расчетом, чтоб сгодились и зимой с двумя парами толстых носков. Но и к ним можно было приспособиться.
Купил я разных размеров удилища, лески — и простые и нейлоновые. Накупил крючков, начиная от крохотных, видимых только в лупу, и кончая такими, с которыми впору идти на акул. Поплавки различных калибров я сам наделал из пробок. И вот, нагрузившись сачками, удилищами, я в одно из воскресений вместе с другом Петером отправился на первую рыбалку. Наш выбор пал на отдаленное озеро, где, по словам Петера, можно было достать лодку, потому как рыбалка без лодки — совсем не рыбалка.
Хорошо, когда веришь людям, но плохо, когда во всем полагаешься на друзей.
На этот раз я целиком и полностью доверился Петеру, и мне это дорого стоило. Если б мы удили рыбу с берега, ничего бы не случилось. Дело в том, что, усаживаясь в лодку, я запутался в своих снастях. Некоторое время я, подобно канатоходцу, балансировал на одной, обутой в небезызвестный вам сапог и наконец, потеряв равновесие, свалился в воду, не отличавшуюся в этом топком месте чистотой. Выбравшись на сушу, я обнаружил, что один сапог увяз где-то в илистом дне. Мы его долго искали, но, так и не найдя, решили, что пора закинуть удочки. Погода стояла теплая. Босая нога, пожалуй, чувствовала себя даже лучше, чем обутая, и скоро я стянул и второй сапог. С большим трудом нацепив на крючок вертлявого червячка, я раз-другой закинул удочку с размаху. Однако поплавок почему-то качался рядом с лодкой. Да, сноровки у меня не хватало, и все же я решил выйти из положения своими силами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Ай Хи со своими разведчиками прыгнул в одну из бронемашин, вскоре удалось ее завести. Они помчались из форта вслед за бегущим противником, что постепенно рассеивался, как преследуемое тигром стадо животных. Под вечер они пересекли разрушенный партизанами железнодорожный путь, ведший на Сайгон, и скоро достигли берега моря. Последний бой с пограничной группой произошел в прибрежных известняковых скалах — бой ручными гранатами, автоматами и кинжалами. Внезапность нападения, да еще с американской бронемашины, и тут помогла партизанам: после первого же
столкновения солдаты береговой охраны, прячась за скалы, в смятении отступили.
Когда Ай Хи решил, что победа верная, он выпрыгнул из перегревшейся машины и с ликующим криком побежал к берегу. Тонкинский залив был весь усеян красно-бурыми парусами рыбацких лодок. На волнах, освещенных закатным солнцем, они покачивались, словно яркие тропические бабочки, и Ай Хи хорошо знал, что среди этих лодок есть и ведомые руками партизан, где только и ждут, когда появится зеленый сигнал — «Путь открыт!».
Ай Хи взобрался на самую высокую известняковую скалу, встал во весь рост, поднял сигнальную лампу и стал непрерывно подавать сигнал: «Путь открыт! Путь открыт! Путь открыт!»
И вдруг его словно что-то больно ужалило в спину. «Наверное, пуля противника»,— промелькнуло у него в мозгу. Но это была последняя его мысль, потом затуманилась ликующая радость победы. Ай Хи упал на острый горячий выступ скалы. Руки инстинктивно искали опоры, но не могли ее найти. Тело сползло на землю, и, когда подбежали остальные разведчики, Ай Хи уже не отвечал. По выгоревшей, покрытой маскировочными листьями рубашке сочилась струйка крови, ладонь все еще судорожно сжимала сигнальную лампу, зеленый огонек которой возвещал: «Путь открыт!»
РАЗГОВОР В ЗИМНЕМ САДУ
Из соседнего санатория доносятся звуки проигрывателя, старый, военного времени, вальс «Ночь коротка, спят облака...».
Новогодняя полночь, когда в миллионах бокалов заискрится шампанское и все станут поздравлять друг друга с Новым годом, уже совсем не далеко.
За огромными стеклами санаторского зимнего сада, там, за соснами и дюнами, шумит море.
Уже третий день ветер баламутит Рижский залив — вздымает пену, словно в гигантском бокале с шампанским, а земля, жадная от нетерпения, припадает к нему губами, не в силах дождаться полуночи.
Я не танцую, ноют старые раны, потому и сижу в зимнем саду, сижу у бассейна, на дне которого умиротворяющее журчит родничок.
Меня самого, как и мой столик, на котором стоит пепельница и лежат сигареты, скрывает зелень. Белые колонны обвивает какое-то колючее вьющееся растение, ко мне склоняются ветви олеандра. Над головой, под высоким потолком, тускло мерцают разноцветные лампочки. Они отражаются в широких, занавешенных прозрачным тюлем окнах и создают впечатление, что этих лампочек вокруг видимо-невидимо.
Струясь средь мелких камешков, вроде как воспоминания в моей голове, не переставая журчит родничок на дне бассейна.
Но когда я, оторвав взгляд от бассейна, приподнял веки, то увидел, что к моему столику под олеандрами подсел человек лет тридцати. Он курил свернутую из газеты козью ножку, и мне в нос шибануло терпким запахом махорки.
Я протянул незнакомцу пачку сигарет, но он осипшим голосом произнес:
— Благодарю, к таким не привык. А ты, кажется, меня не узнаешь?
— Да вроде бы где-то видел,— сказал я, потому что испытывал какую-то неловкость, и с любопытством взглянул на его потертый военный китель с погонами майора на плечах.
— Как? Ты забыл Жоржа! — словно не веря своим собственным словам, воскликнул незнакомец.
— Жорж! — воскликнул я удивленно.— Георг Брозиньш! Быть того не может! Ты ведь сгорел, дорогой... Твой обгоревший ремень и кобура от пистолета хранятся в Музее революции.
— Не моя кобура, а твоя. Тогда, на фронте, после ранения ты на собачьей упряжке приехал в штаб полка, подарил мне пистолет с кобурой и велел дойти с ним до освобожденной Риги. Извини, что не дошел, не вышло!
— Понимаю, Жорж, ты сгорел. Сведения точные, твой самолет летел к партизанам, во время полета обледенел и врезался в гору. Все вы сгорели. Все одиннадцать.
Послышался тихий, хрипловатый смех.
— А мне рассказывали, что ты по пути в госпиталь истек кровью, умер. Наш общий друг подполковник Янис Рейнберг тебе письма слал во все госпитали. Почему не отвечал?
— Он же вскоре погиб, сражаясь в тылу врага, в батальоне лыжников. Великолепный человек, не правда ли? Герой Советского Союза.
— Звание ему присвоили посмертно. А ты не отвечал. Почему?
— Думал, не выдержу всего... Лучше уж пусть думает, что...— Я умолк, чувствуя, как задрожали мои руки. Закурил новую сигарету и продолжал: — Жорж, ты ведь понимаешь, иной раз лучше ничего не знать... Легче думать, что пропал без вести, чем потерять всякую надежду. Каким же ты выглядишь молодым!
— Я больше не старею. Таким навсегда и останусь..,
— У меня голову уже седая.
— Не сетуй! Радуйся жизни! Почему не танцуешь?
— Ранения, осколки... Ношу войну с собой изо дня в день.
Жорж снова засмеялся.
— Это неплохо. Здоровые забывают, какой ценой досталась нам победа.— Он пригнул у себя над головой ветвь олеандра, она коснулась его мягких желтоватых волос. Синие глаза сверкнули, но губы тронула грустная улыбка.— Эти олеандры разбередили мои воспоминания об Испании. Помнишь последний Новый год в Валенсии?
— Разве такое забывается? Юнцом ты тогда был, студентом, а я вполне зрелым гимназистом-старшеклассником. Мы же* с тобой почти одногодки. А тогда, в канун праздника, с южного фронта вернулись, и валенсийские студенты пригласили нас в гости. Ну и танцевали же мы! Помнишь?
— А те два Новых года в концлагерях во Франции? — спросил Жорж.
— Они были слишком тяжелы,— ответил я.— Не хочется вспоминать.
— А голод в ленинградскую" блокаду? — странно, но он улыбался и не отставал от меня.— Помнишь?
— Да,— подтвердил я и вдруг сам прыснул со смеху.— Как же, помню, у танкистов была маленькая собачонка, и мы решили ее поймать и съесть. Но, сожрав семь кружочков колбасы4— трехдневную норму семерых человек,— наша жертва улизнула, деру дала, негодница. Порасторопней оказалась, чем бульдог начальника концлагеря во Франции: того кобеля нам удалось-таки слопать в Новый год.
И у Жоржа вырвался негромкий сухой смешок. Он взглянул на стенные часы и серьезно произнес:
— Скоро двенадцать. Давай выпьем по бокалу шампанского, а? За борьбу, победу, за жизнь...погоди, сейчас принесу...— и я помчался в буфет, Когда же вернулся, часы били двенадцать. Выстрелив,
пробка взлетела под потолок, до самых лампочек. Рядом в зале гремела настоящая канонада. Я наполнил бокалы и, подняв свой, закричал:
— За борьбу, победу, за жизнь!
Моего боевого товарища за столом уже не было. В его бокале искрилось вино и медленно опадала пена, словно шампанское пили чьи-то невидимые губы. И мне показалось, что Жорж, как и сотни, тысячи, миллионы погибших, продолжает жить. Во мне и во многих других.
АНТИРАССКАЗЬ]
АНТИРАССКАЗ
В последнее время филологов и критиков волнует важная проблема. Какая именно? Определить ее можно одним словом — антироман. Что же такое антироман? А это роман, который порывает с наследием крассического романа, с его сюжетом, композицией и привычной нам системой образов. Надо сказать, и поэзия не отстала от прозы: в ней появился антипунктуациализм. Сторонники этого течения пишут стихи без знаков препинания, утверждая, что поэзия такого рода гораздо эмоциональней и доходчивей.
Один незаурядный сапожных дел мастер, страстный поклонник новой поэзии, заявил мне, что знаки препинания мешают ему воспринимать содержание, поскольку он с ними, со знаками препинания, еще со школьной скамьи не в ладах. Какие-то черточки, закорючки, точки, расставленные то в ряд, то друг на дружке, а то еще сверху колбаску прилепят... Тот же сапожник поделился со мной планами создания нового вида обуви — антибашмаков. По замыслу автора, это должны быть башмаки без подошв: обувшись в них, поэт сможет беспрепятственно ощущать тепло родной земли.
Желая шагать в ногу со временем, и я решил создать нечто в новом духе, а именно — антирассказ в противовес охотничье-рыболовным рассказам. В отличие от них мой рассказ будет основан на достоверных фактах.
Вы спросите, к чему такой антирассказ? Сейчас объясню. Любое слово из уст охотника и рыболова люди воспринимают как заведомую небылицу. Они отказываются верить даже правдивым происшествиям. Правдивым, но необычайным, которые жизнь преподносит нам на каждом шагу.
Возьмите, к примеру, меня. Со мной случалось множество курьезов, когда же я пытался о них рассказывать, все принимали их за охотничье-рыболовные небылицы. Там, где надо плакать, твой собеседник смеется тебе в глаза и говорит:
— Ну и здорово загнул!
Вскоре после войны я, бывший снайпер, твердо решил посвятить досуг охоте. С этой целью купил высокие резиновые сапоги, запасся рюкзаком для дичи. Купил, конечно, ружье, патроны и прочие принадлежности.
Первая охота, в которой я принял участие, была на лося. Лесник расставил нас длинной цепью. Я оказался в самом конце ее. Зарядив ружье картечью, стал ждать, когда загонщики поднимут зверя.
Вдруг с другого конца цепи донесся выстрел, за ним еще и еще. Пальба постепенно приближалась. От волнения у меня задрожали руки. Мне казалось, я слышу, как сохатый продирается сквозь чащу, вот-вот появится передо мной, и я свалю его метким выстрелом. И правда, за кустом мелькнуло что-то белесое. Я вскинул ружье — грянул выстрел. Отдача была до того сильна, что я едва удержался на ногах. Над кустом взмыло облачко пуха, и — никаких признаков жизни. Выхватив охотничий нож, я на цыпочках направился к убитому зверю. Каково же было мое удивление, когда на том месте я обнаружил всего-навсего заячий хвост. Опершись на дымящийся ствол, я раздумывал, как могло случиться, что от целого зайца мне достался только хвост. Поразмыслив, я пришел к такому выводу: поскольку все охотники стреляли картечью, то, пока заяц добежал до меня, от него остался только пушистый хвостик.
На той же охоте произошел и более прискорбный случай. Один из охотников по недосмотру всадил заряд дроби в зад моему приятелю. Мы, конечно, тут же уложили пострадавшего в машину и отправили в больницу, где хирург в течение двух недель извлекал у него свинцовые шарики. Но, когда я дома рассказывал о наших злоключениях, никто не хотел верить, все смеялись даже над трагическим происшествием с моим приятелем.
— Ох, и мастер ты выдумывать! — надрываясь от смеха, заявил мой лучший друг. Я предлагал ему позвонить в больницу и справиться — правда это или вымысел. Но он хохотал пуще прежнего.
После столь печального исхода я решил в дальнейшем воздержаться от охоты. В самом деле, кто поручится, что и я по недосмотру не получу заряд дроби в мягкое место? А ведь писатель, лишенный усидчивости, не способен написать ровным счетом ничего, даже охотничьих и рыболовных рассказов.
Но не успел я поставить точку на своем решении, как друзья опять пригласили меня в Дундагские леса на кабанов."
— Ладно,— уступил я,— но уж это в последний раз!
Готовясь к знаменательной охоте, я каждое утро по крайней мере час тренировался в прицеливании и спуске курка. За неделю до урочного дня я начал отпускать бороду, чтобы в лесу можно было сойти за мшистый ствол дерева» В то памятное утро жена разыскала и с трудом напялила на меня мой старый маскировочный халат. Глянув на себя в зеркало, я увидел настоящее привидение с ружьем в руках.
— Ну, если ты и на этот раз ничего не привезешь, тогда вообще тебе не стоит ездить на охоту,— сказала жена на прощанье.
— Привезу, обязательно привезу,— ответил я.— Дундагские леса кишмя кишат кабанами. Готовь сковороду и бочонок для засолки...
По жребию мне, как назло, опять выпало стоять в самом конце. Едва я остался один, в голову полезли всякие рассказы о разъяренных кабанах. Мне мерещилось, будто где-то совсем рядом шныряет огромный, обросший черной щетиной дикий кабан — спина горбом, клыки длинные-предлинные. Я его так живо представил, что у меня затряслись поджилки. Я заранее высмотрел удобную тропу для отступления.
Поразмыслив, я решил схорониться за стволом высоченной мшистой ели. Мох ее был почти такого же оттенка, как и моя борода, а разводы маскировочного халата сливались с зеленовато-серыми тонами ели. Немаловажна была и солидная толщина дерева — в случае опасности я мог бы спастись от зверя, бегая вокруг ствола. Прислонив ружье к соседней березке, я охотничьим ножом обрезал кустики у подножия ели, чтобы на бегу не зацепиться и не упасть. Потом с трепетом принялся ждать. Люблю откровенность и потому не
скрою: в тот момент я чувствовал себя привезенным в лес на расстрел.
Где-то впереди лаяли собаки, улюлюкали загонщики. Я так пристально вглядывался в чащу, что в глазах у меня зарябило. И вдруг — о ужас! — позади меня со страшной силой затрещали сучья. Только тут я обнаружил, что ружье мое по-прежнему прислонено к березке шагах в пяти. Нечеловеческим усилием воли я заставил себя обернуться. Позади меня стояла кабаниха с дюжиной маленьких кабанят, а чуть подальше, как мне показалось, сквозь дебри кустарников продирался сам черный кабан. Не совру, если скажу, что в тот момент он представлялся мне величиною с доброго слона.
Я будто к земле прирос, в голове все перемешалось. Что делать? Звать на помощь? Но криком я привлеку внимание клыкастых чудовищ. Кинуться за ружьем? Результат будет тот же.
Руки сами собой обняли ствол ели. Я стал карабкаться вверх, то и дело соскальзывая и производя при этом изрядный шум. Покосившись одним глазом, я заметил, что кабаниха с кабанятами, подойдя к моей ели, с интересом наблюдают за мной. Один из детенышей с закрученным в колечко хвостиком обнюхивал прислоненное к березе ружье.
В тот самый момент, когда кабаниха с кабанятами замкнула вокруг меня кольцо, я, выбиваясь из последних сил, ухватился за нижний сук и подтянулся. Я карабкался все выше и выше под грозное хрюканье. Острые сухие ветви разодрали сначала мой халат, потом рубашку. До макушки я добрался почти голым. Тут, к счастью, у меня развязался язык, и я закричал не своим голосом:
— На помощь! На помощь!
Вскоре вокруг ели собрались охотники.
— Слезай, чего дурачишься! — крикнул кто-то сердито.— Это же колхозная свиноматка...
— Это наши шинки,— прошепелявил неведомо откуда взявшийся мальчонка-свинопас.
Так бесславно закончилась моя последняя охота. В тот же день я решил сменить ружье на удочку и посвятить свой досуг рыболовству.
Кое-что из приобретенных ранее принадлежностей можно было использовать и в этом виде спорта. Особенно рюкзак. В него с таким же успехом можно было класть рыбу, как и кабаньи или лосиные туши. Только сапоги
казались великоваты: ведь я покупал их с таким расчетом, чтоб сгодились и зимой с двумя парами толстых носков. Но и к ним можно было приспособиться.
Купил я разных размеров удилища, лески — и простые и нейлоновые. Накупил крючков, начиная от крохотных, видимых только в лупу, и кончая такими, с которыми впору идти на акул. Поплавки различных калибров я сам наделал из пробок. И вот, нагрузившись сачками, удилищами, я в одно из воскресений вместе с другом Петером отправился на первую рыбалку. Наш выбор пал на отдаленное озеро, где, по словам Петера, можно было достать лодку, потому как рыбалка без лодки — совсем не рыбалка.
Хорошо, когда веришь людям, но плохо, когда во всем полагаешься на друзей.
На этот раз я целиком и полностью доверился Петеру, и мне это дорого стоило. Если б мы удили рыбу с берега, ничего бы не случилось. Дело в том, что, усаживаясь в лодку, я запутался в своих снастях. Некоторое время я, подобно канатоходцу, балансировал на одной, обутой в небезызвестный вам сапог и наконец, потеряв равновесие, свалился в воду, не отличавшуюся в этом топком месте чистотой. Выбравшись на сушу, я обнаружил, что один сапог увяз где-то в илистом дне. Мы его долго искали, но, так и не найдя, решили, что пора закинуть удочки. Погода стояла теплая. Босая нога, пожалуй, чувствовала себя даже лучше, чем обутая, и скоро я стянул и второй сапог. С большим трудом нацепив на крючок вертлявого червячка, я раз-другой закинул удочку с размаху. Однако поплавок почему-то качался рядом с лодкой. Да, сноровки у меня не хватало, и все же я решил выйти из положения своими силами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76