А для этого следует еще поработать и подтянуть животы. Перед собой ей нечего хитрить и скрывать. Вперед, вперед, только вперед, при любых обстоятельствах—только вперед!
Она как-то среди ночи даже встала, чтобы записать свои мысли, просидела до самого рассвета, исписывая страницу за страницей крупными, четкими буквами. Она прочитала написанное на другой день и окончательно убедилась в правильности намеченного пути, и ее правда обернулась неожиданной стороной. Что он, в самом деле, не верит в народ? Она чувствовала: Дербачев интересуется ею. От этого он понятнее ей, ближе, вместе с тем человечески уязвимее. Откуда-то выплыла мысль о возможности ошибок и заблуждений с его стороны.
Юлия Сергеевна зябко повела плечами. В комнате сыро, батареи отключены. Опять ремонт. Только летом капитально ремонтировали, и снова стучат. Она накинула платок и вышла в другую комнату, к матери. Они заговорили о ремонте, о примерке нового демисезонного пальто для Юлии Сергеевны, о новой газовой колонке — чадит, как примус. Потом мать рассказывала школьные новости, как отличился ее седьмой «Б» на закладке школьного сада. Юлия Сергеевна помогала Зое Константиновне править диктант на деепричастия и вместе с матерью ужасалась количеству ошибок.
Вася — предмет многих разговоров и толков в последние недели — мирно посапывал, выставив облупленный, острый носик из-под одеяла, в кухне сидели взрослые. Солонцова чинила Васину шапку, Дмитрий, в рубахе с расстегнутым воротом, сердито вертел в руках портсигар — несколько дней назад он опять начал курить. Все случилось неожиданно. Правда, три дня назад Солонцову вызвал следователь, и разговор, по ее словам, был простой и даже хороший и особенно не встревожил ни ее, ни Дмитрия. Они посмеялись вдвоем над ее прошлыми страхами и решили, что все само собой уляжется. А оно, оказывается, катилось своим ходом, разматывалось и, наконец, сработало.
— Послушался я тебя! -— Поляков со злостью бросил
повестку на стол.— «Не ходи больше, не ходи»! Вот тебе и не ходи. Разве ребята допустили бы до такого? А теперь попробуй распутай.
Он взглянул на Солонцову и прикусил губу.
Они впервые серьезно поссорились, им тяжело было молчать. Дмитрий чувствовал себя виноватым. Он — мужчина, должен быть сдержаннее. Ей и так досталось. И, боже мой, как он любил ее сейчас, вот такую, потерянную, сердитую. Она накричала на него, отчужденно сутулилась за шитьем, потом ходила по комнате в полосатом платьице. Он знал: стоит позвать — она подойдет и расплачется.
— Все-таки ты должна будешь пойти,— сказал он вместо этого.— К черту трусость. Дома, Катюша, не отсидишься.
— За твоей спиной, да?
— Катя, тебе не стыдно?
— Никуда не пойду. Срам один — в суд с ребенком. Пусть меня сто раз арестуют, только без людей, знаю я их! Замолчи, замолчи! Тебе что!
— И я пойду!
— Пойдешь!—передразнила она.— Ты думаешь, не знает никто? Все знают, что ты ко мне ходишь. Еще хуже будет. Нет уж, мое дело. И ты не пойдешь, и я не пойду. Пусть что хотят делают. «Я пойду...» А кто ты мне? Ну кто?
— Катя!
— Свидетель, в одной постели...
Она выплюнула из себя грубое слово, испугалась, села и громко, в голос, разрыдалась. Он тихонько гладил ее худые лопатки.
— Ты в самом деле меня любишь, Митя? Не отдумаешь? — И, не дожидаясь ответа, прижалась к нему мокрым лицом.
В замороженных окнах потрескивало от мороза, больше они ни о чем не говорили.
Вокруг здания районного народного суда Прихолмья старые голые вязы, вершины усеяны шапками грачиных гнезд. Хотя весной грачи мешают работать, их все равно любят. Народный судья Ананьева Иванна Саватеевна глядит в окно на вершины вязов, на грачиные гнезда. Подоконник косо треснул — в щелях грязь залоснилась и загладилась от древности. Ананьева помнит то время в прошлом году, когда подоконник только треснул. Вероятно, оседало здание. Щель была свежей, чистой, пахла сухим деревом. Судья смотрит на улицу со второго этажа и отдыхает. Сегодня с десяток незначительных, запутанных и хлопотливых дел: разводы, мелкая кража, ли-
шение права материнства, еще, кажется, хулиганство — разбил зеркальную витрину в ресторане. Пора бы начинать, один из заседателей, сменный мастер с «Сельхоз-маша», запаздывает, и судья продолжает глядеть на улицу и думать о весне, о крикливых грачах, которые должны прилететь.
— Пришел Сковородин,— говорит секретарь суда, и Ананьева озабоченно кивает:
— Да, да, милочка, давайте будем начинать. Дела готовы?
— Готовы, Иванна Саватеевна.
— Ну что ж,— опять вздыхает судья,— давайте приступать.
Первым слушается дело о разводе, дело с десятью свидетелями или даже больше, и судья хмурится.
— Он негодяй, жестокий и бесчеловечный человек,— говорит маленькая, еще совсем молодая женщина, помахивая рукой то в сторону суда, то в сторону мужа, высокого, угрюмого, с худым щетинистым лицом, с неприкры-ваемым сарказмом уставившегося на жену. Его вид, казалось, говорил: «Ну давай, давай, покажи, на что ты еще способна». Он слушал внимательно и порой даже одобрительно улыбался.
Судья взглянула и отвернулась: «Тюфяк... Она его почем зря клеймит, а он губы развесил». Ананьева потеряла интерес к ответчику, слушала теперь, тяжело опустив веки. Казалось, она дремлет. Сколько таких вот неустроенных судеб прошло через нее, она потеряла им счет. Статьи, параграфы гражданских и уголовных кодексов — вкус к ним давно притупился. Подчас люди начинали казаться статьями и параграфами, они говорили, волновались, плакали и все-таки втискивались со всеми страстями и страстишками в холодные и узкие объемы параграфов.
Постепенно прибавлялся народ в зале, входили на цыпочках, осторожно рассаживались, выступали свидетели, задавались вопросы.
— Егорова, то есть Иннокентьева, вы хорошо подумали? Вы не хотели бы помириться?
— Нет! — поспешила ответить маленькая женщина.— Нет, нет и нет!
— Нет! — отрезал мужчина, и маленькая женщина сказала:
— Вот видите! Видите! — И опять заплакала.— Изверг! Он давно рад! — говорила она сквозь слезы.— И слава богу, слава богу...— Она достала скомканный мокрый платочек.
Поднявшись из-за стола, суд выносит постановление:
«Брак считать расторгнутым...» — и с ходу приступает к следующему делу. Дмитрий Поляков сидевший в четвертом ряду, у самого прохода, начинает усиленно тереть ладони.
— «Слушается дело номер два о лишении прав материнства,— читает судья привычной скороговоркой,— Солонцовой Екатерины Васильевны, тысяча девятьсот двадцать пятого года рождения, токаря завода «Осторецкий Сельхозмаш», проживающей по...»
Секретарь суда снизу делает Ананьевой какой-то знак, та не замечает и продолжает читать, напирая на «о». Дмитрий оставляет руки в покое и внимательно слушает. Он пришел к самому началу, он так и не смог уговорить Солонцову, и теперь ему оставалось лишь ожидать, как будут развиваться события дальше. Мимо него прошли разведенные: он — впереди, с безразличным серым лицом, она — за величественной мамашей, заплаканная и жалкая, с мокрым платочком в кулаке. Они вышли, и стало тихо, если не считать надтреснутого, окающего голоса судьи. Дмитрий сидел и слушал. Он весь сжался и слушал. Он медленно разглядывал людей, сидящих в зале. Судью — немолодую женщину с одутловатым лицом, заседателей. Обыкновенные человеческие лица, натруженные руки. Люди как люди, как большинство вокруг. Все будет хорошо. Все устроится.
Дмитрий опять сильно потер ладонь о ладонь. Спокойно, старик, спокойно. Тебе далеко не двадцать, и ты сам понимаешь: сейчас не время пороть горячку. Ты себя знаешь. Тебя крепко пришибла война, и ты с трудом сумел разогнуться. Не сразу, с огромным трудом ты сумел разогнуться. Не забыл? Этого не забудешь. Война окончилась в сорок пятом. Ты воевал не пять лет, а все десять. Когда ты увидел вместо взрывов и стен каменоломни дождливое небо и мокрые тротуары? И сюда ты пришел потому, что и через десять лет война продолжает убивать людей; если вовремя не схватиться, человек может пропасть.
Дмитрий перестал тереть ладони и, весь напрягаясь, старался не пропускать слов судьи.
Судья кончила читать, проведя по глазам припухлой ладонью, подняла голову, посмотрела на секретаря суда. Та тихо, неслышным в зале голосом, что-то объясняла.
— Надо было предупредить,— услышал Дмитрий тяжелый окающий голос.
— Узнали совсем недавно,— робко сказала секретарь, оправдываясь.— Я не успела.
Судья недовольно кивнула ей, повернула голову к
заседателю справа, Сковородину, затем влево, к знатной звеньевой пригородного совхоза Мигуновой — женщине лет тридцати пяти, со спокойным простым лицом и большими красными руками, они по-крестьянски чинно все время у нее на коленях. Мигунова в ответ испуганно прошептала: «Согласна», и судья удовлетворенно кивнула, вспоминая, что в этом деле заинтересован обком. Она сейчас не помнила, кто именно говорил, но сам факт крепко врезался ей в память.
Посовещавшись, суд не счел возможным откладывать разбор дела и, ознакомившись с фактами, предоставил слово общественному обвинителю, невысокому мужчине с большими залысинами, говорившему плавно, без какого-либо центрального стержня, но убедительно, конкретно. Голос звучал беспощадно, Дмитрий со смешанным чувством негодования и удивления узнавал и не узнавал нарисованную им женщину, давно потерявшую совесть и честь и даже, как вырисовывалось из подтекста, потерявшую самое святое, что может быть у человека,— долг перед Родиной и своим народом.
«Хорошо, что она не пошла, не послушалась,— подумал Дмитрий.— Что он говорит, идиот, упивающийся собственным красноречием?! Что он говорит?!»
Выступали свидетели. Тетка, у которой якобы Вася Солонцов вытащил деньги; милиционер, приведший мальчика в милицию; зачитали постановление заводского собрания ™ о собрании Дмитрий ничего не знал. Выступил директор школы, где учился Вася Солонцов, напоминал всем о «Педагогической поэме» и перешел к будущему коллективному воспитанию детей, и в первую очередь вот таких, как мальчик Вася Солонцов, в чем-то ущербных.
Высокий, с тощей бородкой, он, пришепетывая, неестественно широко раскрывал рот.
— Товарищи! Я — коммунист, не верю всем разным там побасенкам генетики, реакционнейшему учению буржуазии. Вы должны понять меня правильно. В воспитании людей, и детей особенно, играет основную роль не наследственность, как таковая, а наше общество во главе с мудрым, дальновидным отцом и вождем товарищем Иосифом Виссарионовичем Сталиным. (Директор недавно получил выговор по партийной части и выступал теперь много и охотно.) Товарищи! Здесь случай особый. Ребенка нужно изъять из социально опасной среды, потом он сам нас поблагодарит. Дети за родителей не в ответе. Никто не будет отрицать, наше общество состоит из людей, каждый нам дорог, каждого мы, отвечающие перед собой и обществом, должны вырастить высокосознатель-
ным гражданином своей страны, преданным нашему делу и товарищу Иосифу Виссарионовичу Сталину!
— Здорово чешет! — заворочался сосед Дмитрия и прошептал в самое ухо: — Отберут!
Дмитрий почувствовал дрожь правого века, не смог удержаться и прервал выступление директора в самом накале.
С негодованием поправляя очки, пристально всматриваясь, тот близоруко вытягивал голову.
— Прошу слова! —- сказал Дмитрий, проходя вперед. Судья, задремавшая от долгой речи директора школы,
подняла голову.
Сковородин что-то торопливо шептал ей на ухо. Дмитрий заметил в ее глазах оживление, любопытство. Разглядывая Дмитрия, она строго спросила:
— Вы явились по вызову?
— Сам пришел. Я — Поляков, Дмитрий Романович, рабочий завода «Сельхозмаш».— Веко успокоилось, и он повторил: — Пришел сам. Прошу суд выслушать, я — заинтересованное лицо, имею право.
Полякова Дмитрия, особенно его родителей, многие знали, и поднявшийся шумок в зале стих. Дмитрий потер руки и тут же с силой отбросил их, ему было жарко под десятками любопытных взглядов.
— Очень хорошо,— сказала судья.— Вы имеете что-нибудь сообщить суду, товарищ Поляков?
— Да, имею. Здесь говорили много полезного, товарищ судья, все излишне сейчас. Да, да,— повторил он торопливо, боясь, что его прервут и не дадут высказаться до конца.— Я уважаю всех выступавших товарищей. Обратите внимание на одно обстоятельство: Солонцова Екатерина Васильевна моя жена. Больше ни о чем не прошу. Наше заявление находится в районном загсе. Вы можете навести справки. Я усыновляю Васю Солонцова и, следовательно...
— Подождите, подождите. Как — усыновляете? — с запоздавшей реакцией удивилась судья и взглянула на заседателя справа, потом слева, и зал за спиной у Дмитрия загудел и зашептался. Длинный директор вздернул бородку, он все еще глядел на Полякова, а невысокий общественный обвинитель иронически улыбнулся и откинулся в кресле. Широкое лицо Сковородина совсем скрылось за полным плечом привставшей судьи.
— Вот так,— Дмитрий приподнял плечи, как бы сам удивляясь.— Мы поженились. И, следовательно, Вася Солонцов теперь мой сын. Естественно и просто. Вы можете не беспокоиться за его будущее. Простите, товарищи судьи. Надо бы раньше прийти сюда. До свидания.
— Вот отбрил! — сосед Дмитрия от полноты чувств присвистнул, конфузливо оглянулся. Кто-то засмеялся Полякову в спину, шепотом выругался, и он услышал.
— Добрый вечер,— сказал он Солонцовой с порога, глядя мимо ее плеча.— Теперь мы женаты. Переходим на легальное положение по всем современным правилам брачной науки.
— Ты... ты выпил,— упавшим голосом ответила она, отступая и пряча руки за спину.
— Ни в одном глазу. Только собираюсь.— Он вытащил из карманов пальто бутылку водки и промасленные свертки.— Был на суде, так и сказал: женаты. Заявление в загс отнес. Перепугал всех до смерти. У Сковородина челюсть отвисла.
— Ты в уме?
— В полном здравии. А Сковородина нашатырем оттирали. Ну ладно — шучу. А насчет заявления — правда. Не веришь? Или отказываешься за меня замуж?
— Митенька, голубчик, перестань.— Она обессиленно опустилась на стул.— Зачем тебе такая обуза? Васек у меня, моложе можешь найти и лучше. Я тебя и так люблю и любить буду. Какая я жена? Разве тебе такая нужна? Тебе знаешь какая жена нужна?.. А я... Что я умею?
— Молчи, молчи. Ты не знаешь, какая ты. Молчи. Стыдно говорить вслух, ты очень мне нужна.
— Знаю, Митя. Не буду больше. Я только хотела... Иногда проснусь, в комнате темно-темно, ты дышишь. Рядом. Ты, как ребенок, дышишь. Нет, скажи, правда? — Солонцова взглянула на него; кажется, она впервые глядела на него не украдкой, без боли.
Дмитрий стал развертывать свертки, засмеялся. У него еще не прошло возбуждение. Она торопилась:
— Проснусь — не верю. Ты рядом. Боюсь пошевелиться, а ты спишь, спишь. Ничего мне не нужно больше, только был бы ты рядом.
Он сильнее прижал ее к себе.
— Пусти, может Вася прийти.
— Нет, не проси, не отпущу. Теперь я тебя не отпущу. Катя, Ка-тя. Ты не знаешь, какое у тебя имя. Ка-тя.
На другой день на заводе Дмитрия поздравляли, пряча улыбки. Сковородин долго и сильно тряс руку.
— Ну, брат, ошарашил ты вчера всех. Наша Анань-
ева, поверишь, до сих пор, наверное, в себя прийти не может. Все про тебя выспросила, всю подноготную. Вот это, говорит, мужчина.
— Ты к чему гнешь? — спросил Дмитрий.
— Не беспокойся, я ей разъяснил. Дело такое — никто не волен.
«Представляю, как ты разъяснил»,— Дмитрий кивнул и отошел. За его спиной Сковородин, перемигнувшись с кем-то, недвусмысленно постучал себя по лбу.
Солонцову приходили разглядывать из самых отдаленных цехов, особенно шептались женщины. Забегали вроде бы невзначай, косились, оглядывались. Тимочкин, сдавая смену, долго топтался и под конец неловко, боком подал руку.
— Я слышал, тебя поздравить можно? — спросил он.— Поздравляю, Катюша. От души. Поздравляю. А я вот моторку купил, девять пятьсот заплатил...— И, не договорив, что именно с ней, Солонцовой, мечтал когда-нибудь провести отпуск на Острице, все восемнадцать рабочих дней с отгулами, махнул рукой и косо пошел к выходу.
Она глядела ему вслед, трогая ладонью холодные рукоятки станка. Пришел в цех и начальник снабжения Платон Николаевич, несколько раз чинно прошествовал мимо, необычно молчаливый, забывая отвечать на кивки рабочих. Солонцова стала героем дня, о ней говорили даже у директора. И все вдруг увидели, что Солонцова еще молода и хороша собой, она ловила на себе завистливые взгляды. В эти дни, согретая неожиданным счастьем, она действительно была хороша, и такой ее увидел Селиванов.
Узколицый, выбритый, корректно пригласил сесть.
— Спасибо,— сказала она несмело, пристраиваясь на краешек широкого, просторного кресла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57