Дед Силантий, побагровев от злости, поглядел на Дербачева.
— Это твой?
— Мой.
— Ты скажи ему, пусть не балует.
— Он ведь не нарочно. Поедем, придется вас обгонять. Дед Силантий опять поглядел на Дербачева и засмеялся, показывая редкие гнилые зубы.
— Ишь ты,— сказал он.— Твоя правда. Ну, трогай давай. Бывай здоров, мне ехать тоже пора, дожжик скоро будет.
— А не боитесь?
— Чего это? Дожжа? Ништо, нам за привычку.
— Я не о том,— Дербачев кивнул в сторону поля.— Вдруг сгниет?
— Не сгниет, мил человек. Было б што да за што. Управимся. Для себя, не на чужого дядю.— И дед Силантий опять прикусил язык и поморгал.
— Ладно, папаша. Вы не скажете, где сейчас может быть Лобов?
— Эт-то председатель? Кто его знает, где сейчас. Он у нас в конторе редко сидит. А вы откель его знаете?
— Знаю,— отозвался Дербачев, направляясь к машине.— Будьте здоровы.
— До свиданьичка,— сказал дед Силантий, окончательно уверенный, что дал большого маху.
Дербачев ездил по колхозам, и дожди продолжали лить. Бюро прогнозов обещало через неделю хорошую погоду, и надолго, но никто не верил. Дербачев знал: если сорвется уборочная, на него постараются навесить всех собак. Теперь он убедился, что совещание весной не прошло даром, почти все колхозы засеяли сверх плана много яровых, а такие ретивые, как Лобов, даже подпахали клевера, правда приносящие, по итогам прошлых лет, одни убытки. В колхозах ввиду затяжных дождей стали оборудовать крытые тока.
Делалось все, что нужно, но и Дербачев, и Клепаное, и председатель облисполкома Мошканец, и Юлия Сергеевна Борисова, и другие нервничали. Они чувствовали себя частями одной машины, которую завели, пустили, и машина пошла, и пошла, и пошла. Ее нельзя было остановить теперь даже при желании. И, несмотря на волнения, все шло своим ходом, солнце грело, дожди шли, хотя теперь реже — в погоде наметился, перелом; у Васи Солонцова, все дни пропадавшего на берегу Острицы, дважды облезала кожа.
Наконец дожди прекратились. Палило и день, и два, и неделю. В центре города от раскаленных мостовых, асфальта и крыш несло сухим зноем, каштаны в парках стояли с обвисшими мягкими листьями. В конце июля Солонцова взяла отпуск.
Раньше Дмитрий собирался отдыхать вместе с женой, позже пришлось переменить. Селиванов после возвращения Дербачева из Москвы словно белены объелся, требовал завершения работ над комбайном к сроку, камнем висел над ними, и они, вся группа, почти не выходили из цехов и мастерских. Дербачев привез разрешение из главка на продолжение работ. На заводе только и говорили о комбайне. Капица, руководитель группы, забыл о сне. Худой, в заношенном синем берете, заросший редкой рыжей щетиной, с воспаленными круглыми глазами, он как-то пожаловался Дмитрию, что по ночам совсем не спит, мучают кошмары, жена сердится и даже прогнала его спать на диван..
Капица сидел у стола и жадно курил.
— Слишком упрощенное решение,— упорствовал Дмитрий над схемой подающей трансмиссии.
Последние дни ему казалось, что именно здесь просчет, и масса должна подаваться в приемник уже достаточно рыхлой, и разрыхление должно происходить именно на трансмиссиях, а не в самом приемнике. Капица часто заглядывал к нему через плечо и посмеивался, скребя подбородок. Дмитрий злился.
— Ты же понимаешь! Мы не ракету делаем, кецало, а машину, она с землей будет дело иметь, не со звездами.
— Если удастся решить проблему рыхления до барабана...
— Вы только послушайте его—он сказал новость! Бьюсь который день,— фыркнул Капица и взял Полякова за пуговицу.— Нет, ты, кецало, скажи лучше: из чего я должен конвейер сочинить? Где у меня автоматика? Где обещанный цех? — Он подергал пуговицу, пробуя ее прочность.— В этой лавочке только кастрюли лудить, а не конвейер запускать. Серийный выпуск! Сметы опять в главке — фьють! — Капица щелкнул пальцами.
— Утрясется, Яков Клавдиевич. Для крестьянина эта машина — золото.
— Ты же понимаешь, золото! Пока она золотом станет, с тебя семь шкур сойдет. На моем веку — не один такой «гробокопатель». Я, кецало, одно время,- эге, какие штучки делал...
Капица недоговаривал, какие именно он делал «штучки», но все знали, что до «Сельхозмаша» он работал в военной промышленности, и «Осторецкий Сельхозмаш» иронически называл «местечковой синагогой», в которую он попал за грехи «для очищения души». Дмитрий любил Капицу, быстрого, деятельного человека, грустно и едко подтрунивавшего над всем на свете, включая себя и пышную усатую Раечку, с которой он прожил без малого двадцать лет и которой побаивался. Конструктор Капица блестящий, нечего говорить. Даже он, Поляков, со своим небольшим опытом, не мог не чувствовать, с каким изяществом и остроумием Капица решил в целом конструкцию комбайна, прозванного с его легкой руки «гробокопателем».
Теперь Дмитрий убежден: приемный барабан и подающая трансмиссия — самые слабые звенья в агрегате. И Капица над этим бьется, но и он, и Капица не могут предложить пока ничего лучшего. Полякову очень хотелось нащупать свое, оригинальное решение, чтобы было целесообразно, просто и эффективно и чтобы Капица удивленно округлил свои птичьи глаза и похвалил его. Ничего
стоящего в голову не шло, вертелись какие-то пустяки, вроде треугольных, свободно укрепленных лопаточек по всей трансмиссии, и Дмитрий наконец со злостью встал и потянулся. Выдался денек...
Работа положительно не шла, и он, прежде чем идти домой, решил искупаться. Он ушел от городского пляжа подальше. На него сердито поглядывали одинокие рыбаки, рассевшиеся по всему берегу, и он подумал, что в черте города от людей все равно уйти не удастся, и, выбрав невысокий кустик, разделся. Лег, спрятал голову от солнца под куст, с наслаждением чувствуя кожей сухой, нагретый песок. Пахло остывающим зноем, водой — вода пахла приятно, не назойливо, словно размятая в пальцах зелень луговой травы. Он перевернулся на спину и увидел листочек, они кружились высоко над рекой. «К погоде»,— подумал он, стряхивая ладонью песок с волосатой груди и живота. В этом году обещают осень почти без осадков. Если опять не наврут. Надо же, лето выдалось из рук вон, люди по солнцу стосковались, на пляже ступить негде. Урожаю, правда, дожди на руку, только бы осень сухую. Иначе комбайн начнет барахлить...
Опять комбайн. Ушел сюда, чтобы не думать, забыть. И, как назло, Кати нет. Пора уж ей возвращаться, что ей у старика так понравилось?
Одолевала дремота. Дмитрий не пытался с нею бороться: все равно дом пустой, его никто не ждет. Васи, конечно, еще нет — гоняет с мальчишками где-нибудь на улице. Без матери мальчишка совсем от рук
отбился.Слепень, с желудь величиной, с налету твердо ударился и укусил Дмитрия за ногу; он пришлепнул его и выругался. Щедра природа, создает такую бесполезную тварь. ч
Почему-то вспомнился Малюгин, и Дмитрий сонно встряхнулся. Тоже может укусить исподтишка. Черт знает, человек в кои-то веки выбрался отдохнуть, а в голову гадости лезут.
Разгоняя дремоту, скомандовал себе: раз, два! — вскочил и бултыхнулся в воду. Рыбаки грозили с берега кулаками, он шутливо отругивался и все равно долго плавал, плескался и фыркал. Вылез на берег и опять лег на чистый песок: ему не хотелось возвращаться в пыльный, душный город.
В сумерках Дмитрий встретил приятелей, зашел с ними выпить по кружке пива в ближний павильон и засиделся.
На удивление, Вася был дома и спал. На столе стояла накрытая газетой еда: укутанный в теплый материнский платок борщ и чугунок с вареной картошкой. Аккуратно нарезанный хлеб успел подсохнуть. Ждал его мальчишка к ужину долго, так и лег ни с чем. На краю стола лежала записка: «Дядя Дима, в котелке раки вареные. Они вкусные. Ешьте». Дмитрий присел к столу, оторвал у рака шейку, очистил, пожевал и прошел в комнату. Вася спал поверх одеяла в одних трусах, поджав под себя худые мальчишеские ноги с грязными пятками и коленками. На одной из них свежая царапина. Дмитрий накрыл его простыней.
Утром, брызгаясь у рукомойника и отфыркиваясь, спросил:
— По-твоему, это раки? Сморчки. Я место знаю. Поедем к вечеру на Сожицу, я моторку возьму у Ти-мочкина.
— Моторку? — загорелся Вася и недоверчиво протянул: — Ну да... У вас работа ведь срочная.
— Отгул за два дня беру. Решено?
— Еще спрашиваете! Водки тоже купить?
— Нет, жарко. Купи лучше пива, хлебного квасу купи. Одним словом, еды на два дня.
— Ух, здорово! — сорвался Вася с места, хватая сумку.
— Подожди, подожди. Или у тебя свои деньги?
— Нет еще, скоро будут.
— Э-э, подожди! Откуда?
— Потом узнаете. Честные деньги. Мы договорились об одной работенке, я и Вовка Смирнов. Пока секрет.
— Ну идет!
Речушка Сожица, впадавшая в Острицу, обрывистая, светлая и тихая. Воды до пояса, Васе — до плеч. Километров за сорок от города они выбрали подходящее место — неподалеку стог сена, на другом берегу старый березовый лес, березы свесились до самой воды. От дождей Сожица располнела, хотя оставалась по-прежнему светла, и ветви берез полощутся в чистой теплой воде, и вечернее косое солнце еще довольно сильно припекает, и вокруг весело и безлюдно. Небо высокое, тоже светлое, в прибрежных кустах на лесистом берегу возятся птицы. Слышится голос малиновки, труженик дятел стучит о сухой сук, стремительная кукушка перелетает с березы на березу, покукует немножко, прислушается и — дальше.
— Дядя Дима! Сюда-а! Сколько здесь ямок — страх! Ай-яй-яй!
Вцепившись клешней в палец, на руке у Васи болтался старый черный рак. Вася визжал, не решаясь взяться за рака другой рукой. Торопясь, Дмитрий наткнулся на кочку на дне, плюхнулся в воду с головой, отфыркиваясь, поднимая вокруг тучи ила, добрался наконец до Васи, отломил клешню и бросил рака в мокрую, по-живому шевелящуюся полотняную сумку на груди. Разжал отломанную клешню, и Вася сунул руку в воду и, морщась, стал ею трясти.
— Ты их за спинки ловчись. Ничего, до свадьбы заживет.
Дмитрий шарил под обрывом: раков действительно было много. Они сердито шуршали в сумке, и Дмитрий время от времени выходил на берег и пересыпал их в закрытую корзину, выложенную изнутри влажным мхом.
После неудачи Вася действовал осторожнее, но скоро забыл и всякий раз, выхватывая из воды хлопавшего хвостом рака, кричал:
— Еще один. Сорок первый! Сорок второй! Ух ты, здоровый что ботинок! Посмотрите-ка, дядя Дима!
— Вижу, вижу. У меня ушел, негодяй, никак не найду. Подожди, подожди — вон он, кажется... Ага, есть! Полезай, дружок, вот так! У меня тридцать пятый.
Когда совсем стемнело, появились комары, Дмитрий с Васей обмылись на глубоком месте, поужинали. Дмитрий надергал сена из стога и устроил постель. Вася сидел, часто зевая, и глядел, как над Сожицей начинает белеть туман.
— Ложись, Васек, спи.
— Сейчас, еще немного хочу посидеть.
— Ну как хочешь. А я покурю.
— Дядя Дима, а ведь мы столько раков не съедим. Завтра мы тоже ловить будем?
— Будем. И ночевать еще будем.
— Куда мы их денем?
— Завтра по лесу походим, а корзину в воду — не пропадут. И квас тоже в воду — холоднее будет.
— Ага. Теперь мамка тоже спит.
— Конечно. Спи, ложись.
— Хорошо, если б мамка была с нами,— зевнул Вася, устраиваясь.
— Следующий раз ее возьмем обязательно.
— Куда ей! Она раков боится.
— Она нам уху варить будет. И раков.
Дмитрий затушил окурок, откинулся на спину. Ни о чем не хотелось думать.
— Дядя Дима...— неожиданно позвал Вася.
— Что? Тебе холодно?
— Нет, я о мамке...
— Что — о мамке?
— Знаете, дядя Дима, она часто плачет. Ей сказала соседка наша, тетка Манька... Из-за нее вас не хотели в партию принимать. Правда?
— Подожди, что еще за вздор! — Дмитрий сел, лицо мальчика белело под стогом, и Дмитрий придвинулся ближе.— Ты правду говоришь?
— Честное слово, правда! Мы с Колькой Малюгиным подрались до смерти, а мать его в школу ходила жаловаться. Мамку вызывали к директору. Она вам не велела говорить.
— Мы же друзья, Васек. Нельзя не говорить. Из-за чего у вас там скандал вышел?
— Он, дурак, говорил разное. Что мамка, мол, пятно в анкете коммуниста и еще другое. Я ему показал. Я ему всю вывеску разукрасил пятнами. И еще разукрашу, пусть не лезет.— Вася сел, и Поляков почувствовал, как весь он сжался в комок.
— И правильно. Мать нельзя в обиду давать. Правильно, Васек. А сейчас ложись, ложись. Вот так. Только почему ты мне ничего не сказал? Несправедливо, брат.
Вася что-то сонно пробормотал в ответ и через минуту уснул. Дмитрий накрыл его своим плащом, отошел от стога, сел на берегу, свесив ноги с обрыва, и закурил. Плохо, Катя ни звуком не обмолвилась, и он, занятый последнее время, ничего не заметил. Плохо, плохо, сказал он себе. И потом, она два года не отдыхала и с такой поспешностью согласилась съездить к деду Матвею в деревню, хотя всю зиму мечтала об их поездке в Приазовье, вспомнила тетку, которая там где-то жила и звала ее к себе каждое лето. Катя ни разу у нее не была и не видела моря.
Пора бы ей вернуться.
Дмитрий вспомнил вечер за расчетами и схемами, усталость, когда ничего не клеилось. Из кухни доносился ее голос, смех Васи. Они не давали сосредоточиться, и Дмитрия злила их беззаботность, оживленная болтовня, даже потрескивание дров в плите. Наконец он не выдержал и плотно прикрыл дверь. Катя, перепачканная мукой, в клетчатом фартуке и такой же косынке, туго стянувшей рыжеватые, отливавшие медью волосы, тотчас заглянула в дверь и позвала:
— Хватит, Митя. Иди к нам, мученик, лепить вареники. Вода закипела, а мы не успеваем.
— Не мешай, Катя. Не даете сосредоточиться. Скоро кончу.
И снова уткнулся в ватман. Он не заметил, как Солонцова молча притворила дверь, и на кухне стихло. Потом увлекся работой и забыл, и когда вышел, довольный, потирая руки, на кухню, уже стемнело, на столе лежали рядами аккуратные, успевшие затвердеть вареники. Она сидела в потемках, и Васи не было.
— Ужинать будем?—спросил он.
— Садись, сейчас.— Она поставила перед ним шипящую салом сковородку, сметану, миску с варениками.
— А ты, Катя?
— Мы с Васей поужинали. Посмотри, десятый час. Ешь.
— Хватит, хватит! Куда столько! Катя,— спросил он с полным ртом,— ты отчего бледная?
— Угорела немного от плиты. Ешь, пройдет.
Она занялась посудой и как-то незаметно вышла. И он опять не придал значения. В ту ночь она долго не спала и все вздыхала. Сейчас, сидя над рекой, Дмитрий ясно вспомнил. Он слышал сквозь сон и решил не отзываться, устал очень.
Он затушил папиросу и лег рядом с Васей. «Чепуха,— подумал он.— Она должна понимать. Я весь год работал как проклятый, не до сантиментов. Отдохнет и успокоится. Нельзя всякую чушь принимать к сердцу».
Во сне он разговаривал с женой, что-то ей доказывал, и потом они ловили раков и катались на лодке, и все было хорошо.
Лето в разгаре. На полях все гуще вставали скирды, стога на лугах успели слежаться и потемнеть, и тракторы уже запахивали жнивье. Молодые грачи, подражая старым, ходили по свежим бороздам и склевывали жирное червье. Только носы у молодых чернее, и они чаще их чистили.
Дербачев вернулся из поездки по области неожиданно, пропеченный солнцем, голодный и веселый. Следом за ним из машины, покрытой густым налетом пыли, вылезли Лобов, директор Зеленополянской МТС и председатель колхоза «Красные Зори» Потапов — мужик, в противоположность Лобову, упитанный, краснощекий здоровяк сорока с небольшим лет. Дербачев прихватил их с собой с намерением заинтересовать новой машиной, договориться об испытаниях в полевых условиях. Из ближайших колхозов только у этих двоих почти две трети свеклы и картофеля были высеяны машинным способом и годились
для испытания нового агрегата. И оба председателя, и директор МТС не совсем верили Дербачеву. Поехали, не решаясь отказаться. В дороге, во время обсуждения всяких дел и планов на будущее, было весело и непринужденно. Ступив за порог дербачевской квартиры во второй половине ночи, все они, кроме хозяина, сразу почувствовали неловкость и скованность. Осторожно ступая по натертому паркету, подошли к дивану и чинно расселись в ряд, сложив руки на коленях, не решаясь громко разговаривать и курить.
— Не позвонил, не написал,— с укоризной говорила тетя Глаша, бегая из кухни в столовую и обратно.— Где видано? Как снег на голову.
Она окинула сидевших на диване людей любопытным взглядом и опять скрылась на кухне, где уже горел керогаз и что-то жарилось.
— Что, грозная у меня хозяйка? Вот уборная, ванная, кто хочет умыться — прошу.
Гости почувствовали себя смелее, вернулись в столовую с примоченными волосами, повеселевшие, хотя всем хотелось не есть, а спать. Потапов, переглянувшись с директором МТС, пожал плечами, кивнул на Дербачева. Тот заметил и спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57